Она была смешная.
Это в ней было главное. Важнее неописуемо красивых глаз, важнее ямочек на щеках, важнее того, какое выражение лица у нее бывало, когда она всем своим существом читала книгу. Она была красива, но, главное, она была смешная.
Не то, что он. Он был куда старше. Куда умнее. Носил галстук. Не умел рассказывать анекдоты. Много курил. Стеснялся. Стеснялся всего - своего непомерно высокого роста, своих слишком растрепаных, непослушных волос, своего голоса.
А она была главной заводилой на курсе. Живая. Яркая и живая. Когда на семинарах она выходила к доске, все замолкали, потому что знали - сейчас что-то будет. Она начинала рассказывать тему, потом переходила на другую, приводила примеры из жизни. Одногруппники куда лучше понимали её обьяснения. чем обьяснения преподавателя.
Когда она при нем впервые вышла к доске. он растерялся.
Ещё бы, это был его первый семинар у третьего курса. И с первой же минуты нагловатая девчонка с первой парты начала задавать вопросы, на которые не знал ответов даже он. Тогда она, не спрашивая разрешения. вышла к доске. Взяла кусочек мела, встала на носочки и начала аккуратно выводить схемы. Вся группа послушно записывала.
- Вот так, - сказала она и вернулась на место. На доске красовался полный конспект темы, причем такой простой и доступный для понимания, что его понял бы любой.
- Как ваша фамилия, - спросил он.
- Иванова. Просто Аня Иванова.
***
Снег падал крупными хлопьями.
Он стоял на крыльце интитута, смотрел на небо и думал. Просто думал ни о чем.
И вдруг кто-то открыл дверь. Открыл резко, возможно даже пинком. Дверь неприятно ударила его по спине, он повернулся, подскользнулся и упал прямо на лед возле двери.
- Простите, пожалуйста, я не специально.
- Ничего, просто Аня Иванова.
Она помогла ему подняться, помогла стряхнуть с пальто снег.
- Извините еще раз, пожалуйста, - попросила она.
- Ничего - ничего, всё нормально. Что же вы за ураган такой, Аня Иванова?
- Я не ураган. Только если небольшой, местного значения. У вас веснушки. Странно.
- Что?
- Зима же. А у вас веснушки, совсем как летом или весной.
- Смешная вы, Аня.
- До свидания! Пойду я.
- Куда?
- Домой конечно.
- Ладно.
Она развернулась, одернула куртку и пошла в сторону остановки.
- Постойте, - попросил он. В его голосе была просьба.
Она послушно остановилась и развернулась.
- Давайте мне, - он осторожно снял с её плеча вязаную нелепую сумку на длинном ремне, - Я с вами. Мне в ту же сторону.
Так они и шли, лишь иногда прерывая молчание отдельными тихими фразами. Он - высокий, худощавый, в длинном черном пальто, с дипломатом и вязаной девчачьей сумкой на плече. Она - маленькая, длинноволосая, улыбчивая и пытающаяся идти с ним в ногу.
Автобус пришёл быстро, и они сели вместе. На поворотах её толкало в его сторону, он улыбался, поддерживал её и продолжал рассказывать о чем-то. Она смеялась. Так задиристо и искренне, что он перстал смущаться.
***
- Я здесь живу. Видите, очень мило. Много окон - как будто много глаз. Летом на крыше здорово. Фотографии очень солнечные получаются. Да. Милые. А вы где живете?
- На Варшавском шоссе.
- Боже.
- Что?
- Это же Новгородская, вам на двух автобусах ехать придется.
- Ничего.
- И зачем?
- Чтобы просто Ане Ивановой не было скучно.
- Мне бы не было скучно.
- Прости, - сказал он, запахнулся в пальто, натянул шарф на подборобок и снова стал серым, - Простите.
- Да ничего, я просто подумала, вдруг вы живете рядом...близко совсем...в двух шагах...
- И?
- И вместе из института ездить. Андрей Сергеевич...
- Что?
- Вы будете кофе пить?
***
В лифте они молчали. В прихожей они молчали. Молчали на кухне, пока она готовила кофе и бутерброды. Молчали под "Битлз", пока окна в соседнем доме не начали потухать. И тогда он замотался шарфом, натянул пальто, взял дипломат и ушел, оставив своё сердце с ней.
***
На следущий день в институте, он был ещё молчаливей, чем прежде. К тому же не побрился, не расчесался и сутулился сильнее, чем всегда.
А она была как всегда - готова ко всем семинарам, приветлива со всеми, чертовски красива, улыбчива и на каплю счастливей, чем вчера.
После пар он стоял на улице, ловил ртом снежинки, курил, потом жевал жвачку, опять ловил снежинки, топтался туда сюда и очень волновался. Она, выйдя, остановилась. Подала ему сумку. Улыбнулась. Тепло, как всегда, лучисто. И старалась идти с ним в ногу, пока они шли на остановку.
- А вы любите небо?
- Небо?
- Да, просто небо. Я люблю. Небо прекрасно.
- У вас все "просто".
- Я простая.
- Нет, вы сложная.
- Правда?
- Конечно, зачем мне врать.
***
- Чёрт бы побрал эту сессию. Как у тебя успехи, Ань? Как всегда первая на курсе?
- Ты знаешь, я кажется влюбилась.
***
- Аня, у вас завтра сколько пар.
- Три. Только не у вас, а у тебя, ладно?
- Ну я не могу же так...
- Почему? Перестаньте, я же просто студентка. Можно на ты.
- Ладно. Аня. Ты.
- Вот и замечательно.
- Не совсем просто.
- Ну ничего, привыкнете.
- Ну уж нет, - он улыбнулся, - Не привыкнете, а привыкнешь. Давайте... Давай ты тоже на ты.
- Андрей?
- Ага.
- Так просто.
У неё всегда всё было просто. А у него нет. Он воспринимал всё происходящее как болезнь. Как будто он этой девочкой судорожно болен, но скоро пройдут холода, а он вылечится.
Придурок.
От любви не лечятся.
***
Он провожал её каждый день и встречал каждое утро. Она улыбалась ему, такой сонной нежной улыбкой, утренняя фея. Он брал её сумку, выбрасывал только начатую сигарету, смотрел долго и нежно, как будто узнавал заново. Каждый день. И она каждый день боялась, что вдруг случится что-то, и он не придет. Просто не придет и всё. Но он приходил, и с девяти утра до восьми вечера она была счастлива. После восьми он садился в свой автобус, запахнув полы пальто, а она плакала и писала конспекты. Потом ложилась спать, обожравшись таблеток. А утром снова: будильник на семь, косметика, всё чтобы ему понравиться и успеть. Потом приходилось по полчаса сидеть на окне и ждать, пока он приедет со своего далекого шоссе на Новгородскую и закурит под окном.
***
Однажды в автобусе выключили свет. Было не темно, просто сумрачно. Она улыбалась, он улыбался. А потом наклонился, взял её лицо в ладони и коснулся её губ. А она с таким порывом ответила, что он сперва испугался. Чуть отстранился, а потом вернулся к её губам.
Это был первый вечер, когда она не слушала "Битлз", зарывшись в свои пледы и бесчисленные тёплые одеяла. Это был первый вечер, когда ему не пришлось возвращаться домой в автобусе, слушая что-то в наушниках, думая о её губах и прячась за шарфом. Это был, по праву, их первый вечер. Первые поцелуи и чуть дрожащие губы, первые признания, очень тихо, шепотом, первые нарушенные границы, первая подушка, за ненадобностью сброшенная на пол и, главное, первые мурашки. Они самые честные. Мурашки, они не врут.