ТЕОДИЦЕЯ ЧЕЛОВЕКА
О необходимости и сущности веры и религии
Эта заметка открывает мою книгу «Современное мировоззрение (Статьи о новых основаниях некоторых наук)». Написана она в 1990 г. и дается здесь без всяких изменений, хоть я и понимаю её несовершенство. Что касается публикации всей книги, то, как и 20 лет назад (за эти годы ее едва ли прочитало три-пять человек: не было тех, кто хотел бы и мог ее читать), она очевидно, всё еще преждевременна. Такой вывод я делаю не только на основе своего личного опыта общения с нынешней интеллигенцией, но и по тому описанию современного тупика, которое в 1922 г. дал Н.С. Трубецкой в статье «Русская проблема» - http://nevmenandr.net/eurasia/1922-naputiax-NST-rusprob.php. Я советую тут же узнать, в чём русская проблема, по Трубецкому, из-за чего делом может быть только мировоззрение, но его распространение по-прежнему запрещено. А как же усвоить современное мировоззрение, если не предать его гласности (пусть даже таким неподлинным способом)?
Удивительно, что я рабски следовал заданию Трубецкого вплоть до деталей выстраивания своей жизни, не зная этого (прочитал я его статью только месяц назад). Но тем яснее та невидимая Связь и План, который связывает нас всех в одного Человека.
19.11.2009
Содержание книги «Современное мировоззрение»
От автора 3
АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ЛОГИКА
Теодицея человека 7
Антропоневтика 39
Телеологика 73
Приложение. Не слишком ясное, но популярное
сообщение о том, как любое представление о мире
совпадает с его действительным устройством
и что из того следует 124
Эскиз истории мировой философии 133
Филология: смысл и цель 161
Вечное и современное значение христианства 165
ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ФИЛОСОФИИ
Ситуация экономики I95
Ведение права 218
Инфология (К теории интеллектуальных систем) 245
Приложение. Популярная программа реформ в России
и правовая модель социального устройства 269
Опыт политико-экономической аналогики 286
СТРУКТУРНАЯ ГЕРМЕНЕВТИКА
Двенадцать раз "Двенадцать" 296
Мечтательныя литературы 329
Принцип относительности в литературе
(Манифест литератора) 403
Приложение. Реабилитация неизвестного 412
Структура гласности (О средствах массового общения)424
Жизнь наизусть 431
I.
Внезапное прозрение партийных властей, признавших непостроенность коммунизма к намеченному наукой сроку, поставив под сомнение научность всех коммунистических построений, усилило во властвующей партии тот безоглядный и безотчетный порыв, который называется верой. Коммунисты (даже не имеющие партбилетов) наперегонки, забыв о своем исконном атеизме, клянутся партии и правительству, что они очень, ну очень верят в коммунизм1. Научное атеистическое знание смысла и пути созидания коммунизма превратилось в стихийную, противоречащую реальности веру.
Современный Запад, напротив, по собственному ощущению и по нашему согласию – уже знает непосредственно, в реальности, коммунистическое изобилие и процветание, но зато изнывает от дефицита веры2, даже и поклоняясь различным идолам в соответствии с конъюнктурой рынка. Исходная вера в не-коммунизм, во что угодно, обернулась более чем научным – обыденным! – знанием коммунизма, т.е. неверием реального коммунизма, коммунизмом, который ни во что не верит.
1 Статья писалась в 1990 г., до падения официальных коммунистов, так что и ссылки на них устареют. Но примеры, которые, понятно, случайны, всё же нужны. Н. Амосов предупреждал власть, что очередной "обман... окончательно подорвет веру в социализм (Лит. газета, 1988, 5 октября). Это, скажем, констатация. Но ведь богато и утверждениями. В.Егоров, доктор философии: "Что создало человечество более высокого, кроме вечного – идеалов добра, равенства, свободы, справедливости? Убежден – ничего. Что такое социалистические идеалы, если не стремление к приоритету в обществе человека труда?" К счастью, действительные создания человека не столь бренны и незначительны. После того, как живое воплощение здравого смысла, Кант, сформулировал эти идеалы (нравственное совершенствование личности через воспитание), человечество пошло дальше здравого смысла и обосновало такие идеалы, тайны которых всё еще недоступны чистейшему разумению некоторых докторов. О сведении в одно целое этих идеалов пойдет речь в книге.
2 Как это нарастало. Бердяев в 1931 г.: "Современный европейский человек потерял веру, которой он пытался в прошлом веке заменить христианскую веру"(13, с.217 – по списку литературы в конце книги). Подобное – у Шпенглера в "Закате Европы" об "оргии" техницизма (127, с.63).
На Западе коммунизмом живёт тело, на Востоке дух; первые построили бездуховный, безыдейный коммунизм, вторые – нематериальный, нереальный. Первые ищут идею, которая бы одушевила, идеализировала их реальность, озарив её высшим светом справедливости, любви – неведомой Цели жизни. Вторые ищут идею, которая бы материализовала, реализовала их идеальность – дав простор экономике, не разрушила бы достигнутой «социальной справедливости». Проклятые капиталисты живут и действуют по плану чистейшего материализма, передовые коммунисты – по логике откровенного идеализма. Очевидно: их невольная потребность в идее, противоречащей первоначальной установке, есть потребность в смене мировоззрения. Т.к. обе стороны равно переживают крах мировоззрений, то они не могут просто поменяться своими идейными системами, что они пытаются делать – особенно «социализм». Если Восток имеет нереальную идеальность, а Запад – неидеальную реальность, то им не хватает только единства, соединения в одно целое.
Любое мировоззрение есть не только воззрение на мир, представление об его реальном устройстве, это ещё и воззрение самого мира, его духовное самоустройство. Как один человек есть мир, познающий себя – устраивающий себя посреди определенным образом познанного мира, – так и мир, дающий познавать своё устройство многим индивидуумам, именно в этом устройстве является общим центром познающего человека1. Мировоззрение – это прежде всего процесс жизне- и мыследеятельности по связыванию человека и мира.
1 С.Л. Франк: "Цельное мировоззрение есть общее понимание мира и жизни, уяснение основных свойств и отношений бытия и постижение смысла человеческой жизни, т.е. назначения человека и его места в бытии" (111, с.3).
Чтобы устроить себя центром мира, человек должен построить его по своему образу и подобию, положив себя как фундамент мира1, человек должен дать себя миру, чтобы и тот непосредственно ощутил себя человеком. Наоборот, чтобы стать центром человека, мир должен выстроить человека так, чтобы он ощутил мир как свою собственную непосредственную данность, если угодно – как внутренности, как свою душу. Человек должен войти в мир, пронизав его сущностной человечностью, а мир обязан войти внутрь человека, зарядив его сущностной натуральностью. Человек, вошедший внутрь мира, природы, становится мыслящей вещью, реальным духом; природа, вошедшая внутрь человека, становится вещественной мыслью, духовной реальностью.
В настоящий момент западное мировоззрение, создавшее реальность (в соответствии с духовным гуманным разумением2 человека), и восточное, сотворившее идеальность (в соответствии с реальным жестоким устройством мира), подошли как раз к осознанию самой природы мировоззрения: Запад сотворил техническую цивилизацию (суть которой заключается в гуманной, т.е. самодеятельной, автоматической, технике, удовлетворяющей первые естественные человеческие потребности – телесной и социальной свободы – и освобождающей человека для3 его подлинной духовной деятельности); Восток создал гуманитарную культуру (суть которой состоит в технической – самодеятельной, административной – гуманности4, питающей первые человеческие духовные потребности –
1 Справедливо у раннего Маркса, но мало – социальный аспект (который позже ещё и возобладал): "Универсальность человека проявляется именно в той универсальности, которая всю природу превращает в его неорганическое тело, поскольку она служит, во-первых, непосредственным жизненным средством для человека, а во-вторых, материей, предметом и орудием его жизнедеятельности" (71, т.42, с.92).
2 Не следует мерить духовное разумение Человека с точки зрения своей личностной гуманности, которая, как показано в прим.1, мягко говоря, одностороння. Человек больше, чем "я"' каждого из вас, читатель.
3 Ницше: "Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре?.. Свободный для чего?» (75, с. 5б).
4 Точнее, как самодеятельная техника есть автоматическая система, так и самодеятельная гуманность, дух, есть административная система.
социальной справедливости и духовной удовлетворенности1, – и освобождающей его о т чисто природной телесной деятельности, от труда2). Запад по необходимости практичен, Восток теоретичен.
Все успехи технической цивилизации – это реальные успехи пропитания, ставшие иллюзией смысла и цели жизни; все успехи гуманитарной культуры – это идеальные успехи смысла и цели жизни, ставшие иллюзией пропитания. Обостряя: на Западе нет ничего, кроме ложного пресыщения желудков (т.е. пресыщения в тот момент, когда остальной мир гибнет от голода); на Востоке – ничего, кроме пресыщения духа ложью в тот момент, когда он уже создал современную истину человека. Поэтому они занимаются сейчас единственным, на что они способны: Запад преодолевает ложное пресыщение и начинает вбирать в себя весь нетехнический и нецивилизованный мир; Восток избавляется от пресыщения ложью, осознавая в ней истину, и своим очищенным духом вбирает в себя весь негуманный и некультурный мир. Проще говоря, только техническая цивилизация может спасти мир и человека и от гибели, и от голода, и от хаоса, построив их, мир и человека, на принципах свободной предпринимательской деятельности личностей, и только гуманитарная культура может спасти мир и человечество и от самоубийства, и от вырождения, и от неверия, связав все человечество в единое существо одной теорией, одной верой, одной религией. Запад дает миру модель свободы, Восток – модель необходимости. Именно поэтому Запад становится центром практического (экономического) мира, Восток – теоретического (научного) человечества3. Запад дает технику единства, Восток – теорию4.
1 Очевидно, что современная гуманитарная культура – лишь фундамент новой гуманности и культуры, сооруженный между индивидуумами, хотя гуманность и культурность последних всё ещё является в массовом восприятии нормой гуманизма и культуры.
2 Всё пока сказано ради удобопонятности почти словами марксизма. Можно и совсем по Марксу: снятие отчуждения, предсказанное им, на Западе произошло как реальное устранение труда (трудиться стала техника), а на Востоке – как идеальное (люди перестали трудиться, хоть и создавали видимость). Но это – форма действительных процессов, которая для марксистов остается единственным содержанием.
3 Необходимость раздвоенности человека хорошо обосновал В.С. Соловьев: "По закону исторического разделения труда... одни и те же народы не могут сделать два исторических дела, осуществить двух мировых идей". Правда Соловьев предположил вещный, безбожный кризис Запада и духовный, богочеловеческий расцвет Востока, России (94, с. 15-16). На первый взгляд, он ошибся.
4 Всё содержание первого параграфа – данность, интегрированный факт, из которого я, собственно, исхожу. Путь обнаружения этого факта дан в моей книге: Цена плана (К критике марксизма, или Апология Маркса).Челябинск,1990.
2.
Практика – изнанка теории, теория – лицевая сторона практики. Как Восток, зная, непосредственно ощущая ложь своей коммунистической теории, не верит в западную цивилизацию, не зная её на деле, так и Запад, зная свое ложное пресыщение, не верит в теорию Востока, отождествляемую с марксизмом. И та, и другая сторона, зная ложь того, что имеется дома, не верит и в то, что имеется у противника, что он знает. Следовательно, они не верят в то, что они знают непосредственно, но также – не верят и в то, что они не знают непосредственно.
Да и как можно верить в то, что знаешь? Нужно ли верить, что ты голоден или тебе жарко? Верить в этом случае означало бы сомневаться, не знать наверное. А как можно не знать наверное то, что является тобою самим! Следовательно, верить человеку можно только в то, что не является им самим, в нечто отличное от него. Так как есть очень и очень много явлений и вещей, отличных от человека, то он не существует без веры1. Он не может непосредственно знать всё, поэтому он и должен верить в то, чего он не знает2.
1 Э. Кассирер: "Человек не только рационален (разумен), но и иррационален" (48, с.96-97).
2 Шеллинг ясно связывал веру со знанием: "...Вера, очевидно, акт теоретической способности" (125,т.1,с.81). А тем более – Гегель: вера "есть непосредственное знание и убеждение..." (24, т.1, с.194).
Но почему тогда мы не верим в то, что знают только наши западные друзья-противники? В то, чего мы не знаем? Очевидно потому, что, хотя мы и не знаем чужого непосредственно, мы всё же знаем его опосредствованно, через чужой опыт, который в определенных словесных формах (в виде встреч, книг, вещей и т.д.) становится и нашим знанием. Однако именно неполнота, неполная непосредственность этого присвоенного чужого знания как раз и определяет неверие – сомнение в том, что данное знание дано мне непосредственно. Если я не чувствую его непосредственно своим, я сомневаюсь в нем, не верю в данное знание.
Итак, мы не "верим" и не "не верим" в непосредственно своё, которое в этом случае мы просто знаем, чувствуем. Мы не верим и верим в опосредствованно своё: не верим в том случае, если не можем его проверить, познать либо на практике (испытывая соответствие новых знаний той или иной реальности), либо в теории (испытывая соответствие новых знаний логике уже имеющегося своего знания). Тем не менее вера в проверенное – это всё же уже не вера, а то же знание, что и в первом случае. Всё проверяемое нами подключается к запасам непосредственного знания, увеличивая его объем и одновременно превращая в непосредственное всё более и более опосредствованное знание. Кто из школьников сомневается в том, что земля вертится? А в своё время, даже Галилей вынужден был засомневаться в этом под давлением другого непосредственного знания, впрочем, весьма воинствующего. С другой стороны, всё, что не выдержало проверки, попадает в разряд того, во что мы не верим. Т.к. проверка (познание) может быть практической и теоретической, то и неверие вызывается двумя причинами: а) отсутствием реальности, соответствующей сомнительному знанию, б) отсутствием в нём логики, соответствующей логике нашего непосредственного знания.
Но реальность можно не замечать, а логику не понимать, как это было с теми же инквизиторами, судившими Галилея. В этом смысле неверие – очень двусмысленная забава, ибо она не дает никакой гарантии, что ты, полагаясь на силу проверяемости, видишь и понимаешь верно. Точнее, неверие дает одну гарантию, что данное знание в настоящий момент в таких-то обстоятельствах непроверяемо неизвестно по каким причинам. Одним словом, неверие – это знание, необоснованно не ставшее непосредственным. Если мы, зная о домовых, тем не менее не верим в них, то мы как раз и обнаруживаем неверие как чистое знание, здесь – некую абсурдную или забавную фантазию. Если нормальным знанием является то, что дано непосредственно, наше непосредственное ощущение чего-либо, то в неверии мы имеем непосредственное знание того, чего нет, что нам не дано. Неверие – это знание наоборот, оно есть нормальное непосредственное знание того, чего нет в момент проверки. Т.к. наше непосредственное знание постоянно расширяется, то изменяется также и неверие, которое – неуничтожаемо: всегда найдется что-то, чего нет в момент проверки, хотя мы и знаем о нем. Однако, если в настоящий момент у кого-то из нас в зоне проверки нет того или иного родственника, машины, материка, солнца, это не значит, что мы не верим в их наличие. Наоборот, мы именно верим, что все это – есть и дано нам непосредственно.
Так что же тогда есть наша вера, если в ней сочетается непосредственная данность чего-либо и фактическая неданность этого же? Тем именно и является: непосредственной данностью (знанием) того, что фактически и принципиально не дано в настоящий момент. Если попытаться отделить то, что дано человеку в полном смысле непосредственно, от того, что делается непосредственным в результате проверки, то откроется поразительный факт: самый малый минимум человеческих знаний – его собственные чувства и ощущения – даны человеку непосредственно, все остальное так или иначе отличено от него, во всё остальное он так или иначе вынужден верить, т.е. полагать, что неданное дано ему тоже.
Итак, вера – это необоснованное знание того, что нам всё дано непосредственно (пока я не обсуждаю, как именно – через имена! – дано и это необоснованное знание1, и всё данное-неданное). Там, где есть прямая непосредственность данности, нет и не может быть веры. Нельзя верить или не верить в "я есмь", ты просто знаешь это, и никуда от этого не деться, даже если вообразить, что ты – это воображение другого, прикидывающегося тобой: ты и в этом фантастическом состоянии есть ты.
Вера появляется там, где есть что-то отличное от "я". Каждая личность по необходимости верит в две вещи: 1) в то, что я вижу (слышу, чувствую и т.д., непосредственно зная, что вижу Я, а не кто-то другой делает что-то другое); 2) в то, что я НЕ вижу. Первая вера – это вполне естественная вера в устойчивость всего вокруг, вера в то, что весь видимый, опосредствованно данный мне мир таков, как я знаю, и мне нет нужды каждый раз вновь подвергать его проверке. Я прихожу в свою комнату и совершенно безбоязненно сажусь на стул, зная, что он верен себе и мне и сию же минуту не развалится ни в коем случае. Наоборот, если я пришел в гости, то, прежде чем сесть, я вольно или невольно испытаю вещь. Это – вера в надежность уже данного мира и моего опыта. Она, конечно, уже и не есть вера, она – знание, т.к. это свойство бытия и моего опыта так или иначе дано мне2. Эту веру зачастую и не считают верой.
1 Неосновательность противопоставления веры и знания, которой грешили отцы церкви и схоласты, а также – Отцы народов и атеисты, принижая ли, превышая значение веры, бросится в глаза, если подумать о том, почему у них возникла проблема сравнения веры и знания. Они чувствовали однородность этих состояний и одним фактом сравнения бессознательно указывали на тождество знания и веры как на логическое основание деления. Подобное замечание см. у Гегеля – 24, т.1, с.187.
2 Только такую веру, функциональное, полезное знание признает прагматизм, например, У.Джемса, который трактует истину как "то, во что было бы для нас лучше верить" (30, с. 53).
Наоборот, во втором случае вера только и появляется как таковая, хоть и не сразу. В разряд того, чего я не вижу, что мне не дано, прежде всего входит то, чего сейчас нет в моем опыте. Я вышел из комнаты и верю, что она осталась, как была и т.п. Эта вера есть вера в проверяемость опыта и наличности, знание того, что я всё могу в любой момент проверить.
Из этого разряда выпадает то, чего никогда нет в моём опыте. В этом случае я вынужден доверять тому, у кого данное явление есть в опыте, следовательно, эта вера есть доверие к другим людям1.
Но все эти формы поистине существуют до-веры, ибо истинная вера возникает только там, где есть принципиальная неданность чего-либо, где веришь в то, чего нет и не может быть в опыте. Столетний дед знает наверное, что домового нет: тот никогда не встречался ему и другим людям ни на земле, ни на небе, ни в подземельях, и тем не менее он верит. Совершенно необоснованно и даже вопреки всяким обоснованиям человек знает, что домовой, которого он не наблюдает, дан ему непосредственно. Но это – лишь пример; не только домовой, но и всё, что угодно, ненаблюдаемое и неданное, может быть предметом веры – предметом знания, полагающего, что это всё ему дано. Вера – то, что связывает человека с человеком и со всем миром, ибо она есть внутренняя убежденность каждого в том, что всё отличное от меня лишь одной стороной отличено и обособленно, но другой не только соединяется со мною, но даже и является моим состоянием, моим непосредственным существом.
Как это может быть, человек не понимает, поэтому вера всегда приобретает оттенок сверхъестественного2, и она поистине сверхъестественна, т.к. человек благодаря ей одновременно является и чем-то и всем, и частью и целым, и творением и творцом.
1 И. Дицген: "Отдельный человек не может знать всего... Вера человеку необходима. Однако только вера в то, что другие знают" (32, с. 12).
2 Прав Тертуллиан: "Верую, ибо абсурдно". Абсурдность – первый признак действительной веры.
Каждый ли человек знает о сути закона тяготения? Конечно, нет. Тем не менее каждому из нас этот закон дан непосредственно, в самой нашей природе, благодаря которой мы способны ходить по земле. Следовательно, каждый, что-то слышавший о тяготении, вынужден верить в него, даже не понимая что к чему. И мало того:
человек верит в тяготение, даже когда не знает о законе ничего. Верой в этом случае наполнено всё его стихийное существо. Но если вдруг он знает о законе и не верит, как инквизиция не верила в "земля вертится", что тогда? И тогда человек не в состоянии изменить свою природу и избавить себя от тяготения; неверие является тут только формой слишком нетерпеливой веры1, требующей сиюминутного олицетворенного явления этого закона. Инквизиция тогда бы поверила Галилею, когда бы пришел Закон и сказал: "Здорово, мужики! Я – Землявертится". Человек верит всегда, даже если думает, что нет. Это можно заметить даже с точки зрения формальной логики: нельзя верить в то, что я не верю, – первая половина тезиса отрицает вторую (парадокса нет); наоборот, можно не верить в то, что я верю. Вера, положительное, всегда обладает большим весом, чем отрицательное.
Таким образом, неверие, с одной стороны, есть оборотная сторона знания, которое в результате проверки не стало непосредственным, а с другой – неверие есть результат веры, добивающейся мгновенного непосредственного явления всего. Первый вид неверия – это разочарование в том, что нечто положенное не подтвердилось, что его нет; второй вид неверия – это очарование тем, что сам только сейчас и делаешь, полагаешь как непосредственное, т.е. неданное с помощью творческой веры делаешь данным. Первое неверие – негативное сознание неданности, второе – позитивное творение наличности.
1 Это исступление – смысл религиозно-фанатического умонастроения, понимающего лишь то, что позволяет увидеть вера. Поистине исступление инквизиции – лишь реализация ясного понятия Августина Блаженного: "Верь, чтобы понимать".
Верующий человек не только проверяет наличность того, во что он верит, но в такой же степени и созидает предмет своей веры как наличность, т.е. реализует веру. В процессе практической и теоретической проверки (познания) человек обнаруживает современную наличность как реальности, так и логики, соответствующих вере; в процессе практического и теоретического творения человек создает современную наличность и реальности, и логики. Вера, (1) в результате проверки актуализируясь как непосредственная данность реальности, становится знанием; (2) актуализируясь как непосредственная реальность фантазии, становится неверием-разочарованием, незнанием. Вера, (3) в результате творения актуализируясь как сделанная реальность, становится сотворённым, тварью; (4) актуализируясь как сделанная логика – становится неверием-очарованием, идеалом (беря в дальнейшем развитии – целью). Этот двойной процесс проверки и творения и является религиозным процессом, религией. Этот процесс совершается как в практической, так и в теоретической сфере, возникая из веры и на почве веры. Вся человеческая жизне- и мыследеятельность является религиозной2. т.к. в качестве плодов религии вызревают не только всё знание и незнание, но и все сотворенные человеком предметы и существа. Религия не есть нечто неподвижное, от века раз и навсегда данное.
1 Тем самым жизнь человека и фатальна, и свободна. Как сказал Кант: "Бог желает не только того, чтобы мы были счастливы, но и чтобы сами сделали себя счастливыми" (132, с.321).
2 Ф.А. Степун: "Религиозность не есть атрибут, который я правомерно или неправомерно приписываю переживанию жизни, она есть его сущность, оно само" (74, с.356). Если здесь "переживание" понимать узко, как внетелесную деятельность души, то мы будем иметь дело с обычным представлением о религии как о неком "умственном" деле. В этом ключе определение Д.Белла: "Религия является сознанием общества" (132, с.252).
Это постоянный круговой процесс от веры к знанию и вещам и обратно, процесс, в результате которого вера становится всё более и более проверяемой, и всё более данными становятся её предметы1. Религия, реализация веры, ведет к тому, чтобы всё стало устроено так, как считает и хочет вера. С каждым витком реализации веры все большая её часть становится знанием и тварью. Другими словами, религия – это бесконечный путь проверки (познания) и творения мира в том направлении, которое задает вера2.
Современное состояние истории, религиозного процесса, судя по всему, является самораскрытием тайны истории. Т.к. религия в творении создаёт тварей, вещи и предметы, а теоретически – идеал, и в проверке практически обнаруживает сознание и теоретически – незнание, а современный Запад сотворил техническую цивилизацию (неидеальную реальность), а Восток – гуманитарную культуру (нереальную идеальность), то Запад и Восток в религиозном процессе принимают противоположное участие: Запад занимается практическим творением и теоретической проверкой человеческой веры,
1 Первый, пожалуй, кто стал осознавать необходимость смены религий и установления религии-науки, был А. Сен-Симон, создатель нового христианства: "Я рассматриваю религию, как человеческий вымысел, как единственный род политических учреждений, стремящийся к всеобщей организации человека" (92,с.24). Следующий шаг сделал Л.Фейербах: "То, что вечера было религией, сегодня перестаёт быть ею; то, что сегодня кажется атеизмом, завтра станет религией" (108, т.2,с.63). Потом Маркс, низвергший религию до вида "превратного" производства (71, т.42, с.177). Наконец Ницше заявил об окончательной смерти богов и предсказал даже "преодоление человека" (75, с.33). А вот Тейяр де Шарден: "Религия и наука – две неразрывно связанные стороны, или фазы, одного и того же полного акта познания" (102, с.223).
2 Обыкновенно же религию определяют, сразу вовлекая содержание веры. Получается конкретная религия. Например, у В. Соловьёва: "Религия есть воссоединение человека и мира с безусловным и всецелым началом" (94, с. 14). Подобное представление о религии характерно всей русской религиозной философии. И.А. Ильин: "Жизнь человека есть... творческий процесс, протекающий перед лицом Божиим и при участии божественных сил, живущих в человеке" (74, с. 58); С.Л. Франк: "Религия есть жизнь в общении с Богом, имеющим целью удовлетворение личной потребности души в спасении..."(74, с.324).
Восток – теоретическим творением и практической проверкой. История марксизма и коммунизма – исторически последний, уже заканчивающийся виток религиозного процесса – как раз и произошла таким образом, что Восток на практике проверил коммунистическую веру (марксизм) и теоретически сотворил идеал новой веры, а Запад теоретически проверил марксизм, обнаружив его как заблуждение, и практически сотворил коммунизм – техническую цивилизацию1. Кризис коммунизма как идеологии Востока и как практики Запада как раз и говорит за то, что заряд веры, заданный марксизмом, исчерпан2, частью стал знанием, частью реальностью, частью – неверием новой веры. Поскольку религия – лишь реализация того, что задает вера3, постольку и разгадка всего религиозного процесса, совершающегося в форме человеческой истории, лежит, конечно, в вере, в том именно, что человек необоснованно считает своей непосредственной данностью4.
1 Парадоксальное единство Запада и Востока состоит в том, что они делали одно дело, – удивительно – дело христианское. Как свидетельствует, например, С.Л.Франк, "основная христианская позиция в социальном вопросе есть крестовый поход любви для овладения миром" (112, с.241). Каковы были любовные судороги этого похода, мы знаем по двум мировым войнам, нацистским и коммунистическим экспериментам, залюбившим до смерти миллионы и миллионы ближних. Между прочим, в этой абстрактности, которую можно толковать вкривь и вкось, – главный недостаток христианства. Не случайно Христос пострадал первым. Мало положить идеал, следует показать и путь его реализации.
2 Правда современный марксизм, даже в его лучших проявлениях, например, в лице С.Чернышева, всё ещё желает "вылущить указанную экономику (западную: "экономику, адекватную подлинному реальному социализму" – Ю.Р.) из оболочки элитаризма и поставить её на службу принципу социальной справедливости (типично советскому! – 123, с. 164), догматически настаивая на своей вере.
3 Задаёт не только делу, но и мысли. Ср. у Н. Кузанского: "Вера свернуто заключает всё умопостигаемое, познание есть развертывание веры" (52, т.1, с.173).
4 Дополнительно к Августину и Кузанскому ещё и П.А. Флоренский: "Теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю" (110, с. 62). Это состояние уразумения веры является у него необходимой ступенью познания.
3.
Во что же верит человек, сам, может быть, не до конца додумывая, и сам, вероятно, не желая этого? Чего такого реально, принципиально нет для каждого из нас и для всего человечества и что тем не менее каждый из нас и все мы необоснованно чувствуем самими собой? Чем является эта часть наших существ и, следовательно, такое же, как и мы, но сверхъестественное, поскольку мы его не видим, существо?
Если вера есть необоснованное знание того, что всё дано непосредственно, то с помощью веры я знаю непосредственно не только конкретную данную мне малость, но и всё, что мне не дано. Отсюда следует, что, веря, я верю лишь в связь данного мне со всем, что не дано, т.е. я полагаю, что всё, неданное мне, таково же по большому счету, как и данное: они как-то связаны друг с другом. Именно эта связь становится залогом непосредственной данности и всего неданного. Эта связь всего1 как предмет моей веры является Богом2. Бог есть связь всего данного и неданного, всего, что есть только в мире3. Моя и наша вера есть вера в Бога – необоснованное знание того, что всё дано непосредственно в виде Бога, в образе и личности Бога4.
Стихийно верующий человек не знает, как, в виде чего всё дано ему. Поэтому он нестоек и переменчив: он всегда поддается соблазну увидеть бога там, где его нет. Марксисты, провозгласившие Маркса, Ленина, Сталина и т.д. Богами,
1 У Кузанского Бог понимается как максимум – всё, являющееся связью минимума и максимума: "Этот максимум, в котором, несомненно, и видит бога вера всех народов" (52,т.1,с.52).
2 Кант суть теологической идеи видел "в идее, представляющей собой полную совокупность всего возможного" (45, с. 219). А.Ф.Лосев, объясняя смысл сверхумного мышления, или экстаза, замечает: "Для сверхумного мышления уже нет ничего, что было бы не им самим" (53, с. 87).
3 Г. Спенсер, говоря об "истине, соединяющей науку и религию", приходит "к постоянному бытию Непознаваемого как необходимого коррелятива Познаваемого" (96, с. 61). Корреляция тут – вид связи данного и неданного.
4 Ср. с С.Л. Франком: "Всякая религиозная вера в конечном счете опирается на момент непосредственного ощущения Божества.., чувства реального присутствия и реальной близости Божества" (74, с. 323).
и являются такими стихийными верующими1, которые не знают, во что они на самом деле верят. Стихийно верующий человек, атеист, вовсе не желает иметь дело с тем, что не дано: его вера направлена только к данному, его Богом является связь всего данного, связь того, что атеист обнаружил в результате проверки как реальное, имеющее место в действительности. Но всё проверенное, как уже говорилось, есть не вера, а разновидность опосредствованного знания: вера в надежность, устойчивость всего, данного человеку, и доверие к человечеству, которому так или иначе дано то, что не дано мне. Атеист верит лишь в то, что знает он сам, и доверяет тому, что знает авторитет. Разрушающая избыточность этой веры приводит к тому, что человек обожествляет и догматизирует своё знание и знание своего вождя. Но самообожествление длится только до той ступени, где любой человек более или менее легко и самостоятельно может установить связь данного мира. Это есть нормальное самообожествление здравого смысла (эгоизм) – необходимейшего инстинкта разума2. Чем более неочевидна связь всего данного, Бог атеизма, чем больше уникальных усилий требуется для её обнаружения и обоснования, тем меньше человек может верить самому себе, тем больше он вынужден полагаться на авторитет, тем больше его вера становится чисто выраженным доверием к личности, совершившей уникальный синтез всего данного3.
1 Н. Бердяев: "В сущности, человек не может быть последовательным и окончательным атеистом" (13, с. 117).
2 А. Бергсон: здравый смысл – "более чем инстинкт и менее чем наука" (10, с.164).
3 Весь советский народ верит именно в таком смысле. Уникальный синтез всей истории, совершенный марксизмом, есть тот Бог, которому всё ещё доверяют как ученые, так и простые смертные. В процессе закрепления этой веры в России уникальность марксистской связи всё меньше нуждалась в индивидуальной теоретической проверке, ибо она проверялась на практике. Т.к. любая практическая деятельность требует единства сознания, которое сообразует средства с единой целью, то происходит естественная дифференциация: появляется Личность, формулирующая цель – продолжающая в современных условиях марксистский синтез, и появляются толпы материальных орудий этой цели, которые уже ничего не знают о Связи, но обожествляют саму личность. Все наши культы – это обнаружение Бога в конкретных личностях. Маркс не мог стать Богом, т.к. им была Связь, Закон марксизма. При Сталине закон стушевался перед явностью реального Бога-личности. Из этого следует, что теоретизирование всех, от Ленина до Горбачева, есть, конечно, извращение марксизма. Но зато сами эти личности стали прямой реализацией марксистского закона. Сталин, конечно, извратил марксизм, но зато марксизм не извратил Сталина.
Но атеист не только страдает этой избыточной верой-доверием. Он еще не верит в неданное. Установив изначальный закон, своего Бога, он полагает, что всё и в дальнейшем будет подчинено этому закону. Следовательно, атеист останавливает развитие: подойти к неданному для него равносильно низвержению Бога. Новое неданное не может вписаться в систему данной Связи как довесок. Чтобы объяснить это неданное, систему связи нужно сломать и построить новую, нужно создать нового Бога, а на это атеист не пойдет, ибо он потому и атеист, что верит лишь в данность и знает, что неданности нет. Всё развитие атеизма состоит лишь в том, чтобы в новом увидеть старую систему связи. Поскольку же новое появляется чуть ли не ежечасно, развитие, "применение" теории (т.е. приложение готовой понимающей схемы к новым фактам) идет бесконечно и с большой помпой1. Атеист положительно знает Абсолют, не зная лишь его исторического обличья, физиономии, по выражению Плеханова. Как результат: атеист верит всегда только в наличного, современного Бога-личность, будь он хоть Сталин, хоть Черненко, хоть репка с глазами2. Это – предел персонального, дифференцированного личного Бога.
Человек же, открыто верующий в Бога (в Связь данного и неданного), знает абсолют лишь отрицательно – он знает, что абсолют недостижим мною, т.к. неданного для меня гораздо больше, чем данного. Для верующего не имеет никакого значения, что именно сейчас дано и что не дано: ему важно то, что данное и неданное связаны каким-то определенным образом. Сам способ этой связи и есть Бог.
1 Таково бесконечное развитие марксизма, который видит в современности лишь сторону, связанную с социальностью человека и природы, "забывая" о чистых естестве и духовности.
2 Н. Бердяев: "Коммунизм есть крайняя форма социальной идолатрии" (13, с. 217), т.е. идолопоклонства.
Все законы данного мира и весь мрак неданного полагаются как части божьего естества. О законах верующий знает, а не верит (избегая обожествления себя и вождя), о мраке он не знает, а не "не верит" (не впадая в догматизм готовности, законченности мира). В отношении любой данности и неданности верующий целиком и полностью руководствуется теоретической проверкой, которою он всегда проводит самостоятельно, полагаясь не на чей-то персональный авторитет, а только на свой здравый смысл. Если атеист является атеистом лишь в теории, а на практике он образец наихудшей, наиболее слепой веры, то верующий верит лишь теоретически, а на практике нет более трезвого и расчетливого атеиста, чем он.
Тем не менее, поскольку верующий верит всё же в определенного Бога, в какую-то особую связь данного и неданного, он тоже, по существу, не верит в эту связь, а непосредственно знает её как данную. Непосредственное знание данности является тем, что мы называли верой в "я есмь". Бог всецело является внутренним существом верующего. Тот верующий, который полагает, что бог как реальность и понятие есть порождение его внутреннего существа, является атеистом: для него бог – лишь "отчуждение", "ложное солнце", искаженный образ человека, созданный превратным сознанием мироустройства. Этот атеизм, как нам известно из опыта, есть воинствующий атеизм, уничтожающий бога – показывающий, что данная система связи является плодом человеческого сознания. Такими агрессивными верующими были не только инквизиторы или марксисты. Таким атеистом является любой верующий, поскольку, зная лишь своего Бога, он отрицает всех других. Отсюда следует, что вера по необходимости политеистична; доводя до предела: сколько людей, столько и Богов, столько Связей данного и неданного может быть проведено. Правда человек, открыто верующий в Бога, всё же более терпим к другим верующим и Богам, т.к. все другие верующие не только отрицают чужих богов, но и не признают современного Бога-вождя, провозглашая изначального Бога, который так или иначе создал его, верующего, и всё на свете. Это – предел обезличенного, интегрированного бога.
Тут основание тождества и различий атеиста и верующего. Атеист знает, что все данное создано Законом и верит в Личность, закон постигающую. Верующий верит в личность Бога, создающего законы, и постигает эти законы сам. Основа веры для верующего – вера в изначального Бога, основа веры для атеиста – вера в современного Бога: изначальный Бог создает закон практически, а верующий – познает; современный Бог создает закон теоретически, а верующий атеист воплощает его в своем духе. Верующий создан законом по образу и подобию божьему. Атеист создан богом по образу и подобию Закона.
Между тем вера в изначального и современного богов кроме того, что она является лишь пред-верием, еще и по своему содержанию не отвечает требованиям веры, нарушает сам принцип веры.
Если бог существует изначально – если изначально существует связь всего данного и неданного, то, надо полагать, в боге всё имеется непосредственно, всё дано ему, он всё чувствует, всё знает и поэтому – верить не может. Верить ему просто не во что: всё и так является его собственным существом. Во всем мирозданье может быть только одно неверующее существо – Бог изначальный, для которого нет ничего, отличного от него.
Если же бог не верит, а знает всё, то, во-первых, он является конечным, что противоречит его истинному величию и понятию – связи всего данного и неданного. Во-вторых, изначальный неверующий бог, создающий всё по своему образу и подобию, не мог создать такой закон, который бы породил не подобное Богу верующее существо. Если человек верит в изначального Бога, то Бог тогда не верит в человека и, следовательно, создать человека не может1. Отсюда: изначального Бога нет и не может быть, а значит, верующий в этом случае верит во что-то другое, неизвестное ему, явно заблуждаясь по поводу предмета своей веры. Этим чем-то является, конечно, закон, создавший верующего. Итак, вера в изначального Бога в результате самопознания должна стать атеизмом.
Современный Бог по своему понятию есть связь всего данного. Однако он призван познать Закон всей данности. Т.е. он должен познать то, чем он сам является, то, следовательно, что познавать ему не надо. Современный Бог – не более, чем олицетворение, дубликат Закона. Данность в этом случае была бы подчинена двум тождественным параллельным связям – Богу и Закону (а на деле Богу, ибо он нагляднее закона). Если же они действительно тождественны, то они суть одно. Значит, современный бог должен возникнуть, по меньшей мере, одновременно с Законом, т.е. должен быть изначальным Богом, или – закон должен появиться лишь в настоящий момент. Но тогда бог не был бы создан законом, был бы Беззаконным богом. Если люди верят в современного Бога, то для них нет никаких законов данности (кроме божьего произвола), нет самой этой данности2, т.е. они ничего не знают. Если люди знают закон данности, то они не верят в Бога и вообще ни во что не верят, следовательно, они не люди.
Но веры не существует без знания, как и знания без веры. Поэто¬му верующие в современного бога всё же непосредственно знают какой-то закон, что позволяет им верить (хотя и не в то), а знающие закон данности всё же верят во что-то, в какого-то Бога, которого они не знают.
1 Подобное толкование Бога см. у Шеллинга: "Ибо Бога никогда нет, если бытие есть то, что находит своё выражение в объективном мире; если бы он был, то не было бы нас; однако он беспрестанно открывает себя нам" (125, т.1, с.465).
2 Подобную призрачность советской действительности прекрасно заметила русская философия (начиная с Белого в "Петербурге"). Бердяев: "Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно..." (14, с.75). Степун: "Из всех зол, причиненных России большевизмом, самое тяжелое – растление её нравственной субстанции, внедрение в её поры тлетворного духа цинизма и оборотничества" (98, с. 215).
Если отбросить видимость: атеисты знают какой-то неизвестный им закон и верят в какого-то неизвестного им Бога. Знание неизвестного закона есть явно выраженная вера в определенную связь всей данности, в изначального Бога; вера в неизвестного Бога есть прямое незнание всей неданности.
Это сальто-мортале с верующими, которые вынуждены стать атеистами, и с атеистами, приходящими к вере, есть не что иное, как знак присутствия в вере еще одной, пока что не исследованной нами силы.
Положительным в вере в Бога является вера в закон знания: бесконечное обнаружение новых законов творения. Положительным в атеизме является знание закона веры: бесконечное создание новых богов. Объединяется это положительное на том основании, что законы обнаруживаются и боги создаются одним и тем же существом, без которого нет и не может быть самой веры. Существо это – Человек, который присутствует в вере и через веру1. Ни закон, ни бог необъяснимы без человека. Между прочим, весь анализ атеизма и веры в бога как раз и показывал их неполноту тем именно образом, что рассматривал их в связи с человеком, хотя все наше разумение человека скорее предполагалось, как нечто, ясное здравому смыслу.
Если вера, напоминаю, является необоснованным знанием того, что всё дано непосредственно, то в вере и с помощью веры всё тут же связывается во мне (в нас) в нечто единое, целостное, причем, как знание, – в духовное единство, целостность.
1 У Хайдеггера потому, думается, не нашлось места вере, что смыслом его "присутствия (связанности человека с бытием) является метафизика – "предельное вопрошание" (115, с. 155), всецело покинувшее веру ради знания. Можно сказать, что ему верить не во что, так как нет ничего, кроме присутствия.
Поскольку же это знание есть не более, чем наитие, усмотрение того, чего нет в реальности и в принципе быть не может, постольку наряду с существованием во мне знаниевой, духовной целостности имеется также вне меня реальная раздробленность, обособленность всего.
Одним полюсом веры является духовная связь, единство, другим – реальное отсутствие связи, хаос материальных единиц.
Духовная связь всего есть то, с помощью чего вера знает некий идеал, образ связи всего – всего, что дано и не дано в настоящий момент. Одним словом, эта связь есть способ, образ данности веры – того, как она дана духу. Очевидно, дана вера в образе Бога, поскольку тот все же есть связь всего данного и неданного. Итак, вера в знании выступает как духовная тотальность нашего непосредственного существа, которая, будучи связью всего явившегося1, сама есть духовное существо. Отсюда ясно, что Бог – это живая, в пространстве духа живущая вера.
Наоборот, реальное отсутствие связи, находимое вне духа, сознания, делает веру ни "знающей", ни "не знающей", делает её потусторонней знанию – необоснованной непосредственностью, сверхъестественной "причудой", которая, однако, непосредственно жива. Это есть способ, образ неданности веры, то, что делает её иррациональной для разумения. Но подлинная вера и должна быть сверхъестественной, ибо её предмета – нет в реальности и быть не может, как нет её самой в качестве реальной силы или персоны. И вот это-то отсутствие веры, неданность её, запечатлевается в образе реального, практического существования человека – в твари. Каждый из нас как отдельный самостоятельно сушествующий
1 До сих пор мы подходили к Богу только онтологично, что противоречило, как мы убедились, логике. Теперь же, приступив к логическому рассмотрению Бога, мы тотчас приняли во внимание, что связь данного и неданного, как и сами данное и неданное, есть факт сознания, по Канту – мира явлений, а не вещей-в-себе.
индивид есть образ, знак отсутствия веры, точнее всё же – её неданности нам. Никто не спустил нам веру с небес; каждый из нас не есть результат чьих-то посторонних усилий.
Но человек – не только телесное существо неверия, тварь, он еще и духовное существо веры, Бог. Как единство неверия и веры он является и божественной тварью, и сотворенным, тварным Богом. Сотворенность его выражается во всеядности, всеприимчивости и всеоткрытости; божественность – во всеведении, задуманности, в предрешенности всего. Два этих качества, соединением которых является человек, позволяют ему развиваться не только по необходимой свободе (т.е. поступать по логике познанных законов), но и – по свободной необходимости (свободно создавать законы своего развития). Человек есть и причина, и следствие своих усилий. Однако категории детерминации здесь совершенно неуместны: отношения твари и бога в человеке, не будучи отношениями причины и следствия, не являются исторической связью, это – логическая связь. Тварь и бог в человеке в каждый данный момент пребывают в некоем особом равновесии, со-стоянии. Но что тогда является причиной этого движущегося и меняющегося со-стояния?
Конечно, вера. Именно она есть "исход" человека, создающий его как содержание – как связь данности и неданности веры. В ней таится "первотолчок", который начал человеческую историю, религиозный процесс, состоящий в том, чтобы человек обнаружил и создал себя как Бога. Не изначальный бог создает тварь, человека, а человек, тварь создает себя как конечного Бога. Тот Бог, в которого верит человек с самого начала, есть Бог, которого нужно создать1.
1 Это утверждение в некотором существенном моменте совпадает с представлением Аристотеля о неподвижном Перводвигателе, Боге, являющемся целевой причиной (целью, которая начинает) мира. "Целевая причина... движет... как предмет любви, а приведенное ею в движение движет остальное" (4, т.1, с.309). Правда, как замечал, например, Л.Шестов, такого бога все равно что нет: "Primum movens есть прямая противоположность Богу, так что... нужно прямо сказать, что Бога нет" (74, с. 362). Но сравните также с Лейбницем: "Бог должен составлять всю цель нашей жизни" (58, т.1, с. 429).
Бог – это цель человека, его единственное предназначение. Изначальный его образ дан в вере как непосредственное знание всеобщей связи, идеал; изначальная его нереальность дана в неверии, в сверхъестественности наличия такой персоны. В религиозном процессе человек, изначально не имеющий ничего, кроме веры, стремится узнать, потерять веру, т.е. – обосновать свое изначальное знание Бога. Это обоснование двояко: человек проверяет своего бога (убеждаясь, в какой степени он действительно Бог) и творит1 его современную реальность.
Мы вновь подошли к проверке и творению. Но теперь мы можем ясно сказать, что проверяют и творят Запад и Восток, т.е. из каких "частей" сложен конкретно современный человек.
Духовной тотальностью современного человечества (Богом, образом связи всего) является Административное единство – гуманитарная культура, ярче всего выраженная в "социалистическом" мире, на Востоке. Реальная обособленность человечества обнаруживается, скажем так, в гражданской, цивильной технике2, наиболее готовой на Западе. Итак, человек, с одной стороны, подошел к созданию Бога в человечестве, соединенном в одну личность, и с другой – приступил к созданию
1 Подобную трактовку Бога видим у Шеллинга: "История в целом есть продолжающееся, постепенно обнаруживающее себя откровение абсолюта" (125, т.1, с.465). "Поскольку абсолют не может быть предметом знания.., остается только сделать его предметом действования" (там же, с.81). В последней фразе уже дан импульс и марксистскому требованию "преобразования мира".
2 Обыкновенно речь идет о технократическом обществе. Но в этом термине имеется типично марксистская социологизация действительности. На самом деле вся современная природа есть техническая природа. Вспомним техническую Чернобыльскую зону, протезирование и трансплантацию органов, функциональную специализацию интеллектов и т.д. Но все мы не просто технические существа, мы – цивильные, юридически самодеятельные техникуумы: это касается не только любого рожденного, но и каждого сделанного гражданина, будь то компьютер или мотыга; хотя, конечно, юридическая самодеятельность двух разновидностей техникуумов различна: мы пока еще выступаем в роли опекунов.
3 В традиции русской религиозной философии, начиная с П.Я.Чаадаева, по его словам, дух религии "сводится к идее слияния всех существующих на свете нравственных сил в одну мысль, в одно чувство, и к постепенному установлению такой социальной системы или церкви, которая должна водворить царство истины среди людей" (121, с. 39). В. Соловьев подробно обосновал эту идею, дав свой план создания Богочеловечества (или варианты: Церковь, Соборный человек, Теократия), реализованный после него в познании его наследников, русcких философов всеединства, и в практике его врагов – в коммунистическом строительстве в России, создавшем Церковь, Соборного человека как форму на коммунистических принципах, которые, впрочем, являются лишь "рациональным христианством" (Энгельс).
человечества в предметах природы. Человечество – в лице Востока – уже стало Богом, устанавливающим природе законы развития (покорение пространств, повороты рек, тот же Чернобыль), а в лице Запада – Богом, созидающим новых, доселе не виданных тварей (СПИД, компьютеры и т.п.). Но те же люди на Востоке уже в настоящий момент все более и более обнаруживают себя как остановленную историю и признаются, что они являются лишь образами, моделями ушедших в прошлое личностей ("Ленин – это Маркс сегодня" и т.д.), наоборот, на Западе ушедшие в прошлое социальные и естественные типы (деятельностей) моделируются в вещах (автомат-сварщик, автомат-почка и т.д.). Нетрудно заметить перспективу слияния Запада и Востока: создание автоматической техники как единой мировой системы будет означать, что в едином автомате воссозданы все виды прошлых человеческих способностей и деятельностей, и что все, ныне считаемые людьми, перестанут быть техникой, исключенные из ее системы. Другими словами и с другой стороны – создание единого человеческого Индивидуума, устраненного из материального производства, будет означать, что вся масса уникальных человеческих способностей и знаний сольется в одно целое, в одну Личность, которая, жива и питаема людьми, будет Богом – духовной связью человечества. Разумеется, это соединение происходит и произойдет благодаря и посредством техники, которая, получая от человека содержание своих электрических контактов, будет давать ему материю его духовных связей.
4.
Итак, конец ближайшего религиозного цикла видится так, что Богом станет человечество как соединенная личность, а человечеством – техника как универсум техникуумов (роботов, автоматов, киборгов). То, что техника будет кормить и холить человека, в этом, вопреки бредням фантастов, нет никаких сомнений: она создается человеком по его образу и подобию и никак не может быть антигуманной. То, что она творит сейчас, – это пока антигуманность самого человека, попросту говоря, издержки роста, учения. Человек же, отлученный от техники и предоставленный самому себе, будет заниматься самим собой, точнее, став Богом, он будет заниматься человеком.
Что это значит? Рассмотрим ступени веры и религии или, что равно, ступени развития твари и бога. Сначала с точки зрения логики.
Реализация веры есть религия. Логически начальным пунктом может быть чистая, нереализованная вера в Бога, которого нет реально; логически конечным пунктом – наличность всезнающего Бога, чистая религия, творящая всё вокруг одним духовным усилием. Отсюда парадокс: чем больше веры, тем меньше религии; чем больше религии, тем меньше веры. Верить в Бога и ничего более может только божья тварь, все знать и делать может только тварной Бог. Они суть составляющие каждой ступени религиозного процесса. Вся история состоит в их взаимодействии и взаимоперетекании.
Для божьей твари приобщение к богу является целью, для тварного бога целью является тварь. Божья тварь занимается творением и обнаружением бога – связыванием данного и неданного в peaльности. В связывании выделяются ступени, соответствующие типам веры: I) создание связи всего, что есть, 2) создание связи того, чего нет.
Создание связи всего, что есть, подразумевает, конечно, то, что есть для человека: он не только находит и объясняет связь всего, но и реально, в своей практической деятельности приводит в действие все существующие связи бытия. Тут могут быть два типа: создание связи всего, что есть непосредственно, и – всего, что есть опосредствованно, тут – умозрительно. В первом случае дело имеется с видимым миром, природой, во втором – со скрытым миром сущностей и законов.
Наоборот, создание связи того, чего нет, требует сразу чего-то фантастического: как можно связаться с тем, чего нет?! И все-таки можно: для этого нужно создать не только связь, но и отсутствующую сторону связи. Здесь тоже два типа: то, что было, и то, чего никогда не было. Очевидно, создание связи с тем, что было, равносильно воссозданию, воскрешению того, что было; создание связи с тем, чего никогда не было, означает творение возможного.
Четыре ступени твари и бога: стихийный бог – бог стихии, закономерный бог – бог законов, воскрешающий бог – бог воскрешения, возможный бог – бог возможностей. Эволюция бога по этим ступеням равносильна творению все более духовного существа. Это как нельзя более соответствует понятию Бога как связи данного и неданного. Если первые две ступени еще открывают бога с помощью духа, то две другие творят его в духе и духом. Отсюда следует, что лучшая религия – та, которая творит не реального, а духовного бога. При этом следует помнить, что духовное творение в конце концов становится реальным, дух приобретает плотность и материальность.
Через четыре логических ступени проходит каждый виток религии. Естественное, стихийное, безотчетное творение Бога сменяется временем "атеизма" – поиском естественного бога, Бога-закона. Его сменяет духовное творение – творение реального Бога (являющегося по своей структуре воскрешением прошлого) в духе, сознании. Завершается цикл творением реального Бога – духовного: созданием духовной тотальности, которая представляет собой сосуществование параллельных возможностей1.
1 Тут мы приходим к своего рода панлогизму. Как не вспомнить Гегеля: "Все действительное разумно, все разумное действительно". Его ученик Бакунин между прочим дал более удобопонятную трактовку: "Всё естественное логично, и все логичное – осуществлено или должно быть осуществлено в реальном мире" (6, с. 53).Если не понимать этих слов плоско, по-коммунистически, то нужно признать их справедливость.
Лучше всего проиллюстрировать логику циклов на историческом материале человеческого религиозного процесса, того периода ис¬тории, в пределах которого гомо сапиенс существует как особый род природы. А это значит, что содержанием каждой ступени и всего цикла является человек.
Зрелая религия человека прошла пока три этапа. Начало первого этапа теоретически зафиксировано в религиозной системе зороастризма. Согласно Авесте стихия двустороння: добро (свет, мысль) – зло (тьма, тело). Этому дуализму подчинены даже боги: Ахура Мазда – бог света и добра, Ангра Манью – бог тьмы и зла; они устроены по образу и подобию стихии, хоть сами и "заведуют" какими-то стихиями. Авеста построена как диалог лучшей божьей твари, пророка Заратуштры, и Ахура Мазды. Заратуштра вопрошает, Мазда, отвечая, просвещает. Двойная стихия определена в чисто человеческих категориях. Кроме этого равноправность диалога твари и бога указывает на них лишь как на различные силы самопознающей стихии: тварь – сознание, бог – самосознание.
Христианство, заканчивая первую ступень, возводит отношения твари и бога в другую степень: Христос – такая самосознательная божья тварь, которая сама является Богом; Бог-отец мало того, что ведает всё, он еще и творец всего. Божья тварь развилась до степени прежних богов, а Бог – до новой степени своего могущества: тварь – самосознание, бог – делание стихии и законов.
Окончание этой ступени лучше всего показать не на марксизме - узловой форме научной религии, – а на связи систем Ницше и Соловьева, в которых бог и тварь впервые пришли к своему более наглядному человеческому самосознанию и самоназванию.
Ницше подвел черту под атеизмом нового времени, провозгласив смерть старых богов-демиургов-законодателей. Он указал нового тварного бога – Сверхчеловека, который "созидает вне себя", творит только потому, что имеет одну всепроникающую силу – Волю "как стремление к власти" над всем миром. Воля не только создает новые законы, она сама закон законов; в этом именно заключена законченность второй ступени. Вместе с тем воля, будучи безначальной силой, является основанием, общим и для человека и для природы. Эта необходимая соединенность всего – исходный пункт новой ступени тварного бога.
В соловьевской системе божья тварь осознала себя как Богочеловечество1 – существо, хоть и сотворенное Богом, но призванное закончить его дело на пути "деятельного согласования природного начала и божественного". Опять мы видим, что тварь перенимает, делает своим то качество, которое в начале ступени было исключительно божественным. В Богочеловечестве осознан воскресший бог, в Сверхчеловеке дан бог воскрешения. У Ницше бог стал атеистом, у Соловьева тварь почувствовала себя богом.
Эта ступень в настоящий момент подходит к своему завершению. Волевое, плотское единство человека и природы на протяжении XX века создавалось на Западе. Единая компьютерная система, фактически созданная в цивилизованном мире, и есть та материя, которая связывает отдельные души отдельных личностей. Пусть это пока ситуативная, функциональная связь; близок день, когда техника станет ловить каждую мысль и чувство, объединяя их в едином банке памяти в одну техническую душу, которая станет средством воскрешающего моделирования.
С другой стороны, духовное единство человеческой и природной душ, Богочеловечество, предстало как реальность Административного человека Востока, правда пока еще в неразвитом виде – как требование единого "мозгового" центра (Кремля) все делать по его указке. Излишество рационализма – главный недостаток этого единого Духа.
1 "До конца осуществленные обе эти веры – вера в бога и вера в человека – сходятся в единой полной и всецелой истине Богочеловечества" (94, с. 27).
Нужно позволить его частям, органам жить инстинктивно: центр все равно не успеет приказать там, где требуется рефлекторное движение, как, например, в Армении или Чернобыле. Сейчас мы и переходим к тому, чтобы позволить народному телу жить в соответствии с рефлексами нормального человеческого общества. Пока что мы в этом успели так, что перешли к рефлексам стихии – неорганизованной природы. Однако свобода народного тела отнюдь не исключает сознательно действующий Центр, но, наоборот, впервые дает ему возможность заняться думаньем единой душой. Чтоб стать полной Душой1, Центр вынужден деполитизироваться, наукоизироваться, расширяясь и превращаясь в наукократию. Эта единая научная Душа и закончит воскрешающее воспоминание прошлого.
Итак, к концу третьего периода маздистский Бог стихии стал божественной тварью, сделанной человеком – техникой, а пророк среди человеческих тварей – административным человеческим духом.
Предстоящая ступень видится такой, что техника осознает себя и станет много-параллельной живой моделью прошлого – воскрешенными человечествами, которых будет много потому, что техника, не зная, как было на самом деле, вынуждена моделировать все возможные варианты прошлого2, в надежде, что один из них будет действительно бывший. Наоборот, административная душа желает стать все-природной душой, истинным Богом, творящим все прошлые возможные миры в материи своего духа.
1 Р. Авенариус: "Пока культура развивается в уголке, пока господствует домашнее производство и потребление, мы видим в мышлении человечества множество идиосиндем, т.е. оригинальных, индивидуальных или групповых мировоззрений, по мере же обобществления производства и объединения человеческой культуры идиосиндемы, исчезая, теряя во взаимотрении свои острые углы, или сливаясь между собой, все более гармонизируются в единое общечеловеческое мировоззрение" (2, с. 127).
2 Это можно выразить иначе. Спенсер, говоря о циклическом развитии вселенной, полагал, что "...в будущем могут чередоваться одни и те же сущности, но никогда не одинаковые по конкретным результатам" (96, с. 360).
Этот Бог и будет той активной силой воскрешения, в которой техника станет черпать материал для своего моделирования.
Одним словом, предстоящий период можно назвать ступенью реализации всех человеческих и природных возможностей1.
Пределом реализации возможностей может быть только то, чего никогда не было, но что всегда казалось наиболее вероятным, – этот предел есть создание возможного, изначального Бога, Человек и будет тем изначальным Богом, который впервые скажет свое давно обещанное "да будет!" И будет – всё: и старое и новое сольются воедино, реально повторяя историю и все её возможные варианты. Что это – Страшный Суд? Возможно: ведь все встанут, и каждому воздастся по мере каждого.
Но нет смысла УХОДИТЬ В запредельность человеческой истории, которая ограничена всё же созданием изначального Бога. Что будет дальше – это уже абсолютный вопрос, на который не может быть ответа.
5.
Тем не менее, не посягая, конечно, на абсолют, нужно посмотреть, что возможно дальше с точки зрения веры, которая, как нам казалось, есть принцип и движущая сила человека.
Если появится изначальный Бог, то ему все будет дано непосредственно, и вера исчезнет. Поэтому не должно быть полного знания: Бог изначален только для человеческой истории, для человека. Однако даже моя человеческая вера утверждает, что я уже, хоть и тайно, знаю всё. Следовательно, я могу знать все,
1 В социологическом смысле его начало можно, конечно, назвать и коммунизмом – удовлетворением всех человеческих желаний. Однако это желудочное благоденствие – иллюзия, ибо желудок удовлетворяется не более сытости, а желание вообще неудовлетворимо. Истинный поиск человека – за коммунизмом, в духовной сфере.
и сама мысль о возможности неполного знания противоречит вере. Итак, я верю в то, что я верю (в то, что я всё знаю непосредственно), но я же хочу верить в то, что я не верю: если я добьюсь данности всего, то я перестану верить.. Если же не добьюсь данности всего, то я не смогу верить... Не знаю, поглупее ли эти антиномии кантовских, но они, увы, имеют место.
Попробуем подумать. Как было сказано раньше, нельзя верить, что ты не веришь: сказав, что веришь, нелепо говорить – не верю. Значит вера есть, и она должна исчезнуть. Однако, если она есть, она не должна исчезнуть.
Тогда, вероятно, вера сама будет желать незнания, того, чтобы ей не было дано все; она сама будет создавать неданность для себя. Условно говоря, верующий, достигнув какого-то предела сознания данности, начнет специально забывать что-то – и чем дальше, тем больше, – чтобы обрести веру. Если человек станет изначальным Богом и воскресит, узнает всё, то забыть что-то он осмелится лишь в том случае, если найдет нечто более ценное, чем он сам. Он пожертвует собой, если встанет в недоумении перед лицом какой-то принципиально новой неданности.
Однако, если появится и наиновейшая неданность, то – в полном соответствии с принципом веры – я верю, что и она станет данной и т.д. Тут мы впадаем в то, что Гегель нызывал дурной бесконечностью. Какой смысл верить или не верить, если на новом витке религии человеческая вера не будет иметь никакого значения? И, если это так, то появится нечеловеческая вера, которая будет иначе устроенной?
Конечно, я понимаю, абсолютный вопрос – это вопрос чувства, он не знает границ. Бесконечность мы очень хорошо чувствуем, но понять её можем максимум в виде дурной бесконечности: объект чувствуется, но предмет – этот ограниченный руками и чувствами со всех сторон объект – исчерпывается разумом. Ни Бог, ни Человек, познавая и создавая любые законы, не смогут ответить на абсолютный вопрос: а зачем всё это? Именно абсолютный вопрос движет человека, подсовывая в качестве разгадок только ограниченные "затем" – абсолюты, заключенные в пределы известной тюрьмы.
Любое созданное"затем" не будет абсолютным. Поэтому будет вера, будет человек. Любое абсолютное "затем" есть стремление человека выскочить из своей шкуры, стать не человеком. Эта всеприимчивость и прожорливость восхитительна. Но зачем она?!
Ясно, я не могу быть только человеком, чтобы быть1. Но какой смысл мне быть человеком2, расширяющимся, захватывающим всё новые и новые сферы?
Смысла тут никакого – вся беда в том, что я не могу не быть человеком.
1 Ср. с Хайдеггером: "Существо человека состоит в том, что он больше, чем просто человек, если представлять последнее как разумное существо" (116, с. 337).
2 Б.Паскаль: "Величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество".
8.3-13.8.1990 г.