Как Брунетти ни надеялся, что разговор с Паолой о смерти мальчика послужит тому, чтобы уменьшить ужас, которым это его наполняло, этого не произошло. В постели Паола свернулась калачиком рядом с ним, и он рассказал ей события дня, будучи ошарашен гротескностью их беседы на ночь. Когда он закончил, не пряча от неё страдание, которое было причиной его побега из кабинета без попытки поговорить с сеньорой Моро, она приподнялась на локте и сверху вниз взглянула ему в лицо.
- Сколько ещё ты сможешь это делать, Гвидо? - спросила она.
В тусклом свете Луны он взглянул на неё, а потом снова перенёс своё внимание на противоположную стену, где в свете, отражённом от плиточного пола террасы, тускло мерцало зеркало.
Какое-то время прошло в молчании.
- И что? - спросила она затем.
- Я не знаю, - ответил он. - Я не могу об этом думать, пока всё это не закончится.
- А если уже решено, что он совершил самоубийство, разве это уже не закончилось? - спросила она.
- Я не имею в виду закончилось таким образом, - отпуская это, сказал он. - Я имею в виду, НА САМОМ ДЕЛЕ закончилось.
- Закончилось для тебя, ты имеешь в виду? - спросила она. В другие времена, слова эти могли быть настойчивы - возможно, воспринимались бы даже как саркастическое замечание, но сегодня они были только просьбой об информации.
- Полагаю, да, - признал он.
- И когда это будет?
Саккумулированный вымот дня охватил его, - почти как если бы решил обнять комиссара и убаюкать его. Брунетти почувствовал, что глаза его закрываются, и какой-то миг отдыхал в этих других руках. Комната начала отодвигаться от него, и он почувствовал, как его затягивает сон. Внезапно поняв, что ему открылась возможность увидеть события, влияющие на семью Моро только как треугольник, созданный совпадением, он прошептал: "Когда здесь нет линий...", и сдался сну.
На следующее утро он проснулся в неведении. Солнечные лучи, отражающиеся от того же самого зеркала и падающие ему на лицо, вытащили его из сна, и в первые минуты после пробуждения он не помнил событий предыдущего дня. Он сдвинулся немного вправо, и тело его ощутило отсутствие Паолы; повернув голову налево, он увидел колокольню Сан Поло и солнечный свет, настолько ясный на ней, что он мог убрать серые кляксы цемента, что склеивали кирпичи вместе. К карнизу под крышей башни проскользнул голубь, раскинул крылья, чтоб снизить скорость, а потом приземлился на мягко утоптанную землю. Дважды обернулся вокруг, чуть-чуть попрыгал, а потом засунул голову под крыло.
Ничего из того, что делала птица, не напоминало о событиях предыдущего дня, но, когда головка голубя исчезла под крылом, Брунетти чётко увидел лицо Эрнесто Моро в тот момент, когда Вьянелло натянул на него край плаща юноши.
Брунетти выбрался из постели, и, озаботившись тем, чтобы избежать смотреть на себя в зеркало, пошёл вниз, в ванную, чтобы принять душ. Пока он стоял там, бреясь, у него не было выбора, кроме как вступить в конфронтацию со своими собственными глазами, а на лице, которое он видел, смотря на себя, была измученная тупость любого убитого горем родителя, с которым ему когда-либо нужно было разговаривать. Как объяснить, что ребёнок мёртв, и даже если это могло быть объяснено, какое объяснение могло надеяться остановить поток горя, который должен был стечь с этих слов?
Паола и дети давно ушли, так что он вышел из дома, обрадовавшись шансу выпить кофе в знакомой pasticceria (1), под беседу, не более настойчивую, чем ленивые комментарии, которые кто-нибудь мог ему дать. Он купил "Il Tempo" (2) и "Il Gazzettino" (3) в edicola (4) Кампо Санта Марина и пошёл в "Дидович" - выпить кофе и съесть булочку.
"В ВЕНЕЦИАНСКОЙ ШКОЛЕ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ ВЕШАЕТСЯ КАДЕТ" - провозглашала на одной из внутренних страниц первая газета, а на первой странице второй из них был заголовок: "СЫН БЫВШЕГО ПАРЛАМЕНТАРИЯ НАЙДЕН МЁРТВЫМ В САН МАРТИНО". Заголовки, набранные маленькими буквами, информировали жителей Венеции, что отец жертвы ушёл из Парламента после того, как его горячо отстаиваемый рапорт об охране здоровья был признан непригодным тогдашним министром здравоохранения, что полиция расследует смерть мальчика, и что родители его живут раздельно. Читая начальные абзацы, Брунетти был уверен, что любой, кто их прочёл, независимо от информации, содержащейся в следующей за ними статье, уже подозревал, что родители, или то, как они жили, если и не было напрямую ответственно за смерть мальчика, то как-то к ней относилось.
- Ужасно, правда? Этот мальчик... - спросила одна из женщин, стоящих рядом с прилавком, хозяйку, помахав рукой в направлении газеты Брунетти. Откусив булочку, она покачала головой.
- Что сейчас происходит с детьми? У них есть так много... Почему их это не устраивает? - ответила ей другая.
Словно беря с них пример, третья женщина, того же возраста, что и две других, - волосы её были стандартного постменопаузального рыжего цвета - со стуком поставила чашку назад на блюдце и сказала:
- Это потому, что родители не обращают на них внимание. Я сидела дома, заботясь о своих детях, так что ничего подобного никогда не случалось.
Человек, незнакомый с этой культурой, свободно мог предположить, что у детей работающих матерей не было иного выбора, кроме самоубийства. Три женщины закивали в объединённом неприятии этого новейшего подтверждения вероломства и неблагодарности молодёжи и безответственности всех других родителей, кроме них самих.
Брунетти сложил газету, заплатил и вышел из магазина сладостей. Те же самые заголовки гремели с жёлтых плакатов, приклеенных к задней стене газетного киоска. В своём настоящем горе атаки подобного рода могли сделать не больше, чем отскакивать от душ четы Моро - это убеждение было единственным успокоением, которое мог найти Брунетти в лице этого новейшего свидетельства лживости прессы.
В Управлении он прошёл прямо к себе в кабинет, где увидел новые папки, лежащие у него на столе. Он набрал номер синьорины Элеттры, которая ответила на звонок фразой:
- Он хочет видеть Вас немедленно.
Его больше не удивляло, когда синьорина Элеттра узнавала, что это звонил он - она потратила значительные фонды полиции на то, чтобы Телеком установил новую телефонную линию в её кабинете, хотя деньги, которыми можно было пользоваться сейчас, не могли ничего сделать ни для кого, кроме неё, для того, чтобы иметь терминал, на котором появлялся бы номер звонящего. Не был он удивлён и использованием местоимения - этим отличием она награждала только своего непосредственного начальника, заместителя начальника полиции Джузеппе ПАтта.
- Немедленно сейчас? - спросил он.
- Немедленно вчера днём, я бы сказала, - ответила она.
Брунетти отправился вниз, в её кабинет, не теряя времени на том, чтобы обследовать папки. Он ожидал найти синьорину Элеттру за её столом, но кабинет её был пуст. Он высунул голову из двери обратно, чтобы проверить и посмотреть, нет ли её в холле, но там не было ни следа её.
Не горя желанием представляться Патте без того, чтобы сначала найти какое-нибудь указание на настроение своего начальника, или того, чем было то, по поводу чего Патта хотел его видеть, Брунетти поиграл с мыслью о том, чтобы вернуться назад в кабинет и почитать папки, или пойти в комнату для офицеров, чтобы посмотреть. не там ли Пучетти и Вьянелло. Пока он стоял в нерешительности, дверь к зам. начальника Патте открылась, и появилась синьорина Элеттра; сегодня на ней было что-то, очень похожее на куртку бомбардира, туго застёгнутое на пуговицы в талии, вздутое и полное в бюсте и на плечах... м-да, куртка бомбардира, если бы последним давали носить униформы, сделанные из цельного шёлка абрикосового цвета.
Её кабинет чётко просматривался прямо из кабинета Патты.
- Я хотел бы Вас видеть, Брунетти, - позвал он.
Повернувшись к двери Патты, Брунетти взглянул на синьорину Элеттру, но единственной вещью, которую у неё было время сделать, было крепко сжать губы либо от неприятия, либо от отвращения. Как корабли в ночи, они разошлись, едва признав присутствие друг друга.
- Закройте дверь, - сказал Патта, взглянув вверх, а потом - снова на бумаги на своём столе. Брунетти повернулся, чтобы это сделать, уверенный, что использование Паттой слова "пожалуйста" подсказало бы ключ к тому, какого рода встреча это была бы. Тот факт, что у Брунетти было время сформулировать эту мысль, разрушил любую возможность того, что это собирался быть приятный обмен идеями между коллегами. Короткая задержка была бы привычным взмахом хлыста кучера кареты, нацеленного на то, чтобы щёлкнуть им в воздухе и привлечь внимание зверя без того, чтобы причинить ему какой-либо вред; это было бессознательное утверждение приказа, не имеющее в виду наносить повреждения. Задержка подольше продемонстрировала бы раздражение Патты без обнаружения его причины. Совершенное отсутствие этого слова, как в этом случае, указывало либо на страх, либо же на ярость; опыт научил Брунетти, что первое из всего этого было более опасно, поскольку страх приводил Патту к безжалостному подверганию опасности карьеры других людей в попытке защитить свою собственную. Эта оценка была завершена задолго до того, как Брунетти повернулся, чтобы подойти к своему начальнику, и, таким образом, вид сердито смотрящего Патты его не запугал.
- Да, сеньор? - спросил он с серьёзным видом, поняв, что от него в эти мгновения ожидалась нейтральность выражения и тона. Он ожидал, что Патта укажет ему на кресло, сознательно имитируя поведение самца собаки не-Альфа.
- Чего Вы ждёте? - настаивал Патта, до сих пор не глядя на него. - Садитесь.
Брунетти так и сделал - молча - и аккуратными горизонталями положил руки на ручки кресла. Он ждал, размышляя, какую сценку собирается разыграть Патта и к а к он собирается её разыграть.
В молчании прошла минута. Патта продолжал читать папку, лежащую перед ним раскрытой, время от времени переворачивая страницу.
Как большинство итальянцев, Брунетти уважал и принимал красоту. Когда он мог, он выбирал возможность окружить себя красотой - свою жену, одежду, которую носил, картины в своём доме, даже красоту мысли в книгах, которые он читал - все эти вещи доставляли ему большое удовольствие. Как, размышлял он, как и каждый раз, когда бы он ни встретил Патту после перерыва в неделю или что-то около того, как мог человек, настолько привлекательный, быть полностью лишён качеств, обычно присущих красоте?! Прямая осанка была только физическим явлением, поскольку этичный Патта был угрём; крепкая челюсть говорила о силе характера, которая выражалась только в упрямстве, а ясные тёмные глаза видели только то, что сами выбирали увидеть.
Захваченный этими рассуждениями, Брунетти не заметил, когда Патта наконец обратил своё внимание на него; не слышал он и первых слов заместителя, включившись лишь к концу:
- ...Вашего неправильного обращения с его студентами.
Как школьник, собирающий воедино членораздельное значение фрагмента текста, Брунетти сообразил, что студенты должны быть теми самыми - из Академии Сан Мартино, а единственный человек, для которого было возможно использовать собственное местоимение, когда он говорил о них, был Команданте.
- Я воспользовался шансом попасть в комнату одного из них, и мы обсуждали его классную работу. Я не думаю, что это может быть в каком-либо смысле обозначено как неправильное обращение, синьор.
- Не только Вы, - сказал Патта, опережая Брунетти и не давая указания на то, что он потрудился выслушать его объяснение. - Один из Ваших офицеров. Вчера вечером я был на обеде, и отец одного из мальчиков сказал, что Ваш офицер был очень груб, опрашивая его сына. - Патта позволил всему этому ужасу влиться вовнутрь, прежде чем добавить: - Отец учился в школе вместе с генералом д'Амброзио.
- Мне очень жаль, синьор, - сказал Брунетти, размышляя, стал бы мальчик жаловаться отцу, получи он опыт грубого обращения с ним от врага в бою. - Я уверен, - если бы он это знал, он выказал бы ему больше уважения.
- Не пытайтесь обхитрить меня, Брунетти, - выстрелил ответом Патта, показывая более ускоренную чувствительность к тону Брунетти, чем обычно. - Я не хочу, чтобы там были Ваши люди, чтобы они держали этих мальчиков в ежовых рукавицах и причиняли неприятности. Это - сыновья некоторых из лучших людей страны, и я не потерплю, чтобы с ними обращались подобным образом.
Брунетти всегда пленялся тем, как полицию перебрасывали туда-сюда между Паттой и всеми остальными, кто мог быть рассматриваем как ответственный за них; когда они распутывали дело или храбро себя вели, они были полицейскими Патты; но все случаи неправильного поведения, некомпетентности или халатности были, совершенно очевидно, присущи им, словно они вели себя так, как ещё чьи-нибудь полицейские - в этом случае, Брунетти.
- Я не уверен, что там стоит какой-то вопрос о том, что с ними неправильно обращались, сеньор, - умеренным тоном сказал Брунетти. - Я попросил офицера поговорить с другими студентами и попытаться выяснить, не странно ли мальчик Моро себя вёл, или не говорил ли он ничего такого, что указывало бы, что он думал о самоубийстве. - И, раньше, чем Патта смог вмешаться, он продолжал: - Я думал, это могло бы помочь сделать даже яснее, что мальчик покончил с собой.
- Яснее, чем что? - спросил Патта.
- Чем физическое свидетельство, синьор, - ответил Брунетти.
На какой-то миг он подумал, что Патта собирается сказать: "Хорошо". Естественно, лицо его стало менее напряжённым, и он тоже испустил глубокий вздох. Но всё, что он сказал, было:
- Очень хорошо. Тогда давайте маркируем это как самоубийство и дадим школе начать возвращаться в норму.
- Хорошая мысль, синьор, - сказал Брунетти, а затем, как если бы эта мысль только что пришла ему в голову, добавил:
- Но что нам будет делать, если родители мальчика останутся не удовлетворены?
- Что Вы имеете в виду - не удовлетворены?
- Гм... отец в прошлом причинял неприятности, - начал Брунетти, покачивая головой, словно думая о шокирующем скептицизме в отношении публичных учреждений, продемонстрированных в рапорте Моро. - Так что я не хотел бы быть ответственным за рапорт о смерти его сына, который бы оставлял что-нибудь открытым для расспросов.
- Вы думаете, для этого есть шанс?
- Возможно, нет, синьор, - ответил Брунетти. - Но я не хотел бы оставлять что-нибудь недоделанным, чтобы человек, настолько трудный, насколько Моро, мог указывать на это и задавать вопросы. Он, конечно, сделает так, чтобы это выглядело плохо для нас. И, конечно же, он - человек, который получает изрядную долю внимания публики. - Брунетти удержался от того, чтоб сказать больше.
Немного подумав над всем этим, Патта наконец спросил:
- Что Вы предлагаете?
Брунетти изобразил удивление по поводу того, что его спрашивают о таких вещах. Он начал говорить, умолк, а потом продолжил, каждый раз свидетельствуя, что он никогда бы и не подумал о такой возможности:
- Полагаю, я попытался бы обнаружить, не принимал ли он наркотики или не показывал ли признаков депрессии.
Патта, казалось, обдумал всё это и затем сказал:
- Для них было бы проще перенести это, если бы они были определёнными, я полагаю.
- Кто, синьор?
- Его родители.
- Вы их знали? - рискнул задать вопрос Брунетти.
- Отца - да, - сказал Патта.
Поскольку атаки на этого человека не последовало, Брунетти осмелился спросить:
- Тогда, Вы думаете, мы должны продолжать в том же духе, синьор?
Патта сел прямее и передвинул тяжёлую византийскую монету, которую он использовал как пресс-папье, с одной стороны стола на другую.
- Если это не займёт слишком много времени, - прекрасно.
Как типичен был этот ответ для Патты! давая разрешение на расследование, он одновременно уверялся, что любая задержка будет на совести кого-нибудь ещё...
- Да, синьор, - сказал Брунетти и поднялся на ноги. Патта обратил своё внимание к тонкой папке на столе, и Брунетти разрешил себе удалиться.
В маленьком наружном кабинете он нашёл синьорину Элеттру за её столом, с головой, склонённой над чем-то, что оказалось каталогом. Он присмотрелся поближе и увидел двухстраничную развёртку компьютерных экранов.
Она взглянула на него и улыбнулась.
- Разве Вы не купили только что один из этих? - спросил он, указывая на экран направо от неё.
- Да, но но они только что появились с новыми, совершенно плоскими экранами, тонкими, как пицца. Посмотрите! - сказала она, указывая алым ноготком на одну из фотографий в каталоге. Хотя Брунетти нашёл её сравнение сюрреальным, он должен был согласиться, что оно кажется достаточно точным.
Он прочёл первые две строчки распечаток и, увидев слишком много чисел и инициалов, уже не говоря о слове, которое, как он думал, было "гигабайты", поспешил взглянуть вниз, где была указана цена.
- Это месячная зарплата, - изумлённо сказал он, зная, что в тоне его было гораздо больше, чем лёгкое неодобрение.
- Ближе к двум, - добавила она, - если Вы получите больший экран на жидких кристаллах.
- И Вы на самом деле собираетесь его заказывать?! - спросил он.
- Боюсь, у меня нет выбора.
- Почему?
- Я уже пообещала этот, - начала она, указывая на свой почти новый монитор компьютера, словно это был мешок со старой одеждой, от которой она просила избавиться уборщицу, - Вьянелло.
Брунетти решил оставить это дело в покое.
- Кажется, есть некая связь между зам. начальника и доктором Моро, - начал он. - Как Вы думаете, Вы сможете найти что-нибудь побольше об этом?
Она снова обратила своё внимание на каталог.
- Нет ничего проще, синьор, - сказала она и перевернула страницу.
1. Pasticceria - здесь: кафе/кондитерский магазин (ит.)
2. "Il Tempo" - здесь: "Время" (ит.)
3. "Il Gazzettino" - "Газетка" (ит.)
4. Edicola - здесь: газетный киоск (ит.)