Ветер нам в спину!

исключительно правдивое путешествие автора
с закадычными приятелями
со множеством приключений
и всем прочим

Тем, кто умеет смотреть на свою жизнь со стороны, кто борется с неудачами и не теряет надежды на лучшее, фантазерам и чудакам — короче, тем, кто любит путешествовать.

Да, ребята, много на свете захватывающих вещей, но путешествия стоят особо. Я не стану распространяться на этот счет — ведь если вы совершали походы с рюкзаком или ходили на байдарке, то не хуже меня знаете, как может быть насыщена жизнь в коротком отрезке времени. Начну сразу с нашей поездки.
Было это давно, в середине шестидесятых годов. Представьте себе верховье порожистой реки и меж валунов, точно призрак, плот с парусом. Парусник то и дело бросает в пучину, он совсем исчезает в пене и кажется, что смельчаки на плоту обречены, а они выплывают целехонькие, как ни в чем не бывало. На плесах их поджидают ловушки водяного, на  стоянках — капканы лешего, но они вовремя разгадывают козни нечистой силы, и даже русалкам, зазывающим в глубину, отвечают ироничными усмешками.
Я расскажу все по порядку, но прежде познакомлю вас с моими приятелями. Вот уж чудаки так чудаки! Уверен — таких вы еще не встречали. Сейчас в этом убедитесь. Усаживайтесь поудобней на диване, вам предстоит услышать нечто увлекательное.

1
Один из моих приятелей — Валерий Котельников. Родственники зовут его Лерик, девушки — Валерчик, приятели — Котел. Он длинный и плоский, как доска, его лицо всяких оттенков, от сизого до цвета вареной брюквы, руки тонкие и болтаются как на шарнирах, а ноги кривые, точно он всю жизнь сидел на бочке. Вот такой причудливый портрет, такая отталкивающая внешность. И я не преувеличиваю, ни в коем случае. Но внешность Котла — мелочь в сравнении с его внутренней сутью.
Прежде всего он постоянно выпячивает свою исключительность, от него исходит дух превосходства, он считает себя страшно умным, а своих приятелей, соответственно, полными дураками. Мало того, он весь напичкан позерством, лицемерием; он притворщик и безответственный лодырь. Мы не гнушались никакой работы, вкалывали в поте лица, а он целыми днями созерцал природу и философствовал (то, видите ли, натер ногу, то отлежал руку) и вдобавок, у этого бездельника еще хватало совести давать всякие ехидные советы и указания: «принеси, подай, захвати! Раз уж ты поднялся, посмотри, как там... и заодно прихвати...». Прямо, хоть не вставай.
Бывало, Котел весь день корчил из себя больного: стонал, прикладывал руку ко лбу, но стоило заикнуться про обед, бодро вскакивал и от его болезни не оставалось и следа. Или стоило заметить какую-либо несуразность на реке — сразу чувствовал прилив энергии и с яростью обрушивался на все, на чем бы не останавливался его взгляд.
Спешу сообщить — Котел языкастый и задиристый, с изощренно-агрессивными замашками. Не вздумайте поинтересоваться просто так, для приличия: «Как дела?». Будет болтать до изнеможения. В путешествии он частенько заводил разговор о недостатках в нашей жизни (в своей обычной заковыристой, въедливой манере). Начинал издалека, о том о сем. Я-то бывалый, избегаю подобной болтовни — согласитесь, если постоянно видеть только плохое, то и жить не захочется. К тому же, надо не говорить, а действовать. Говорить-то все мастера, но как доходит до дела — в кусты. А ведь мы все в ответе за то, что происходит вокруг нас, верно? Так вот, как только Котел заводил эту говорильню, я сразу сматывал удочки, а какой-нибудь простофиля вроде Кукина (мой второй приятель, о нем потом расскажу, это тоже фрукт тот еще!), такой простофиля, не подозревая, что его ожидает, развесит уши и слушает. Котел его и заговаривал насмерть.
Котел когда-то окончил музыкальную школу, увлекается джазом и всех делит на музыкантов и не музыкантов. Меня-то еще терпит (у меня абсолютный слух), а Кукина вообще не принимает всерьез (тот ни одной песни не может спеть правильно; еще в школе на уроке пения ему сразу ставили четыре, чтобы он только не пел). В путешествие Котел взял транзисторный радиоприемник и гитару, и своим джазом перевернул наши внутренности.
Поймите меня правильно. Я человек современных взглядов и люблю классический джаз, но всему свое время и место, не так ли? Ну не глупо ли, на природе, когда хочется слушать пение птиц, шелест трав, звон ручья, запускать оглушительные ритмы, разные музыкальные коктейли?! Честное слово, иногда хотелось взять его гитару и долбануть о дерево. Между прочим, соседи Котла постоянно жалуются на него за «слишком громкую музыку», за «неуважение к людям», за «бездушие и каменное сердце». А по-моему, у Котла вообще сердца нет — у него внутри насос для перекачки крови.
Котел чрезмерно чистоплотен, до противного. Ему везде мерещатся микробы, хотя он прекрасно знает, что мы живем в мире микробов и с каждым вдохом поглощаем их тысячами, тем не менее панически их боится: дома постоянно протирает мебель и обеззараживает воздух ультрафиолетовой лампой, посуду моет марганцовкой, а после ухода гостей устраивает дезинфекцию хлоркой.
По утрам Котел прихорашивался, надевал новую рубашку и галстук, выливал на себя полфлакона одеколона — хоть надевай противогаз — и делал на голове пробор, причем вылизывал его так долго, что казалось, разделит пополам и череп. Представляете, как это выглядело со стороны? На плоту среди разных снастей стоит тип, одетый с иголочки! Он портил весь вид, и смотрелся совершенно нелепо — словно парфюмерная этикетка на крепком мужском напитке.
Каждый вечер этот пижон клялся, что с утра нач¬нет новую жизнь: будет вставать чуть свет, заниматься гимнастикой, обливаться. Справедливости ради замечу — один раз действительно рано встал, начал кувыркаться, но потом плюнул и снова лег. Котел вообще выглядел жалким в нашей компании. Трудно было поверить, что он способен что-то делать, что-то мастерить. Между нами затесался не мужчина, а парниковый цветок и белоручка. Он, видите ли, не мог укрываться колючим одеялом и спать на жестком. Но когда я его пристыдил, он вспыхнул:
— Да почему, собственно, я должен терпеть неудобства? Я вам предлагал взять раскладушки и спальники на пеликаньем пуху. Вы подняли меня на смех, а теперь вот мучаемся.
Еще перед путешествием Котел извел меня идиотскими вопросами:
— А что будем делать, если польют затяжные дожди? А вдруг лодка перевернется, что тогда?
По словам Котла, он обладает неограниченными возможностями: может влезть на самое высокое дерево или убить самого свирепого хищника. Но это по его словам, вы же понимаете, а очки втирать он умеет здорово. Говорит, например, что отлично стреляет. Не знаю, правда это или нет. Скорее, сочиняет. Даже точно, врет. Ведь ружье-то мы захватили, но он его почему-то побаивался. Или плавание! Хотите верьте, хотите нет, но за все путешествие я так и не понял, умеет ли он вообще плавать? По-моему, может только недолго держаться на воде. Во всяком случае, этот рохля постоянно намекал на какую-то свою таинственную болезнь, что-то вроде водобоязни.
Каждый вечер, укладываясь спать, Котел вокруг себя поливал жидкость от насекомых, но те ползли по стенам палатки до потолка и прыгали на него сверху. И кстати, только на него. Нас с Кукиным они не трогали.
И со мной, и с Кукиным Котел разговаривает бесцеремонно, язвительным тоном, и громко, почти кричит в уши; так обычно говорят с дураками, думая, что до них быстрее дойдет (я не раз убеждался, что он нас недооценивает. Например, расскажет анекдот и объясняет, что в нем смешного).
Другое дело — почитатели джазовой музыки, их Котел любит всем сердцем; разговаривает с ними умиленно-размягченным тоном и веселится в их обществе до неприличия. А этих самых почитателей-обожателей, фанатиков-меломанов у него целая туча. Он чуть ли не ежедневно шастает из компании в компанию, бренчит на гитаре, «оживляет общество», как массовик-затейник. Наблюдая за Котлом, я сделал открытие: человек неизбирательный в дружбе, имеющий слишком много знакомых, не может быть порядочным человеком. Пояснить? Не надо! Вот именно!
Все, что касается собственных успехов в джазе, Котел беззастенчиво преувеличивает. Он закоренелый врун, то есть врет с подробностями. Послушаешь его, так именно он родоначальник русского джаза, что его ансамбль «в тяжелых условиях пробивал искусство импровизации».
— Что только с нами не делали, — говорит Котел (в своей обычной заковыристой, въедливой, какой-то липкой манере). — И писали угрожающие записки и портили инструменты. Многие музыканты не выдержали и бросили джаз, устроились в рестораны, кое-кто уехал за границу, а мы выстояли. И теперь на наши концерты давка... Теперь джазу покровительствуют отдельные композиторы, даже устраиваются фестивали. И вот, скажите мне, кому нужно было это надругательство, эти зажимы?!
Признаюсь, в этом монологе есть относительная право¬та — то, что на концерты ансамбля Котла нельзя попасть. Но почему? Объясню. На мой взгляд, популярность подобных оркестров создается тем, что они исполняют странную музыку, да в каких-то зачуханных клубах. А нелегальность порождает ажиотаж, форменные легенды. Дай им официальный концерт, у настоящих ценителей музыки завянут уши.
Но не вздумайте усомниться в проповеди Котла и перебить его. Начнет все сначала и загнет похлеще, обрушит на вас неиссякаемое словоизвержение. Лучше всего ему поддакивать и делать вид, что верите. А еще лучше удивиться: «Ну и ну, скажи, пожалуйста!». Неплохо также вставить: «Бесспорно!». Котел сразу опустит глаза и замолчит. Но не думайте, что ему стыдно. Если Котел опускает глаза, ему ни капли не стыдно — он обдумывает новую липу. В это время можно уйти. Другого способа нет, поверьте мне. Однажды очень вежливо я напомнил Котлу:
— Учти, Бог видит все твои злодейства. Ты наверняка попадешь в ад.
И знаете, что он мне ответил?
— А я туда и хочу. Там общество лучше.
Последний и самый ужасный недостаток Котла — безумные идеи. Он весь набит идеями, как сделать нашу страну процветающей.
— Не надо изобретать велосипед, — вещает он. — Есть страны с отлаженной экономикой. Чего проще — скопировать ее один к одному, и дело с концом. Так нет, нашим чиновникам подавай особый путь. Они служат идеям, а не людям. Причем старым идеям, и получается — мертвые управляют живыми.
Я человек осторожный, выслушиваю разные мнения и терпим к чужим взглядам. Может быть в идеях Котла что-то и есть, но пусть от них трещит только его голова. Беда в том, что когда Котлу втемяшивается новая идея, он становится опасен для окружающих — ведь он не успокоится, пока не изложит ее приятелям и не проверит их реакцию — такие у него драконовские методы.
Вот, кажется, о Котле все. Все плохое, конечно. Хорошее в нем тоже есть, иначе он не был бы моим другом, вы же понимаете. Только добрые дела Котла настораживают, даже вызывают подозрение — все привыкли к его подвохам. Его достоинства вы увидите дальше — хорошее в людях всегда видно, ведь они скрывают только плохое. Вот я и вывел Котла на чистую воду, чтобы вы не строили иллюзий на его счет.
Да, чуть не забыл! У Котла есть еще один недостаток — он закончил мединститут и работает в НИИ; не знаю, как вас, а меня вид халата и запах лекарств выводят из равновесия. Вот уж кто мастера морочить голову, так это врачи! Сколько раз я от них слышал: «Примите это, примите то, хуже не будет». Или: «Это может помочь, но может и навредить». Короче, я знаю только один способ выздороветь — внимательно выслушать врача и поступить наоборот.

2
Теперь о втором моем приятеле — толстяке по прозвищу Кука, которого я тоже знаю, как облупленного.
Настоящие его имя и фамилия — Александр Кукин. Он сокурсник Котла по институту, тоже врач. Кука — это сто килограммов жира, втиснутые в широченные брюки и женскую кофту (он почему-то всегда носит кофты своей бабушки и при этом говорит: «красиво то, что удобно»). Лицо у Куки круглое, как сковородка, его щеки виднеются из-за спины, глаза водянистые и мутные, а губы выпячены и кажется, что он все время лезет целоваться. Кука рыжий, со светлыми ресницами и бровями — точь-в-точь огородное пугало. Пальцы у Куки толстые и мягкие, как сардельки, но когда он их сжимает, его кулачищи внушают трепет. Рядом с Кукой мы, безусловно, чувствуем себя в безопасности: чуть что посылаем его вперед, как танк.
При встрече Кука невероятно крепко пожмет вам руку, так, что у вас захрустят пальцы — здороваясь с ним, будьте начеку. Но не думайте, что он рад встрече — просто дает понять, что занимался борьбой и намерен разговаривать с позиции силы. В этом вы убедитесь с первого же вопроса. Например, спросите:
— Не знаешь, какая завтра будет погода?
А он тут же бестактно:
— А ты знаешь?
То есть сразу заставляет вас обороняться. В этом сквозит какая-то болезненная подозрительность, вызванная, как мне кажется, общением с Котлом (у них не просто витиеватые отношения — все значительно сложнее — об этом дальше). Прощаясь, Кука непременно хлопнет вас по плечу (или обнимет медвежьей хваткой) и пожелает удачи, но не очень большой — гораздо меньшей, чем обычно желает самому себе.
У Куки тоже набирается целая охапка отрицательных черт. Меньше, чем у Котла, но все же штук пять или шесть есть. Сейчас их перечислю.
Прежде всего у Куки излишняя фантазия. Подогретый болтовней Котла, распалив воображение, он по вечерам бегал вокруг палатки, надувался, принимал устрашающие позы, пинал воздух, делал выпады и фырчал — пугал невидимых врагов. Днем он носился по окрестностям и палил из ружья в воздух (днем он был гораздо смелее, чем ночью — Котел это называл «преувеличенным почтением к темноте»).
Все путешествие этот холерик изнывал от тоски. Его кипучая натура тянулась к подвигам, он все время хотел, если не переделать весь мир, то хотя бы столкнуться с опасностью, но это ему никак не удавалось.
Напористый Кука постоянно ходил увешанный охотничьими доспехами (с утра напяливал патронташ) и, чтобы поддержать в себе воинственный дух, горланил марши. Из своих вылазок он приходил взлохмаченный и помятый, ложился на землю, пыхтел, сопел и хрипло тянул:
— Ничего, когда-нибудь призовут к ответу всех, кто измывался над природой, рубил живые деревья, загрязнял реки.
Куке всюду мерещатся грабители. Как-то я возвращался с грибной прогулки и он, безрассудный, приняв меня за разбойника, выстрелил. Хорошо, что попал в корзину, а ведь мог и в меня! Когда же мы на самом деле засекли браконьера, он естественно промазал. Вот это воинственность Куки, его безответственность в поступках — огромный недостаток. Я думаю, вы согласны со мной. За него Куку рано или поздно упекут в тюрьму.
По ночам Куку мучили кошмары: во сне он хрюкал и свистел, и улюлюкал, и лягал нас, и бил, и вопил какие-то команды. Первое время я толкал его в бок. Но разве этот деревянный чурбан что-нибудь чувствовал! Он переворачивался и гремел  еще громче. Тогда я будил его и посылал за чем-нибудь, и пока он ходил, успевал заснуть.
Главное, Кука спал с открытыми глазами. Поэтому, никогда нельзя было сказать с полной уверенностью: спит он или бодрствует. Тем более, что спал он где попало. Прикорнет, например, у дерева, ему орешь, а он не слышит. Подходишь, а он спит стоя, как лошадь. Один раз так уснул и свалился в костер, но мне, к сожалению, не довелось увидеть этого интересного зрелища. Знаю только, что Котел еле стащил дымящегося Куку с углей.
— Я постоянно не высыпаюсь, — говорил Кука. — У меня накопленная усталость, дел невпроворот. Это Котел в институте лишь бумажки перебирает, а я в больнице оказываю людям конкретную помощь, — Кука смеялся довольный своим благородством.
Кука невероятный обжора — еда для него важная часть жизни; пищу он уминает с рычанием и копает ложкой, как экскаватор. Похоже, у него пять желудков, и ничего нет удивительного, что его разнесло. Сам Кука так объясняет свое пламенное пристрастие:
— Я все послевоенное детство недоедал и привык есть про запас. На всякий случай. (Кстати, он может одновременно есть самую контрастную пищу: суп с печеньем или селедку запивать сладким чаем. «В желудке все встретится», — говорит).
Бывало, набьет себя, погладит живот, «червячка заморил», — пробасит. Я ни минуты не сомневаюсь, что при определенных условиях Кука стал бы людоедом, то есть умял бы и нас с Котлом… С ним стыдно ходить в приличные компании — за столом сжирает все в радиусе метра; что не успевает съесть, забирает с собой. Такие замашки! Разумеется, второй раз в гости Куку не приглашают. Однажды захожу к нему, а стол ломится от еды, прямо ножки трещат от всяких яств.
— Чтой-то у тебя за праздник? — спрашиваю.
— Никакой не праздник, — бурчит. — Легкий завтрак. Решил отведать экзотических штуковин. Садись, лопай! Небось, такое видел только на картинках. И правильно, нечего баловать себя, от этого может быть изжога… Но, скажу тебе, сейчас наемся и больше мне этих деликатесов и даром не надо. Я живу по-пиратски и ем то, что под рукой. И скажу тебе, как врач, простая пища полезней всего. Простая пища и бодрящий, лечебный неслабый воздух.
Четвертый недостаток Куки — полное отсутствие музыкального слуха, но как все люди без слуха, он особенно много и громко поет, вернее, воет. У каждого есть любимая песня, у Куки ее нет. Он любит марши и барабанный бой; в поездке он ежедневно вскакивал ни свет ни заря и во весь голос распевал бравурные куплеты. А голос у Куки — гул из погреба, и разумеется, я постоянно не высыпался и при случае отчитывал горлопана.
— Марши у меня вырываются непроизвольно, — оправдывался он. — Хочу что-нибудь лирическое, поймать кайф, а вырывается марш.
Кука страшный спорщик. В основном с ним спорит Котел. Они постоянно сцепляются, и я удивляюсь, как за годы совместной учебы в институте не прибили друг друга. Стоит, например, Котлу привести сомнительный факт о том, что у нас мало производится лекарств, как Кука встает в боксерскую стойку.
— Зато придумали инструмент для сшивания сосудов! И вообще России во многом принадлежит первенство: Кулибин изобрел микроскоп и прожектор. Мы изобрели молниеотвод, радио и телевизор… И ледокол, и трехфазный ток, и полупроводники... И конвейер до Форда придумал Мосин. Да у тебя пальцев не хватит, если я начну перечислять! Нашими талантами питается весь мир!
— Кое-что изобретали, но что толку?! — повышал голос Котел. — Полупроводники объявили ненужными. Генетику тоже. От всего нового отмахивались, а потом, когда на Западе развивали наши открытия, начинали лихорадочно наверстывать упущенное, да не тут-то было — уже отброшены назад. Сейчас в технике и медицине отстаем на несколько лет. О чем ты говоришь?!
— Мы и сейчас во многом неслабые! — не сдавался Кука, растопырив руки. — Возьми гидростанции, суда на подводных крыльях, ракеты, атомные ледоколы!
Я не ввязываюсь в споры с Кукой. Для меня он слишком мелок как соперник, да и что это за спор, если я только припру его к стенке, как он набрасывается на меня с кулаками и тупо бормочет:
— Давай, давай защищайся! Сила — лучший довод в споре!
Поднаторевший в словесных баталиях, Кука спорит по каждому пустяку и при этом клянется дурацкими клятвами, вроде: «Упади мне на голову кирпич, если вру!». Но допустим, ладно — он что-нибудь докажет, на этом спору и закончиться бы, так нет — Кука внезапно все объявляет наоборот. Во время спора Кука ужасно распаляется: в горячке сбрасывает рубашку, башмаки, а после особенно затяжных споров, вообще остается в одних трусах (его коронный номер). И постоянно демонстрирует бицепсы, давая понять, что в критический момент любому противнику даст оплеуху.
Еще Кука — игрок-маньяк. Это его шестой недостаток. Он с детства имел ненормальные увлечения (игра в кости, карты), сейчас играет во все игры, да еще имеет разряд по теннису и потому считает себя на голову выше нас. Вернее, Котла. Я-то являюсь отличным спортсменом — об этом выскажусь чуть позднее. В путешествии Кука со всеми (и с нами, и с попутчиками) до одури резался в шахматы. Безотлагательно замечу — если вы не умеете играть в шахматы, не рассчитывайте на дружбу с Кукой, но если умеете, да еще будете ему проигрывать, станете его близким другом. Кука ужасно расстраивался, когда проигрывал — начинал нервничать, чесаться, грызть ногти, потом ложился на траву и подолгу неподвижно смотрел в небо, и отвечал односложно и зло, как будто проиграл не партию, а, к примеру, ружье. В такие минуты Котел снова пододвигал к нему доску и нарочно поддавался. И простодушный Кука, не распознав жалкой хитрости, снова начинал веселеть (вот первобытная наивность!), а выиграв, вскакивал и так сильно сжимал нас в объятиях, что ребра лезли наружу.
Последний, седьмой, недостаток Куки — пристрастие к технике. Я ошибся — недостатков у Куки не пять, не шесть, а семь. Я лучше о нем думал. Кука выписывает кучу технических журналов и при случае не прочь что-нибудь смастерить, починить. Дома у него все механизировано; попробуешь открыть форточку, а он сразу: «Подожди!» — и нажмет какую-то кнопку — раздастся треск, стены комнаты зашатаются и форточка с грохотом распахнется.
В качестве мастера на все руки Кука просто донимает меня: то предлагает залудить кастрюлю, то готов заменить проводку или наладить телевизор, который постоянно барахлит. Но я, конечно, не прибегаю к его услугам. Знаю я этих кустарей-самоучек! Все разбирают, от часов до автомашины, а соберут — вещь не работает.
Чем еще дополнить и усилить образ Куки? Ну, кроме всего прочего, он неряха и грязнуля. И грубиян — выражается крайне непристойно, к каждому слову добавляет ругательство — здесь у него обширный словарный запас, а любимое слово в его арсенале — «неслабо» (у него вообще какой-то замусоренный язык). И хвастливый Кука. Не такой, как Котел, но все же. Например, носит плащ с дыркой на груди, чтобы афишировать медаль «За спасение утопающих». И еще Кука не упустит случая посмеяться над другими. Однажды он простудился и на ночь Котел всучил ему горчичники. Наутро мы его спрашиваем:
— Ну как, помогли?
— Нет, — качнул головой Кука.
— Почему же, должны были помочь. Ты их снял через час?
— Нет. Они и сейчас на мне, — поворачивается, а они у него на куртке. И так заржал, что стал румяный, словно блин. Но попробуйте, вы посмеяться над ним, сразу его глазищи завращаются в орбитах — верный признак, что у него чешутся кулаки. Кука обидчив (обиды помнит по много лет) и не прощает шуток над собой.
Вот, пожалуй, основные пороки Куки. Это, конечно, не означает, что все остальное у него достоинства, хотя в общем Кука оптимист, как все разбойники, и добрый парень, ведь толстяки редко бывают злыми, а если они еще и рыжие, то не бывают вообще.

3
Я сторонник объективности, и в данном случае просто обязан сказать пару слов о себе. Понятно, о себе говорить трудно, но все же попробую. Я высокий, неплохого сложения и тонкой душевной организации; взгляд у меня открытый, на губах легкая усмешка, волосы мягкие, как у большинства добрых людей, душа благородная, отзывчивая, характер покладистый. Я культурный, деликатный, спокойный, обязательный, прекрасно воспитан, веду себя естественно и просто, со скромным достоинством. В разговоре удачно острю, в спорах противоборствовать мне (в смысле ума) не стоит — расчихвощу любого, и сделаю это без напряга. Мой ум непобедим, клянусь вам!
Что еще? В еде я непривередлив, ем все подряд, вот только от капусты расстраивается желудок. Галстуки предпочитаю большие, яркие, рубашки с отливом, ботинки лакированные, люблю смотреть как в них отражаются облака. По профессии я художник (закончил художественном училище и в творчестве достиг немалой высоты или глубины — не знаю, как лучше сказать. Дело в том, что я невероятно талантлив, но это отдельный серьезный разговор), ну а по призванию я путешественник.
Перечислю основные черты моего характера: я наделен природной пытливостью и богатейшей фантазией. Особой застенчивостью не страдаю, но и не выпячиваюсь, как некоторые. Моя искренность в сочетании с честностью дают отличный результат — люди ко мне тянутся. Я не из робкого десятка, но в то же время не так глуп, чтобы быть бесшабашно храбрым и по каждому ничтожному поводу ставить свою жизнь под угрозу. В опасностях я стойкий, хладнокровный, а в обычной обстановке действую осмотрительно, долго все взвешиваю, ко всему приглядываюсь, но поступаю решительно и бесповоротно.
В плане накопленного опыта у меня крепкая, даже могущественная база. Я достаточно практичен и не стремлюсь к нереальным целям, то есть не замахиваюсь на неосуществимое. Я не такой мрачный пессимист, как Котел, и не такой оголтелый оптимист, как Кука, хотя они считают меня «стоящим в стороне от всего», «не видящим дальше своих дел, своего носа». Чудаки! Как раз проницательные наблюдения и вдумчивые, неторопливые выводы — признак мудрости, а разные трепыхания и словеса — просто-напросто мальчишество.
Что еще о себе сказать? Есть у меня еще второстепенные, вспомогательные, крайне редкие качества. Например, к девушкам отношусь иронично и времени на ухаживания и всякие поцелуйчики не трачу. Только какая-нибудь красавица начнет меня околдовывать или, чего доброго, выяснять отношения — сразу рву. «Все! — говорю. — Пока! Теперь обнимай воздух вместо меня».
Вам, ребята, не терпится узнать о моих недостатках. Угадал? Не тешьте себя этой мыслью. Вы о них не узнаете. Потому что их попросту нет. Больше того, вы уже, наверное, заметили, мои основательные достоинства (о них можно говорить часами). Согласитесь, нужно иметь отменное мужество, чтобы отважиться путешествовать с такими, как мои приятели. Ведь Котел поехал только потому, что накрылась его путевка в Дом отдыха, а Кука хотел оторваться от родных и отведать деревенских харчей. Существуют и другие предположения, но по-моему это наиболее правдоподобное. Вы представляете, каково в этой компании было мне, который хотел побывать в романтической глуши, проверить себя, набраться впечатлений и порисовать (я закончил художественное училище и работаю оформителем в комбинате, и в творчестве достиг немалой высоты или глубины — не знаю, как лучше сказать).
К сожалению, приятели относятся ко мне без должного почтения. С легкой руки злослова Котла приятели зовут меня Чайник. Он как-то, насмешливо хохотнув, брякнул:
— Твоей фамилии, как грибов поганок. Будем-ка звать тебя Чайник — у тебя нос как у чайника.
Так и пошло... Но что я хотел вам объяснить? Сами-то вы, наверняка, не догадались — каким образом мои приятели, два таких разных человека, дружат? Ведь один из них (Кука, конечно), увидев по телевизору, что где-то рушатся мосты, опрокидываются пароходы, обваливаются здания, скрипит зубами и рвется в пекло.
— Бесхозяйственность! — гремит. — Я бы им!
А другой (Котел, соответственно), ядовито усмехается:
— Чем хуже, тем лучше, тем скорее чиновники начнут шевелить мозгами и делать дело.
Вот и ответьте мне, пожалуйста, как же они уживаются? Вы бормочете что-то уклончивое, будто нас тянет к тому, в ком есть то, чего нам не хватает — в смысле, контрасты притягиваются, и что в спорах рождается истина. Это все ерунда, вот что я вам скажу. Я затыкаю уши, когда слышу такие разговоры. Во-первых, спор подрывает дружбу, а во-вторых, никто не знает окончательных истин. Да их и нет, поверьте мне, с моими недюжинными знаниями во всех областях. Ладно, не буду вас мучить и открою тайну: их спасаю я, мои рассудительность и спокойствие, и я... трудно объяснить, умнее их, что ли. Да-да, бесспорно умнее их обоих вместе взятых. Да, собственно, что я! У меня вообще есть все основания считать себя незаурядным человеком. Даже выдающимся.

4
Теперь, ребята, хочу вам дать несколько крайне ценных советов. Внимательно слушайте. Во-первых, если вы отправитесь в путешествие, ни в коем случае не берите с собой болтливого приятеля — он изведет вас болтовней. И не приглашайте в напарники джазового музыканта — он обольет грязью всю нашу популярную эстраду и, навязывая свой вкус, обрушит на вас ураган тошнотворных звуков.
И, конечно, не берите азартного игрока, приверженца любой игры, даже шахмат. Вы поняли меня? Прошу это принять к сведению. Все игры рано или поздно приводят к уязвленному самолюбию, затаенной злости и, как конечный результат, — к ссорам, а то и дракам.
И толстяка не берите, влезет в палатку — не оставит вам места или зажмет так, что не вздохнете. И слишком тощего не берите — ночью вопьется костями вам в бок, узнаете, где раки зимуют. Лучше всего, вообще никого не берите. Поезжайте один. И не на какую-то там речку, а на юг, к морю. Поселитесь в гостинице, там пушистые ковры, глубокие диваны, поваляйтесь на горячем песке, поднажми¬те на спелые фрукты и все такое. Забегая вперед, скажу, что именно к этому я и пришел в конце наших скитаний (это моя основная мысль).
И еще один дополнительный, чрезвычайно дельный совет. Будете писать о путешествии, измените имена приятелей. Не дай бог они прочтут — сразу станут заклятыми врагами. На меня не смотрите. Я оставил настоящие имена только потому, что мои приятели никогда не проч¬тут этот очерк, ведь Котел читает только газеты, а Кука — одни детективы. Ко всему, повторяю — Котел отпетый лентяй, а в суматошной жизни Куки серьезной литературе нет места.
Кстати, с вашего разрешения, я время от времени, по ходу рассказа, буду заглядывать в свои записи. Не для того, чтобы посмаковать детали, а чтобы не упустить из вида кое-какие моменты, чтобы мой рассказ оброс важными подробностями, не возражаете?

5
О чем, пожалуй, стоит рассказать подробней, так это о сборах. Если вы думаете, что сборы пустяковая штука, то выкиньте это из головы. Сборы — наиглавнейший элемент путешествия. С них, подчеркиваю, с наших сборов, все и началось, уже они вывели меня из равновесия и я понял, что мои приятели и собраться толком не могут.
Просто уму непостижимо, как долго мы выбирали маршрут. Котел не хотел уезжать далеко от Москвы (боялся, его забудут дружки, что ли?) и настойчиво звал на Селигер, говорил: «там отличные пляжи и, если посуетиться, можно достать путевки на турбазу».
— Это несложно, — повизгивая, дергался Котел. — Ты, Чайник, достанешь билеты в театр и отдашь их Куке. Он отнесет их нашему профессору. За билеты профессор позвонит в турбюро, ему не откажут, он там кому-то делал операцию. Так все и обстряпаем. Нет проблем. Заодно избавимся от лишних денег. (Отметьте холодную расчетливость Котла, его потребительскую психологию).
Кука хотел укатить как можно дальше и эту мечту держал крепко — настырно тянул нас в дебри Саян, не понимая, что без проводника мы там окочуримся.
Я уговаривал обоих махнуть в Карелию; даже отправил туда письмо знакомому леснику, чтобы он готовился к встрече; правда, допустил некоторую неосторожность — в конце письма черканул два лишних слова: «что захватить?». Кто бы мог подумать, что именно эти непримечательные слова утяжелят мой план. Лесник прислал такой внушительный список, что от Карелии пришлось отказаться.
— Ничего удивительного, — зачитав список, хмыкнул Котел. — Там в провинции нет многих вещей. Кстати, вы подумайте, чем и нам обзавестись. У нас ведь не Америка, где в любой глухомани то же самое, что и в столице.
— Действительно, американцы добились высокого жизненного уровня, — сверкая глазами, бойко заговорил Кука, — но...
— Хм, высочайшего! — поспешно вставил Котел. — Америка богатейшая страна! Американцам в сущности ничего не надо, у них все есть. И зачем им с нами торговать?
— Все это так. Но у них есть и изъян — власть денег. Никуда не годится, что горстка людей миллионеры и заправляют всем только потому, что предприимчивей, изворотливей других... Деньги не раскрепощают, богатство делает людей самоуверенными, самодовольными. Не случайно, твоих американцев нигде не любят. И потом, деньги решают многие проблемы, кроме главных — настоящей дружбы, любви, таланта, — это, или примерно это, сказал Кука и судорожно сглотнул.
— Нет идеального общества, — сделал я осторожный вывод. — Уже ни один умник над этим сломал голову. Давайте, ближе к делу. Обмозгуем, куда мы поедем.
Должен заметить, выбор маршрута немаловажная вещь, по крайней мере надо учитывать, как добраться до места; на поездах удовольствия мало (дальше вы это поймете), а на попутных машинах бесполезно — можно весь день проголосовать на шоссе, никто и не подумает остановиться — сами знаете, как это бывает. В конце концов поразмыслив, мы решили двинуть просто наугад, крутанули бутылку на карте и черт ее дернул остановить горло на какой-то реке непонятного географического положения, где-то южнее Москвы. Впрочем, это в целом меня устраивало. «Река, так река, — подумал я. — Какая в общем-то разница, куда ехать, важно с  кем. А ведь я поплыву с такими чудаками, хоть посмеюсь вволю».
И вот в одно прекрасное утро мы, наконец, упаковались и в благодушном настроении отправились в путь. Попробую восстановить последовательность наших действий. Дотошные среди вас заинтересуются нашим снаряжением. Я охотно поделюсь. Сию минуту.
Котел взял с собой спасательный жилет, шляпу, зонт, гамак, фотоаппарат, гитару, транзисторный приемник, коврик, «авоську» с пряниками, кучу талисманов «чтоб приносили удачу», множество таблеток и пузырьков с лекарствами и книги: «Съедобные и несъедобные грибы», «Система йогов», «Как дожить до ста лет» (он очень печется о своем здоровье, хочет стать бессмертным).
Еще Котел взял две банки лимонного сока, очки от солнца и сто рыболовных крючков — «для обмена с местными жителями на продукты» — как объяснил нам. И взял будильник, который так громко тикал, что впоследствии мы заворачивали его в одеяло и прятали в рюкзак. Словом, Котел взял с собой все что угодно, только нужных вещей не взял, вещей для повседневного пользования. И главное, явился разодетый с претензией на что-то, и наутюженный до блеска, точно собрался не в поход, а в консерваторию. И, само собой, опоздал к месту встречи (он страшно недисциплинированный). Он шел картинно — этакой пружинящей, подпрыгивающей походкой, невероятно развеселый с… воздушным шариком в руке!
Кука явился вооруженный до зубов. Это надо было видеть — прямо конец света! На нем висели ружье, патронташ, подзорная труба, охотничий нож, спиннинг, гарпун и пробочный пугач цвета раскаленных углей. А в рюкзаке (набитом под завязку), по его словам, лежали: набор инструментов, два килограмма гвоздей для строительных работ, шахматы, домино и фотография его девушки.
На Куке была женская кофта, шорты, сапоги, из которых, как шаровары вываливались его жирные ноги. А на голове Куки красовалась то ли кепка, то ли хлопушка для мух — ее Кука напялил на лоб, как бандит. Глаза у Куки были выпучены, а уши оттопырены. Кука важно маршировал, попыхивая трубкой, высоко подняв голову и выпятив живот — даже не маршировал, а как-то двигался рывками, точно ему сзади давали пинка. Казалось, он весь накачан воздухом, будто огромная резиновая игрушка.
Осмотрев Котла и Куку с головы до ног, я забеспокоился —  понял, что мои приятели еще недостаточно подготовлены, и ясное дело, они сразу упали в моих глазах. Хочу подчеркнуть — я уже тогда был не рад, что связался с ними и предчувствовал, как намучаюсь с этими дилетантами. Видимо, говоря, что у меня нет недостатков, я высказал некоторое преувеличение на свой счет. У меня есть один недостаток: я слишком доверчив, иначе не поехал бы с такими любителями беспечного отдыха. Каюсь — здесь я поступил опрометчиво. Но что бы вы думали? Как только я сообщил приятелям о содержимом своего рюкзака, эти канальи переглянулись, легкомысленно хихикнули и начали постукивать согнутым пальцем по лбу, потом схватились за животы и покатились со смеху.
А между тем, я, в противовес этим туристам-заочникам, взял самые необходимые вещи, образцовый набор путешественника: сковородку, таз для варенья, бечевку для сушения рыбы, кусок парусины не совсем дырявой, два ведра, одно из которых не протекало, и, конечно, альбом для рисования. Ну и еще кое-что из сопутствующих мелочей.
Насмеявшись вволю, эти выскочки меня же еще вздумали учить, что с собой брать. Учить тому, о чем не имели ни малейшего понятия. И кого? Человека, который провел в походах полжизни, и на этот счет имел основательные знания! Не скрою, было обидно, но я не потерял контроля над собой, а преодолев волнение, поставил их на место. Приличествующим, но решительным тоном предупредил их об опасностях в путешествии, рассказал несколько случаев из собственной практики, когда спасся чудом, только благодаря колоссальному опыту. И они, балбесы, притихли.

6
Мы договорились встретиться в четыре часа около дома Котла, поймать такси и подкатить к вокзалу, но наши наметки реализовались не совсем гладко — таксист наотрез отказался нас везти:
— О-о, слишком большой багаж! — протянул он. — Такой груз стоит немало! — и заломил такую цену, что мы направились в метро.
Но и в метро нам не повезло — из-за Куки (в метро в шортах пускали только иностранцев). Пришлось добираться на троллейбусе.
От остановки до вокзала за нами валила толпа ротозеев. Не спрашивайте меня, как они выглядели, я ничего не могу вам сказать о том, каков был их возраст и какие у них были намерения. Одним словом, для меня эти люди не существовали, хотя они все время свиристели и пфыкали и давали дурацкие советы. Особенно усердствовал один с сусличьим лицом. Этот прилипала все время маячил перед глазами и орал:
— Эй! Вы кровати забыли! Эй, ты, худой! Не переломись, смотри! А ты, жирный, почему пушку не взял?! Ой, а этот-то в тельняшке! Ой, братцы, помогите, умираю от смеха! Морской волк! Весь зад в ракушках! Небось, волны от берега отгонял!
Тип с сусличьим лицом весь задергался, схватился за живот, потом за голову. Я думал, с ним будет обморок. Обескураженные Котел с Кукой совсем растерялись: на лице Котла появился страдальческий взгляд, вымученная улыбка; Кука выглядел обмякшим, словно из него выпустили воздух. Казалось, им предстоит не путешествие, а отпевание покойника. Но я-то, бывалый, никогда не теряю самообладания — мгновенно оценил обстановку и, словно выбирая способ казни, презрительно смерил суслика красноречивым взглядом; и под моим испепеляющим красно¬речивым взглядом он скрючился и засеменил в сторону.
Вокзал был забит народом, стояла духота и жуткий гул. Котел, двигая локтями, винтообразно стал протискиваться сквозь толпу, за ним Кука, как увеличенная тень Котла. Я замыкал шествие.
От кассы тянулась длиннющая очередь, ее хвост терялся где-то на улице — не очередь, а морской змей, но Котел разглядел кассу «для имеющих льготы», где стояло всего два человека — туда прямиком мы и ринулись. Проявив изобретательность, в основном кивая на Кукину медаль, Котел исхитрился достать билеты. После этой значительной операции, издерганные, потрепанные, с оторванными пуговицами, мы заковыляли на перрон.
Вагоны брались штурмом. Нашего проводника оттеснили в сторону; он вскинул кулаки и разразился руганью. Я человек интеллигентный и не переношу бранных слов. Согласитесь, сквернословить по каждому случаю проще, чем сдерживаться.
— Ох уж эти проводники, — возмутился я, врываясь в тамбур. — Прежде чем их брать на работу, следует научить вежливости.
— Точно! — бросил Кука, тяжело дыша мне в затылок. — Если впустят в вагон, то с такой миной, словно делают одолжение.
— А мне проводники помогают, — где-то сзади проскрипел Котел. — Я с ними отправляю посылки родственникам. Быстро и удобно... А вообще, я думаю, что приветливость, гуманизм — удел богатых. Возьмите американцев. Они уже накопили богатства и теперь для них главное — человеческие отношения, вежливость, милосердие.
— Чепуха! — хрипло отозвался Кука. — В несчастье, как правило, первыми на помощь приходят бедняки. Твои американцы говорят: «Если ты такой талантливый, то почему бедный?» и презирают неудачников. Они смотрят не каков ты, а что имеешь. У них мало друзей, в основном — партнеры. Только и скалятся: «Все о, кей!», «Ноу проблем!». Им до лампочки твои дела, уж не говоря о том, что у тебя в душе.
Я, само собой, не ввязывался в их препирательство.
В вагоне, пока пробирались на свои места, на нас пялили глаза и загадочно ухмылялись те, кто уже разместился, но мы так измочалились, так ошалели от суматохи, что ни на кого не обращали внимания; распихали вещи и, примостившись на лавках, задремали.
Я просыпался дважды. Первый раз, когда состав отходил от какой-то станции и вагон рвануло так, что я чуть не слетел с лавки. В нашем закутке было темно; сверху от лампы сочился желтый свет, за окном поднимались и опускались провода, перечеркивая розовое, как кисель, небо. И мои приятели, и соседи громко храпели. Второй раз, когда в вагон ввалились новые пассажиры — они так громко перекидывались словами, так зычно хохотали, точно находились не в общественном месте, среди спящих, а на пикнике в лесу.

7
Утром Котел встал насупившийся, долго приглаживал шевелюру, пока не сделал из нее шлем, а Кука после сна вообще туго соображает — он тупо смотрел себе под ноги.
Мы вышли на глухом полустанке; все железнодорожное полотно было залито солнечным светом.
— Погодка — фантастика! — Кука потянулся и окликнул стрелочника. — Эй, далеко ли до реки?
— На «кукушке» с полчаса, — стрелочник кивнул в сторону узкоколейки, где маячил прямо-таки игрушечный паровозик с одним допотопным вагончиком; паровозик был похож на первую паровую машину с вывернутыми наружу внутренностями; он отчаянно пыхтел и фыркал, изрыгая клубы пара, расплевывая по сторонам горячие брызги.
Мы припустили со всех ног и через несколько минут уже качались в полупустом вагончике, который скрипел, лязгал, мяукал и вообще казалось вот-вот развалится. За окном тянулись луга, потом показалось картофельное поле, на котором копошились молодые люди.
— Студенты помогают убирать урожай, — пояснил Кука и без того ясный факт. — В коллективизме, взаимовыручке есть великий дух братства.
— Отрывают студентов от занятий, — насмешливо  выдавил Котел. — Вон в Америке, всего три процента населения занято в сельском хозяйстве, а обеспечивают необходимым всю страну, а у нас столько земли и продукты закупаем у западников. Страна с такими пространствами, такими богатствами не должна быть беднее других! Впрочем, наш ленивый народ и не достоин таких пространств.
— Чушь несешь! — вскинул руки Кука. — Наш народ и трудолюбивый и талантливый, да еще незлобивый, отзывчивый, простодушный, доверчивый — да попросту святой! Даже немного беззащитен в своей доверчивости и наивности, и этим пользуются разные негодяи.
Я хотел было напомнить Котлу, про духовные ценности, но, опередив меня, Кука продолжил:
— И что ты, Котел, все нажимаешь на материальную сторону?! Да в твоей Америке у большинства только личные интересы. Им с детства прививают инициативу, предпринимательство, внушают, что счастье в богатстве. Идиотизм! Если у твоего отца деньги, ты уже получаешь фору, а если ты родился застенчивым и в бедной семье, тебе что, крышка?!
— Правильно их воспитывают — рассчитывать только на себя, — хмыкнул Котел. — Из таких и вырастают личности.
— Перестань! — вспыхнул Кука. — В большинстве своем американцы примитивы, их основа — культ денег. Уж я не говорю о том, что капиталисты, думая о прибыли, плевать хотели на больных и нищих в бедных странах, на экологию, ведь бизнес это жадность... Кстати, выбирая между богачом, у которого только накопительство в башке, и бедняком, живущим духовными интересами, ты сам выберешь бедняка. У меня, к примеру, есть все необходимое для жизни, а всякие роскошества мне не нужны. И вообще деньги в России никогда не были главным. У нас главные ценности — общение, творчество, духовность.
— А почему благополучие исключает духовность?! — важным тоном произнес Котел. — Да в Америке такая культура, которая тебе и не снилась. В каждом колледже симфонический оркестр.
— Брось! — нахмурился Кука. — Я знаю, что такое массовая культура! Все эти боевики, голые девицы! Фигня! Дешев¬ка!
— А Джек Лондон, а Марк Твен, а...
— Это единицы, а в основном американское искусство погрязло в коммерции, рассчитанной на низкие вкусы, — Кука уже побагровел от натуги. — Пусть у нас все примитивней, но чище, пусть мы бедные, зато щедрые, а они все жмоты. У нас тяга к общению, а у них каждый сам по себе. И потом, я должен быть там, где борются, плывут против течения, где несчастные, где нужна моя помощь. Я многим помогаю устроиться с жильем, работой. Благополучная жизнь не для меня. Благополучие — болото, оно засасывает, убивает высокие стремления.
— Мне иногда кажется, что мы на планете — всего лишь подопытные кролики, — тончайшим образом я встрял в спор приятелей. — Что кто-то наблюдает за нами и однажды скажет: «Ну, людишки, поиграли в социалистов, капиталистов и хватит, а то еще развяжете атомную войну и всю планету угробите, нарушите равновесие во вселенной. Вот вам рецепт идеального общества и кончайте распри, а то вмешаемся и вам будет худо».
— Ты Бога имеешь в виду? — решил прояснить Котел. — В некотором смысле?
— В Бога я не верю, — заявил Кука. — Мне не нужна его помощь, я рассчитываю только на свои силы. Но верю в какие-то внеземные силы.
— Это и есть Бог, — проникновенно сказал Котел. — Заметь, время от времени человечество охватывают опустошительные болезни: то чума, то туберкулез, то рак. Это наказание за воинственность и безнравственность. В некотором смысле.
— Ерундистика! Не владеешь ситуацией! — махнул рукой Кука, и дальше выра¬зился следующим образом: — Возникновение болезней объясняется законами природы. В мире постоянно возникают и отмирают различные формы жизни. Одни микробы под влиянием среды неслабо размножаются, другие исчезают...
Я усмехнулся:
— Если Бог есть, то он создал жестокий мир, в котором постоянно льется кровь, все живое уничтожает друг друга. Мы с вами создали бы что-то получше.
— Без проблем! — кивнул Котел. — Бог забыл про табу на уничтожение себе подобных. Я вообще не верю в теорию Дарвина. Я знаю откуда люди взялись, у меня есть экзотическая версия. Вот скажите, почему на земле войны, насилие, злость? Отвечаю. Мы потомки преступников, которых выселили с других планет. У нас насилие в крови. Причем негров переселили с жарких планет, эскимосов с холодных...
Кука что-то возразил Котлу, и они продолжили спор, правда, уже в менее накаленной атмосфере, но это и понятно — сама тема требовала серьезного подхода.
Вот за такими разговорами мы и доехали до ближайшей к реке станции — забыл ее название. Собственно, станция, громко сказано. Перед нами открылась обычная платформа с навесом. За платформой на утрамбованном пятаке женщины устроили рынок: прямо на земле разложили кучки овощей; здесь же бродили куры и дворняжки, чуть в стороне пролегала грунтовая дорога — вот такой словесный набросок той местности, и все под раскаленным небом.
Нам объяснили, что до реки шесть километров и посоветовали поймать попутную машину. Мы вышли на дорогу. Целый час голосовали, и все без толку; в сторону реки прошло с десяток легковушек, но ни одна не остановилась. Некоторые шофера, завидев нас, даже прибавляли газа. Меня охватила некоторая досада, Кука сжал кулаки.
— Дело принимает увлекательный оборот. Вот тебе и всеобщее братство, — язвительно промямлил Котел, но тут же около нас притормозил запыленный грузовик с полным кузовом грибников.
— Сидай, попутчики! — крикнул шофер, приоткрыв дверь.
Мы кое-как примостились на лавках, и машина покатила, вернее запрыгала, словно на огромной стиральной доске. Через десять минут от тряски у меня разболелся живот, а потом, когда дорога перешла в сплошные ухабы и грузовик стало кидать из стороны в сторону, затошнило. Я еле дотерпел до конца пути — небольшой деревни, где не было ни души, даже собаки и куры попрятались от свирепой жары.
— Кайф! Уютная деревушка, — отдуваясь, сказал Кука.
— Дома какие-то приплюснутые, — злорадно проговорил Котел. — И не видно телевизионных антенн.
— Приехали, вылазь! — крикнул шофер. Мы заплатили ему десять рублей, грибники рассчитались подосиновиками и подберезовиками.
— Как пройти к реке? — осведомился Кука у грибников.
Те кивнули на тропу, петлявшую в низине.
— Дуйте прямиком!
Мы побрели по лугу. Вокруг было полно цветов — перед глазами рябило и плыли какие-то темные точки, от сильных приторных запахов голова отяжелела и гудела, но главное, цветы были на невероятно высоких стеблях и чтобы разглядеть тропу, приходилось подпрыгивать.

8
Наконец, притопали к реке — глинистому склону, скользкому, хоть на лыжах кати. Ближе к воде глина перешла в непролазный ил — ступишь, ногу не вытащишь. И повсюду какие-то кратеры, из которых с бульканьем вырывался пар. Ну, скажу вам и река в том месте! Никто, даже я не мог такого предположить — вся заросшая и узкая; вода цвела и выглядела зеленой кашей. По реке, словно черти, плыли коровы.
На противоположном берегу, среди огородов, похожих на одеяла из лоскутов, стояла еще одна деревня. Она располагалась вдоль реки и смотрела на свое отражение, которое почему-то было сильно увеличено и смещено — видимо, от напора солнца. Эта деревня была побольше, чем предыдущая, но дома в ней стояли чересчур тесно, и казалось, ссорятся за лучшее место. За деревней темнел лес.
— Самое главное в незнакомом месте — найти хорошего товарища, — додумался Котел. — Тогда все устроится.
— Неслабо мыслишь. Продолжай, развивай свои мысли, — хмыкнул Кука и, расправив плечи, демонстрируя отличную физическую подготовку, куда-то понесся с бравым видом, искоса посматривая на себя, наслаждаясь своей быстротой и ловкостью.
Позднее выяснилось — без долгих проволочек он развил бешеную деятельность. Уже через несколько минут мы увидели его выплясывающим в плоскодонке на середине реки. В лодке с шестом он частично выглядел Бабой-Ягой в ступе, с той лишь поправкой, что не летел и не плыл, а барахтался на месте, но явно требовал к себе внимания.
— Сейчас перевезу вас на тот берег, — простодушно загоготал он. — В лес, деревья рубить для плота.
Я столько повидал за свою жизнь, что меня уже ничего не удивляло, я и бровью не повел, но Котлу сразу стало плохо. Он вообще очень впечатлительный, чуть что падает в обморок. Дальше вы увидите, как он из-за любой неприятности впадал в отчаяние, любое дуновение ветерка воспринимал, как приближение урагана; его слабый дух постоянно нуждался в моей моральной поддержке. Так вот, в тот момент Котел имел вид приговоренного к сожжению на костре.
— Какой еще плот? Что за шальные мысли?! — испуганно завопил он и его лицо вытянулось в кувшин. — Что ты затеял?! Неужели здесь нельзя достать лодку, купить какую-нибудь дешевенькую посудину? Что-нибудь вроде каноэ? — беспокойство Котла росло с каждой минутой, он даже посинел, как утопленник и слегка всплакнул.
По сути дела Кукина затея с плотом у меня тоже не вызвала особого энтузиазма, но все-таки, приняв беспечный вид, я сказал:
— Плот — это замечательно! Я немного знаю, что это такое — раза два плавал на плоту. В бурю!
— Ни каноэ, ни яхт здесь нет, — Кука все же причалил и подошел к нам. — Вон в старице долбленки, но дырявые. Да и плот добавит нам острых ощущений, а волноваться полезно — разгоняется кровь.
Котел  сразу ни с того ни с сего начал хромать и жаловаться на боли в пояснице — его обычные уловки. Послушать Котла — так у него полностью не действуют штук пять органов, а остальные работают с перебоями. Временами он так много говорил о болезнях, что я чувствовал, будто тоже заболеваю. И это врач! Как вам такое нравится?
— Ладно, не прикидывайся! Меня не разжалобишь! — зычно гаркнул Кука и как бы играючи стал молотить Котла, будто тот мешок с опилками.
— Но у нас нет разрешения на порубку, — плаксиво отмахивался Котел. — Мне доподлинно известно, что это противозаконно (он пытался найти лазейку).
— Будем рубить только сухие деревья, — тихо, но внятно сказал я.
Вскинув рюкзаки, мы погрузились в лодку и отчалили.
— Я понимаю, что все запреты для одних — средство наживы для других, — снова начал канючить Котел. — Поэтому предлагаю разыскать лесника и договориться с ним, заплатить ему.
Кука приосанился и расплылся в широченной улыбке.
— Свежая идея, но искать не будем. Если появится… Я прихватил пузырек со спиртом. Это лучшая валюта в сельской местности.
Засохшие сосны в лесу были прямоствольные с твердой шершавой корой, одна лучше другой, но это отметил только я. Котел рубил зажмурившись и сидя на толстой коряге, — так, мельтешил, тюкал, то и дело бросал ничего не значащие фразочки:
— Здесь надо подумать. Это сразу трудно решить. В этом нет глубокого смысла.
Он явно отлынивал, точно мы его взяли просто так, за красивые глаза. Наверняка вы заметили — как только началась настоящая мужская работа, он сразу сник и выглядел жалким подобием Котла, который в поезде болтал об Америке. Вскоре я убедился, что он вообще ни на что не способен: не мог отличить топор от молотка, ель от сосны; убедился в его брезгливом отношении к физическому труду.
Перейду к Куке — этот удалец напротив чересчур буйствовал (даже потерял в весе), он не разменивался на разные там красоты, беспорядочно орудовал своими рычагами, как кувалдами, со свистом рассекал топором воздух и валил одно дерево за другим, ведь лес для него — просто дрова, а все живое в нем — жаркое. Если бы я вовремя не утихомирил Куку, он вырубил бы всю опушку и набросился бы на деревню. У него совершенно отсутствует чувство меры. Настоящий дикарь, ему снова на деревья надо.
Во второй половине дня мы скатили бревна к реке и стали по моему совету (а я знаю толк в этих делах) сбивать их скобами, которые нашли на окраине деревни среди поломанной техники. Вот тут-то и произошла эта глупая сцена.
— Позвольте заметить, предположительно плоты связывают, а не сбивают, — пробормотал Котел. — Советую вам подумать, прежде чем приступить к делу.
Вам! — это меня возмутило больше всего. Как будто он плыл сам по себе и нечаянно попал в нашу компанию.
— Ну конечно, — преспокойно усмехнулся я и продолжил с легкой иронией. — Ты лучше меня осведомлен о строительстве плотов. Куда уж мне, который всю жизнь провел на реках и знаю о плотах практически все, — выдержав паузу, я добавил, как конечное решение вопроса: — Если хочешь, строй себе отдельный плот. И вяжи его, пожалуйста, я не против.
На этом передряга и кончилась бы, но тут Кука, дырявая голова, решил подлить бензинчика в наш тлеющий спор; он отчеканил:
— Давать советы легче, чем самому следовать им. Что за вопрос — сбивать, вязать? Не владеете ситуацией. Настоящие мастера очевидные вещи не обсуждают. Надо и сбить, и связать. Чтоб мне запутаться в паутине, так будет неслабо, фундаментальней. И хватит мутить воду, у меня законченное высшее образование и я знаю, что говорю.
У него был пунктик, он считал, что достаточно закончить вуз, чтобы все знать; между тем, как известно, умные всю жизнь учатся. Да и он, дуралей набитый, не мог понять, что навык важнее знаний.
С моего языка чуть не сорвалось ругательство.
— Чтобы вязать, надо поднимать бревна, а я и так уже наломался.
Я не жаловался, ни в коем случае. Здоровье у меня в порядке — просто не хотелось надрываться, вот и все.
Тут Кука круто обернулся.
— Ха, наломался! Ну ты даешь! Срубил одно дерево и уже захныкал. А я сколько ишачил? На весь плот нарубил, и то ничего.
Это был выпад, нацеленный в мое чувствительное сердце; такой наглости я не ожидал, у меня прямо кровь вскипела в жилах. Кука, конечно, поработал, даже перестарался, но тыкать этим в глаза!
— И хватит болтать, принимайтесь за дело! Совсем разучились работать, сачки несчастные! — продолжал Кука резким нагловатым тоном.
— Неплохо сказано. Возвышенно! — с некоторым смущением согласился Котел. — Само собой, разучились. Не зря западники нам говорят: «Мы так отдыхаем, как вы работаете». А тебе, Чайник, я вот что скажу, — Котел повернулся ко мне. — Создается впечатление, что ты не только все знаешь, но и все умеешь. Будь добр, прибей скобы, но посмотрим, что ты запоешь, когда поведешь нас к пропасти.
Я только усмехнулся и абсолютно спокойным пошел прибивать скобы. Я отлично владел собой.
Мастеровито, неторопливо, экономными, выверенными движениями, соблюдая четкую последовательность в работе, я сколотил плот. С блеском сделал великое дело, но конечно пришлось попотеть. Надеюсь, вы догадались, что я сотворил отличное плавсредство. У плота не было особой симметрии, зато он получился прочным, как железобетонная плита, ведь скоб я не пожалел.
Котел с Кукой тем временем закончили приготовление корявых шестов и весел, «из подручного материала», как выразился Кука. Погрузившись на пахнущие смолой бревна, мы оттолкнулись от берега. Было что-то историческое в этом моменте.
— Ветер нам в спину! — провозгласил я. 
— Любопытный результат! Налицо некоторый успех. Если не хрястнемся, то скобы не подкачают, — с видом знатока произнес Кука, совершенно забыв, кто был родоначальником этой идеи. Он всегда высказывал то, что часом раньше говорил я.
Котел сразу стушевался и угостил меня бутербродом, будто и не он зажимал мою идею. Чужие идеи он рубил на корню, всем затыкал рот. Да, собственно, вы и сами уже все поняли, верно?

9
Первым делом мы поплыли к деревне, чтобы купить на дорогу картошки и овощей. Кука шуровал шестом, Котел, выделывая какие-то пируэты, чиркал по воде веслом. Здесь я умышленно умолчу о себе, поскольку для меня, опытного походника, грести — вообще не работа, а разминка, которую можно делать в полсилы, и простите, в такие моменты я просто восхищаюсь собой; факт остается фактом: среди сверстников я самый рукастый, толковый, знающий.
Мое плавсредство, несмотря на некоторое несовершенство, микроскопические огрехи, оказалось на редкость устойчивым; правда, отдельные бревна крутились и плот немного заливало, но все-таки на воде он держался прилично. Самое замечательное, что я придумал — плот не имел ни носа, ни кормы; каким местом его течение несло, то и считалось носом. Очень удобно и совершенно не нужно править, но для ходкости я все же примастрячил перо руля.
Я сразу дал приятелям понять, кто на плоту капитан — распределил позиции для гребли и, как капитан, отвечающий за все, ввел строгие правила: не ругаться, не кричать, не говорить о политике и девушках. И, поскольку во всем люблю аккуратность, для каждой вещи обозначил свое место, а чтобы приятели считались с этой моей особенностью, повсюду надлежащим образом наклеил этикетки: «Здесь рюкзак», «Здесь топор». К сожалению, эти надписи постепенно смывало и они, словно сбитые мотыльки, качались за нами по волнам, а на плоту, естественно, воцарялась неразбериха.
На середине реки мы неожиданно врезались в колышущиеся травы и сели на мель. Пришлось лезть в воду и раскачивать плот. После некоторых усилий нам удалось толь¬ко сдвинуть его назад. Тогда мы решили проскочить мель на скорости. Оттянув плот, чтобы придать ему должную энергию, навалились на него и ринулись вперед и проскочили не только мель, но и следующие за ней перекат, заплесок, прибрежные кусты и со всего маху вылетели на берег. Сгоряча, тут же хотели спихнуть плот в воду, но наши усилия оказались тщетными. Чертыхаясь, устроили передышку; накопили силы для новой попытки, напряглись, но опять ничего не вышло.
— Пустая затея, — стонал Котел. — Напрасный труд.
— Глухо, безнадега, зря горбатимся, — судорожно хрипел Кука. — Укуси меня змея, гиблое дело, какой-то заговор природы. Неслабо врезались. Достигли противоположной цели. Впрочем, смысл путешествий — преодолевать трудности.
Проваландавшись до темноты, взмокшие от усердия, мы пошли в деревню за подмогой.
Несмотря на жаркую погоду на деревенской улице стояла глубокая грязь, в которой, как мухи на липкой бумаге, увязли два грузовика. Предположительно, они засели давно, один уже разбирали на части. В грязи же, похрюкивая, нежились свиньи — огромные, как дирижабли. По улице брело стадо коров; животные одно за другим сворачивали к  домам и рогами открывали ворота.
— И как не ошибаются? — наивно спросил Кука.
— Номера-то на домах написаны, — хмыкнул Котел, и Кука сразу сконфузился.
Мы разыскали тракториста, мужика с заспанным лицом, и стали ему втолковывать, что хотели бы с помощью трактора водворить наше деревянное детище на свое место. Тракторист долго почесывался, бормотал: «сложнейший вопрос», но как только Кука показал ему пузырек со спиртом, сразу оживился:
— Это меняет дело. С этого и начали бы, это другой разговор. Все сделаем на высшем уровне.
И действительно, спихивал плот нежно, как шкатулку. А позднее, когда мы распили пузырек, предложил для ночевки курятник с сеновалом, в котором были такие огромные щели, что в них свободно влетали воробьи; зато сена имелось в изобилии.
— Ни разу не видел трезвого тракториста, — прокряхтел Котел, укладываясь в ворохах сена. — Для наших мужиков главное напиться, что-нибудь сломать, подраться.
— Всех, кто пьет на работе, надо отдавать под суд, — откликнулся Кука. — После работы, пожалуйста. Я понимаю, после работы надо снять напряжение. Терпеть не могу праведников. Не пьющий и не курящий мужчина не может быть хорошим товарищем. Представьте, я выпил, открываю ему душу, а он смотрит, как мороженный судак. Напитки не для того, чтобы напиваться, а чтобы поговорить по душам.
— А вы заметили, какая старая техника у тракториста? — вновь подал голос Котел. — Кстати, никак не пойму, почему наши инженеры до сих пор не могут сделать нормальный автомобиль? Делают какие-то мыльницы на колесах, — Котел закудахтал — того гляди яйцо снесет.
— Ерунда! — отрезал Кука, метнув на Котла уничтожающий взгляд. — В свое время «Победа» была лучшей машиной в Европе. И сейчас дай нашим инженерам хорошие материалы, они сделали бы такие агрегаты — закачаешься! Все дело в том, что наша промышленность выпускает слабые материалы, а инженерная мысль у нас — ого! И всегда Россия славилась своими инженерами. Русские строили лайнер «Нормандия» и лучший мотоцикл «Харлей». И лучший танк и первый вертолет — наши. И роторные экскаваторы, и спутник... Я в технике собаку съел и знаю о чем говорю, — от негодования Кука попытался встать, но чуть не свалился с сеновала.
— Ну инженеры ладно, а посмотри, какие в деревне неприглядные дома, — снова начал канючить Котел. — Неужели их нельзя сделать получше?
— Можно, — кивнул Кука. — Но, понимаешь, мы, в России, люди крайностей, нам надо дерзать, в нас бурлит фантазия. Мы должны изобретать, открывать. Забор покосился, крышу надо чинить — мелочевка. Вот построить летательный аппарат из бензопилы — это да. Или из старья сделать ветряной двигатель, или побеседовать на вечные темы.
Я, понятно, в эту болтовню не вмешивался.
Ночью основательно продрогли и мы с Кукой все время перетягивали наше большое байковое одеяло: то он на себя, то я, а Котел беззаботно посапывал в середине. В конце концов Кука обернул все одеяло вокруг себя и мне ничего не оставалось, как снять куртку и прикрыться ею. Часа два я пытался спрятать под нее ноги и голову одновременно. Видимо, мне это удалось, потому что я все же уснул.
Вот так, ребята, прошел первый день нашего путешествия, день, в который я внес огромный вклад. Безусловно я, кто ж еще? Это яснее ясного. И должен заметить — вам сильно повезло, что о поездке рас¬сказываю именно я, а не мои приятели. Котел все переврал бы, а у пещерного Куки получились бы сплошные ссоры, мордобой и так далее, сами понимаете.

10
Часов в шесть утра где-то спросонья заголосил петух. Наш петух испугался, что проспал и тоже хрипло подал голос. Первому певуну показалось, что он слишком слабо пропел, и он снова заорал во все горло. Наш петух, естественно, не мог пережить позора: вскочил, захлопал крыльями и дал такого дрозда, что куры посыпались с насеста. Тут и началась кутерьма. В соседних курятниках забегали петухи и куры и, чтобы не остаться в долгу, завопили, что есть мочи. Особенно старались молодые петухи, они учились петь и без передыха хрипели срывающимися голосами. Сон как рукой сняло. Смахнув с одежды сено, мы вышли из курятника.
Утро было солнечное. В отличном расположении духа легкой трусцой мы потащили вещи на плот. Из палисадников на нас глазели жители деревни — в самое рабочее время они беззаботно сидели на лавках и щелкали семечки.
Перед дорогой мы присели на бугорке, и вдруг Котел брякнул:
— Да! А как мы назовем наше сооружение?
— Никак! — объявил я. — Наш плот в рекламе не нуждается, каждому ясно — он сделан по последнему слову техники.
— Можно назвать «Эй, ухнем!» или «Волкодав реки», — сморозил глупость Кука.
— Лучше всего — «Связка дров», — предложил Котел и залился смехом. (У него в запасе всегда полно насмешек). Вытирая слезы умиления, он выдал еще пару издевок: — А еще лучше «Буль-буль» или «Плавучий гроб».
В это время невдалеке появились косцы. Они направлялись в пойму косить траву, но, заметив нас, подбежали к реке и со жгучим любопытством уставились на плот, шушукаясь и потирая руки. Предчувствуя неладное (а интуиция меня никогда не подводит), я сказал:
— Надо давать тягу.
— Преждевременно! — пропел Котел. — Куда спешить? Сей¬час скажу небольшую речь и тронемся. Пустяковая формальность. Надо же нас обеспечить зрителями.
— Валяй! — бросил Кука. — Но не говори красиво, не выпендривайся,
Я выразительно вздохнул, но Котел не понял моего предупредительного вздоха и поплелся к стоящей невдалеке телеге; по пути обратился к косцам:
— Идите сюда, я должен вам кое-что сообщить!
Косцы нехотя подошли. Котел попытался взгромоздиться на телегу, но она тут же развалилась. Конечно, ее бросился чинить Кука, ну и как вы догадались, она стала трехколесной. Это я помню, как сейчас. У меня потрясающая, зверская память. Я, например, узнаю людей, с которыми много лет назад стоял в очереди. «Как тебе это удается?» — спрашивали Котел с Кукой, когда я припоминал, что они говорили в прошлом году и ловил на противоречиях. «Это неважно, — отшучивался я. — Главное, врунам, вроде вас, надо иметь хорошую память». Впрочем, речь не обо мне.
Ну так вот. Выбравшись из-под обломков телеги, Котел залез на пень — он не мог говорить без возвышений.
— Друзья! — начал Котел. — Отрадно, что вы забыли о работе. Я вот что вам скажу — на вашем месте я целыми днями сидел бы на берегу в ожидании разных событий. Сегодня вам особенно повезло и можете вообще ничего не делать... Что мне больше всего понравилось в вашей деревне, так это кладбище техники. Молодцы, здорово вы с ней расправились, и, главное, судя по всему, не собираетесь чинить.
— Починим! — хором крикнули косцы.
— И понравились ваши дома, — продолжал Котел, — вроде, они заваливаются, но все же не падают. И вы смелые, не боитесь в них жить.
Котел прямо упивался своим голосом. Я кивнул ему, намекая, чтобы закруглялся, но он заупрямился. Его, бестолочь, разве проймешь!
— Котел, упрямство — верный признак глупости, — напомнил я, а он, знай болтает.
Я потянул Котла за куртку, но растроганный Кука остановил меня:
— Не дергайся! Застрели меня из рогатки, но Котел неслабо, по делу их, лентяев, прикладывает. Пусть еще что-нибудь скажет.
Жестким взглядом я приструнил Куку, а Котла стащил с пня и сделал ему строгий выговор:
— Не вмешивайся в чужие дела!

11
Мы ступили на плот и махнули провожающим. Наступил волнующий момент. Орава на берегу замерла и смотрела на нас с восхищением. Мы начали отталкиваться, но плот и не думал двигаться с места. Он точно прилип к берегу. Я готов был провалиться сквозь землю, а мои приятели хоть бы что, подбадривают друг друга:
— Молодец! Изумительно! Продолжай в том же духе!
А мне въедливо бросают:
— Не экстазуй! Не трепыхайся! Ешь больше картошки, она снижает нервозность.
Я спокойно перенес эти уколы.
После отчаянных усилий нам все же удалось оттолкнуться. Мы поплыли. На берегу облегченно вздохнули. Путешествие началось.
— Семь футов нам под килем! — торжественно произнес Котел.
Уточню: Кука греб вполне прилично, но понятно — для зрителей устроил парадное выступление. Котел тоже старался (когда кто-нибудь смотрел, он трудился вовсю). Этот показушник даже встал на видное место и принял живописную позу — поднял голову, спину выпрямил и махал веслом с особым шиком. Но больше всех, конечно, работал я, и при этом корректировал действия приятелей.
Все шло как по маслу (мой приблизительный вывод), и со стороны мы производили неплохое впечатление, только плыли медленно и зигзагами и почему-то казалось, вот-вот перевернемся. Я сделал несколько критических замечаний моим приятелям, причем не назидательно, а в форме легкого напоминания того, что они несомненно знали, но просто забыли. Хвалиться я не люблю, это не в моих правилах, но гребу я с ювелирным мастерством, я сильный гребец. У меня был такой случай... впрочем, о нем в следующий раз.
— По-моему, Чайник совершает грубую ошибку, — вдруг прогундосил Котел. — Слишком форсирует события, гребет с нами не в такт. Это может привести к печальным последствиям, мы можем перевернуться и погибнуть.
Во мне все просто закипело от возмущения, но я сдержался. Повторяю, в умении владеть собой я оставил приятелей далеко позади, а это что-нибудь да значит.
А наблюдатели на берегу давились от смеха, смеялись до истерики, тряслись, смахивали слезы. «Обормоты, сели бы сами и попробовали. Думают, это легко», — мелькнуло в голове. И тут я заметил, что Кука слишком вошел в раж, гребет с каким-то остервенением, точно его свела судорога, даже до берега долетали брызги от его весла. Он готов был нас утопить. Ну и, конечно, он начисто забыл о наших интересах — мы не просто должны были плыть, мы должны были плыть красиво, максимально зрелищно, ведь нас по берегу сопровождали косцы. Тут, правда, я дал маху — иногда обстоятельства требуют крутых мер — надо было огреть Куку веслом, а я только сказал:
— Кука! Греби на раз, два, три. И не яростно, а спокойно. Ну неужели это так труд¬но?
— А ты брось грести совсем! — рявкнул Кука, сделав квадратные глаза. — Плот ровней пойдет. Не приносишь пользы, не приноси хоть вреда.
— Поймите же! — не выдержал я. — Пока вы не будете меня слушать, мы не продвинемся ни на шаг.
Кука плюнул и выругался, а Котел смотрит на меня и улыбается, как дуралей. Правда, дальше, по мере развития событий, его улыбка утратила свою лучезарность и уступила место гримасе страха, но тогда он отвернулся и стал грети по-своему. Котел никогда не делал выводов из ошибок приятелей (в данном случае Кукиных), он мог что-либо уразуметь только, когда напортачит сам.
В самый неподходящий момент впереди показалась гряда камней. Это зловещее препятствие заставило меня собраться. Только не подумайте, что я струсил — ни в коем случае, просто был начеку. Но вдруг меня точно ударили в солнечное сплетение — к гряде подходило стадо коров.
— Кука, мы в опасности, — повысил голос Котел и задергался, словно кукла на нитках. — От тебя зависит наша жизнь. Оттолкнись по своему борту и дело с концом. Только не слишком мужественно.
Советы Котла имели то достоинство, что после них хотелось услышать мои, действительно дельные. Но здесь уже было поздно советовать. Я принял отчаянное решение — подбежал к Куке и со всей силы стал тормозить веслом. По какой-то неясной причине плот заходил ходуном, накренился, и между бревен забила струя воды толщиной с дерево. Я поскользнулся и шарахнулся затылком о бревна, да так сильно, что чертики запрыгали перед глазами. Кука растянулся во весь рост рядом, а Котел ухитрился остаться на ногах, но его беззаботность как рукой сняло, он онемел от страха и завертелся, как хорошо смазанный подшипник.
— Неудачно шутишь, Чайник, — проговорил он с искаженным лицом и топнул ногой... и тут же исчез под водой меж бревен. Выплыл чуть в стороне и завопил: — Подгребите ко мне, я не доберусь до плота!
Но Кука, которому все нипочем, скомандовал:
— А ты не добирайся и не вылезай из воды. И без паники! Оглуши меня веслом, но мы все равно тонем. Чайник натворил чудес. Сделал все, чтобы мы гробанулись! Прощай моя прекрасная жизнь!
В ту же минуту плот разъехался, и Кука в самом деле исчез под водой, а потом и я последовал за ним. На нас с грохотом обрушилась лавина бешеной воды.
На берегу один начал кататься по земле и всхлипывать, другой зарыдал, да так, что свалился в воду, третий рухнул без чувств.
Когда я вынырнул, все вокруг было мутным, точно за¬тянутое пленкой: и коровы, и толпа крикунов, и далекое солнце, маленькое, величиной с барабан. Повернувшись, я увидел смеющуюся физиономию Котла. Казалось, он толь¬ко и ждал момента, когда мы пойдем ко дну.
— Здесь мелко! — невозмутимо крикнул он, направляясь ко мне.
Я попробовал встать, но захлебнулся. Ему-то, фитилю, везде мелко, а Кука — жирный, этакое надувное корыто, и понятно, не тонет. Короче, я, не веря, что еще живой, скоростным стилем поплыл к берегу.
Мне, ребята, придется потратить немного времени, чтобы кое о чем предупредить вас. Если когда-нибудь вам случится попасть в кораблекрушение, не пугайтесь, это не так страшно — ручаюсь! Прежде всего, не надо торопиться. Куда спешить? Спокойно посмотрите — до какого берега ближе и дуйте. Как только вылезете на берег, начинайте давать советы тем, кто еще не успел выбраться. Все говорят, происшествие такого рода — опасная штука, а по-моему, не очень. Среди сведущих людей, я рассказываю о нем подробнее, а вам это ни к чему. Вам я рассказал попутно, мимоходом. Главное, что я хочу сказать: в тот день, в самом начале плавания я понял — долго со своими беспомощными приятелями не протяну. Запомните — я понял это в самом начале!

12
Мы проснулись от зуда. По нам ползали орды муравьев. Накануне, в темноте мы застолбили палатку прямо на муравейнике. Здесь я должен кое-что разъяснить. Проснулись мы с Котлом, а Куки в палатке не было. Лежала только его кофта. У меня сразу возникли опасения, что Куку съели муравьи (что ни раз случалось с путниками в тропических лесах), но вскоре в палатку просунулась его заспанная физиономия.
Но вы, наверное, сгораете от любопытства узнать — чем же закончилось наше кораблекрушение? Ну, конечно, мы были на волосок от гибели. Позднее Котел с Кукой в сильнейшем волнении до одури несли бредни, что я преувеличивал опасность, что могло быть и хуже, а так получилось всего полчаса позора, и что им сразу было ясно — на таком плоту далеко не уедешь. Особенно зажигательно тараторил Котел:
— Я же вам говорил! Я же говорил!
Собравшись тогда на берегу, мы долго выжимали из себя, как из губок, воду… Спустя полчаса Кука оповестил нас, что изобрел «устройство для добывания затонувших ценностей без водолазов» и стал забрасывать спиннинг, выуживая наши вещи (временами Кука делал кое-что неплохо, почти как я), но многое он так и не достал.
Потом сушили шмотки у костра и смотрели, как испаряется влага. На это ухлопали весь день. Когда вечернее солнце нырнуло в тучи, кое-как поужинали и стали разбивать палатку, и тут Котел опять заскрипел:
— Э-хе-хе, наши палатки назвать палатками можно только с натяжкой, скорее это чехлы для бочек. Вот я видел у одних туристов итальянскую  палатку — совсем другое дело: целый сборный дом из ярких тканей, на окнах — козырьки, накомарники, на стенах — карманы для мелких вещей, все на застежках-«молниях», совсем другой дизайн.
Я не стал возражать Котлу. Действительно, наши палатки комфортом не отличаются. К примеру, в солнечный день в них, как в душегубке. Для чего их выпускают, непонятно. Наверно, это может понять человек с более философским складом ума, чем я — хотя, по правде говоря, такого трудно себе представить.
Но Кука не оставил слова Котла без внимания:
— Зато наши палатки прочные, с прорезиненным дном и совершенно не текут. И вообще, скромность в быту — признак культуры человека, а всякие роскошества — от слабого ума, от пижонства. 
Когда мы легли спать, крупногабаритному Куке не хватило места — он улегся наполовину наружу, наполовину у нас в ногах, и долго ворчал, что мы его притесняем.
— Тебе, мордастому, надо похудеть, растрясти жир, тогда тебе никто не будет мешать, — сказал я.
— Согласен, я слегка полноват, но мой жир — мое богатство, — отозвался Кука. — Он мне пригодится, когда начнем голодать.
— Все мы разные, — зевая, возвестил Котел. — И зависть, и распри будут всегда, потому что один рождается красивым, другой уродом, один умный, другой дурак...
— Это и называется равновесием в мире, — выпалил Кука. — И зло уравновешивается добром, и между ними идет постоянное противоборство. Неслабое. Ведь, как у зверей? Только появляется хищник, его жертвы начинают больше плодиться. Предстоит суровая зима — делают большие запасы. Возникла болезнь, тут же появляется противоядие, природа все регулирует сама, в ней все сбалансировано и не зря присутствует чувство страха, опасности. Мне, например, жалко волка, который не догнал зайца.
Ночью в палатке было душновато, но все же мы выспались неплохо. Ну, а как мы проснулись, я уже сказал — от муравьев.
После легкого завтрака, Котел развалился на траве и включил приемник. Он всегда после еды отдыхал, а перед сном дышал как йоги. Он жил по определенной системе. Главным в этой системе было «избегать стрессов, беречь нервы, экономить энергию». Это ему плохо удавалось — он заводился с пол-оборота. К слову сказать, впоследствии часть системы Котла я взял на вооружение, конечно, с поправкой на свою конституцию.
Кука — полная противоположность Котлу. Он примитивно считал, что лучшая система — это отсутствие всякой системы. Кука жил на износ, в его глазах постоянно сверкала ненасытная жажда жизни, готовность на любое дело, при этом он ничего не принимал на веру, все ставил под сомнение, все оспаривал, все хотел изменить, сделать по-своему. Он из тех суетников, которые вечно куда-то спешат и поэтому ничего толком не делают. В нашей поездке это особенно проявилось, ведь понятно, в путешествиях умный становится умнее, а дурак глупее. Вы же видели, я постоянно сдерживал Куку от безрассудных поступков и, с присущей мне тонкостью, направлял его необузданную энергию в нужное русло. А это не пустяк, если вдуматься. Неугомонный Кука даже не умел отдыхать, отключаться от дел. Хотя нет, умел. И даже слишком. Он и в этом силен.
В то утро, после завтрака, Кука прилег рядом с Котлом и попросил сыграть «что-нибудь душевное».
— Я сыграю тебе возвышенную вещь, которую сочинил недавно, — Котел выключил приемник и взял гитару. — Она называется: «Американские прерии, которые я когда-нибудь увижу». Как ты понимаешь, я мечтаю покататься по другим странам, а не по таким речкам Синичкам.
— Брось фонтанировать! — грубо оборвал Кука. — Когда ты увидишь жизнь на Западе, ясное дело, многое будет не в нашу пользу, но ты заметишь и то, что, скажем, в Италии огромные земли и целые пляжи принадлежат миллионерам, и великие произведения искусства в частных коллекциях, в домах толстосумов, а у нас — в музеях, для всех, пожалуйста, смотри, любуйся! Ладно! — Кука рванул Котла за плечо и сказал примирительным тоном. — Сыграй свои «Прерии».
Котел начал играть мелодию, в середине вещи перешел на импровизацию, потом снова закончил мелодией. Все это я прекрасно уловил, но Кука, начисто лишенный слуха, вдруг промычал:
— Неслабо! Гениально! В середине немного сбился на дрянь, но потом, молодец, все же нашел мелодию.
У Куки не было средних суждений — или гениально, или дрянь! Похвалив Котла, он тут же начал громить «рок», «ногодрыганье и рукомашество», потом заявил:
— Я люблю марши и наши старые песни, в них вся русская распахнутая душа. Но хватит бездельничать! Пошли чинить наш плот-развалюху!
Мы начали ремонтировать плот: я сбивал бревна скобами, Котел с Кукой связывали. В сравнении с моей работой их потуги выглядели детскими забавами. Ко всему, Котел, обрезая концы веревок, кидал их за спину в воду и прислушивался — долетят или нет. Разумеется, вскоре мое терпение лопнуло:
— Это халтура, а не работа. Что вы там наворотили?! Веревки моментально перетрутся и тогда пиши пропало.
— Сколько взглядов, столько и мнений. Время покажет, кто прав, — уныло протянул Котел. — И не преувеличивай страхи.
— Да, да, — заглядывая Котлу в рот, закивал Кука (в вопросах быта он полностью доверял практичному Котлу и был податливым материалом в его руках; не личностью, а куском пластилина, некой игрушкой. Обратите внимание — они вели только идеологические споры).
— Кстати, я изучил карту и поведу плот один с закрытыми глазами, — добавил Кука. — Заколотите меня в бочку, если не поведу! Сейчас только присобачу мачту и повешу одеяло, как парус.
— Верное решение! В этом есть глубокий смысл. Сумеешь, без дураков? — подстрекательно проговорил Котел.
— Что за вопрос? — хмыкнул Кука.
— И где ты, Кука, был раньше? — Котел обнял меня по-свойски. — А мы тем временем позагораем, правда, Чайник?
Я даже не удостоил его ответом. Да, чуть не забыл! Погода была солнечная, дышалось легко и пахло разными травами. В общем, погодка стояла, что надо! Мы с Котлом расстелили на плоту палатку, перетащили вещи и прилегли. Кука расхлябанной походкой проковылял на корму и залихватски оттолкнулся от берега.
— До следующей деревни три трубки табака! (Кука мерил расстояние количеством выкуренных трубок).
Как и многие начинающие рулевые, Кука сразу потерял осторожность, раскочегарился и чуть не придавил каких-то байдарочников; плот сильно закачался, и мы с Котлом чуть не свалились в воду.
— Кука, ты, наверное, думаешь, что везешь дрова? — задребезжал Котел. — Тебе управлять не плотом, а телегой. И потом, за нами наблюдают с берега. Рули так, чтобы мы выглядели мастерами своего дела. Никто не должен видеть наши слабые места.
Чего и следовало ожидать, Кука не подкачал, не ударил в грязь лицом. Думаете, он совершил подвиг? Глубоко ошибаетесь! Всему есть предел, кроме его сумасбродства; похоже, все-таки у него опилки в голове. Представляете, каким нужно быть талантливым, чтобы врезаться в единственный пень на всем протяжении реки?! Он вел плот с помощью всевозможных приборов, но все равно врезался в этот злополучный пень, торчащий из воды, а после столкновения долго оборачивался и таращился на него, вместо того, чтобы не спускать глаз с лежащей впереди отмели.
В заключение, когда мы с Котлом чуточку вздремнули (убаюкало легкое течение), Кука, как и обещал, повел плот с закрытыми глазами, то есть уснул, хотя сам же написал на руле: «Не спи за рулем — проснешься на том свете». В итоге мы действительно проснулись в какой-то мешанине, в болоте среди тины и зловонного ила, где кишмя кишели лягушки. Вокруг было темно и тихо — какой-то темно-зеленый ад.
— Приготовь концы! — бросил я Котлу, но тот, оказалось, предвидел мою команду и в поте лица подгребал к берегу.
Выкарабкавшись из тины, мы привязали плот к иве и стали выбираться на берег да бухнулись в крапиву, у которой были не шипы, а гвозди; руки и ноги сразу покрылись волдырями.
— Ничего! — зафасонил Котел трескучим голосом. — Зато придавили сотню комаров.
— Да это остров! — бодро крикнул откуда-то сверху Кука (он уже носился по суше, как лось). — Простор не тот, не развернешься, но неслабое местечко и дровишек полно. Пошевеливайтесь там!
Пока перетаскивали вещи, разводили костер и варили суп, наша поляна превратилась в духовку. В тех местах солнце быстро поднималось и застревало в зените на весь день и жгло кипятком, а часов в девять вечера сразу сваливалось за горизонт.

13
Чтобы вас, ребята, посмешить, отвлекусь от нашей походной жизни и расскажу, как мы проводили свободное время.
На острове после обеда я решил устроить отдохновение для души: взял альбом и, устроившись в тени, начал делать набросок нашего лагеря. Только сделал несколько штрихов, ко мне, пританцовывая, с шахматной доской подлетел Кука:
— Сразимся? На какой клетке тебе поставить мат?
Мне не хотелось играть, но чтобы сбить Кукину спесь, я расставил фигуры.
Надо сказать, Кука во время игры прибегал к разного рода ухищрениям. Одно из них заключалось в том, что делая ходы, он изо всей мочи стучал фигурами по доске, не понимал, олух, что от этого ход не становится сильнее. Другое состояло вот в чем: Кука поддавал фигуру и делал вид, что ошибся, но когда доверчивый противник ее брал, наносил смертельный удар. В первой партии и я попался на эту удочку. Получив неплохое развитие в дебюте, Кука вдруг подставил под удар фигуру, схватился за голову и застонал:
— Ой-ей-ей! Что я наделал!
— Ну переходи, нет проблемы! — шепнул Котел, который подсел рядом и сразу взял на себя роль арбитра. — Возьми обратно ход, ведь ты еще и руку не оторвал.
— Нет уж! — оборвал я Котла. — Обратно ходы не даю.
С этими словами я схватил фигуру, а следующим ходом Кука поставил мне мат. И отвалился от доски, захлебываясь оглушительным смехом. Он долго трясся, хлопал себя по коленям, икал, пускал пузыри. Котел тоже посмеивался:
— Удачный трюк. Очень удачный! Возвышенный!
— Хорошо! — сказал я, не обращая внимания на колкости. — Давай еще одну. Больше у тебя этот номер не пройдет.
— Давай еще... одну, — вытирая слезы, пробормотал Кука.
Начали мы вторую партию. Я был очень агрессивно настроен и уже через десяток ходов начал гонять Кукиного короля по всей доске. Несколько раз Кука предлагал мне ничью, но я и слушать об этом не хотел. Я догадывался: если Кука предлагает ничью, значит его позиция проигрышная. Тут в переговоры о ничьей, как арбитр, вступил Котел, но я сразу отрезал:
— Даже не заикайся об этом!
К концу партии, когда укрепления Куки уже трещали по швам, он вдруг подставил ферзя под удар и снова схватился за голову и застонал:
— Ой-ей-ей! Что я наделал?!
— Знаю я эти дешевые штучки! — не раздумывая, я отверг жертву и сделал нейтральный ход.
Кука хлопнул  меня по плечу.
— Спасибо, Чайник! Чистого ферзя не взял! Не просек ситуацию, — и второй раз поставил мне мат.
И опять чуть не подавился смехом. От полноты чувств даже чмокнул меня в лоб.
— Да, Чайник! — усмехнулся Котел, пересаживаясь на мое место. — Чрезмерная доверчивость так же плоха, как и чрезмерная недоверчивость.
Кука сразу предложил Котлу играть на деньги, но я запретил.
— Эту партию я посвящаю тебе, Чайник, — вякнул Котел и сделал первый ход.
После шести-семи ходов стало ясно, что Котел выбрал защитный вариант и ему без моей помощи долго не продержаться. Я начал ему подсказывать: вначале в форме легких советов, а потом, когда Кука полез на рожон, и двигать фигуры Котла. Котел останавливал меня и упорно продолжал возводить дурацкие укрепления вокруг королевской четы, а Кука, судорожно прикидывая в уме комбинации, возмущался:
— Играйте вдвоем, поганцы, я не против, но не делайте по пять ходов сразу.
В конце концов Котел оценил мои ходы, и мы вдвоем повели партию к победе. Кука уже ругался и отталкивал меня, но я продолжал наступать. Поняв, что со мной шутки плохи, Кука сказал, что его, как шахматиста, знает вся Москва, а обо мне никто и не слышал.
— Ну, популярность еще ни о чем не говорит, — вяло заметил Котел. — У нас полно всяких дутых знаменитостей.
Я только ухмылялся и продолжал заграбастывать Кукины фигуры, а под конец провел пешку в ферзи. Сразу же после слов «ладно, твоя взяла!» Кука швырнул фигуры и, потря¬сая кулаками, на которых как трубы, синели жилы, обрушил на меня водопад оскорблений.
— Испортил весь кайф! — ревел он. — Покрыться мне бородавками, испортил! Учти! — и он пригрозил мне расправой.
Все складывалось неплохо, но «все-таки остров — опасное пристанище», — подумал я, зная, что сельские жители недолюбливают горожан. По моим настойчивым просьбам Кука на всякий случай на ночь сделал заграждения вокруг палатки. Мой замысел был великолепен, но осуществить его недотепа Кука не смог. Уж лучше б и не брался. Удивительно, как сложно он умудрялся решать простые вещи. Впрочем, глупость предугадать трудно. Представьте себе: дикари в джунглях наткнулись на ящик с болтами и гайками; у них сотня вариантов использовать крепежные принадлежности, но они выбирают самый дурацкий — вешают их на шею, как украшение. Так и Кука. Нет, чтобы взять и натыкать на поляне палок (вокруг их было навалом), Кука переусердствовал — нагромоздил вокруг палатки баррикады и только мы легли, его сооружение рухнуло. Особенно придавило Котла, его пришлось вытаскивать за ноги.
— Кука! Ты что, боишься на голову луна свалится? — разразился Котел ледяным голосом. — Посмотри, что ты натворил! — он показал на два фонаря на лбу — они были огромные, как рога.
Между Котлом и Кукой началась словесная битва (Котел даже заявил, что при рождении Куки Бог что-то перепутал с хромосомным набором, то есть, возможно, Кука и не человек вовсе), а я в глубине души радовался, что Котлу досталось — он прекратил свои злопыхательства. Восстанавливая палатку, я даже попытался подпрыгнуть, чтобы подчеркнуть свою радость, но у меня, к сожалению, не получилось.
Залезая под одеяло, Котел с Кукой продолжали выяснять, где самые чувствительные места у человека, болтали о коленных чашечках, селезенке, сухожилиях. Котел ссылался на зарубежные трактаты, Кука подкреплял примерами из практики. Из всей этой ахинеи я понял одно — у них разные взгляды на медицину. И главное, они слишком много трепались о ней, хотя перед отъездом клялись, не говорить о специальностях ни слова. Короче, мое раздражение нарастало. Я заключил: у моих никчемных приятелей не только руки не работают, но и головы плохо варят, с ними покоя и радости не будет.

14
Река в том месте, где мы плыли, представляла собой множество водоемов, которые соединялись протоками. Если бы мы могли взлететь на огромном шаре, наверняка, увидели бы вместо реки змею, проглотившую кучу арбузов. Вдоль проток толпились ивы, их ветки были сплошь перевиты игольчатыми вьюнами — они, как колючая проволока, цеплялись мертвой хваткой. Вплывешь в такой тоннель и выплывешь весь ободранный. Попасть-то в протоку легко, но потом попробуй выберись! Вдобавок, за ней увидишь столько водоворотов, что мурашки побегут по спине. «Ну, ничего, — подумаешь, — когда препятствия множатся, значит победа близка». Дудки! Дальше будет понатыкано столько островов с кустами, что проехать, не сломав себе шею, просто невозможно. Это была не река, а поток без русла.
А острова?! Видели бы вы их! Повсюду валяются коряги, меж деревьев торчат разные клубки, сетки и дудки — цепкие капканы растений. В одном из таких диких царств и находилось наше пристанище. Это был не остров, а какая-то плавающая корзина с деревьями и кустами. Видимо, его подмывало, и он крутился. Во всяком случае, когда мы проснулись, солнце всходило там же, где и зашло.
Нас с Котлом разбудил необузданный Кука. Я уже говорил, что он храпел так, словно заводили трактор, время от времени во сне орал: «Ой-ей-ей!». А просыпался, сразу вскакивал, как полоумный. И немудрено — после разговоров с Котлом можно не только увидеть жуткий сон, но и вообще спятить.
Кука разбудил нас в шесть утра, на него напала деловитость: яростно громыхая, он налаживал снасть для ужения рыбы; усердствовал отчаянно, не обращая внимания на наши протесты. Ну, а когда мы с Котлом вылезли из палатки, на дереве висел плакат: «Прошу извинения за то, что, начиная работать вовремя, ставлю вас в неловкое положение». «Все-таки Кука безнадежно ограничен, — подумал я, — у него взгляд на три сантиметра, не больше» (я имел в виду не остроту зрения, а широту интересов и интеллигентность, что кроме всего — умение не создавать неудобства другим). Попутно замечу — дерево, на котором висел плакат Куки, почему-то торчало перед палаткой, хотя, я точно помнил, вечером оно находилось далеко в стороне. Похоже, на острове деревья по ночам перемещались.
Кука стоял у воды с удочкой, стоял, отклячив известную часть тела (со спины он был похож на глиняного идола); заметив нас, приложил палец к губам и, уставившись на воду, процедил: «Тц-ц-ц!». Я проследил за его взглядом и увидел, как в воде под корягой мелькнула тень.
— Обними меня медведь, если ее не поймаю! — шепнул Кука.
Кука знал все: как построить веревочный мост через пропасть, найти воду в пустыне, откачать утопленника и, конечно, знал, как хватать рыбин голыми руками. Бросив удочку, прямо в одежде он прыгнул в воду и стал шарить вокруг коряги. Потом скрылся за кустами, долго нырял и фыркал, потом вдруг как завопит:
— Помогите, тону!
— Ишь, актер! — безучастно хмыкнул Котел. — Не мог найти другого места топиться, все лилии загубил. Совершенно не думает о сохранении природы. Лилии, кстати, в Красной книге. Кука экологически абсолютно безграмотен. После набегов таких туристов-варваров природа долго не может залечить раны. Подобные туристы, как золотая орда, все сметают, и  после них на земле свалка: бутылки, консервные банки. В жаркий день, кстати, бутылки, как линзы, зажигают сухие травы, начинаются пожары. И туристы все берут «на память», рвут самые крупные цветы. Во времена моего детства ромашки были с блюдце, колокольчики со стакан, а сейчас?!
— Да, массовый туризм наносит ущерб природе, — согла¬сился я.
— Это для природы жуткие мини-катастрофы, — вздохнул Котел. — В некотором смысле.
— Тону! — послышалось снова.
— Может и правда тонет? —  встревожено обмолвился я.
— Ничего, вода прозрачная, найдем, — сонно протянул Котел.
— Заковыристый случай! — отряхиваясь, Кука  вылез из воды со скорбным выражением лица, выругался и плюнул.
Ясное дело, он упустил рыбу, но его купальный этюд навел меня на мысль: «здесь стоит порыбачить». Вы знаете, есть люди совершенно нетерпеливые, которые, если не клюет, не просидят с удочкой и минуты, но там рыба бросалась прямо на берег. Я даже банку с червями спрятал за дерево. За полчаса сноровисто, филигранными подсечками я поймал четырех голавлей. «Четыре четное число, — подумал. — Нехорошо, надо поймать пятого». Поймал пятого, подумал: «Ну, уж где пять, там и шесть»… Так и ловил, пока руки не устали. К слову, я рыболов высокого класса; можно сказать, мастер рыбалки.
— Отличные рыбы, — щелкнул языком Котел, когда я подошел. — Устроим праздничный обед. Давно свежей рыбки не пробовал. А говорят на парижском рынке ее видимо-невидимо: от карасиков до гигантских макрелей. И чуть на какой пятнышко, отдают бесплатно. Одни берут для кошек, другие  себе, и продавцы при этом улыбаются: «Пожалуйста, мадам», «Пожалуйста, месье». А у нас грубят на каждом шагу. И продавцы, и официанты, и таксисты. И всех надо уговаривать: чтоб обслужили, довезли. Если кто вежливо ответит или извинится, на него смотришь, как на инопланетянина... Так сколько хвостов ты поймал, Чайник?
— Зубы у себя во рту считай, — остановил я Котла и протянул улов Куке (он уже разжег костер и закурил трубку).
Боюсь, вы не знаете, что приятели бывают духовные и удобные. Объясняю. Духовным приятелем Кука никак быть не мог — и потому что его черепок плохо варит и, естественно, из-за своего бескультурья, а удобным более-менее мог.
Кука взял мои первоклассные рыбы небрежно, словно куль с семечками, достал свой нож с узким, источенным до нитки лезвием (он пос¬тоянно держал оружие в боевой готовности) и бойко принялся потрошить рыбу — от него в разные сто¬роны полетели чешуя, плавники, пузыри. Котел начал чистить песком сковородку.
Потом они жарили рыбу, и пока колготились, я подробно объяснил, как нужно ловить голавлей. Под конец я хотел закрепить свой успех рассказом о рыбалках на Волге, но не успел…

15
Да, ребята, я не успел закончить рассказ — туполом Кука грубо перебил меня:
— Хватит балаболить! Дело не в пойманной рыбе, а в кайфе, в ожидании клева. Рыбалка это целая наука, особая философия, тебе не понять. Так что, садись лучше шамать, да оцени мою жареху, — он выбрал самый увесистый кусок и начал уплетать за обе щеки.
Не сомневаюсь, вы заметили Кукину невоспитанность и то, что у него все чувства изрядно притуплены, а высокие вообще отсутствуют. И это еще мягко сказано. Скажу больше — он настоящий болотный житель. Его, придурковатого, видимо, придавило еще в детстве и он таким и остался. Грубость Куки заметил и Котел, и высказал суровое осуждение.
— Да, с вежливостью у нас плоховато. Даже не верится, что на улицах Нью-Йорка незнакомые люди улыбаются друг другу. А какое чувство собственного достоинства?! В Америке даже не принято уступать старикам место. У них есть поговорка: «Все должны долго жить, но никто не должен быть старым». Там, если ты уступил место пожилой женщине, значит в глаза назвал ее «старухой». А у нас попробуй не уступи — стыдит на весь вагон… Наша беда в том, что мало интеллигентов, на улицах почти нет одухотворенных лиц.
— Спокойно! Что ты мелешь? — Кука чуть не запустил в Котла ложкой. — Полно у нас прекрасных лиц, хороших, умных людей. В метро все чита¬ют, мы самая читающая нация. В театрах и на выставках толпы людей... Вот, ты неслабо знаешь об Америке, а они о нас не знают ничего. Из наших писателей называют только Толстого, да и то не все. Их ничего не интересует, кроме своих дел. Накопительство и развлечения — главные цели. У них даже ко всему есть присказка: «Ты получаешь от этого удовольствие?». Твоя Америка! Стандартная одежда, стандартные улыбки, все разговоры: «есть ли кондиционер в доме, какая марка машины», и всюду деньги, деньги. Шаблонная американская мечта о богатстве. Лично мне начхать на их пластмассовые коттеджи и подстриженные газоны, я люблю все естественное: густые травы, полевые цветы и наши избы — дерево самый чистый и здоровый материал... И вообще, американцы туповатые! Ты знаешь, что по их опросу большинство американцев считает, что они воевали с немцами и нами, что мы были с Гитлером заодно?
— Да, это отчасти так, — нервно хохотнул Котел. — Я, например, убедился, что они и свое-то искусство плохо знают. Как-то приехали к нам студенты американцы, я их спросил, слышали ли они таких-то джазовых музыкантов, а они и не знают, кто это такие. Я изучал импровизации этих музыкантов, а они не удосужились перейти улицу послушать их. Такая печальная вещь. Но у них, понимаешь ли, во всем узкая специализация. Свой-то предмет они знают, как надо, будь уверен. В условиях конкуренции иначе нельзя. Надо все делать лучше других. Поэтому у них много личностей и колоссальные достижения.
— Еще бы не иметь достижения! Грабят бедные страны, скупают по всему свету лучшие умы, мировые войны их обошли стороной, разрушений-то не было. — Куку прямо трясло от возмущения, он даже забыл про еду. — Нет лиц! Это надо же, до чего договорился! А наши женщины?! Наше главное богатство?! Каждая третья красавица. И личностей у нас полно. Мой сосед — рабочий парень, сам собрал легковушку неслабую. Толковый парень, начитанный, пишет стихи. Да, он сто очков даст любому сверстнику американцу. Не случайно на всех олимпиадах наши ребята побеждают!
Трапезу заканчивали молча. Наевшись и отвалив от костра (не поблагодарив меня, рыбу все же я поймал. Кто же еще? Ну, конечно, я. Опять я!). Котел схватил фотоаппарат и попросил меня запечатлеть его с удилищем.
На минуту перенесем действие в другое место. По случайному стечению обстоятельств до этой поездки вы могли быть знакомы с Котлом. И тогда, конечно, первым делом он пригласил вас к себе домой «слушать джаз», и вы заметили, что стены его комнаты облеплены фотографиями. Там есть снимки, где Котел стреляет из ружья, сидит на лошади, плывет брассом. На всех фотографиях Котел ангел: чистый взгляд, открытая душа. Но не верьте этим фотографиям, все они — липа, обманчивое представление о супермене. У меня-то есть фотография, где его истинное лицо: нахальный взгляд сразу выдает двуличную натуру. Этот снимок сделал я (скрытой камерой).
Меня с Кукой Котел снял раз пять, причем на карточках, которые он делал в начале путешест¬вия, ничего не видно; где-то в середине нашего плавания он более-менее освоил ремесло — на тех неважнецких снимках кое-что можно разобрать; только перед возвращением в Москву, он, наконец, начал делать снимки, на которые можно смотреть. Правда, и на них мы с Кукой себя не узнавали.
После того, как я «щелкнул» Котла, он взял гитару и начал трезвонить на всю реку. Кука засмолил трубку — огромную, с половник, и проверил на кофте пуговицы (он частенько наедался так, что они отрывались), потом достал блокнот и произнес:
— Начну, пожалуй, вести дневник. «Наблюдения простака». Как бы. Опишу для начала нашу неслабую стоянку. Трудно поверить, что на земле еще остались такие классные места. Как виды на открытках.
Я усмехнулся — Кука может любоваться рекой, деревней, костром, а через полчаса полезет с кулаками на приятеля. Сентиментальность часто граничит с жестокостью.
— А путешествие, сами понимаете, доступное для всех счастье, — продолжал Кука. — И главное, у нас — гуляй по лугам, плавай по речкам сколько хочешь, а на Западе всюду таблицы: «Частное владение. Вход воспрещен!», — Кука выдал пару крепких словечек из своего обширного арсенала ругани (их не привожу, язык не поворачивается). — Земля, леса, озера, природные богатства должны принадлежать всем, а не группе денежных мешков. В частные руки можно отдать небольшие магазины, мастерские, — Кука грозно кашлянул и уткнулся в блокнот.
Краем глаза я зорко следил за его каракулями и ответственно заявляю: все, что он написал, следовало перевернуть наоборот, тогда получалось как раз то, что было на самом деле. Впрочем, что вы хотели от Куки? Ведь, он даже писал с ошибками, да таким размашистым почерком, что, казалось, на бумаге лежат вытянутые пружины. Под конец своей писанины Кука начеркал фразу: «Поездку несколько омрачают мои приятели: Котел брюзжит, что все вокруг плохо, а Чайник замкнулся в своем мирке, ему все до лампочки». Как вам это нравится?
Между прочим, когда я описал нашу поездку и понес рукопись в редакцию, скептик Котел заявил, что я напрасно рассчитываю напечататься, так как писательское ремесло у меня хромает.
— Здесь ты не вышел способностями, — бубнил он. — В этом смысле гораздо больше шансов у Куки. Его дневник написан возвышенней и глубже, в его слова вложена душа, поэтому они живые, зажигательные. И вообще у него достаточно зрелое, масштабное произведение, а ты скользил по поверхности.
Ну, о каком сравнении может идти речь? Скажу без ложной скромности, я справился со своей задачей — с исчерпывающей полнотой дал правдивое описание реки и деревень, заодно предельно ясно решил проблему свободного времени, досуга, увлечений, в то время как Кука накатал что-то вроде автобиографии, да еще напичкал свой текст разными литературными выкрутасами. Уж я не говорю о жалком количестве страниц в его блокноте — в моем очерке раз в десять больше, и, если говорить начистоту, я писал его без всякой претензии на стиль. Разжигайте им печь, если вру!
Кстати, прошу этот очерк рассматривать и как научный труд, достоверный документ нашей эпохи. Обратите внимание, с начала поездки я исследую совместимость людей в замкнутом проживании, и мое исследование движется на фоне меняющихся ландшафтов. Согласитесь, красоте такого изложения могли бы позавидовать многие ученые.

16
С погодкой нам повезло — несмотря на ранний час, солнце жарило точно сковородка. Мы решили устроить банный день и, намылившись, стегали друг друга березовыми вениками, причем Кука стегал меня с таким остервенением, что не будь он моим приятелем, я подумал бы, что нахожусь в камере пыток. Спустя некоторое время купались. Массивный Кука догадался прыгнуть с плота и когда плюхнулся, река вышла из берегов, и волны обрушились на наши пожитки. Дряблый Котел, покрякивая и поскуливая, приседал на мелководье и трещал:
— Песок очень желтый и мелкий, а мне нравится крупный и белый. Вода, наверное, плюс двадцать градусов, а я привык к двадцати одному с четвертью. Облака кучевые, а я люблю перистые с розовым отливом...
Я тоже разок нырнул, оставив за собой цепочку серебристых пузырьков. После купания легли на песок позагорать, и в Котле внезапно проснулось запоздалое раскаяние:
— А в некотором смысле я напрасно ругал тех сельчан. Люди не виноваты, что так живут.
— Виноваты! — безжалостно отрезал Кука. — И лихо, по делу ты пропесочил их. Кто им мешает починить технику? Подправить дома?!
Через минуту они затеяли очередной спор (орали так, что у них с губ летела пена), и в этом споре, кажется, вновь победил Кука. Точно не помню; меня разморило на солнцепеке, я залез в палатку, лег в высокую, похожую на лапшу, траву, попытался подремать — ведь из-за Куки не выспался, но уснуть не удалось. Прежде всего от тягучей жары. Потом, сокрушая все на своем пути, как бульдозер, в палатку забрался Кука. Под конец, когда я почти уснул, меня растолкал Котел, и с глупой потугой на юмор, пожелал «приятных сновидений».
Дальше я просто лежал с закрытыми глазами; болело сожженное солнцем тело (кожа сходила, как шелуха с молодой картошки) и ныли ссадины на руках и ногах; во сне Кука, как всегда, усиленно гримасничал, дул и вздыхал, и скрипел зубами (а они у него, как гвозди), а в его животе стоял гул, точно колокольный набат. Я пытался перевернуть истукана, но разве такую тушу сдвинешь? Тут нужен домкрат.
Во второй половине дня мы вылезли из палатки и с изумлением заметили, что плот исчез.
— Проворонили! Стащили! — нахохлился Котел.
— Сперли! — внес существенную поправку Кука. — Тому, кто это сделал, я намылю шею! — он принялся оскорблять Котла за то, что тот отнесся к швартовке наплевательски и теперь мы расхлебываем последствия. (И откуда он взял, что плот привязывал Котел? Я четко помню, что его как раз привязывал сам Кука, да еще морскими узлами).
Разумеется, Котел огрызнулся. Представляете, как на фоне их паники выглядело мое спокойствие? На самом-то деле у меня внутри все заледенело, но я не показывал вида, я умею держать себя в руках. Сдержанность — одно из основных моих достоинств.
— Вон он! — Кука вдруг хлопнул себя по коленям и показал в сторону.
У соседнего острова действительно маячил наш плот; только пока мы обсуждали, что делать, течением его развернуло и понесло. Кука с Котлом сразу побежали к воде, но лучше бы не рыпались, потому что в обход по мелководью я догнал его быстрее. Через условную преграду — протоку выбежал на берег и, поравнявшись с плотом, бросился в воду. Но деревянный беглец подпустил меня поближе, вильнул рулем и, прибавляя скорость, заскользил вниз по течению. Тогда я снова выскочил на берег, забежал немного вперед, соизмерил силу течения реки и свои возможности и, уверившись в победе, кинулся плоту наперерез.
Вы сомневаетесь — получилось ли? Не сомневайтесь! В таких делах я никогда не терпел поражений. Срабатывает опыт. Ну, то есть я хочу сказать, что профессионал и в сложный момент остается профессионалом. Как пловец я показал себя во всем блеске. Победа мне была обеспечена заранее; куда плот денется, если за дело взялся такой, как я?!
Но пойдем дальше. Дополню текущий момент — подплыли Котел с Кукой. Они так наглотались воды, что я еле втащил их на плот. И началось — обнимают меня, поздравляют:
— Золотой ум! Заслужил орден! Теперь попадешь в рай!
Отвесили и другие комплименты. И что они в самом деле?! Ведь в сущности я такой же, как все, только умнее, талантливее. Ну, короче, мои приятели ударились в крайность — похвалили больше, чем надо, а я знаю, если они меня хвалят, значит скоро будут ругать. Я уже привык обороняться; впрочем, может это был этакий хитрый ход — выдать аванс похвалы в счет ожидаемых подвигов.
— Не понял! Что это такое?! — Кука вдруг показал на берег, сплошь забитый спиленными деревьями, меж которых возвышался трактор непонятного происхождения.
— Заброшенный участок, леспромхоз старался, — ответил я с горьким спокойствием. — И, видимо, давно, трактор уже зарос цветами.
— Вот удивляемся, что Америка богатая, — пробубнил Котел. — Так американцы все до доллара считают, у них во всем экономия. Бумагу делают из макулатуры, а наши деятели леса губят.
— Бесхозяйственность! Разгильдяйство! — Кука с яростью обрушился на лесное хозяйство. — Японцы щепки покупают, а здесь столько древесины гниет. И вся неслабая.
— В день с лица земли исчезают гектары леса и вместе с ними животные, — вздохнул Котел с внезапным взлетом несвойственных ему чувств. — И главное, наши чиновники распродают лес, нефть, и не задумываются, что останется потомкам. И вообще, мир создан не только для человека, но и для животных, и человек не имеет права что-то покорять, изменять. Вон в Америке — национальные парки, свободно разгуливают животные. Пожалуйста, глазей на них из автомашины. А наши зоопарки — тюрьмы для животных. Трудно смотреть на волка, бегающего из угла в угол в тесной клетке... У нас даже нет приютов для потерявшихся домашних животных. Позорище!
Здесь, впервые за все время, Кука не стал спорить с Котлом, и тот разошелся еще больше:
— А вы знаете, что западники готовы платить нам деньги, чтобы мы сохранили Байкал? А наши начальники продают лицензии на отстрел медведей на Камчатке. И сами стреляют. Причем с вертолета, когда у зверя нет шансов на спасение.
— Негодяи! — не выдержал Кука. — Но почитай Моуэта. Он пишет, как канадцы стреляли в кита, севшего на мель в бухте. Ради забавы палили из ружей всем поселком. А как они забивают детенышей тюленей! Так что, негодяев везде хватает.
Подогнав плот к острову, мы перетащили вещи, оттолкнулись и нас понесло затяжное течение.

17
По-прежнему в воздухе господствовал зной. Котел некоторое время пребывал в угрюмом раздумье, расхаживал по бревнам (конечно, в спасательном жилете) и пересчитывал сучки, потом включил приемник и прилип к нему.
Кука сделал три удочки и только хотел одну закинуть, как зацепил себя за штаны, да так крепко, что вокруг крючка пришлось вырезать материал. Кука всегда ловил на несколько удочек и старался разбросать наживку по всей акватории реки. Он мерил класс рыбака метражом занятого пространства, а не умением использовать малейший поклев. Раскидав наживку, Кука уселся на рюкзак и стал клевать носом, а через десять минут послышался храп. Только когда одно из удилищ плюхнулось в воду, он вздрогнул, заморгал, как филин и потянулся к удилищу, но рюкзак опрокинулся и неуклюжий Кука, задрав ноги, свалился в воду. Хорошо успели схватить. Рюкзак, конечно, не Куку.
Общий вид того отрезка реки таков: по водной глади скользит плот; на нем я — искушенный мореход и двое начинающих плотогонов, этаких великовозрастных неумех. Просто так, от нечего делать, чтобы скоротать время, я решил покидать спиннинг. Только забросил снасть, как мою железку схватила щука таких размеров, что я раскрыл рот. Это было какое-то библейское чудище. Котел и Кука застыли, как громом пораженные.
— Щука! — крикнул я и метнулся к мачте.
Рыбина выпрыгнула из воды, сделала пару сальто и понесла плот по извилинам. Спиннинг превратился в спираль. Я еле переводил дух. У меня затекли руки и ноги, но я мужественно держался.
— Что же она так гонит, проклятая? — с крайним изумлением, задыхаясь, проблеял Котел. — Все мелькает перед глазами.
— А ты их закрой, — пренебрежительно посоветовал Кука.
Оба палец о палец не ударили, чтобы мне помочь. А щука меж тем совсем озверела: металась из стороны в сторону, как крокодил. Даже я, видавший виды, был потрясен, а об этих и говорить нечего.
Да, так вот, ребята, я выделывал акробатические трюки, но рыбина все равно тащила меня в воду. Внезапно леска оборвалась, и хищница бросилась в заросли. Я прыгнул за ней и заработал кролем; и если бы захотел, то, конечно, ее догнал бы, потому что я первоклассный пловец. «Только куда нам девать такую махину?» — подумал и вернулся. Вы мне не верите? Напрасно. Так всегда: врешь людям — верят, говоришь правду — не верят. Ну скажите, зачем мне загибать? Я и так повидал предостаточно. Но мой благородный поступок Котел превратил в шутовской:
— Ты поступил по-американски, — прыснул он, когда я забрался на плот. — Те тоже рыбачат ради спортивного интереса. Поймают рыбу, сфотографируются с ней и выпускают. Это гуманно в некотором смысле. А нам еще одна рыбка не помешала бы.
Вернусь к исходному пункту этого эпизода. Чтобы вы не оказались в положении моих растерявшихся приятелей, могу научить вас ловить гигантских щук. Вот как это делается. Прежде всего ни в коем случае не спешите. Как только рыбина схватит блесну, возьмите в руки что-нибудь тяжелое. Все равно что. Что будет под рукой, то и берите. Разумеется, ненужную вещь. Но если схватите и нужную, ничего страшного — ваши устремления окупятся сторицей, ведь гигантские рыбины попадаются не каждый день. После этого ждите. Стойте и ждите момента, когда щука выпрыгнет из воды и сделает в воздухе сальто. Вот тогда не зевайте. Сразу кидайте тяжелый предмет щуке в голову. После этого она поймет, с кем имеет дело и сдастся без борьбы. Наверное, существуют и другие способы ловли, но этот самый верный.
Вот такие у нас были будничные дела. Конечно, я маялся со своими приятелями, но все еще на что-то надеялся, думал: «Может, все образуется, может, через пару-тройку дней они остепенятся, наберутся опыта, поумнеют, станут лучше». Короче, я многое прощал им, но условно, как бы с испытательным сроком.
Раз уж заговорил о буднях, два слова о кострах. Они заслуживают упоминания. От маленького «туземского» костра толку мало, тепла он не дает, а большой, «пионерский» — ненасытное чудо¬вище; сколько топлива не заготовите — все сожрет. Мой вам совет: плюньте на это занятие, есть масса других способов обогрева. Возьмите, к примеру, в поход штук пять примусов и канистру бензина. Очень удобно: зажжете их и расставите вокруг себя. И тепло, и жужжат как-то уютно, и побочные эффекты — в смысле игра светотеней. Если начнете коченеть, пододвиньте поближе, а запахнет паленым — подальше. Очень просто. А что такое костер? Он или шипит и стреляет вам в лицо или отапливает небо — бушует так, что чуть зазевался — испечешься! А уснете у костра, надо, чтобы вас поворачивали. Иначе, одна часть замораживается, а другая обгорает.
Скажу еще об одежде. О ней — как нельзя кстати. К сожалению, в наших магазинах маловато специальной одежды для путешественников; разные ветровки, которые продают — не годятся; похоже, они сделаны из жести и удобны только пожарным. А крайне важно, какую одежду вы наденете в путешествие. Сейчас объясню почему. Слишком узкая лопнет в ответственный момент, слишком широкая соберет все колючки, слишком яркая привлечет пчел, они примут ее за клумбу и будут виться тучами, а потом, разочарованные, ни одного живого места на вас не оставят. Блестящий пример — кофты Куки. Они были всяких расцветок: от цвета мокрой глины до цвета ржавых гвоздей. На него постоянно садились разные твари (попутно замечу, Кука и в городе одевается чрезмерно ярко — наверное, боится, что его не заметят, я так думаю. Впрочем, здесь можно строить сотню догадок).
И наконец, маленькая подробность — на реке бушевали тучи комаров, они охотились на нас круглосуточно. Выходишь из палатки — они уже поджидают. И кусали эти комары даже через перчатки. Все средства от этих кровопийц — ерунда: мазь они просто лопают, а откроешь флакон — слетаются, дерутся из-за жидкости и лезут в пузырек.
Особенно комары докучали Котлу — у него были настоящие волдыри от укусов (как-то он насчитал их триста двадцать семь штук), а у Куки — почти ничего, его кожа-то дубленая. Комары собирались только в том месте палатки, где лежал Котел. Стоило ему перелечь, как за ним устремлялась вся писклявая комариная колония. Каждое утро мы выметали из палатки несколько сотен убитых комаров — из-за одного этого к реке больше не поеду, они отравят весь отдых.
Кстати, по возврщении домой, я заметил на своей руке комара. Он пытался прокусить мою загорелую огрубевшую кожу. Этому хилому горожанину было невдомек, что я уже закален деревенскими комарищами, что моя кожа уже давно потеряла всякую чувствительность. Я смотрел, как гнется хоботок комара, и на секунду мне стало жалко беднягу, но я во время вспомнил про своих бледнолицых собратьев, шастающих по улицам, и прихлопнул вампира.
Когда солнце заблестело как слюда, мы проплыли пару километров по какой-то стремнине, где ток воды несся будто по желобу, где развевалось множество подводных трав, и как мы не запутались не понимаю! Наш плот, словно ледокол, продирался сквозь заросли. По берегам все это время тянулись маленькие елки, точно забор из кольев. Холодный воздух из ельника то и дело смешивался с горячим над рекой и от такого коктейля голова просто разламывалась. Эти наблюдения, ребята, совершенно точны; может быть я записал их не совсем удачно, второпях, зато здесь много чувства.

18
Ночью было жарко и мы спали, накрывшись одной простыней. Котел, как обычно, занимал лучшее место в центре палатки. Кука, как всегда, храпел и брыкался. Слышали бы вы его «хррр-пффф». Да и эта теснота! Укладывались, точно килька в банке — полностью повторяли позы друг друга; стоило одному перевернуться, как и другим приходилось менять положение. Под утро я просыпался или от удушья или от того, что с шумом вскакивал полоумный Кука. Он, «человек действий», не залеживался. И что характерно, он не мог вылезти из палатки тихо. Ему обязательно надо было опереться своей лапищей на ваше лицо, лягнуть ногой в живот, наступить на руку, при этом он зевал с рычанием. Раза два тяжеловес Кука пытался встать осторожнее, но придавил нас еще больше… Иногда этот мучной мешок начинал вслух выяснять, чья очередь готовить завтрак, кто должен разводить костер…
То утро было пасмурным. Над водой туман стоял плотным слоем, как вата, и высоко, на уровне наших плеч. Представляете зрелище — прикрытая туманом река и над пеленой плывут обросшие головы?!
В жутком настроении мы плыли вслепую часа три. Мимо тянулись еле различимые песчаные валы и кусты, на которых, точно бахрома, висела тина. Потом перед нашим носом выросла масса мутного песка, усыпанного галькой, огромной, как страусиные яйца.
— Загрызи меня волк, уютная бухточка, — загоготал Кука и шмякнулся на берег. Его голос мы еле расслышали — так сильно туман поглощал звуки.
— Многообещающие слова. Целесообразно передохнуть и заправиться, — вздохнул Котел со страдальческим выражением на лице, и подзадоривая Куку, крикнул: — Узнай, как там насчет удобств, хочется пожить на широкую ногу, возвышенно!
Надо сказать, в солнечные дни Котел с утра прыгал, как козел и всем заговаривал зубы, а пасмурные дни наводили на него тоску, он подолгу не вылезал из-под одеяла, а когда вылезал, ходил туча-тучей и ныл, всячески показывая, что мир создан только для того, чтобы он страдал.
Тот день был понедельник — самый тяжелый день для Котла. Впрочем, еще в городе он говорил, что и вторник невыносимо тяжелый — надо втягиваться в учебу. Затем я заметил, что и среда и четверг ему тоже не нравятся — середина  недели и, следовательно, нужен отдых. Короче, из всей недели Котел любил только пятницу, как преддверие свободных дней и джазовых компаний. Зато в субботу и воскресенье он преображался: ходил нафранченный, как жених, не умолкая болтал и гундосил джаз. Правда, иногда в воскресенье его приподнятое настроение держалось только первую половину дня, во второй он уже мрачнел и чем меньше времени оставалось до понедельника, тем больше его физиономия вытягивалась.
В то утро он распластался на плоту, точно приклеенный и наяривал на гитаре, а мы с Кукой усердно гребли. Повторяю, Котел — отпетый лентяй. В оправданье своей лени, он говорит, что грести, колоть, копать — не на пользу физического развития. Не те эмоции. На пользу только то, что в удовольствие. Например, бег трусцой по двум маршрутам: легкому и полутяжелому. Потому и плот для него был неким плавающим диваном. Короче, своим бездельем Котел довел меня до белого каления, но я не вышел из себя — только выдвинул мягкое, почти ласковое предложение:
— Котел! Ты не хочешь немного погрести?
— Чайник, это не очень хорошая шутка! Ведь видишь — я сочиняю музыку и разогнал фантазию, а ты гасишь ее. Я только хочу взлететь, как ты привязываешь мне гири. Да и куда спешить? Можно подумать нас ждут изнывающие от тоски невесты. Медленнее едешь — больше замечаешь, — Котел придал голосу интонацию обиды.
Это он ловко насобачился изображать! Если б еще и верил в то, что говорил! В общем, выкручивался как мог. Добавлю — у него на все случаи имелись четко отрепетированные мизансцены. Даже споры и те разыгрывал: перед тем, как спорить с Кукой, отходил в сторону, что-то записывал и уже вступал в бой «по бумажке». При этом в заключение, чтобы подчеркнуть свой, якобы благородный гнев, вытаскивал из кармана камень (заранее приготовленный) и швырял под ноги.
Теперь о сочинениях Котла — разверну эту тему, заодно проведу для вас воспитательный урок. Не подумайте, что я хочу в бочку меда добавить ложку дегтя. Ни в коем случае! Для меня объективность превыше всего, я в высшей степени объективный, справедливый и честный человек. И уважаю любую профессию, если человек в ней мастер, но Котел-то как музыкант — так себе; самое большее на что он способен, это более-менее правильно воспроизвести мелодию.
Ну вот, значит, прежде замечу: с детства у Котла находили признаки гениальности: рассеянность, плохой почерк, несносный характер, но, забегая вперед, скажу: ничего не только гениального, но и сколько-нибудь значительного Котел так и не создал. Сочинения Котла можно разделить на слишком запоминающиеся «прилипчивые», то есть услышал такую мелодию и несколько дней она, как заноза, сидит внутри вас, пока ее не вытеснит следующая; и на заумную чертовню, сплошную бессмыслицу — невнятный набор чумовых звуков, от которых сразу скручивает (разумеется, эту чушь собачью Котел особенно любит и слышит в ней «что-то потустороннее», и говорит, чтобы оценить эту музыку, «надо достичь определенной душевной зрелости»).
В общем, в то утро мы с Кукой гребли не жалея сил, а Котел беззаботно наяривал на гитаре и ему было ни жарко, ни холодно, он давно потерял совесть — так и хотелось треснуть его по башке.
Как только Кука нашел стоянку, Котел забросил музыкальные упражнения и предложил распорядок дня: «завтрак, разбивка лагеря, подготовка к обеду, послеобеденный отдых, легкий полдник, вечернее чаепитие» — иными словами, предлагал завтрак плавно перевести в ужин.
— Вполне сносный распорядок! — отчеканил Кука.
Я был против привала, но под их давлением пришлось согласиться.

19
Мы запалили костер из сухих веток, но поесть не успели — внезапно туман сполз и над нами появился страшный наворот лохматых туч; застыла листва, попрятались и смолкли птицы, в густом, тяжелом воздухе повисла тишина — вначале напряженная, до звона в ушах, потом над рекой воцарилась какая-то взрывоопасная жуть — почувствовалось зловещее приближение урагана. Летом такие фокусы природы не редкость, поверьте мне, я знаю, о чем говорю. И понятно, я насторожился, но не испугался. В такие моменты главное — подавить волнение.
Конечно, сейчас, по прошествии нескольких лет, будет нелегко описать тот ураган, то светопреставление, хотя я уверен, справлюсь с этой задачей. Но прежде чем рассказывать об урагане, ответственно заявляю, и возьмите это на заметку — на водных маршрутах нашей средней полосы нет укрытий от ненастий; не ищите дом рыбака или турбазу для диких неорганизованных путешественников — их не существует. Надейтесь только на свои палатки. Только на них!
— И когда на наших речках будут оборудованные стоянки для туристов? — сказал я без всяких задних мыслей, но Котел тут же ожил и разнузданно взялся за свое:
— Кто у нас думает о туристах? Вот в Америке в любом захолустье на дороге гостиница с горячим душем.
— Но здесь не дорога, — спокойно, стараясь не огрублять слова, заметил я, — и гостиницы здесь не нужны. Мы специально уехали от всякой цивилизации. Другое дело — изба для путников. Но хватит болтать, смотри, какое грозовое небо! Надо принять разумные меры предосторожности, подстраховаться.
Котел с Кукой легкомысленно отнеслись к моим словам и беспечно развалились у костра. Я посмотрел на них со значением и стал в одиночку подтягивать растяжки палатки, втыкать дополнительные колья…
А буря уже была на носу: гудели деревья, и облака, подчиняясь какой-то небесной механике, носились над нами, как ошалелые, и волны на реке вздымались, точно водяные холмы, и с угрожающей скоростью обваливался берег, будто срезанный гигантским ножом — отваливались куски огромные, с автобус. Потом сразу стемнело, и сверху рухнула стена воды; тугие струи дубасили по головам, прямо вбивали в землю. Совсем рядом полоснуло, шарахнуло и огромная липа у палатки заполыхала, точно факел. Я бросился сбивать пламя, а Котел вдруг вскочил и нервно засмеялся:
— В огне и воде есть колдовство! Какой-то священный ужас!
Он был запуган вконец и дергался, будто его кололи иголками; с ним творилось что-то неладное, он явно немного тронулся.
— Оглуши меня шаровая молния, есть! Мне по душе такой гнев природы! Ее дикие пляски! Ураганы меня возбуждают, но я полностью владею ситуацией, — растопырив ручищи, Кука побежал укреплять швартовые плота.
Спустя несколько минут, потушив огонь, я решил накинуть плащ, полез в палатку, а там... Котел. Я не поверил своим глазам, даже протер их. Пока мы сражались со стихией, этот жалкий трус отсиживался в палатке, да еще для отвода глаз открыл книгу (предупреждаю: трус крайне опасен; спятит от страха и такого может натворить!). Я высказал Котлу все, что о нем думал.
— Не ругайся, как бандит, — дрожащим голосом выдавил он. — Слабое подобие грозы. Можно сказать, грибной барабанный дождик, и... — он не договорил — молния сверкнула так, что мы ослепли.
Через секунду долбанул гром и сверху полетели градины величиной с кулак. В палатке зазияли дыры, точно пробоины от снарядов; через минуту она треснула на две части, а на наших лицах один за другим появлялись синяки — казалось, в нас палили — не камнями, конечно, — картошкой. Мы хотели прикрыться остатками палатки, но огромный вал воды, высотой с железнодорожный вагон, подхватил нас вместе с вещами и потащил в реку. Рюкзаки затонули сразу, за ними на дно отправилась порванная палатка; одеяло и гитара еще плавали, но уже крутились в водовороте, готовые вот-вот исчезнуть в пучине — до сих пор не могу прийти в себя от этой жути.
— Помогите укротить плот! Где вы околачиваетесь?! — со стороны берега истошно кричал Кука.
Котел потянулся к гитаре, я подплыл к плоту, ухватился за бревна, но они встали на «попа» и накрыли нас с Кукой, словно крышка от гроба. Под плотом я ощупал себя и понял, что скорее жив, чем мертв…
Мы выскочили из воды, как пробки, еле отдышались, но плот сохранили.
Все это я рассказал не для того, чтобы у вас, ребята, заледенели внутренности, а для того, чтобы вы не считали нашу поездку легкой прогулкой. Уверяю вас — все было именно так, как я говорю. Больше того — особо жуткие моменты опускаю, чтобы не травмировать ваши юные души. Оцените мое благородство!
Когда ураган пронесся, все вокруг было усыпано градинами (самые маленькие — с шарик для пинг-понга, но большинство, как я уже сказал, — с кулак), по взбухшей реке плыли смытые заборы и целые острова с кустами и стогами сена — после града кусты облысели, стога примялись к земле. На месте лагеря остались только ружье и топор. К счастью, рюкзаки прибило к деревьям на противоположном берегу, и они застряли меж подмытых корней.
Второй раз у нас все намокло, и снова мы недосчитались многих вещей, в том числе, основных — палатки, одеяла, посуды и продуктов. Такая неприятная арифметика. Прикиньте, каково без этого?!
— Наше положение ощутимо осложнилось, — уныло проговорил Котел. — Можно сказать: свадебный марш Мендельсона перешел в траурный марш Вагнера. Правда, мы полюбовались грозой и вон появилась радуга, загадывайте желания!
— Не говори красиво! И без паники! Ты не проникся важностью момента! — осадил его Кука. — Будем шевелить мозгами, что-то делать или заниматься слабым пустозвонством? Случилось не самое худшее. Да и человек совершенствуется в опасностях, а в благополучии тупеет, не говоря о том, что негативный опыт ценнее положительного. Наступил ключевой момент поездки, выжмем максимум из трудного положения.
— Как это мудро! Один ты можешь спасти нас от голодной смерти, — нахально ответил Котел, недвусмысленно призывая Куку к действию.
И Кука совсем осоловел от слепого доверия: вскочил, поиграл мышцами, давая понять, что они у него твердые, как поленья, издал медной глоткой пробное «ры-ы!» и, убедившись, что его голос в порядке, схватил топор и понесся к кустам. Он начал строить шалаш, но у него получился лишь неказистый навес.
— Ты, Кука, точь-в-точь, как наши строители, — Котел подавил смешок. — Квартиры сдают без кранов, обои — хуже не придумать, полы заляпаны. И люди все переделывают, достают материалы, ищут паркетчиков, маляров. На это тратят уйму времени и средств… Инженер, ученый бегают по конторам, треплют себе нервы. Сколько за это время они могли бы изобрести, создать?!
Знаменательно, даже в минуты нашего бедственного положения Котел долдонил свое, затягивал нас в свои черные сети.
— Отделывать жилье — приятные заботы, — щелкнул пальцами Кука и подмигнул мне.
— Да дело не только в квартирах! — хмыкнул Котел и развязным языком начал муссировать еще какие-то нелепости нашей жизни.
Меня уже не на шутку раздражала его трескучая говорильня.
— Все что ты, Котел, знаешь, мы тоже знаем, — сухо сказал я, — но мы знаем и другое — что при желании всегда можно увидеть плохое.
А меж тем на нашей поляне лужи исчезали с неимоверной быстротой, высыхали прямо на глазах. Впрочем, попробуй напои всю эту уйму зелени. Тут нужны тропические ливни, а не короткая гроза.
Поскольку спички намокли, Кука додумался развести костер следующим образом: высыпал на землю порох из патрона и обложил его сухими ветками, которые наломал под елью; потом взял ружье, прицелился и выстрелил. Раздался оглушительный грохот. Сам Кука кувыркнулся, задрав ноги, одна из веток звезданула Котла по голове — теряя сознание, он вцепился в меня, и мы оба свалились на навес, который тут же рухнул, но... костер запылал. Окрыленный удачей, Кука решил совершить еще что-нибудь героическое и вскоре в осоке подстрелил чирка, правда, поджарив тушку, неожиданно фыркнул:
— Зря укокошил.
Не подумайте, что его мучили угрызения совести. Просто чирок оказался жестким — наверное, он спрятался в осоке, чтобы спокойно умереть от старости.
— Конечно зря, — откликнулся Котел. — И учти, в другой жизни будешь тем, кого убивал. Или даже просто обижал.
После этих слов Котла Кука на минуту задумался, но потом твердо заявил:
— Никакой другой жизни нет. Это говорил еще наш коллега Чехов.
Просушив одежду, мы погрузились на плот и отчалили.

20
Река стала шире и временами шест уже не доставал дна. Стали попадаться моторные лодки, появилась судоходная обстановка: вехи, бакены, буи. Я-то блестяще знал лоцию и свободно разбирался во всей этой кухне, а для моих приятелей плавучие знаки, видимо, были елочными игрушками, иначе трудно объяснить поведение Куки — знай себе прет по фарватеру, хотя я не раз объяснял — маломерный флот не должен болтаться на судоходном пути. Кука правил совершенно безответственно, словно на случай столкновения нас ждали спасатели.
В одном месте, мы долго торчали около понтонного моста, ждали, пока его разведут, а развели его только когда с низовьев реки послышался сигнал буксира. Мы и еще какие-то лодочники — весь «москитный» флот проскочил быстро, а вот буксир пыхтел, топтался на месте с полчаса, и все это время у переправы стояли телеги и грузовики.
— Вот раздолбаи! Неужели здесь нельзя поставить мост на сваях?! — рявкнул Кука.
— Все можно, Кука, если есть хозяин, — причмокнул Котел. — У нас никто ни за что не отвечает.
«Какая в нем нескрываемая радость по поводу всяких нелепостей, недостатков, — подумал я. — По сути, он не уверен в себе, ведь сильный, великодушный человек всегда видит и положительное».
Здесь уместна вставка; правильней будет сказать — философское отступление. Я все думаю вокруг каждого человека есть облако: теплоты, обаяния, ума. Вокруг Котла было облако скуки, опасное зараженное облако, ведь известно — даже плохое настроение штука заразная, а тут такой разрушительный настрой! От Котла даже на расстоянии вытянутой руки веяло холодом. Своим брюзжанием он уже выводил меня из себя. Он трепался с утра до вечера и абсолютно ничего не делал. У Котла нет ни воли, ни энергии, ни мужества — одним словом никчемный, колючий субъект, правильно я говорю?
Недалеко от понтонного моста (ниже по течению) показались дома, одинаковые, как будто кто-то делал куличи; кое-где над трубами курчавился дым. Мы причалили около мостков, на которых старушка развешивала женское белье, огромное, как парашюты. У старушки были выцветшие глаза, а лицо в сетке морщин. Поздоровавшись с нами, она посоветовала привязать плот с другой стороны мостков, куда не заносило пену, а после нашего маневра, попросила поднести таз с бельем.
Вот что мне нравится в деревенских жителях — так это приветливость и то, что они сразу приезжего ни о чем не спрашивают, дают отдохнуть, освоится, говорят о том о сем, а уже потом, как бы между делом, заво¬дят разговор о цели приезда.
Мы двинули вверх к домам по пружинящим настилам, утопающим в лопухах. По дороге Кука спросил у старушки, далеко ли от деревни райцентр (мы решили приобрести новую палатку и все, что утонуло). Старушка сообщила, что по тропе через лес всего восемь километров и предложила туда сгонять на велосипеде внука.
— Садись Котел на раму, прокачу с ветерком, — захорохорился Кука, когда мы вошли во двор старушки, и она кивнула на велосипед.
Котел замотал головой и попятился. Кука повернулся ко мне:
— Ну ты, Чайник, садись. Я в отличной форме, прокачу с комфортом!
Я сел на раму.
— Главное на велосипеде — звонок, — Кука потренькал, оттолкнулся, тяжело вскочил на сиденье, и мы пока¬тили по деревне.
Вообще-то можно сказать, что Кука неплохой велосипедист, если бы еще умел поворачивать. Разогнавшись, он прохрипел:
— Облысеть мне совсем, но дуралеи пешеходы лезут под колеса!
Я посмотрел вперед, а он, недоумок, едет по настилу вдоль палисадников, и все шарахаются в сторону и кричат:
— Осторожно! Неуправляемый!
Я потянул руль на себя, чтобы направить машину на середину улицы, но болван Кука рванул руль в другую сторону, и мы врезались в забор. Велосипед застрял меж реек, Кука оказался по одну сторону забора, я по другую. К несчастью, я упал не на солому, а на доски, но к счастью, в них не было гвоздей. Велосипед не пострадал совершенно. (Как вы догадываетесь, Кука не признал, что дал маху; он вообще никогда не говорил: «я не прав, я ошибся», никогда ни за что не извинялся).
— Теперь смотри, как едут профессионалы, — бросил я Куке. — Пристраивайся сзади.
Кука уселся на багажник, и я закрутил педалями. Я вел машину красиво, элегантно. Мы уже почти выехал из деревни, как вдруг я заметил, что велосипед покатил легче. Обернулся — Кука отряхивается невдалеке и грозит мне кулаком. По закону падающего бутерброда, он грохнулся лицом и ободрал нос.
Все-таки мы добрались до райцентра и в магазине повседневного быта купили одеяло, кастрюли, продукты и палатку, лучшую из тех, что были, но все равно узкую и без дна — попросту говоря, это была не палатка, а конура. Судите сами: в первую же ночевку еле втиснулись в нее, а через час я проснулся от шороха. Кругом кромешная тьма. Чиркнул спичкой — рядом... нет, не грабитель! Крот! Еле выгнал пришельца. Только уснул — разбудило кваканье. Открыл глаза — перед лицом сидят лягушки, подмигивают мне. Такие дела.
Вернувшись в деревню, мы поблагодарили старушку за велосипед и направились к реке. Котел, нет чтобы посуетиться насчет костра, беззаботно бренчал на гитаре. Кука стиснул зубы до хруста и от негодования покрылся пятнами, но я спокойным тоном погасил вспышку его гнева, а Котлу прочитал нотацию.
— Давно подмечено, кто много мелет языком, тот мало делает. Теоретик несчастный! От тебя исходит одно словоблудие, а дел никаких.
Котел посмотрел на меня с бесстыдством, пропищал «не лез в мою душу», но все же принялся готовить обед.
Раскладывая наши покупки на песке, Кука криво усмехнулся:
— Ты, Котел, слишком много сандалишь на гитаре, смотри не надорвись, а то еще дашь дуба.
— Творческий человек умирает не от работы, а оттого что ему не дают работать такие, как вы, — шмыгнул носом Котел.
После обеда мы разлеглись на траве и Кука, естественно, закурил. Он заядлый, яростный курильщик — у него все пальцы желтые от табака. Куревом он «успокаивал» нервы, но они у него, как у всех спорщиков, из проволоки, а вот мои он явно расшатывал, ведь он и засыпал с трубкой во рту, и каждую ночь я боялся, что он спалит палатку.
Но это второстепенно, главное — вы заметили, мое терпение достигло предела? Меня уже раздражало все, даже игра на гитаре Котла и курение Куки, об их спорах и не говорю. «Еще день-другой потерплю и уезжаю отсюда, очень надо тратить отпуск на дуралеев, хватит, хлебнул романтики с ними!» — решил я. Надо сказать, ребята, я не люблю бросать слов на ветер, и не принадлежу к числу людей, которые только грозятся, но не претворяют угрозы в жизнь. Вскоре вы это поймете.

21
Мы уже собрались плыть дальше, как вдруг к нам подбежали босоногие мальчишки и, разинув рты, стали рассматривать наш дредноут.
— Дяди, вы туристы, да? — спросил светловолосый мальчуган.
— Мы путешественники, искатели приключений, — важно пояснил Кука и начал рассказывать о том, как в грозу спасал плот, ну и конечно, в его рассказе мы с Котлом фигурировали в качестве наблюдателей.
— А давайте соревноваться в плавании? — предложил мальчуган.
Котел сразу трусливо увильнул от ответа (как вы поняли, Котел не умел толком ни бегать, ни прыгать, ни плавать, ни ездить на велосипеде — он умел пустозвонить). Но неутомимый Кука загорелся:
— Идет! Научу вас плавать, как следует. Неслабо. Пусть приснится мне кошмар, научу! (он везде корчит из себя десятиборца, но вы уже видели, какой он велосипедист, сейчас узнаете какой он пловец).
Кука разделся, испустил боевой клич и, разминаясь, поигрывая мускулатурой, встал рядом с соперниками. Я подумал, как ему не стыдно — такому детине тягаться с малолетками, но это были ошибочные мысли. Со старта мальчишки так заработали саженками, что я понял — дела Куки плохи. Он плыл как бревно, еле загребая жирными ручищами; казалось, его за ноги держит водяной. А тут еще, как назло, на его пути непредвиденно появился сухогруз. Нет, чтобы пропустить судно — где там! Кука пренебрег важнейшим правилом — не приближаться к судам; он взобрался на сухогруз по кранцам, пробежал по палубе к другому борту и снова нырнул; только пока взбирался и бежал, сухогруз тоже не стоял на месте, и, естественно, Кука поплыл не туда. Но это еще полбеды; пробегая по палубе, нескладеха Кука зацепился за огнетушитель, и дальше сухогруз поплыл весь в пене.
Обратно Кука и ребята плыли рядом, медленно перебирали руками, смеялись. Теперь, когда не надо, остолоп Кука показывал класс: переворачивался на спину, плыл дельфином и громче всех заливался.
— Конечно, ты, Кука, проиграл, но зато не утонул, — сказал я, когда они вышли на берег.
— Нет, победил товарищ Кука, — разноголосо заговорили мальчишки. — Ему сухогруз помешал...
— Если бы Куке за заплыв дали деньги, он знаете как плыл бы! — гнусно захихикал Котел.
— Это твои американцы помешались на деньгах, а я занимаюсь спортом для здоровья, — напыжился Кука. — Американские спортсмены и на соревнованиях выступают ради денег, а наши — чтобы прославить свою страну. На Западе, куда не повернись, нужны деньги. Вызвал скорую помощь — плати. И неслабо! Кстати, запломбировать зуб стоит сотню долларов, а у нас бесплатно.
— Брось! — поморщился Котел. — Ты не хуже меня знаешь нашу медицину. Лекарств не хватает, у врачей нет новейшего оборудования.
— С новейшим оборудованием сделать операцию несложно, — поспешно заметил Кука, — а вот наши талантливые хирурги исхитряются с примитивной техникой делать чудеса.
Ребята стояли рядом и поворачивали головы то в сторону Куки, то в сторону Котла.
— Кончайте вносить смуту в светлые головы! — приказал я.
— Ничего, пусть знают голую правду, — цинично заявил Котел.
Мальчишки засмеялись и с гиканьем побежали в деревню.
— Неслабые, хорошие ребята, — сказал Кука.
— Обыкновенные, — хмыкнул Котел. — Знай себе болтаются без дела, а их сверстники в Америке разносят газеты, моют машины. Их с детства приучают зарабатывать на карманные расходы.
Котел опять разговорился, заблистал ядовитым умом. Я хотел его урезонить, но потом решил — лучше порисовать, тем более что вокруг был огромный выбор пейзажей.
— Наступить мне на ежа, неслабые ребята, — повторил Кука, не слушая Котла. — Жаль, здесь нет лагеря. Наши лагеря отличная штука. Это вам не какое-то там общество маленьких деляг, которые из всего выколачивают деньги. В лагерях коллективизм, всякие кружки, походы, соревнования...
Кука привел убедительные доказательства (в форме беседы с самим собой — видимо, устал от споров с Котлом). В какой-то момент я даже подумал, что Кука мог бы быть моим союзником, то есть между нами могло бы возникнуть частичное единение, не будь он таким дровосеком. У него даже иногда прорезается юмор, вспыхивают проблески ума, но они тут же гаснут; он как тундра, которая весной оттаивает и зеленеет, но под зеленью все-таки остается вечная мерзлота.
Ладно, все это несущественно, пойдем дальше. Так вот, неожиданно потемнело, по лопухам забарабанили капли дождя. Разбивать палатку было поздно, мы схватили рюкзаки и помчали к крайнему дому.

22
Нам открыла полная женщина с узкими глазами. Я наблюдательный человек, от меня трудно что-либо утаить и по призванию я психолог, то есть умею разбираться в людях. Она мне не понравилась сразу.
— Здрасьте, здрасьте! — затараторила она притворным голосом. — Хорошо выглядите. Такие загорелые. Заходите, пожалуйста, — она посторонилась и вся закачалась, как громадное желе.
Мы прошли на террасу.
— Я каждое лето сдаю комнаты дачникам, — проговорила женщина. — И сейчас живут две семьи. И туристы останавливаются. Только все какие-то нерадивые. Поживут с недельку, а картошки слопают три ведра да еще траву перед домом примнут. Вон там, — женщина показала на палисадник, — была такая травка! Услада для глаз. А сейчас не поймешь что! Но вы, я вижу, люди приличные.
— Нам бы какой-нибудь сеновал, — вставил Кука.
— Сеновал забит яблоками, а вот сарайчик свободен. Я соломки вам постелю, хорошо отдохнете. Отдых десять рублей стоит.
Хозяйка направилась в сарай, а Котел прощебетал:
— Что она нам подсовывает? Да еще за деньги!
— Противное явление, — Кука ударил кулаком в ладонь. — Наверняка у нее денег черт на печку не втащит. Но меня не волнуют ничьи накопления. От богатства лучше операцию не сделаешь, лучше картину не напишешь.
Сарай хозяйки стоял в низине и крутился в луже, как наш плот. Развернув его дверью к настилу, мы прыгнули вовнутрь. И очутились в царстве сырости: стены сарая покрывала плесень, а на полу росли грибы — Кука сразу же начал их давить, но через два часа грибы выросли снова. Забегая вперед, скажу, что эти грибы мы срезали, затаптывали — не помогало. Через каждые два часа они вырастали снова. До сих пор не знаю, что это за вид. И, кстати, перед сараем за ночь их повырастало полчище, еле открыли дверь.
Как вы, ребята, догадались, пока мы воевали с грибами, наступил вечер. Дождь продолжал моросить, и у нас не было выбора — пришлось заночевать на соломе. Я долго не мог уснуть. Куку угораздило набить в наволочки вместо соломы колючек, потом кто-то кричал кому-то из одного конца деревни в другой, потом на реке долго гудело какое-то судно. Заснул я только перед рассветом.
Вы, ребята, наверное, думаете, вот сейчас произойдет такое! Напрасно. Не ждите. Если уж на то пошло, я мог бы подкинуть вам острых ощущений — загнуть что-нибудь этакое: как мы увидели шевелящуюся гору из шерсти и опознали в ней живого мамонта. Или (чтоб вы задрожали от ужаса) — как обнаружили остров с людоедами, или как увидели огромные, с бочку, следы снежного человека или (чтоб у вас екнуло сердце) — как наткнулись на груду драгоценных камней и золотишко. Все это я мог бы напридумывать и мог бы загнуть похлеще — о какой-нибудь летающей тарелке, сейчас это модно, — но повторяю: не забывайте, мое повествование преследует четкую цель — дать обстоятельные и достоверные сведения, которые можно использовать как надежное руководство, и я уже говорил, — исследовать совместимость людей в замкнутом проживании.
Обратите внимание: еще при сборах у нас то и дело возникали перепалки. В начале путешествия появилась раздражительность. Теперь атмосфера накалилась до предела, события шли к горестной развязке — вот так все обернулось. Оказывается, можно долго встречаться с людьми и не знать их совсем. И вот только в путешествии они раскрылись, в них проявилось, что подлинное, что наносное. Подобное я называю «эффектом груши». Бывает, посадишь благородный сорт, а неожиданно вырастут дички.
И вот еще что. Пожалуйста, не думайте, что я рассказываю о нашей поездке каждому встречному. Как бы не так! Я чувствую — вы неглупые ребята, в какой-то мере мои единомышленники. Конечно, вам не хватает моего кругозора, моих знаний, таланта, опыта, но не огорчайтесь! Знания и опыт — дело наживное, а вы еще так молоды. Ну, а насчет кругозора и прочего — заходите почаще; общение со мной вам много даст, ведь такие, как я, встречаются нечасто.

23
Утром не выспавшись Котел нес что-то бессвязное о том, что во всех злоключениях виноват я, что надо было разбить палатку, а не лезть в затопленный сарай. Вначале Кука был не согласен с ним, потом его сопротивление ослабло и он начал поддакивать, а под конец насел на меня сильнее Котла да еще на жутком жаргоне. В общем, обрушились на меня с нападками. В целях самозащиты я послал обоих к черту, простите за грубость.
В молчаливом озлоблении мы погрузились на плот. Нас провожал пьяный козел, который объелся перебродившей вишни; он раскачивался на ногах и тупо смотрел на плот, но все же, прощаясь с нами, кивал бородой.
Мы поплыли навстречу восходящему солнцу; миновали два пестрых бакена, ограждавших какую-то подводную штуковину, водолазный бот, стоящий на якоре (река показывала все свои богатства), и легли в дрейф.
Нелишне пояснить: мы уже вступили в полосу среднего течения реки с приличной ветровой тягой. Здесь река сильно петляла и на крутых коленах приготовила отмели, чуть зазевался — готово, плот с хрустом врезался в гальку. Но это не все. Желая поглумиться над доверчивыми путешественниками, река стала выкидывать разные оптические обманы: то облака отразит, чтоб их принимали за острова и причаливали, то на мгновение покажет бакен, покажет и тут же скроет, оставив его отражение. Немудрено, что мы уставали, высматривая подвохи и ловушки, обходя разные одинцы, ухвостья, заманихи. Ко всему, нас сопровождало странное эхо: утром что-то крикнешь в лесистый берег, а вечером — в другом месте! — крик возвращается. И почему-то на воде за нами тянулся след; казалось, кто-то фиксирует путь плота, чтобы по нему отыскать наше пристанище. Понятно, след на реке — довольно странное явление; это все равно, что увидеть в воздухе след птицы.
Ну и последнее — чуть не упустил самое интересное — наша тень. Пока мы плыли, она держалась рядом, но стоило чуть притормозить — ее проносило течением вперед. Вот такие были загадочные явления, малоисследованные чудодейственные механизмы природы!
В то утро Котел полулежал на плоту (словно манекен в витрине) и с мрачным видом щипал гитару. Кука в непробиваемом отупении держал румпель руля. Я знал, если Кука стоит у руля, неприятности не заставят себя ждать. С ним никогда не знаешь покоя, живешь в постоянном страхе, он что хочешь может выкинуть, а расплачиваться придется мне. Поэтому я все держал под контролем — сидел рядом с Кукой и в легкой форме подсказывал, как маневрировать, чтобы не врезаться в топляк или лодку с уснувшим рыбаком (у меня отличный глазомер и очень развито чувство пространства). Можно сказать, Кука неплохо выполнял мои указания, правда, с некоторым опозданием.
Солнце еще еле оторвалось от горизонта, но уже наступила жарища. На открытых участках реки еще туда-сюда — все же продувало, но только плот вплывал в полосу леса, мы задыхались от горячего воздуха.
В одном месте, заметив покинутую стоянку, Кука предложил причалить и позавтракать. Я согласился и стал руководить швартовкой:
— Товсь! Котел, кидай концы. А ты, Кука, прыгай на берег и лови.
Догадливому не надо долго объяснять: только раскроешь рот, ему уже все ясно, но что могут сделать эти нерасторопные неучи? На пустяковое дело они ухлопали полчаса и, конечно, все перепутали: Котел начал выделывать кренделя — бестолково причаливать по дуге, показывая этакое фигурное катание на воде. Кука замешкался, замельтешил и швырнул веревку в дерево, да так сильно, что сам полетел за ней и бултыхнулся в воду. Плот закрутился и застрял в осоке, толщиной с лыжную палку. Дальше — больше. Кука хотел привязать веревку за сигнальную мачту, но я напомнил безмозглому «матросу», что швартоваться за знак береговой обстановки запрещено.
— Знаешь что! — огрызнулся Кука и дальше, как всегда, в наступательной манере, нахраписто понес: — Надоели твои диктаторские замашки, слез бы с плота да присобачил, а то все сидишь, отдыхаешь. Отдохнешь на том свете. Неслабо!
— Там не отдохнешь, там призовут к ответу за все, — хмыкнул Котел. — Особенно Чайника, ведь он ко всему равнодушен, ему на все начхать.
Не скрою, я взвинтился и, разгружая плот, резко бросил:
— Вы оба пустоплеты! Считаю ниже своего достоинства спорить с вами. Привыкли там, в своих компаниях, пикироваться и здесь собачитесь… И несете всем известное. — Этого мне показалось мало и, чтобы отомстить Котлу и Куке за гнусные слова, как бы невзначай, сбросил их рюкзаки в воду, и мне сразу стало легче.
— Ну если тебе все известно, то скажи, почему, например, я не могу жить в городе, который мне нравится? — задребезжал Котел. — Скажем, у моря, в Сочи? Почему для этого нужна какая-то прописка?
— Поезжай не в Сочи, а на Восток, на стройки, — вяло пробурчал Кука, доставая рюкзаки из воды. — Там люди позарез нужны.
— Я не с тобой, а с Чайником говорю, — высокомерно поморщился Котел. — Что, Чайник, скажешь? Молчишь как всегда? Ну а в искусстве? Почему на выставках картины только членов Союза художников?
— В искусстве везде пробиться трудно, — весомо и как можно спокойней ответил я. — На Западе из ста художников пробивается один. Там покупают то, что модно, а у нас — то, что нравится. Понимаешь разницу? (Я чувствовал, что ввязываюсь в спор с Котлом, но речь зашла о живописи и, сами понимаете, я не мог остаться в стороне).
— Верно, но там каждый выставляет, что хочет, — Котел расходился все больше, чувствуя сильную молчаливую поддержку Куки. — А у нас выставляют только упрощенную живопись. Она как фотографии.
Здесь Кука не выдержал. Развязывая рюкзаки, он пробубнил:
— Что ты пристал к Чайнику? На Западе в моде абстракция — всякие кубики, крючки, а у нас ценится реальность, жизнь, как она есть.
— И наши фильмы скучные, — причмокнул Котел, перескакивая в другую область.
— Ерунду мелешь! — бросил Кука. — Наши фильмы более человечные, в них серьезные проблемы, а на Западе что ни фильм — насилие… Искусство у нас высокое, искреннее, душевное. И художников, и артистов неслабых полно! Россию надо любить за одно ее искусство. Возьми народные промыслы: хохлома, гжель, вологодские кружева — это ж чудо! И учти, у нас каждый может заниматься искусством. Есть клубы самодеятельности — лови кайф сколько хочешь!
— У нас все никуда не годится, — пробормотал Котел. — Ни дома, ни машины, ни одежда. Если что и красивое, то заграничное. А об искусстве я и не говорю — скукота.
— Перегибаешь! — вскипел Кука. — Окошмариваешь действительность. Надо восстановить справедливость. Москва, к примеру, одна из самых зеленых столиц. А Ленинград вообще сказка! Какие фонтаны в Петродворце!.. Всюду в мире экономят воду, а мы льем сколько хотим... И искусство у нас прекрасное: балет, единственный в мире детский оперный театр, лучший кукольный... А танцевальные ансамбли? Лопни мой живот, неслабые! У твоих американцев главное — карьера и деньги, а у нас — сделать что-то полезное для общества. А наше гостеприимство?! Зайди в любой дом, выложат последнее. В большинстве случаев. И в этом суть.
— Ты, Котел, не умеешь видеть хорошее, — я усмехнулся, давая понять, что расправляюсь с подобными злопыхателями, как крупная рыба с мальками.
Спокойным тоном я погасил задиристость моих, теперь уже бывших — это стало совершенно очевидно, приятелей. Кстати, вы заметили, чем критичней ситуация, тем большую выдержку я демонстрирую? Но во мне уже гнездилось решение: «как только доплывем до железнодорожной станции, распрощаться с этими истуканами». Надеюсь, вы полностью на моей стороне и давно относитесь к моим дружкам с величайшим презрением.

24
После завтрака мы разбили палатку и легли переждать зной, а поскольку в сарае не выспались, тут же уснули. Нас разбудили голоса:
— Браконьеры! Двое мужчин и одна женщина! (на палатке лежали наши с Котлом рубашки и Кукина кофта).
Перед палаткой стояли двое в кителях и брюках, широченных, как пароходные трубы; один — парень с острым лицом, второй — пожилой мужчина с огромными руками — казалось, на них смотришь через увеличительное стекло; взгляд у мужчины был колючий, как два гвоздя.
— Мы рыбнадзор. Следуйте за нами, — строго сказал мужчина.
Я принял это за шутку. Котел, когда нужно все объяснить, вдруг прикусил язык, у него от страха затряслись колени. Кука попытался заикнуться:
— Не понял?
Но парень безжалостно отчеканил:
— Пройдемте!
За поворотом дороги открылся поселок: дома прочные, как крепости, заборы высоченные, на воротах тяжелые замки и надписи: «Осторожно, злая собака!», «Не подходите, опасно! Собака!».
— От кого такая охрана? — плаксиво зашептал Котел.
— Не жужжи! — процедил Кука; он уже резко осаждал Котла. — Не нагоняй тучи на безоблачное небо!
Первыми нас заметили гуляющие на окраине поселка. Когда мы подошли, они на минуту замерли, потом рванули во весь дух к сидящим у домов. Услышав новость, те начали передавать ее друг другу на ухо — казалось, они играют в «испорченный телефон». Когда известие дошло до последнего, какого-то рыжего сорванца, он понесся сломя голову к работающим в огородах и там поднял страшный переполох.
Слухи о нас разрастались: вначале говорили «браконьеры», потом — «шпионы», будто нас забросили спалить все деревни в радиусе ста километров. У поссовета, куда нас привели, уже утверждали, что мы опасные преступники, и за нами давно охотится всесоюзный розыск!
Председателю поссовета, полному и лысому, с мутными глазами, парень доложил:
— Вот, с плота. Вокруг плавала мертвая рыба.
— Похоже глушили, — добавил мужик, пробуравив нас взглядом.
Председатель устало взглянул на нас и кивнул рыбнадзору, как бы благодаря и отпуская бдительную стражу, потом расспросил нас, откуда мы и кто, какова цель нашего путешествия, и сказал:
— Вы знаете, что здесь заповедная зона? Где ваше разрешение находиться в зоне?! Нет?! Так, давайте, убирайтесь подобру-поздорову, а то наложим штраф, — он схватил лежащее на столе яблоко и, вроде, хотел запустить в нас.
Эта фруктовая угроза заставила нас спешно ретироваться.
— Дерьмовая ситуация, корявый мужик, — сплюнул Кука, когда мы очутились на улице.
— В этом поселке все с прибамбасами, — пробормотал Котел. — Даже не извинился, что портит людям отдых.
Около крайнего дома из калитки вышел бородатый дед. Кука набычился и стал было хлестко ругать тех, кто таскал нас в поссовет, раза два выругался чересчур крепко. Дед зашикал на него:
— Разве ж можно сквернословить возле сада? Дерево ж ласку любит. На доброту и отвечает добротой. К примеру, болит голова, поброжу по саду, сразу пройдет. Некоторые как? Допустим, яблоня закапризничает, не плодоносит, сразу показывают ей топор. А я укутаю деревце потеплее, разрыхлю землю — она и пристыдится… Дерево ведь душу имеет: дуб стонет, когда его рубят, береза плачет... А вас что, рыбнадзор прихватил?
Я объяснил суть дела.
— Да какая там рыба! — усмехнулся дед. — Щас ее нет. В мое время знаете, сколько было! Коровы в воду зайдут, так линь сразу к соскам, молоко сосет. А щас нет. Заводы потравили. Вон ниже по реке химзавод, так от него желтый рукав на километры тянется. Какая ж тут рыба? Лодки разъедает, не то что рыбу. А берег там засыпан шлаком, ничего не растет.
Выдержав паузу, дед засмеялся:
— Я теперь тушенку и сгущенку ловлю. Намедни здесь одни байдарочники опрокинулись. Вот и кидаю блесну; то банку тушенки зацепит, то сгущенку. Вы ничего не утопили? Может, какие драгоценности?
— В вашем поселке мы утопили самое драгоценное — свое достоинство, — важно произнес Котел.

25
Подходя к реке, еще издали около плота мы заметили три женские фигуры; они копошились в прибрежных травах, рвали какие-то листья и складывали в корзины; оттуда сразу подул ветерок — некоторое романтическое дуновение. Кука нахмурился.
— Ущипни меня леший, там что-то не то! (Кука становился все более подозрительным).
Подойдя ближе, мы рассмотрели бродивших вокруг плота: полная женщина средних лет и молодые девицы средней красоты — с узкими плечами и грузными бедрами, как кенгуру.
— Пожалуйста, не обрывайте всю растительность вокруг нашего деревянного друга, — проворковал Котел, когда мы подошли (он старался выглядеть как можно приветливей).
— Рвем, чтоб вас же лечить, — ответила женщина.
— Неслабо! — удивился Кука, его голос потеплел. — Вы гомеопаты?
— Я «зельник»... Называйте, как вам угодно.
— Ты знаешь, — обратился Кука к Котлу, — я вообще-то верю в дедовские средства. Вот крапива — лучшая ванна от ревматизма. А муравьиная кислота еще целебней. При простуде очень полезно сунуть ноги в муравейник. А еще лучше — раздеться и голым лечь. Придави меня деревом, лучше всего!
Девицы захихикали и завлекательно посмотрели на Куку, а травознайка покосилась на него.
— Проще проглотить пару таблеток и дело с концом, — проговорил Котел, принимая благородную позу.
— Каждому свое, — хмыкнула травознайка. — Бог даже деревья сделал разными, а то людей... Врачей много развелось, все с дипломами, а народ все равно идет к нам.
Травознайка начала рассказывать про всякие травы, причем одни называла «травушки-муравушки», другие «лихие травы», «вредни»; говорила про «жабник», «черное зелье» и про какого-то царя во всех травах. Ясное дело, рассказывая, она не до конца открывала занавес таинственности, то есть не сообщала основное, чтобы без нее ничего не получилось. Накаркав целую цепь загадок, она посмотрела в сторону леса.
— Надобно идти, шумит дубравушка к непогодушке.
— Может, чуток порвем, — пропела одна девица с ярко-синими глазами. — Вот нашла русалочный цвет, — она протянула цветок Куке и расплылась. — Это вам на дорогу. Русалочный цвет охраняет путников. А его стебель дайте тому, кого хотите приворожить.
Ее старания даром не пропали. Кука закашлял, покраснел, стал ходить взад-вперед, покачиваясь, точно на перебитых ногах. Он ведь только с нами герой, а на людях овечка, и вообще мужчиной выглядит лишь внешне, а внутри — беспомощный мальчишка.
— Пошли, — бросила травознайка девицам. — Ель не сосна, шумит неспроста.
Девицы взяли корзины и за¬ковыляли утиными походками к домам, но вдруг синеглазая поставила корзину на дорогу, подбежала и сбивчиво затараторила:
— А вы плывете по реке, да? У нас сегодня в клубе спектакль драмкружка... Понимаете, у нас совсем мало парней...
— Я вас прекрасно понимаю, продолжайте! — Кука приосанился, встал в балетную позу, пятки вместе, носки врозь.
— Вы, может, не откажетесь... сыграть в спектакле? У вас такие... ну, знаете, актерские внешности... Наша деревня Малино рядом, рукой подать. Пять километров! (У деревенских все рядом).
— Не вопрос! Заметано! Мой девиз: «Ни дня без доброго дела», — выпалил Кука то ли всерьез, то ли чтобы подурить девицу.
— Ой, спасибочко! Вот девчата обрадуются! Может, вас встретить?
— Нет никакого смысла, — Кука торопливо вскинул руку. — Во сколько надо прибыть?
— К вечеру, — девица расплылась и убежала.
— Ты что и правда намылился в клуб? — спросил Котел куку.
— А ты нет? Прочувствуй ситуацию! Поможем людям. Неслабо. И вообще, когда я вижу девушек, мое сердце бьется сильнее.
— Ну что ж, мы с Чайником тоже пойдем, — заворковал Котел. — Я, как духовное прикрытие, а Чайник, как группа скандирования. Возьму гитару, дам небольшой концерт. За плату, разумеется.
— В клуб можно заглянуть. Но никаких концертов. И лично я ни в каком спектакле играть не буду, — круто сказал я, чтобы просто поддержать разговор.

26
Через полчаса плавания на берегу показалась деревня. Мы причалили около низины, где росло несколько деревьев, а под ними какие-то бледные цветы, прилипающие к ногам, словно присоски. Пока мы с Котлом перетаскивали вещи, Кука разжег костер.
Вы, наверное, заметили, что костры чаще всего разжигал Кука — у него огнестойкая, как асбест, кожа. Костер-то он развел, но при этом допустил оплошность. Как я уже говорил, он ужасный нескладеха: идет к реке, так каждый куст заденет, а перед плотом еще и грохнется; несет что-нибудь, так обязательно уронит. Последние дни перед палаткой я ставил графин с водой (его купил в райцентре). За день набегаешься, жарко станет, подойдешь, попьешь — хорошо! Так вот, в тот день графина не стало. Его косолапый Кука разбил. Наполнил его водой и небрежно потащил к костру. Я замер: «вот сейчас, — думаю, — кокнет». Так и есть! Задел графином за дерево, и тот разлетелся вдребезги. Кука вообще небрежно относится к вещам, а сами понимаете, такой человек зачастую небрежно относится и к работе, и к людям.
Предстоящий поход в клуб вселил в нас определенную приподнятость, и обед, впервые за все дни, прошел без споров. Когда берег покрыли вечерние тени, мы приоделись и направились в деревню.
Дома в деревне были добротные, с резными наличниками и расписными ставнями, но особенно впечатляли террасы и ворота — на них красовались целые картины: гуси, разгуливающие среди живописной зелени, рыбаки на берегу реки и другие сюжеты из сельской жизни.
— Талантливый народ живет в этой деревне, — обернувшись, объявил нам Кука (он, как всегда, шел впереди).
По-моему, я уже упоминал — на разведку, как главную ударную силу, мы с Котлом посылали Куку: у него вид представительный, и он проходит куда угодно. Здоровается и проходит. Безо всяких билетов и приглашений. И его никогда не останавливают. Непонятно, почему — дар гипноза, что ли? Взять хотя бы такое: в троллейбусах и трамваях пассажиры показывают ему проездные, в магазинах продавщицы косятся, как на ревизора. У Котла все наоборот: если он идет в кинотеатр, контроллеры рассматривают его с ног до головы, и подолгу вертят билет из стороны в сторону, смотрят на просвет — никак не верят подлинности. Я думаю, это происходит от того, что на лице Котла написаны неискренность и хитрость.
Теперь о приятном. На пороге клуба нас радостно встретила местная учительница. У нее была гладкая прическа с «хвостом» на затылке и тонкий, как у пичуги, голос.
— Спасибо, что пришли, — пропела она. — Все уже в сборе. Ждем только вас. Роли у вас маленькие, но важные. Нужно изобразить разбойников... Грим вам не нужен, вы и так вылитые разбойники... По моему сигналу выбегайте на сцену, размахивая палками. Потом хватайте героиню и тащите за кулисы. Играйте легко, с юмором.
— О чем речь! — выпятил губы Кука. — Неужели мы, трое умных людей, не придумаем одну глупость?!
Я невольно усмехнулся — терпеть не могу бахвальства. Тоже мне удалец! Таких я повидал немало.
Котла внезапно охватил мандраж (вы заметили — так случалось всегда, когда предстояло дело?). Пощипывая нос, он пробормотал:
— Это сразу трудно решить, надо все взвесить.
А я подумал: «А почему бы и не сыграть? Когда еще представится такой случай?».
Перед открытием занавеса я прошелся по сцене и заметил, что она смехотворно мала, а пол неровный, в сучках.
— На такой сцене не очень-то развернешься. Будем играть в полсилы, — сказал я Котлу с Кукой.
— Настоящий актер работает на любой площадке, для любого зрителя играет в полную силу, — заявил Кука и сделал несколько пробных прыжков, прогоняя сцену похищения: — Давайте-ка, подвигайтесь, разогрейтесь! Прочувствуйте ситуацию!
Только мы с Котлом забегали, как плечистый подросток стал открывать занавес. И вовремя, потому что Кука слишком «разогрелся»:
— И-го-го! — ржал как психопат, оскалившись, размахивая пылкой. — Устроим озорство!
Я уж подумал, он свихнулся и отошел на всякий случай в сторону, но Кука засмеялся:
— Раз Чайник сдрейфил, значит я классно вошел в роль.
Наше выступление получилось неудачным. Прежде всего, Кука в яростном вдохновении выскочил на сцену раньше времени. Ну выскочил, ладно, — обыграл бы как-то этот момент, а он встал, закинув голову назад, и разинул рот. Весь зал так и грохнул от хохота. Хорошо мы с Котлом исправили положение — выбежали на сцену, запрыгали вокруг героини, очень полной молодой женщины с волосами, похожими на стеклянную вату. Надо отдать должное Котлу, он играл более-менее точно. Конечно, он актер, не такого калибра, как я, но все же. Тут бы Куке схватить героиню и унести за кулисы, но его ничем нельзя было расшевелить — он стоял, растопырив ноги, как идол. Тряпичная кукла и та умнее. Только, когда я незаметно врезал ему в бок, он вышел из шока, оттолкнул героя и, обхватив какую-то служанку, поволок ее за сцену. Ошарашенный Котел застыл на месте, он совершенно не понял маневра Куки, но до меня-то дошло, что Кука по ошибке схватил не ту женщину. Я подскочил к нему и процедил:
— Не ту схватил, болван! Хватай толстуху!
Кука подбежал к героине и попытался ее поднять, но у него ничего не получилось. Он пыжился изо всех сил, сообразительная героиня, помогая ему, обхватила его шею и подпрыгивала, но Кукины руки, как веревки, бессильно падали вниз. Вспомните, сколько до этого он бахвалился своей силой и вот, пожалуйста, когда нужно, оказался слаб в коленках. Позорище!
Ну понятно, зрители оглушительно визжали; под их крики и топот мы с Котлом провели операцию отчаяния — подбежали к бедняге героине и, изловчившись, приподняли ее. Так, всем скопом, мы и унесли ее за кулисы… Но что бы вы думали? После спектакля нам устроили овацию и сцену закидали полевыми цветами.
По дороге к реке я отчитывал Куку за нерасторопность, за то, что мне приходиться отдуваться за его дурость.
— Вся беда в том, — вмешался Котел, — что ты, Кука, думал, как бы сделать необычное. С великими чувствами, в некотором смысле. А Чайник думал, как бы чего не сделать.
— Это точно. И у Чайника, и у тебя дела мелковатые, а у меня масштабные, — Кука хмыкнул и задрал голову в небо: — А вообще театр — это неслабо! Я женюсь только на девушке, которая любит театр.
— А я равнодушен к театру, — сказал я. — В жизни как? Надул однажды — все! Тебе ставят клеймо — обманщик. А в театре что? Сегодня врун, завтра приклеил усы — уже сама честность… Как-то я был в театре, смотрел трагедию, и вдруг в момент смерти героя зал как захохочет. Оказалось, отпевать умершего вышел поп, а в нем все узнали известного комика. Вот так! Вообще, спектакли я проверяю задом, устал сидеть — значит муть.
— Деликатно сказано! Возвышенно! — откликнулся Котел.
— И актеров не люблю, — продолжал я. — Актрисы еще ничего. Они симпатичные бывают. А вот мужчин актеров не люблю. За одно их чисто женское желание — нравиться.
В полной темноте в довольно праздничном настроении мы подошли к нашему бивуаку.

27
Вот что украшает речников и деревенских жителей, так это честность. Ведь мы все вещи оставляли на плоту, и ничего не пропадало. Искать новое место было поздно и мы решили заночевать в низине, которая теперь в темноте напоминала земляной мешок, над ней взад-вперед мелькали то ли маленькие птицы, то ли большие бабочки.
— Да, Кука, сегодня ты увековечил себя на сцене, — пропел Котел за ужином. — В некотором смысле. Теперь можешь спокойно умирать. И я не тянул бы на твоем месте, хе-хе!
Довольный Кука только хмыкнул, собрал в кучу догорающие головешки, и мы залезли в палатку. Котел врубил приемник, Кука закурил  свою огромную трубку и выпустил изо рта, как из кратера, такую сильную струю дыма, что палатка затрещала по швам. Он хотел выжить комаров, но надымил столько, что пришлось вылезать нам.
— Ну и музыка! Что делает! — пролепетал Котел, когда мы проветрили жилище и улеглись снова. — Слушаешь вот так и, если перед тобой появится русалка — не удивишься... Давайте-ка споем (Котел выключил приемник). Что-нибудь, хотя бы «Степь». Ты, Чайник, постарайся правильно, возвышенно петь мелодию. Я буду вести второй голос, а ты, Кука, повторяй на раз, два, три — «пум-ба-ба, пум-ба-ба». (Понятно, Куке, начисто лишенному слуха, Котел отвел роль ударного инструмента).
Мы начали петь, но уже через две фразы Котел остановился и начал распекать Куку за то, что тот три раза повторил «ба». За такую ничтожную ошибку он ругал Куку на чем свет стоит. Похоже, он был уверен, что каждый может спеть правильно, просто не хочет. Никак не мог понять, дурень, что здесь одного желания мало.
Мы начали мелодию снова, пропели чуть больше, Котел опять заорал:
— Ну кто так поет?! Ты, Чайник, фальшивишь. Ведь здесь совсем просто, — и пропел первую часть песни один.
— Да, да, именно так Котел, — сказал Кука. — Распили меня смычком, так. Только нужно громче. Неслабо.
Мы снова затянули «Степь». Когда перешли ко второй части, я взял немного выше возможностей голоса, и у меня не хватило дыхания на высоком месте. Котел все понял и промолчал, но вдруг на меня набросился... Кука! Эта безголосая труба, этот глухой бегемот!
— Пой громче! Ничего не слышно. Ты что, воды в рот набрал? — нахально заявил он.
От неожиданности я растерялся, даже приподнялся на локтях, чтобы убедиться, действительно ли у Куки хватило наглости делать мне замечание. Убедившись, что это так, я начал его колотить.
— Кука, — вмешался Котел, разнимая нас, — ты лучше б сам не так громко орал, и его будет слышно. Ведь здесь надо нежно, вот так, — и Котел снова пропел: «пум-ба-ба».
— Да, да, именно так, — забормотал Кука. — Лопни струна, так.
Мы снова затянули. В середине вещи, когда все шло неплохо, я вдруг подумал: «Какого черта они делают мне заме¬чания, а я молчу?».
— Не спеши, — сказал я Котлу. — Ну, куда тебя несет? Попробуй-ка снова эту фразу!
— Да, Чайник, — вздохнул Котел. — Видимо, мы не допоем песню.
Все это он сказал, глядя куда-то в сторону, давая понять, что ему говорить со мной — сплошная мука.
— Ну, ладно, спокойной ночи, — заключил он, повернулся на бок и нарочито громко захрапел.
Но внезапно разболтался Кука, его захлестнул романтический порыв.
— Хочется чего-то красивого, — начал он. — Познакомиться с красивой девушкой, например.
Ни с того ни с сего Кука принялся расска¬зывать о своей первой любви. Котел моментально перестал храпеть.
— Вообще-то любовь занятие бездельников, в некотором смысле, — насмешливо бросил он, — но ты, Кука, по¬дожди рассказывать. Я лягу поудобнее и растол¬каю Чайника, он обожает любовные истории.
— Не мешайте спать, — буркнул я, натягивая на себя одеяло.
Но Кука уже вовсю сыпал словами, нес какую-то сентиментальную чепуху. Я вытолкнул его из палатки, а он бормотал снаружи. Где-то между похищением девицы Куки и погоней за ней, мои глаза слиплись. До меня только долетали обрывки фраз: «...она была неслабо образованная девушка, застенчивая… подарила мне на память...».
Как видите, вечер закончился без серьезных разногласий. Я хочу сказать вот что: похоже, нас примирило искусство; известное дело, оно делает людей добрее, терпимее друг к другу. До этого, вы же помните, мы посетили деревню бездельников, после которой Котел вообще перестал что-либо делать, а после деревни подозрительных Кука стал подозрительным  — дальше некуда. А вот после деревни талантов — вы заметили? — в них проявились кое-какие положительные качества. К сожалению, тот вечер был затишьем перед бурей.

28
Мы вылезли из палатки в девять часов, хотя договорились встать пораньше. Котел с Кукой вообще не умеют держать слово, а я считаю, грош цена мужчине, если он не верен своим обещаниям. Мне ведь тоже хотелось спать, но, обладая исключительной способностью держать себя в руках, я поборол сонливость, встал и размял затекшее тело. Через пять минут я был в форме. Я человек долга. Мое слово как печать.
В общих чертах опишу то утро. Кука приподнялся с лицом цвета незрелой тыквы, рассеянным блуждающим взглядом осмотрел нашу обитель и тут же сидя уснул снова. Котел что-то проблеял из-под одеяла, что-то едкое в мой адрес. Отвратительный все же характер у Котла! Помнится, я тогда подумал: «Если он когда-нибудь женится, то будет говорить жене: «принеси, подай, уходи!». Но вряд ли найдется такая дура, которая выйдет за него. В конце концов нас с вами совершенно не интересует, как сложится его семейная жизнь, верно?
Так вот, в то утро только в десять часов мы разожгли костер и приготовили завтрак. День начинался нестерпимо жаркий, в палатке можно было окочуриться от духоты — солнце лупило так, что звенела ткань, а вся низина превратилась в горячее одеяло.
Перекусив, мы дунули вниз по течению, а оно в том месте было прижимное — этакая чертова мельница, крутящаяся от выпуклого берега к вогнутому. Мы носились по излучинам среди подводных бугров с плавающими листьями, огромными, с тарелку. Километра через три вплыли в плесовую лощину с пятнами мазута — там на берегу дымил химический завод. Сам по себе он был не больше речного буксира, но вокруг весь берег был засыпан ядовито-желтыми отходами. Как и говорил дед, после завода река превратилась в желтое месиво, с хилыми признаками жизни: больными, скрюченными, в наростах и бородавках кустами. Ошеломленные, мы долго не могли прийти в себя. Даже оптимист Кука сидел насупившись и бормотал:
— Какое варварство! Вот негодяи!
А я вспомнил снимок в одной газете — стая мертвых лебедей на поле, обработанном химикатами, и высказался в том смысле, что деятельность человека рано или поздно уничтожит все живое на земле.
Кука взглянул на меня исподлобья.
— Твой прогноз не оправдается. Когда цивилизация неслабо загубит природу, люди придут к ограничениям, оставят только необходимое, откажутся от излишеств и роскоши.
— Волшебные сказки, — зевнул Котел.
— Ну, а если не откажутся, для землян наступит конец, — повысил голос Кука. — Уже из-за парникового эффекта тают льды Антарктиды и ученые предсказывают всемирный потоп. Под воду уйдет и Европа, и Америка, и Китай. Все будут спасаться у нас, в России.
— Эх! — вздохнул я. — Если бы природа вернулась к первозданному виду! И вообще, какой была бы прекрасной планета без людей! Зеленые леса, голубые реки и озера...
— Иногда у тебя, Чайник, роятся свежие мысли, но кто тогда оценил бы красоту земли? — растянуто проговорил Котел.
— Будь я главой государства, я навел бы порядок, — сквозь зубы произнес Кука.
— Каким образом? Это требует уточнений, поделись своими мечтами, — Котел прилег на бревна и закрыл глаза.
— Слушайте внимательно, — крякнул Кука. — Во-первых, отменил бы все привилегии чиновникам; наоборот — оклад мизерный, а ответственность десятикратная в сравнении с простым смертным, как в Древнем Риме. К примеру, изуродовал природу — не штраф, а тюрьма. Во-вторых, чиновники у меня будут проходить экзамен: на ум, порядочность (Кука уже видел себя на троне). А остальным ужесточу наказание за преступления: залез в чужой дом, пусть даже ничего не взял — десять лет; сел в чужую машину, даже ничего не отвинтил — десятка. А сейчас что? Угнал машину, сказал «покататься», отпускают.
Котел открыл глаза и криво усмехнулся.
— При таком раскладе ты вернешься в средневековье.
— Надо оградить добропорядочных граждан от негодяев. Кстати, именно потому что в твоей Америке у каждого оружие, она и бьет все рекорды по преступности.
— Не мешало бы еще запретить все виды охоты, — сказал я, имея в виду Кукино пристрастие.
— И запрещу! — ударил себя в грудь новоиспеченный вождь. — С завтрашнего дня ружье не беру в руки. И вообще стану вегетарианцем.
— Похвально! Наконец ты поднялся до гуманизма, к чему я давно пришел, — Котел взял гитару и выдал залихватский аккорд. — Меняешься к лучшему Кука. Даже внешне: сбросил жирок, загорел...
— Не загорел, а почернел от общения с вами, — буркнул Кука и гоготнул, довольный своим юмором.
К полудню река более-менее приняла прежний облик, но все уже было не то. Если в верховьях она (хотя бы местами) была прозрачной и постоянно, утомленная жарой, мелела и текла этаким задыхающимся ручьем, то теперь уже представляла собой разрушительный поток, который то и дело раздирался на рукава — поди узнай, какому доверить судьбу! Поплывешь в один — упрешься в старицу, в другом поток такой ослабевший, что без мотора пробарахтаешься весь день, в третьем — бешеное течение, того гляди вынесет на баржу. Все чаще мимо проносились водометные «Зари». Увидишь вдалеке точку и не успеешь чихнуть, на тебя прет этакая громадина. А ведь они не сворачивают. И плот для нее — бумажный кораблик, скорлупа от ореха. Ко всему, над плотом появились огромные, с металлическим блеском слепни — они стали донимать больше, чем комары. В общем, ребята, низовья реки — неважнецкое место. Пытаться там отдыхать — все равно, что искать блеск на ржавой трубе. Извините, за ненаучное сравнение.

29
В полдень мы пристали на дневку среди кустов, напоминающих перевернутые щетки. Жара все наступала: на берегу песок раскалился докрасна — по нему без обуви мог ходить только Кука.
После обеда каждый взялся за свое: Котел за гитару, Кука за дневник, я за рисование — сделал набросок стоянки. Как известно, художник вправе изображать то, что думает по поводу натуры — ну, вы понимаете, что я хочу сказать. В таких работах сегодняшнее живет наравне с прошлым или с будущим. Я нарисовал красивый лагерь: сборный домик, яхту у причала и трех молодых людей с дружелюбными улыбками — ну, проще говоря, блистательно нарисовал мечту.
Как только я закончил рисунок, Котел взглянул на него и протянул:
— Столько начеркал, прямо в глазах рябит, а что изобразил — непонятно. (Вы заметили, стоянки для него были полигонами для умничаний, издевок, а гадости он всегда говорил азартно, вдохновенно).
Естественно, меня покоробили слова Котла, я почувствовал, как по лицу прошли горячие волны, а тут еще встрепенулся Кука:
— Неслабо, но нет реальности в твоей работе, — категорично, тяжеловесно отчудил он, тупо глазея на рисунок. — Обожги меня крапива, но странная работа.
— Странная-то не беда, — опять высунулся Котел. — Во всем талантливом есть доля странности. В некотором смысле. Здесь же просто желание пооригинальничать.
Вам, ребята, наверняка бросилось в глаза, с какой радостью они накинулись на меня. Неприятно вспоминать все это, но что поделаешь, это правда без всяких прикрас и лакировок. Короче, после слов Котла, меня просто бросило в жар, но я не стал ничего объяснять ни ему, ни Куке — просто отмахнулся от них:
— Ерунду городите! Уж лучше б вы помалкивали!
— Убедительное объяснение, — хмыкнул Котел. — Так обычно изъясняются несостоявшиеся таланты, они болезненно переживают критику, — из его рта так и вылетали жалящие стрелы, при этом он, точно неисправный насос, брызгал слюной.
— Это ты бездарь! — я ткнул в Котла пальцем, жалея, что в руках не было шпаги.
Мои нервы натянулись как тетива лука, меня уже всего трясло, а этот клеветник хоть бы что. Скандалы совершенно не выводили его из себя, здесь он был закален.
— Что за уровень спора?! — с едким смешком выдавил Котел. — Ты хотя бы отличай сносные слова от непристойных. За твоими оскорблениями видна шаткость позиции. Хотя, у тебя ее вообще нет. Мне давно ясно, почему ты всегда стоишь в стороне — тебе нечего сказать. В прямом смысле!
— А ты вечно всем недоволен. Тебе везде плохо и скучно, потому что скука внутри тебя самого. Ты страдаешь от недовольства собой, потому что бездарен. Знаю я цену твоей ложной значительности, фальшивому величию! Проклинаю день и час, когда с тобой познакомился!
— А ты ни на что не способен! — взбеленился Котел. — Плот и тот не мог сделать как следует! Надоели твои указы! Только командовать и умеешь, как большинство ни на что не способных.
Вот негодяй! Это я-то ни на что не способный, который умел все! К чему бы я не прикасался, все превращалось в ценность. И всегда добросовестно выполнял работу, а если что и делал не очень хорошо, так от того, что сталкивался с этим впервые. Но таких вещей почти не было. Да не почти, а точно! Этот ханыга нес злостную ложь! Понятно, его нахрапистость на секунду оглоушила меня, а он все продолжал наседать:
— И друзей у тебя нет, потому что ты не можешь быть другом, — у Котла появился нервный тик, он сделал какое-то агрессивное телодвижение — вроде, показал мне кулак.
Меня словно ошпарили кипятком — я вцепился в Котла, повалил его на землю. Кука отложил дневник, встал и закачался, как бы развивая брюшной пресс, потом бросился к нам и зычно рявкнул:
— Брэк! Вы деретесь чересчур эмоционально! Что же это творится?! Это не дружеская компания, а серпентарий! Обсыпьте меня солью, но пора это кончать!
— Заткнись! Не лезь под горячую руку! — я перешел на крик.
Разняв нас, Кука стал ходить взад-вперед, глотая воздух ртом. У Котла под глазом темнел синяк, из моей ободранной руки, как из водопроводного крана, хлестала кровь.
— Ты слышал, что он сказал?! — обратился я к Куке. — Что я только командую и ничего не делаю?!
— Ну и что? — Кука посмотрел на меня отсутствующим взглядом, равнодушно-наплевательски, как будто он здесь вообще по ошибке.
Вначале я подумал, что он просто не очухался, но потом понял — тлетворное влияние Котла дало о себе знать, тот обработал его как надо.
— Я вижу, ты с ним заодно, — прохрипел я. — Как «ну и что»?
— А так. Холостой выстрел. Пусть говорит. И ты говори. По-моему, вы оба мало работаете. Вы и в городе идете на работу будто на пляж, а здесь и вовсе сачкуете. Мне надоело выполнять роль тяговой лошади... Вы оба не владеете ситуацией, осложняете нашу жизнь. Окати меня водой, но ты заводишься по пустякам
Это была всего лишь артподготовка Куки, закончив ее, он расширил площадь обстрела:
— Вы оба нетерпимы к чужим взглядам. И этот фарс с дракой! Совсем очумели! От этого воротит! Мы для чего поехали? Узнать свои возможности. Неслабые. В такой поездке главное — закрывать глаза на недостатки других. И на пустозвонские заявления. Можно спорить, но вы-то оскорбляете друг друга. Недостойно ведете себя, слабо!
Как бы в противовес нам, в доказательство собственной мощи, Кука замахал кулаками; он вел лобовую атаку, а я чувствовал себя пленником, словно на меня надели кандалы и заточили в темницу.
— Он весь изошел злобой, — я кивнул на Котла. — Весь нашпигован злобой! С утра до вечера только и слышу его злопыхательство. А ты только и орешь: «Безобразие, разгильдяйство!». А что ты сделал, чтобы пресечь это безобразие?! Вы оба трепачи. Для меня это давно очевидно. Отравили весь отдых. Больше ни дня не останусь на плоту. Сыт по горло! Я долго молчал, думал образумитесь. Куда там!.. Доконали меня!.. Есть люди вампиры, есть доноры. Вы — вампиры, высосали всю мою кровь! До последней капли. С меня хватит! Я-то не пропаду! И на душе у меня будет спокойно. А вот вы без меня загнетесь!
Это была моя завершающая вспышка. С этими словами я схватил рюкзак и направился к проселочной дороге. Котел с Кукой что-то кричали мне вслед — наверное, умоляли вернуться, но я был непреклонен. Я всегда долго терплю, но уж если порву — все! Поступаю бесповоротно! Думаю, ребята, вы полностью на моей стороне.

30
Вышагивая по дороге я сознавал, что одному добираться до железнодорожной станции будет нелегко, но зато мои кандалы сразу стали бумажными. «На худой конец заночую где-нибудь в деревне», — решил я, прибавляя шагу.
Впереди маячил овраг и редкие деревья. «Ничего себе приятели кровососы! — рассуждал я. — Теперь Котел мой враг номер один, а Кука номер два. И все так получилось потому, что я сразу, еще в начале путешествия, не поставил их на место». Сделайте вывод, ребята: проблему надо решать сразу же, как только она возникла. Не решите — рано или поздно эта проблема возникнет снова.
Немного остыв я подумал: «А ведь если рассуждать здраво, все началось с искусства. Надо же, как оно действует на людей. Накануне примирило нас, а сегодня разругало в пух и прах»… И все же, моя обида была намного сильнее, чем это минутное протрезвление. Намного.
Я прошел деревянный настил через овраг, березняк-перелесок, пересек ручей и очутился на опушке леса. Под деревьями росла высокая трава и пахло грибами. От постоянных недосыпаний и нервотрепки я чувствовал головокружение; сбросив рюкзак, растянулся на траве; «ничего, пройдет, одолела усталость вот и все», — подумалось.
Я проснулся от оглушительных выхлопов. Ко мне подкатил мотоцикл; с грохочущей машины подросток тревожно крикнул:
— Девчонки здесь не видали?! Пяти лет, в синем платье?
— Нет, никого не видел, — крикнул я. — А что случилось?
— Вчера собирала ягоды у деревни с той стороны леса и пропала. Всей деревней ищем. Если повстречаете, приведите в деревню. Ее Аней зовут! А я сгоняю к реке!..
«Ничего себе, пропал ребенок! — подстегнутый тревогой, я вскочил на ноги. — Если она заблудилась, то за два дня в лесу с ней могло случиться что угодно». Я решил выйти к деревне через лес, «вдруг найду девчушку», — подумал и заспешил в зеленую тьму.
Пройдя десяток метров, я уткнулся в заросли; продравшись сквозь них, попал в болото, под ногами зачавкала хлябь, раза два по пояс ушел в ил. Дальше стало посуше, но мокрые ботинки отяжелели, одежда прилипла к телу. Вскоре вышел на заброшенную вырубку, залитую солнцем; разделся, разложил просушить одежду, присел на пень отдохнуть.
Меня окружало благолепие: в глазах рябило от цветов, буйных трав и земляники (огромной, с наперсток). Вокруг была такая плодород¬ная земля, что казалось, воткни палку — и она зацветет. Я зажмурился и отключил¬ся от всего окружающего, и ни с того ни с сего начал вспоминать предшествующую цепочку событий. Пересматривая звенья этой цепи в обратном порядке, я от опушки мысленно пересек ручей, проскочил березняк, настил через овраг и по проселочной дороге вернулся на плот. И увидел Куку и Котла...
Поразительно, но у Куки был приветливый взгляд, доброжелательная улыбка! Всего два часа назад он выглядел настоящим монстром и вдруг такая перемена! Я вспомнил, как при встрече Кука кричал: «Здорово, старина!» и крепко жал руку. Причем пожмет, так пожмет, не то что некоторые — протянут пять холодных сосисок.
Кука спортивный, мужественный; правда, жаль, что для потехи он любит похвастать своим могучим организмом, и при каждом удобном случае (чтобы произвести впечатление на зрителей) раздевается, показывая мощную мускулатуру. В этом он напоминает тех красавиц, которые сделали культ из своей внешности, а ведь они были бы еще красивее, если б вели себя так, будто не знают о своей красоте.
Я вспомнил Кукину смешную всеядность («в жизни полно интересных занятий, хочется попробовать все» — говорил он), его решительные действия, работоспособность (он активный трудяга), его умение всему удивляться. Однажды Кука сказал:
— Я заземленный человек и люблю реальный мир, и отворачиваюсь от всего абстрактного. Все настоящее — мое, все, что оторвано от жизни, для меня не имеет смысла.
Кука совершенно естественный, ему присущи честность и верность, с ним легко, он умеет не портить жизнь другим, и ясно — к нему тянутся все: от стариков до детей. Смело могу утверждать — в Куке есть какая-то хорошая непоседливость, страсть к переменам, он создает вокруг себя ободряющую атмосферу и рядом с ним испытываешь чувство надежности. Ну а чудачества... как же без них в путешествии?! Главное — вы заметили? — Кука не боялся быть смешным, а это редкое качество. К тому же, хорошо отдыхает тот, кто много работал и сильно устал.
Я напряг память и вспомнил, что Кука, не поморщившись, брался за любое дело и в самых безрадостных буднях находил счастливые моменты — да что я говорю! — сами знаете. «Конечно, Кука взбалмошный, неловкий, — рассуждал я, — у него, конечно, есть недостатки, но у кого их нет?». Кстати, я ведь и сам не святой. Я, например... Вот, когда нужно, сразу и не вспомнишь. В общем, есть у меня недостатки, поверьте, ребята, правда, в нужной пропорции к достоинствам.
С Куки мой взгляд скользнул на Котла — и надо же! — передо мной возникла не перекошенная от злости физиономия, а располагающее лицо с чуть ироничной улыбкой. Котел, как всегда, выглядел отлично: гладко причесанный, благоухающий одеколоном. Он писал ноты, сосредоточенный, весь в себе; время от времени брал гитару, проигрывал записанные куски... Я подумал, что, в отличие от многих музыкантов, Котел играет все, что ни попросишь, не то что некоторые — навязывают тебе свои любимые мотивчики, забывая, что у вас могут быть разные вкусы. Я вспомнил, как Котел защищал свою музыку от моих нападок, он хвалил ее как мать, которая не нарадуется на своего ребенка.
Неожиданно я вспомнил, что Котел при любых неприятностях сохраняет хорошее настроение и даже в самых сложных ситуациях не теряет чувство юмора. Кстати, вы конечно знаете, именно в экстремальных ситуациях и проверяется человек.
Показательно, если Котел и ругает окружающее, то с болью, и всегда говорит, как можно все изменить. Я подумал — тот, кто любит свою родину, всегда будет говорить о том, что мешает сделать ее лучше. В этом смысле Котел опять-таки напоминает мать, которая шлепает своего ребенка за проступки, но и не представляет свою жизнь без него.
— Я сам постоянно меняюсь, хочу в себе что-то улучшить, и приветствую все новое, — говорил Котел. — Все новое, возвышенное, встречаю с интересом, будь то в искусстве или в повседневной жизни. Это только для вас я пессимист, а на самом деле я оптимист, ведь, как известно, пессимист — это хорошо осведомленный оптимист.
Ну что еще сказать? «Котел вовсе не вероломный, не коварный», — подумал я и в меня вселилось раскаяние, которое с каждой минутой приумножалось; я сильно пожалел о словах, которые наговорил Котлу.
И вот странная штука, нравится вам, ребята, это или нет, но взглянув на своих друзей издалека, сразу простил их. Я вдруг почувствовал: мне сильно не хватает мелодий Котла и его болтовни, суеты и дурацких клятв Куки. Как ни крути, а хорошо, что все мы разные, иначе мир был бы слишком однообразным. Крайне важно — именно на плоту я понял, что такое товарищество, подлинная мужская дружба... Я что-то разошелся. Словом, без сомнения, мои друзья оказались неплохими путешественниками, но, конечно, не такими отменными, как я. И, понятно, как требовательный капитан, я часто был недоволен командой, поскольку знал — все можно делать лучше; под этим соусом мне приходилось делать замечания Котлу с Кукой, но это уже детали.

31
Теперь, после моей исповеди, вы, ребята, можете уйти, хлопнув дверью, но не спешите осуждать меня. Уж такой я человек, раньше кое в чем заблуждался, а теперь вот словно вышел из темного леса на солнечную поляну. И не ждите от меня ответа, как такое могло произойти.
В моей голове был сумбур; внезапно я понял: бегство должно быть не от сложной жизни, не от сложных отношений, а как раз в эту сложную жизнь; именно в борьбе разных взглядов закаляются характеры, складываются четкие убеждения. И потом, в путешествии мы по-настоящему узнали друг друга. Короче, я вдруг почувствовал, что меня тянет на плот к Котлу и Куке; какой-то невидимый магнит со страшной силой тащил меня к ним. Боюсь, вы не поймете, но тем не менее я даже не предполагал, что всего за несколько часов смогу по ним соскучиться. «Если я не могу без них, значит они мои друзья, а дружба — большой, ответственный груз», — к этой простой истине я пришел, только увидев все со стороны, и подумал: вот сейчас, в эти минуты теряю друзей навсегда. Вскочив, быстро оделся, схватил рюкзак и вдруг — вы, ребята, не поверите — чуть в стороне, под кустом боярышника, в просвете среди листвы увидел голубой комок. От волнения меня затрясло.
— Аня! — прокатилось по лесу эхо, хотя я только раскрыл рот, чтобы позвать девчушку.
Я подбежал к боярышнику и в этот же миг с другой стороны куста раздвинулись ветки и я увидел... Котла и Куку! — а под кустом, свернувшуюся калачиком, всю в комариных укусах, спящую девчушку.
— Аня! — взволнованно прошептал Котел, взял ребенка на руки и понес на поляну, куда бросился Кука, на ходу снимая кофту.
Котел положил девчушку на расстеленную Кукой кофту, стал прослушивать ее дыхание, а прослушав, заключил:
— Дыхание хорошее. Ребенок переутомился и, судя по всему, спит давно. Давай Чайник легонько помассируй ее, а мы с Кукой приготовим спиртовой компресс.
Слаженно, без спешки, с профессиональным спокойствием они открыли аптечку, измерили у девчушки температуру, растерли ее ватой, смоченной спиртом, завернули в Кукину кофту. Через несколько минут девчушка зашевелилась, зачихала, потом открыла глаза и, увидев трех незнакомых людей, расплакалась.
— А мы все знаем, все знаем! — мягко запел Котел. — Тебя зовут Анечка, ты собирала ягодки. Сейчас мы тебя отведем к маме и папе.
— Налейте мне в глаза мыльной воды, отведем! — Кука состроил смешную рожу и девчушка улыбнулась.
Мы несли ее попеременно — каждый хотел ощущать причастность к спасению ребенка, при этом весело перекидывались словами, как будто и не было между нами никакого скандала. А девчушка всхлипывала и улыбалась, и рассказывала о своих приключениях:
— Я собирала ягодки... Водицу из лужицы пила... Видела лошадку с рогами...
Когда мы вышли из леса, навстречу нам выбежала вся деревня. Нас окружили, посыпались вопросы:
— Где нашли Анечку? Кто сами будете?
Мы сбивчиво отвечали, представляли друг друга, похлопывая по плечам. Мы были в ссадинах, в лепешках грязи, колючках, но счастливые.
Когда жители деревни узнали, кто мы такие, к Котлу с Кукой выстроилась очередь желающих узнать свое здоровье. Котел всех прослушивал стетоскопом, измерял давление тонометром. Прошедших консультацию у Котла, еще раз ощупывал Кука и, без всяких инструментов, подтверждал диагноз, и добавлял:
— Все болезни от мрачных мыслей. Жизнерадостные люди редко болеют. Почаще думайте о хорошем и делайте соседям добрые дела.
Потом прибежали родители девчушки, расцеловали нас и сразу же предложили остановиться у них на несколько дней, а когда мы вежливо отказались, взяли с нас обещание приехать к ним на следующий год.
Мы вышли из деревни и, не сговариваясь, направились к реке. По пути Котел с Кукой продолжали обсуждать своих пациентов.
— Я всем советовал беречь нервы, — похохатывал Котел, — и семью. Счастье-то ведь прежде всего в семье. Что может быть прекрасней ощущения своей необходимости другим? В некотором смысле.
— Я советовал неслабо работать, — бормотал Кука. — Перед работающим человеком отступают все болезни, верно Чайник? — Кука подмигивал мне, давая понять, что мы-то с ним единомышленники и что дружба, скрепленная испытаниями, особенно крепка, а с Котлом иногда можно и поспорить, ради вот таких прекрасных примирений.
Мы подошли к реке и я увидел наш, ставший уже родным, плот…
 Самое время сказать: за наше путешествие выпадали всякие дни, но этот был самый яркий, а если учесть и сверхактивное солнце, то и яркий во всех отношениях.
Для ночевки мы выбрали мелкий залив с оборкой прибоя, и сразу после ужина забрались в палатку. Котел взял гитару, и мы затянули песню о дружбе. Мы пели стройно и громко, и скоро песне стало тесно в нашей обители, она забилась о брезент, хотела вырваться на простор.
Потом мы уснули; во сне я ел оладьи с медом.

32
Утром, сразу после завтрака, мы отчалили.
Уже чувствовалась близость города: на берегах мелькали полосатые переезды и белые зубья шоссе. Мы прибрали вещи на плоту, привели себя в порядок и плыли довольно красиво. От перегрева на нашей мачте потекла смола и, то ли на ее запах, то ли на яркую кофту Куки, к плоту слетелись бабочки; они, как летающие цветы, эскортировали наш плот, создавая дополнительный эффект. Так с бабочками мы и плыли до того момента, когда перед нами открылся белокаменный городок.
А теперь, ребята, хорошенько подумайте, что ждало нас на берегу? Толпа встречающих — вот что! Как только мы причалили, к нам бросились сотни людей. Оказалось, слава о нас, как о спасителях девчушки, катилась впереди плота. Нас встречали как героев, с духовым оркестром. Любители автографов обнимали нас, тискали, душили. Котел раздавал направо и налево наши вещи, словно это не ценности, а всего лишь пирожки. Кука без устали пересказывал наши приключения, явно приукрашивая события. Кстати, и после поездки он частенько добавлял что-то свое. Так наше кораблекрушение он сравнивал с гибелью «Титаника»: все уже происходило на море, в шторм, среди акул, при этом Кука добавлял:
— Скромность снова стала модной, но разорвите меня на части, я находился в самом пекле.
Я в этой суматохе по-деловому показывал зарисовки стоянок.
Когда страсти немного утихли, нас пригласили в пароходство. Нас приветствовал сам глава городка. Поблагодарив за спасение девчушки, он сказал:
— Памятник вам, конечно, не поставим, но обедом угостим.
Стол обставили талантливо: окрошка, самовар, баранки, но какая-то догадливая старуш¬ка принесла вареную картошку, огурцы и квас, и стол накрыли еще талантливее. От нашего имени выступил Котел. Щеголяя модными словечками, он заговорил о нашем плавании, сильно искажая истинное положение вещей, присваивая себе часть общих заслуг. В какой-то момент я вскочил и хотел призвать Котла к справедливости, но меня остановил Кука:
— Пусть ловит кайф. И раньше его шуточки были дурацкие, но они снимали напряжение, они — неслабая защита от унынья. Мы-то с тобой знаем, как все обстояло, что я играл главную роль.
Я усмехнулся, но когда Котел закончил выступление, объявил:
— Вернусь домой, опишу всю поездку. Опишу все, как  есть.
Кука сразу схватил меня за локоть:
— Не забудь написать про все мои достоинства. Особенно верность дружбе. Ты же знаешь, я за друзей стену сломаю.
Котел толкнул меня в бок:
— Отметь, что я игрой на гитаре скрашивал путешествие.
В Москву решили лететь на самолете местной авиации. Аэропорт представлял собой обычную избу с флюгером и радиоантенной, и в нем работал всего один человек — он был и начальник аэропорта, и диспетчер, и радист, и кассир. За избой виднелась взлетная полоса — травянистая поляна, на кото¬рой паслись козы и гуляли куры. Перед взлетом маленького самолета «кукуруз¬ника», на поляну начальник пустил овчарку, и та разогнала живность.
...«Кукурузник» чихнул, затарахтел, его забила дрожь; рокот мотора перешел в гул, дрожь превратилась в тряску; «кукурузник» понесся, подпрыгивая на кочках, потом взлетел. Я посмотрел в иллюминатор. Внизу мелькнула изба-аэропорт, какие-то постройки, шоссе и светлая лента реки, на которой, точно чешуя, блестела солнечная рябь. Виднелись баржи, лодки рыбаков. «Кукурузник» забирался выше; баржи превращались в черточки, лодки — в точки, река сузилась до узкой змейки, потом исчезла совсем.

...В качестве приложения ко всему вышесказанному, добавлю: когда Кука узнал, что я пишу этот очерк, он предоставил мне свой дневник, с тайной надеждой на соавторство. Вначале я хотел упомянуть его имя, чтобы в случае провала книги ответственность делить поровну, но потом подумал, что в случае успеха ведь и славу и гонорар придется делить на двоих, и отказался от его услуг. Я только бегло пробежал его каракули, а потом засунул под хромую ножку стола.
И все же приношу благодарность Куке за готовность помочь, что равносильно помощи, а также Котлу, которому часть рукописи я читал по телефону и он вносил уточнения. Разумеется, благодарю их не слишком горячо, а то еще задерут носы, а вот вам, ребята, — большущая благодарность! За то, что дослушали меня до конца.

33
Ну, а теперь, ребята, если вам интересно, расскажу, как сложились наши судьбы в дальнейшем.
Во время путешествия на плоту нам троим вместе было семьдесят лет, а теперь — ого сколько! Как вы догадываетесь, мы обзавелись семьями, чего-то добились в работе, но представляете, в нас все то же мальчишество, те же привязанности — каждое лето мы по-прежнему отправляемся путешествовать (ведь молодость это не лицо без морщин, не джинсы и кроссовки — это состояние души). Мы стали закадычными друзьями, и никакие жизненные передряги не испортили наши отношения, даже жены не смогли нас поссорить. Вы поняли мою глубокую мысль? Обычно как? Перед женитьбой мужчина клянется, что он с друзьями до гроба, а потом жена быстро разгоняет его дружков, а его самого прибирает к рукам, отучает от «вредных привычек» и, как бы это выразиться, ну старается подмять под каблучок, что ли. Женщины ведь быстро прощупывают слабые стороны мужчины и давят на них. Загляните в любую семью, кажется, вождь мужчина — он хорохорится, чего-то бурчит, а жена знай гнет свое, вертит им как хочет.
У меня-то все не так, смею вас уверить. Я-то из другого теста. Вы же помните мою исключительную осмотрительность. Остался холостяком, говорите? Нет, тут вы не угадали. Я женился конечно, но сразу же поставил свою избранницу на место. Во мне, понимаете ли, нежность сочетается с твердостью. А вот мои друзья... Вы и вообразить не сможете, какое жалкое зрелище они представляют — этакие затюканные муженьки, осажденные повседневными заботами и требованиями своих благоверных. Но надо отдать им должное — целый год они ходят замученные семейным счастьем, а с наступлением лета распрямляются, в их голосах появляются жесткие нотки, они перебирают походное снаряжение, перезваниваются. Их жены, разумеется, это предвидят и не сидят сложа руки: выдумывают им разные срочные дела, достают путевки на юг, а то и имитируют болезни. Но в моих друзьях уже началось брожение, их все сильнее охватывает страсть к странствиям.
Бывало, в их семьях дело доходило до... Нет, не до разводов, конечно. До угроз. Их супруги не совсем дурехи, они прекрасно понимают, что такие, как их мужья, на дороге не валяются. Доходило только до угроз. Но мои друзья — молодчаги, в один прекрасный день забрасывают все дела, объявляют разгневанным супругам: «Ненавязчивость, частое отсутствие лишь усиливают любовь», и вырываются на свободу — отправляются со мной в путешествие.
Сейчас стало модно проводить лето на реке. Все, кому не лень, плавают, дают выход накопившейся энергии. Но мы-то были зачинателями этого увлекательного дела, верно? За эти годы мы совершили немало прекрасных плаваний. На чем только не плавали! На байдарках и надувных лодках, на катамаране и мотоботе, а последние годы — на «Бармалее», катере, который я построил. Опять я. Ну, а кто ж еще? Катер — мое высшее достижение в области строительства плавсредств. Это отдельный разговор. Кстати, меня часто спрашивают — что надо делать, чтобы стать таким же талантливым, умелым, как я? Отвечаю: ничего не надо делать. Таланты у вас или есть или их нет. Они даются свыше.
Так вот, как вы догадались, мы стали опытными путешественниками, приобрели навык в лоции, поднатаскались в моторах, но главное, научились понимать друг друга с полуслова — бывало разбивали лагерь за несколько минут, а, сами знаете, это непростое дело. Случались, скажу вам, у нас и размолвки, не без этого. Особенно, когда выбирали маршрут, но в одном наши мнения сходились — не брать в путешествие женщин — ведь известно, с ними вечно одни неприятности. Но однажды мы дали маху, нам вздумалось прихватить с собой и наших супруг.
Перед той поездкой и жена Котла и жена Куки стали неожиданно сверхпослушными и ласковыми — прямо-таки выливали на моих друзей ведра любви — то ли сговорились, то ли еще что (моя-то всегда была тихоня). Так вот, особенно старалась жена Куки: ей просто не терпелось спровадить супруга, и ревнивый Кука подумал, что это неспроста. Кажется, ему первому и взбрела в голову эта дурацкая идея. Но может и Котлу, точно не помню. Словом, они насели на меня: не помешают, мол, готовить будут и прочее. Наивный расчет! Но я — вот доверчивый чудак! — проявил слабость и поддержал их.
Вначале все шло неплохо, даже более того, а потом... Смех берет, как вспомню, чем закончилась наша поездка. Вот вы улыбаетесь, похоже догадываетесь. Но наберитесь терпения, не торопите меня, не прерывайте. Дайте вначале описать наших спутниц, поведать о душераздирающих романах моих друзей.

34
Котлу всегда нравились модные мотивчики и веселые женщины, причем о музыке он думал намного больше, чем о женщинах, и вообще относился к ним иронически и времени на ухаживания не тратил. Но странное дело, именно это и притягивало женщин — их заедала его небрежность, веселое нахальство, шутовская учтивость (его ядовитые нежности выглядели так же нелепо, как клумба перед тюрьмой). Доходило до того, что Котел просто в глаза женщинам говорил о своих «пяти способах обольщения», но и это их не отпугивало. Даже наоборот — они про¬являли жуткую заинтересованность.
Кстати, один из его способов — общие фразы, как у цыганки: «В вас заложено намного больше, чем видят многие». «Вы добры к людям, но некоторые этим пользуются». Вот так примитивно этот утонченный садист и влюблял женщин в себя, доводил до иступления, но никогда не назначал свиданий. А однажды неудачно пошутил: пригласил на свой день рождения всех знакомых подружек (к этому времени он потерял им счет). Каждая, естественно, считала себя его единственной, но вскоре одна за другой почувствовали, что в компании что-то не то, и начали дуться. Я оказался в деликатной ситуации — за столом меж двух женщин: обе сидели, насупившись, кидая на Котла убийственные взгляды. Потом одна сказала мне:
— Пойдем танцевать! — и во время танца спрашивает: — Эта слева от тебя, такая накрашенная, твоя?
Я думаю, сказать «моя», вроде много взять на себя, сказать «Котла» — его подвести.
— Как тебе сказать, — говорю. — Возможно.
Потом другая меня пригласила танцевать и тоже спрашивает:
— Эта справа от тебя, с иксообразными ногами и прической «я у мамы дурочка», твоя?
— Как тебе сказать, — говорю. — Может быть.
Короче, все кончилось плачевно. Для Котла, конечно. Разузнав, что к чему, женщины отлупили его. Тот случай кое-чему научил Котла. Он решил жениться, но все боялся промахнуться и подолгу проверял своих возлюбленных: придет в гости и нарочно опрокинет пепельницу или еще какую-нибудь штуковину. Случалось, женщина вспыхивала:
— Ах, что вы наделали! Не можете сидеть спокойно! Ну, вон еще покачайте торшер или сдвиньте накидку!
«Все! — думал Котел. — У нее скверный характер». Но бывало, женщина промолчит, тогда Котел устраивал ей еще какой-нибудь экзамен.
Если кто подзабыл, напомню, что Котел всегда славился леностью и, понятно, ему всегда было лень провожать своих поклонниц — поэтому первый раз он женился на девице хохотушке, которая жила в соседнем доме, забыл как ее звали. Он знал ее давно, когда она была еще ребенком: встречая во дворе, нажимал ей на нос и гудел, как автомобиль, а раза два и отшлепал по попе. Подростком она, шутки ради, обливала его водой с балкона и хохотала. А став девушкой, влюбилась в «дядю Валеру». «Он такой забавный!» — сказала со смешком.
— Каждый идет своим путем к счастью, — заявил Котел. — Мы шли через игру. Играли в мужа и жену, и доигрались — поженились. Я всему ее научу, она прилежная ученица.
У нее было смазливое лицо, крашеные кудряшки, фигура — так себе, а вот голос — громче не бывает. Она и разговаривала и смеялась на весь дом. Если на улице слышался шум, все знали — это она появилась.
После замужества в ней пробудилась невероятная страсть, бешеная любовь, вырвалось наружу то, что накапливалась годами — казалось, прорвало плотину, и на равнину вылился неуправляемый поток. Она ревновала Котла круглосуточно, следила за каждым его шагом и постоянно допрашивала — где он находился в ту или иную минуту. Ревновала к друзьям, к родственникам, даже к детям и животным, когда он с ними общался. А о женщинах и говорить нечего. Правда, иногда попадала впросак. Как-то говорит Котлу:
— От тебя пахнет дешевыми духами. Скажи своим женщинам, что у них плохой вкус.
А Котел перед этим заходил в парикмахерскую.
Не буду перечислять все ее недостатки, назову лишь парочку: она была чересчур активной, любила компании и разбойничьи анекдоты, но ничего не умела делать, даже белье на стирку относила матери.
— Совсем нет времени для домашних дел, на готовку, постирушки, — объясняла нам. — Много читаю, занимаюсь фигурным катанием и вообще работаю над собой.
Кормила она своего супруга одними пирожными: два покупала на завтрак, три на ужин — теперь у Котла аллергия на сладкое.
Так ничему и не научив жену, Котел однажды объявил ей, что она извела его ревностью, что у них разные «динамические силы» и взгляды на супружескую жизнь, и что вообще они слишком давно знакомы, чтобы любить друг друга, да и любовь сама по себе — пытка, а их бурный роман — страшное истязание. Надеюсь, вы помните, что Котел всегда избегал излишних волнений и главным в жизни считал душевный покой, а здесь такие страсти! Короче, Котел подал на развод и подарил жене дубленку. Из эгоизма, как память о себе. Ведь он и ценил-то не чувства женщин к нему, а свои к ним…
Не подумайте, я ворчу. Мое единственное намерение — установить истинное положение вещей. И, обратите внимание, я делаю это осторожно, деликатно, так как уважаю тайны в сердечных делах.
Со второй женой Котел познакомился по телефону. Кому-то звонил, попал не туда, услышал, как потом объяснял нам, «необыкновенный голос» и разговорился. Потом назначил незнакомке свидание и спросил:
— Как мы узнаем друг друга?
И «необыкновенный голос» вдруг заявил:
— Я очень красивая. Вы сразу узнаете.
Она была точно пластмассовая: блестящие волосы, огромные глазищи и сверкающая неизменная улыбка — прямо кукольная стандартность. Она модно одевалась и с детства мечтала стать артисткой, но в театральное училище экзамены провалила. Устроившись статисткой на Мосфильме, она продолжала бредить театром и ежедневно ходила на спектакли. Голос у нее действительно был необыкновенный — какой-то расщепленный, казалось гремит консервная банка. Меня всегда коробило от ее трескотни. К счастью, она, в отличие от первой супружницы Котла, мало говорила. Это было ее единственным достоинством, хотя Котел считал, что не единственным.
— Она несет в себе тайну, — говорил нам с Кукой. — У нее даже фамилия прекрасная, не то, что наши, обычные. (Ну не осел?)
В нашей компании она обычно сидела, хлопала глазами и улыбалась; что ни спросишь, пожимает плечами:
— Ты ставишь меня в трудное положение.
Я-то видел — до нее ничего не доходит, а Котел мне шепчет:
— Какой надо быть умницей, чтобы молчать. Все женщины болтают, спешат себя утвердить, а эта так умно молчит, что вся светится.
В общем, Котел попал под ее влияние: зачастил в театры, а уж следить за модой стал больше прежнего. Он и раньше придавал одежде немалое значение, а после женитьбы совсем спятил — случалось, напяливал на себя черт-те что, что-то вычурное, крикливое. Яснее ясного, Котел занялся делом, недостойным настоящего мужчины. К счастью, вскоре ему надоело «красиво проводить свободное время», и он разошелся со своей «театралкой». Перед этим у них с полгода шла война — кто победит, навяжет свое; затем они несколько месяцев не разговаривали — писали друг другу записки, вяло отбивались друг от друга, ну и наконец приняли «историческое» решение. Понятно, у них была не любовь, а некое любопытство, дурацкий интерес друг к другу.
Котел всегда уходил красиво, даже из компаний. Расскажет какую-нибудь заранее заготовленную эффектную историю и уходит. На этот раз он ушел чересчур красиво: оставил жене квартиру, а сам стал скитаться по приятелям.
— Самое смешное, — говорил он в то время, — все мои вещи умещаются в портфеле, и хлопот с переездами нет. Я считаю так: если жалеешь о том, что потерял, делай все, чтобы это вернуть, а если не жалеешь, значит потерял то, что должен был потерять. Я ни о чем не жалею.
В третий раз Котел женился на особе, которая, как он уверяет, совмещает в себе непосредственность его первой жены и красоту второй, и еще имеет массу других достоинств. Да-да, не удивляйтесь! Сейчас он женат третий раз, и я думаю не последний. У него ведь неуживчивый характер, а с возрастом все плохое в человеке становится еще хуже. Впрочем, иногда я думаю, что Котел так часто женится просто для того, чтобы устроить застолье приятелям.
В последней жене Котел нашел свой тип: она такая же, как и он, цепкая в жизни, с таким же, как у него, занозистым характером. Как и Котел, она помешана на джазе и постоянно напевает какие-то композиции, при этом поигрывает плечами и отщелкивает пальцами ритмы. Как и Котел, она говорливая и злоязычная, временами просто не закрывает рта — считает, что если не поддерживаешь разговор с собеседником, то не уважаешь его. Свое «уважение» она проявляет резкими и грубыми словечками, а потом притворно удивляется — почему на нее обижаются, строит из себя простодушную святошу. Как-то я сказал ей:
 — Хитрая ты, Галька. (Имя у нее противное — Галина, как у моей ненормальной тетки).
— Не хитрая, а умная, — заявила она. (Видали, как она о себе?)
После свадьбы, Галина сняла квартиру и составила Котлу план поведения: чтобы он написал диссертацию, виделся со мной и Кукой не чаще, чем раз в месяц, чтобы уделял как можно больше внимания жене…
— Галя личность, — говорит Котел. — Считается, что женщины личности — те же амазонки, которыми восхищались, но их не любили. Чепуха! Женщина должна быть личностью… У нас с Галей много общего. Мы оба любим музыку и кино. Раньше я думал, что все очень красивые женщины пустоваты. В некотором смысле. И только познакомившись с Галей, понял, что можно быть и красивой, и талантливой (он говорил о своей благоверной, как о драгоценной вазе).
Внешне она действительно ничего, но, конечно, не до такой степени, как кажется Котлу. У меня были знакомые, до которых ей далеко. А талант?! Ну закончила она институт, ну знает пару языков, ну поет джаз. Разве ж в этом талант женщины?! Талант женщины в умении любить, внести в жизнь мужчины спокойствие и уют, помочь ему добиться чего-то. Короче, быть приложением к мужчине, ведь так? А эта только и трезвонит о себе: «я перевела», «я разучила», «Валерчик мне аккомпанировал». Балаболка одним словом! Самовлюбленная балаболка, не умеющая держать язык под контролем.
Еще до того, как Котел подал заявление в загс, я высказал ему свое мнение о Гальке. Он выслушал и изрек:
— Ты меня смертельно обидел. — Но тут же рассмеялся: — Ты чего-то не понял. Присмотрись к ней повнимательней, вы должны подружиться. Она, конечно, фантазерка, но это придает ей дополнительную привлекательность. А слабые стороны есть у всех. Надо радоваться хорошему в человеке, а не огорчаться тому, чего в нем нет. Потом, ведь муж делает жену, а она податливая, и станет послушной женой.
«Никто никого не переделает, — подумал я тогда. — Надо или принимать людей такими, какие они есть, или не принимать». И ошибся. Только не он ее переделал, а она его. Теперь Галька вертит Котлом как хочет, как куклой; даже подсовывает книги про природу и пытается внушить, что можно путешествовать и не выходя из дома.
Они живут как студенты. В их квартире, которую они до сих пор снимают, богемная обстановка: пианино, проигрыватель, магнитофон, книги, пластинки, кассеты; всегда есть клюква, настоянная на спирту, кофе и сигареты. А мебель — так себе, и никакой посуды. Бывает, соберемся у них, так они клянчат у соседей тарелки и вилки.
— Мы живем по-американски, — говорит Котел. — Сегодня здесь, завтра там. Перемены, неожиданности способствуют творчеству.
Котел защитил кандидатскую диссертацию, уже не полыхает по поводу недостатков в нашем обществе и, как многие, довольные жизнью, считает, что в жизни все правильно и справедливо. Задача у него прежняя — веселиться и веселить, он так и не вышел из своего образа.
Ансамбль Котла распался; если Котел теперь и играет, то со случайными музыкантами на свадьбах и похоронах, зарабатывает на кооперативную квартиру (играет на флейте, свою знаменитую гитару повесил на стену).

35
Сейчас доберусь до Куки. Считаю своим долгом отметить: Кука всегда делил женщин на накрашенных и не накрашенных. Он нашел себе не накрашенную — полную женщину с водянистыми глазами и рыбьими губами; у нее печальный голос, слабая улыбка, вялый смех, а глаза вечно моргают и кажется она или только что плакала или вот-вот заплачет. Ну что вы хотите — больше всего на свете она любит спать.
Кука познакомился с ней на отдыхе, в море, у буйка. Как он говорит:
— …Вошел в воду холостым, а вышел женатым.
Думаю, основную роль здесь сыграли пышные формы Натальи (так зовут его жену), но Кука уверяет, что в ней прекрасно все.
— Она великая женщина, — вещает он, одурев от любви. — Отличный биолог, скоро получит старшего научного. И такая скромница. И готовит неслабо. Моя мать говорила, что нужно жениться на женщине, которая умеет стряпать, что женщине можно простить любые недостатки, даже внешность, только не неумение готовить (замечу в скобках — как раз наоборот: жена-стряпуха — могила для мужчины). Кстати, там, у буйка, выяснилось, что мы оба собачники, и представляете! Ее кобеля боксера зовут Атос, а моего дога Портос! Это уже судьба!
Теперь они еще завели кота Арамиса — на потеху соседям.
На их свадьбе я обронил Куке:
— Все, Кука, конец твоей  свободе!
— А я люблю Наташу и мне приятно потерять свободу, — пробурчал он. — У Наташи редкое, неслабое качество — она ценит повседневные мелочи. Некоторые ведь считают, что в сравнении с космическим наша жизнь — чепуха. Им что-то высокое подавай.
Тогда же на свадьбе Наталья сказала нам с Котлом:
— Когда знакомишься с мужчиной, надо смотреть на его руки. Я как увидела Сашины руки, сразу в него влюбилась.
В этот момент она действительно любила Куку, но это не мешало ей строить нам глазки и говорить с какими-то зазывающими придыханиями, и справа и слева показывать свой бюст.
— Она потенциальная блудница, — поделился я с Котлом. — Неразорвавшаяся секс-бомба! Разорвется — у Куки все рухнет.
— А я люблю заумных блудниц, — расплылся Котел.
— Да какой там ум! Она дуреха набитая.
— А я люблю симпатичных дурочек, — все улыбается Котел.
— Но она же не симпатичная, просто толстуха!
— А я люблю толстушек с покладистым характером.
— Зачем тогда женился на  худой?
— А я и худых люблю. Но вообще, скажу тебе, с возрастом женятся не по любви, а по интересам.
Вот вам портрет Котла в то время. Он и сейчас так рассуждает.
Наталья отчаянно борется с полнотой и почти ничего не ест.
— Я только посмотрю на еду и сразу чувствую, что прибавляю в весе, — говорит.
Она ест одуванчики с майонезом, пьет сироп из фиалок, но никак не может похудеть. А Кука ходит, любуется ее формами и посмеивается:
— Дохлый номер. Против природы не попрешь, —  и подходит, обнимает жену, и они цепенеют в безнадежной любовной муке — совсем ошалели, я боюсь, как бы их не разорвало от любви.
Роман Куки с Натальей — нескончаемая мыльная опера; они сильно боятся потерять друг друга и без конца то он встречает и провожает ее, то она его.
— Кука! Сделай чучело своей красавицы и таскай с собой на работу, — как-то довольно удачно пошутил Котел, но Кука не понял юмора и начал по-простецки оправдываться:
— Она за мной так ухаживает, прямо не знаю. Даже за моей кожей следит, каждый прыщик выдавливает (у меня чуть не вырвалось: «Ваше превосходительство» не называет?). У нее ведь было горестное представление о любви, никаких романов. До меня она была опаленная бабочка, а сейчас расцвела. И неслабо. Я отношусь к ней трепетно. К тем, кому не везло в жизни, надо относиться теплее, трепетней, неслабо.
Здесь надо сказать, что до Натальи у Куки не было увлечений. Он только однажды, еще в мединституте написал письмо какой-то сокурснице, где признавался в чувствах, но получил свое послание назад с исправленными ошибками.
Наталья решила и меня поженить. Как-то сказала:
— Тебе тоже надо завести семью, иначе начнутся болезни. Женатый мужчина добивается в жизни большего, чем холостой. У меня есть знакомая, с которой, думаю, вы подойдете друг другу, — и привела подругу, свою копию, тоже полную да еще с желтыми, как у львицы, глазами.
Я посидел полчасика для приличия, поговорил с ними о том о сем и распрощался. Наталья догнала меня и набросилась с оскорблениями:
— Ты дурак! С такой женщиной тебя познакомила, а ты... Ну и оставайся один, черт с тобой!
Вот какая она тихоня и скромница, сами видите.
Кука с Натальей начали совместную жизнь в подвальной конуре, через которую проходила труба, диаметром с хобот слона, где под полом возились мыши, а стены покрывал мох и какие-то бледные цветы.
— Наши цветущие стены — наши гобелены, — хвастался Кука.
Но довольно быстро Наталья доказала своему неразборчивому супругу, что двухкомнатная квартира на третьем этаже гораздо лучше подвала «с гобеленами». Кука начал по вечерам подрабатывать и через год они перебрались в кооперативное жилье.
Наталья не успокоилась и безжалостно обрабатывала Куку дальше — заставила написать диссертацию, защититься, выбить на работе дачный участок… Вот вам и тихоня с погасшим взглядом!
Теперь у них новая страсть — они все лето вкалывают на даче, запасая на зиму варенья, соленья, моченья. Они и квартиру превратили в оранжерею: в комнатах выращивают помидоры и лимоны, на балконе лук и морковь. В их квартире всюду кадки с кустами и деревьями — прямо трудно продраться сквозь вьющиеся и стелящиеся растения, использован каждый метр жилплощади, выжато из жилья все что можно. А на окнах и дверях многочисленные замки, задвижки, крючки. И это, сами понимаете, неспроста. Думается, они поднакопили и кое-какие ценности. Наталья еще больше усиливает это предположение, когда на наши сборища появляется с драгоценностями.
— Это у тебя что, бриллианты? — как-то поинтересовался я.
— Ага! — ответил за нее Кука. — У моей жены по «Запорожцу» в ушах, и я не вижу в этом ничего позорного.
Не подумайте, он шутил, они ведь о многом умалчивают. Вот так, до неузнаваемости изменился Кука, такой совершил зигзаг — стал практичный, расчетливый, все прикидывает, подытоживает, в кармане носит калькулятор. Возьму на себя смелость выдвинуть такую версию: сидеть на сундуке с деньгами стало его конечной целью — как ни противно, об этом не могу не сказать.
Я считаю, что после тридцати лет люди делятся на две категории: тех, кто развивается и тех, кто остановился. Так вот, Котел, на мой взгляд, остановился, а Кука развива¬ется в худшую сторону, во всяком случае он уже не суетится как раньше, не пытается переделать весь мир — теперь его энтузиазм проявляется в накопительстве, и если раньше он собирался делать машину своими руками, то теперь просто копит на нее. Теперь он рассуждает приблизительно так:
— Не терплю суетников: вечно спешат, хватаются и за то и за это, и ничего толком не делают. И еще без умолку трещат, как они завалены делами и работой. Те, кто много болтают о работе, как правило, мало работают. Проверено. И вообще, суета и треп говорят о несерьезных делах и поверхностных суждениях. Все успеется, всему свое время. Все надо делать с толком, без суеты, неслабо. Куда торопиться? Хорошие дела быстро не делаются.
Вот такие у него умонастроения. Недавно, чудик, заявил:
— Планирую открыть кооператив «цветов и птиц». Всегда ведь люди уезжают в отпуск, в командировку, кто-то должен поливать цветы в горшках, присматривать за попугаями. Полагаю, доходное дело.
Сами понимаете, такие планы не нуждаются в комментариях.
Кстати, Котел тоже не прочь заняться бизнесом: хочет открыть бюро путешествий для иностранцев, для тех из них, кому некуда девать деньги, кто хочет увидеть настоящую Россию, ее глубинку, а не виды из автобуса интуриста. Котел строит обширные проекты:
— Я организую им походы по речкам. Пусть прокатятся на попутных грузовиках по нашим разбитым дорогам, построят плоты, поночуют в палатках, побывают в деревнях, пошлепают по грязи, потолкаются в очередях в сельмагах, послушают крепкие словечки. Настоящая жизнь страны в глубинке, где нет туристических маршрутов.
Могу себе представить, как Котел прогорит!

36
Я женился последним, в тридцать лет, без всякой любви, хотя моя жена бесспорно лучше Галины и Натальи вместе взятых. Я женился просто в знак солидарности с друзьями, «на год меня хватит, — подумал, — а там видно будет». И вот надо же! — уже пошло на второе десятилетие как живу со своей красавицей. Привык, что ли, сам не знаю. Конечно, я человек твердый, и если моя половина начнет что-нибудь вытворять, хлопну дверью и только меня и видели. Жена это прекрасно знает, ведет себя тише воды и держится за меня обеими руками. И еще бы не держаться! Ведь я умный и талантливый, и руки у меня золотые, и характер покладистый, и круг интересов широкий, и осведомленность безграничная. Конечно, трудновато совмещать столько достоинств, но все же мне это удается. Я думаю, вы это давно заметили.
Так вот. У меня всегда были определенные требований к женщинам. В двадцать пять лет я хотел встретить женщину красивую, изящную, умную, талантливую, преданную; чтобы она умела делать абсолютно все; чтобы любила мою работу и никогда не спрашивала, почему я поздно вернулся и где был. Чтобы любила животных, имела легкий характер, побольше молчала и всегда просыпалась с улыбкой и часто пела; одним словом — совершенную женщину.
Чуть позднее я пришел к выводу, что хочу совместить несовместимое, и стал подыскивать женщину не очень красивую, но и не уродину, не очень умную, но и не совсем дуру и так далее. Но и это оказалось не просто. Тогда я отказался почти от всех требований, оставил только три: чтобы побольше молчала, любила животных и часто пела. Но, что бы вы думали? И это оказалось сложновато. Большинство женщин слишком много болтали и к животным относились так себе, и крайне редко пели. В общем, я жил в гордом одиночестве. Ясное дело, встречался с женщинами, но стоило какой-нибудь из них принести в мой дом халат или тапочки — все! Тут же с ней порывал.
Ну, а история моей женитьбы проста. Мы познакомились на улице, шли в одном направлении и красотка улыбалась мне неопределенно-радостно. Вернее, вполне определенно. Когда я заговорил с ней, она просто сказала:
— Я ждала вас всю жизнь.
Ну и, ясное дело, обезоружила меня этими словами. Она сразу же все рассказала о себе и околдовала меня искренностью.
У Валентины (так зовут жену) отличная внешность: темные глаза, прямые волосы, взгляд спокойный и умный, фигура стройная, очень стройная — она работает манекенщицей, что вы хотите! И, естественно, походка у нее отличная, а потому, как женщина идет, уже можно судить о ней. Валентина ходит с победоносным видом и умеет постоять за себя, поставить на место разных прилипал. Но главное, в ней все те достоинства, о которых я говорил — не к чему придраться, хотя вначале кое-что мне пришлось пошлифовать.
Прежде всего мне не понравилось, что она часами крутилась перед зеркалом, постоянно носила с собой три расчески и то и дело расчесывала свою гриву. И в день по пять раз меняла наряды, один смелее другого. Бывало, оголялась почти вся. Как какая-нибудь бесстыдница она была готова ходить по улицам голой и жить в стеклянном доме. И все разговоры у нее велись вокруг шмоток:
— Когда у меня плохое настроение, я надеваю яркое платье. У меня есть деловое платье и есть увлекающее...
 По утрам меня раздражала ее беготня от окна к шкафу и восклицания:
— Что надеть? Что надеть, прямо ума не приложу?!
— Надень ведро на голову! — однажды вырвалось у меня, но жена не оцепила моей изящной шутки.
А по пути на работу, если к ней никто не подходил, она, по ее словам «весь день пребывала в угнетенном состоянии», хотя никакие знакомства ей и не нужны...
Спала она только на спине, чтобы не было морщин, по утрам, лежа в постели, делала дыхательные упражнения, потом принималась за гимнастику и носила книги на голове «для хорошей осанки»; днем занималась закаливанием — принимала солнечные ванны; на ночь пила «витаминные» чаи «для изящества». Этот культ внешности я пресек сразу.
Потом она взялась за мою квартиру: как-то незаметно заменила простую мебель на финскую, накупила дорогой посуды — из-за этих покупок влезли в долги. Потом мои вещи каким-то образом перекочевали на балкон, в ящики и Валентина натаскала множество своих штучек-дрючек. Пришлось тоже вмешаться, правда, позднее жена все же убедила меня, что ее вещи необходимы «для процветания», как она выразилась.
Ванную она забила шампунями, разными флаконами и пузырьками. Здесь я был не против — эти пахучие штуковины оказались довольно приятными, единственно чего я не понимал, зачем их такое множество — видимо, для еще большего «процветания» нашей процветающей квартиры. В общем, мое жилье приобрело прекрасный вид.
Кука говорит, что мы сделали из квартиры музей, навели пока¬зуху, Котел считает, что я вообще живу среди бесполезной красоты, но, по-моему, они просто мне завидуют. Даже точно — страшно завидуют.
Покончив с квартирой, Валентина стала приставать ко мне — вначале с восхищенным уважением, с блуждающей улыбкой на губах:
— Как хорошо ты рисуешь. Это волшебство — рождение образов на бумаге... Какой неуемный цвет! А мой портрет ты можешь написать?
И я рисовал ее; чуть ли не ежедневно. Сделал сотню портретов, не меньше. Потом Валентина стала гово¬рить уклончиво и без улыбки:
— Ты мог бы более конкретно применять свои способности. Вот уже два дня ничего не делаешь. За это время мог бы картину нарисовать.
Мне приходилось объяснять, что я обдумываю материал, что как раз, когда по ее понятиям я ничего не делаю, во мне идет напряженная работа. Валентина вздыхала и отходила — похоже, смутные мысли роились в ее голове. Со временем в ее вздохах появились какие-то угрожающие нотки, и, случалось, она отчитывала меня за безделье и выпивки с друзьями. Однажды разошлась  во всю и опрометчиво ляпнула:
— Похоже, женщина влюбляется в образ, а не в мужчину; наделяет его тем, чего в нем и нет.
Это уже было слишком. Я взбунтовался и ушел из дома, а когда вернулся, увидел на моем столе букет полевых васильков. Это была наша единственная ссора за все время совместной жизни, и Валентина, молодчина, сразу поняла, что не права. Она еще раза два пыталась изменить мой образ жизни, но понятно, это ей не удалось. Со всем смирившись, она стала примерной, домашней женой. Теперь она как мышка, ее не видно и не слышно. Как я уже сказал, мы прожили больше десяти лет и никакой усталости чувств у нас не видно.
Кстати, в отношении семьи могу дать ценные советы. (Я вообще собираюсь открыть бюро советов на все случаи жизни).
Так вот, во-первых, как только жена попросит что-то сделать по дому, под разными предлогами не спешите. Затем, словно опомнившись, изобразите деловой порыв и принимайтесь за работу, но делайте ее крайне плохо, чтобы в следующий раз жена все делала сама.
Во-вторых, запомните — все жены страш¬но любят сплетничать о сослуживцах на работе, соседках и подругах. Никогда не отмахивайтесь от этой болтовни. Заткните уши  ватой и делайте вид, что вам невероятно интересно, что вы только этим и живете. Помните — в чем в чем, а в выборе друзей и врагов с женой должно быть полное единодушие.
В-третьих, у всех жен страсть к нарядам и покупкам, но учтите — после покупок у них некий комплекс вины! Изобразите праведный гнев и спокойно отправляйтесь с приятелем в пивной бар «В дали от жен».
Такая у меня система приемов. Я за сильную мужскую власть в семье с небольшими отступлениями для жены. А вообще, скажу вам, любовь женщины нужна слабому мужчине, сильному нужно уважение друзей, ну и домработница, желательно симпатичная.
Ладно, пойдем дальше! За эти годы я довольно-таки преуспел: работаю по-прежнему в том же комбинате, но теперь заведую декоративным цехом. Раньше, как вы помните, у меня было двенадцать положительных качеств, теперь стало в два раза больше. Ну, а внешне! Внешне, как видите, я отлично сохранился для своего возраста; так что берите пример с меня, в смысле образа жизни, да и всего остального.
Как-то так получилось, что переженившись, Котел, Кука и я немного отошли друг от друга и стали видеться только по праздникам —  наши жены почему-то не очень сдружились. Когда мы собирались у Котла, его Галина без умолку болтала о новых фильмах, хвасталась новыми пластинками, а в середине застолья усаживала мужа за пианино и начина¬ла петь джазовые вещи. Мы с Кукой это приветствовали со всей сердечностью, а Наталья с Валентиной куксились.
Когда собирались у Куки, Наталья заваливала стол яствами и подробно рассказывала о количестве заготовленных даров природы. Мы с Котлом не успевали себя набивать, а наши супруги морщились и отворачивались. Слушая Наталью, Валентина толкала меня коленом под столом, а Галина косила глаза в сторону и нашептывала мужу:
— Какая ограниченность! Чем они живут!
Когда собирались у нас, Валентина то и дело переодевалась и за вечер успевала продемонстриро¬вать все свои наряды. Кука с Котлом восхищенно щелкали языками, а их жены покусывали губы от злости.
Вот так и проводили времечко. Никак наши жены не могли найти общий язык, правда, постоянно выспрашивали друг о друге — женщины ведь всегда испытывают любопытство к соперницам…
Как-то по простоте душевной я начал расхваливать жен своих друзей, какой там голос у Галины и как здорово готовит Наталья. Валентина внимательно, но хмуро меня выслушала, а потом кокнула тарелку об пол и три дня со мной не разговаривала. Так что теперь, рассказывая жене о других женщинах, я предельно осторожен. Ради мира в семье.

37
Ну ладно, ближе к делу, восстановлю исторический момент. Так вот однажды мы отправились в путешествие с нашими женами. Решили поплавать на моем катере «Бармалее». Чтобы вам обстоятельней представить нашу поездку, не мешает описать сам катер.
Во-первых, вновь упомяну, «Бармалей» я построил. И еще раз повторяю, это отдельная захватывающая история. Кому интересно узнать, как я доставал материалы и подробности строительства, заходите в следующий раз, расскажу. Во-вторых, я строил катер, когда еще не был женат и, наверно, именно поэтому мне пришла в голову эта прекрасная идея. Согласитесь, женатым мужчинам подобные мысли редко приходят в голову, а если и приходят, жены рубят их на корню.
Мой «Бармалей» — элегантный катер с каютой и кокпитом. В каюте лежаки, откидной столик, в кокпите управление, сиденья — в общем, это удобная вместительная посудина. На «Бармалее» мы плавали два раза. Котел, Кука и я. Ну, а на третье лето сдуру вздумали взять жен. Ясное дело, ни один уважающий себя моряк не возьмет на корабль женщину, а мы, идиоты, взяли сразу троих. Ну, а теперь слушайте, что получилось из этого легкомысленного предприятия.
Все началось еще во время сборов, когда Котел представил мне на утверждение список дополнительного снаряжения. Чего там только не было! Складной стол и стулья, раскладушки и теплые спальные принадлежности, гамаки, портативный душ, газовая плита, магнитофон, дождевые и солнечные зонты и тьма абсолютно ненужного барахла. Пробежав список, я чуть не подскочил от негодования:
— Просто смешно, Котел, что ты здесь понаписал! Просто смешно! Ты хочешь устроить из путешествия пикник. Не выйдет! Я не намерен ради женщин лишать себя приключений. Изволь половину вычеркнуть.
Потом наши жены стали лихорадочно перезваниваться и задавать друг другу нелепые вопросы:
— Что наденешь? Что возьмешь? Сколько?
Прислушиваясь к этой дурацкой болтовне, я догадывался, что нас ожидает, понимал, что мы делаем невероятную глупость, но отступать уже было поздно.
В первый же день наших отпусков мы с Кукой на трайлере привезли «Бармалей» в Южный порт. В порту нашли свободный песчаный пятачок, на катках спустили катер к воде, зачалили окало пожарного дебаркадера и стали подготавливать посудину к плаванию. День был жаркий. Над песчаной косой стояло горячее марево, только у самой воды тянуло прохладой — чувствовался ток воздуха. В полдень на «рафике» в порт прикатил Котел с нашими драгоценными женушками; весь салон микроавтобуса был забит шмотками.
Галина выпрыгнула из машины и, пританцовывая, с включенным магнитофоном направилась к нам. Она была в шортах, спортивной майке, кедах и в кепке с козырьком. Наталья вылезла в пляжном халате и панаме, в руках она тащила сумку с пустыми стеклянными банками и полиэтиленовыми пакетами. На Валентине была широкополая шляпа и белое, плотно облегающее фигуру, платье, на ногах — «римлянки», а на кончике носа — большие темные очки. Она направилась к нам виляющей походкой; от нее сильно пахло духами.
— Неслабо, выглядите, — сказал Кука. — Даже шикарно. Как огурчики в рассоле (это у него высшая похвала).
— Как добрались, благополучно? — спросил я.
— Ага! — праздничным голосом ответила Галина (она вся сияла). — Только Наташка хотела взять еще собак, но мы воспротивились. А я взяла водные лыжи, хочу научиться выделывать пируэты на воде.
— Эта меломанка Галька всю дорогу пела на весь автобус, — шепнула мне Валентина с некоторым раздражением. — Воображает из себя много. И так безвкусно одета!
— Собак нужно было взять, — перебил я ее и подумал, что все же Наталья любит животных больше, чем моя жена.
Мы с Кукой подошли к «рафику», чтобы выгрузить вещи. Целый час вытаскивали саквояжи, сумки, тюки. Я успел заметить складной велосипед, бадминтон, несколько шляп, модные сапоги, шитье, вязанье и целый чемодан лосьонов и кремов! Вот к чему привела моя мягкотелость и попустительство Котла.
Когда машина уехала, песчаная коса превратилась в цыганский табор: Котел с Кукой перетаскивали вещи в катер, женская половина нашей команды прямо на песке накрывала стол, чтобы отметить отплытие, я осуществлял общее руководство. День, повторяю, был жаркий, очень жаркий, и скоро мы все взмокли. Особенно Кука. Шляпа на нем почти расплавилась, из его ушей валил не пар, а дым…
Уложив вещи, мы решили искупаться. С нами, мужчинами, окунулась одна Галина. Наталья только ополоснула лицо и смочила плечи. Валентина заявила, что в воде пиявки и плавать не будет, но в купальник переоделась и некоторое время любовалась на свое отражение в воде, потом застыла в картинной позе, как бы принимая солнечную ванну. Матросы с дебаркадера, до этого дремавшие на палубе, разморенные полуденным зноем, повскакали и стали пялиться на красавицу. Не стесняясь меня, Наталья встревожено сказала вылезшему из воды Куке:
— И куда Валька набрала столько шмоток?! Одних купальников взяла пять штук. Она, наверно, собралась на Багамские острова!
Сколько раз я замечал: скажешь о человеке хорошее, это могут и не передать, а плохое — передают сразу. Я промолчал, а Кука тут же окликнул мою жену:
— Валь, ты что, взяла пять купальников? Неслабо! Весомый подход. Но кончай там соблазнять матросов, лучше помоги готовить жратву.
Валентина поджала губы, но подошла.
Котел с Галиной выбежали отряхиваясь из воды, запустили на полную громкость магнитофон и стали расставлять на столе еду.
Предвкушая дармовое угощение, матросы спустились с дебаркадера, из-за штабелей бревен вышли портовые рабочие, испачканные известкой. К счастью, пошел дождь и нежданные гости, выпив залпом по бутылке пива и пожелав нам счастливого плавания, заспешили в укрытия.
Мы тоже спрятались в сарае. Крыша сарая протекала и нам приходилось все время менять местоположение. Неожиданно дождю обрадовалась Валентина — она не упустила случая продемонстрировать свой японский зонт, и тем самым вызвала переполох среди жен моих друзей. Оказалось, они забыли зонты и Галина бросилась ловить такси, но Котел опередил ее, заявив, что у Валентины навер¬няка их несколько штук. Валентина метнула на Котла хмурый взгляд, но кивнула. Желая переменить тему, я сказал:
— Ничего, считайте, что путешествие уже началось. Дождь — наше первое приключение.
После дождя мы с Кукой взяли канистру и, выйдя на шоссе, стрельнули бензин у водителя самосвала. Потом вся наша команда забралась в «Бармалей», я запустил двигатель и мы двинули вниз по Москва-реке.
Общий вид катера выглядел так: Котел с Кукой стояли за штурвалом, я сидел у мотора, женщины лежали в каюте: Галина читала, Наталья разгадывала кроссворд, Валентина вязала… По берегам тянулись деревни, перелески, стада коров.
К вечеру прошли шлюз и остановились у берега, где за деревьями виднелась поляна. Среди деревьев мелькали шумные стайки птиц, а на поляне росло множество цветов — оттуда веял пахучий ветерок.
— Какая чудесность! — проговорила Наталья. — Лучшего места нельзя и желать.
— Неслабая стоянка! — Кука восхищенно присвистнул.
— Лес страшный — похоже, в нем бродят привидения, — скривила рот Галина. — И пляж не вызывает положительных эмоций.
— Вон плавает тина, — поддержала ее Валентина. — И там комары вьются. Целая туча. Здесь от сырости ноги опухнут.
— Нечистая вода полезна — активизируются защитные силы организма, — бросил Кука.
— Ну что вы девушки взгрустнули? — Котел обнял жену и Валентину. — Сейчас приготовим вкуснейший ужин, врубим классную музыку и устроим танцы у костра.
— Мы здесь только переночуем, а завтра нас ждут прекрасные пляжи на Оке, — заключил я и приказал выгружаться.
Пока мы с Котлом ставили палатки, Кука развел костер и сделал лавки-насесты. Наши жены переоделись в вечерние одежды, причем моя вышла из палатки в каком-то ворохе тряпья, из которого торчал один нос, «укуталась от комаров», — объяснила. Галина надела спортивный костюм, сделала пробежку вокруг костра и громко спросила:
— Кто будет готовить? Валь ты? Ведь ты на пляже ничего не делала.
— Я плохо себя чувствую, — поежилась моя благоверная.
— Здесь полно грибов! — крикнула из-под крайней елки Наталья.
Подбежав к костру, она положила на траву несколько лисичек и снова ринулась в ельник. Кука схватил корзину и тоже исчез за деревьями.
Галина хмыкнула и обратилась к Котлу:
— Валерчик! Бери ракетки, покидаем волан.
— Сейчас, — произнес Котел, спустился к реке, набрал в котелок воды и повесил над костром. — Чайник, приготовь что-нибудь, а мы пока разомнемся.
Чтобы не накалять атмосферу, я промолчал.
— Насыпь в воду марганец, — посоветовала Валентина. — А то еще отравимся.
Взглянув на жену, на ее широкополую шляпу, с которой она не расставалась и в которой, похоже, собиралась спать, я вздохнул:
— Да, весело начинается путешествие.
Когда вода закипела, вернулись Наталья с Кукой. Наталья принялась за ужин, а Кука стал нанизывать грибы на нитки и развешивать у огня.
Наигравшись в бадминтон, Котел с Галиной, весело перекликаясь, совершили небольшой заплыв, потом долго обтирались, одевались и, наконец, включив магнитофон, подошли к костру.
Уплетая ужин. Котел то и дело подмигивал мне и вовсю расхваливал сытную еду Натальи:
— Очень умело ты, Натали, готовишь на костре! В тебе сноровка путешественницы. И бусы у тебя красивые. В некотором смысле.
Он всегда хвалил женские украшения и они сияли от удовольствия, не понимали дурехи, что подобные комплименты — фальшивая штука. И Наталья, ясное дело, не исключение. Она вся зарделась. Предложила женщинам готовить попеременно, ввести овощные дни и разгрузочные, то есть пить один чай.
— Противно слушать, — подтолкнула меня Валентина. — Только и говорит о еде.
Котел уловил реплику моей жены и прозрачно намекнул Валентине, что он и от нее ждет проявлений кулинарных способностей и тут же, хитрый лис, стал выспрашивать о ее шмотках. Валентина оживилась, подсела к нему, начала что-то объяснять — от ее озноба не осталось и следа, ее голос приобрел бархатные нотки. Они беседовали, прямо как две подружки, честное слово. Не подумайте, что я ревновал, ни в коем случае. Я был, как всегда, спокоен, а вот Галина вышла из себя:
— Если бы ты был так внимателен к собственной жене, — зло проговорила она и ушла в свою палатку.
Котел стушевался и заспешил за ней.
Когда костер стал затухать, мы тоже разбрелись по палаткам. Укладываясь, Валентина что-то бормотала про жен моих друзей, одну называла «кухаркой», другую — «истеричкой», ворчала, что спать на жестком — только уродовать фигуру; просила меня встать пораньше, вскипятить ей воду, потому что умываться в реке она не собиралась; потом ей захотелось «стаканчик прохладного шипящего лимонада»…
Когда мы с Валентиной проснулись, Наталья уже варганила завтрак, а Кука собирал в пакеты высохшие у костра грибы. Пока мы одевались, Галина в своей палатке затянула песню, и Котел стал ей подпевать. А я подумал: «Наверно, Галина поет чаще, чем моя жена».
После завтрака то к Куке, то к Котлу стали подходить наши жены и нашептывать, как вы догадываетесь, свои обиды. Кука отмахнулся от женщин, взял удочку и спустился к реке. Котел сделал вид, что слушает, с серьезным видом кивал и хмурился, но украдкой включил магнитофон и сосредоточился на музыке. Потом сослался на колики в животе, взял надувной матрац и заспешил к Куке. Тогда женщины кинулись ко мне. Первой подскочила Наталья и, чуть не плача, заявила:
— Мне надоело все делать за них. Скажи им, чтобы они тоже готовили. Я вся прокоптела у костра, а они... Одна только ракеткой машет да книжки почитывает, да еще Саше глазки строит. А твоя Валька только загорает, красится, да купальниками выпен¬дривается.
— Она еще не сориентировалась, — пытался я оправдать жену.
Потом меня подловила Галина и с некоторым вызовом сказала:
— Не думала, что твоя Валька такая нахалка. Только задницей вертит и пристает к чужим мужчинам. Тоже мне стройняшка! И Наташка хороша гусыня! Одна жратва на уме. Посудомойка несчастная! Никаких интеллектуальных бесед! С ними отупеть можно.
— Все будет, все будет, — в замешательстве успокоил я разгоряченную супругу Котла.
Последней подошла  Валентина.
— Ты не знаешь, почему Галька на меня косится? И Наташка что-то дуется? Какие-то противные обе. И чего я с вами поехала?!
Я поморщился, меня уже стали раздражать наши туристочки, их бабские сплетни. Посмотрев вниз на берег, я увидел, что мои друзья преспокойно покуривают на матраце. Я спустился к ним и вздохнул:
— Говорил вам, не стоит их брать.
— А ты не лезь в их дела. Сами разберутся, — посоветовал Кука. —Посмотри лучше, какая вокруг красотища.
— Давайте собираться, да поплыли дальше, — сказал я.
— Успеем, — протянул Котел. — Куда торопиться? Давай ложись, послушаем музыку и поговорим о чем-нибудь возвышенном.
Я прилег, стал смотреть на травы, в которых по своим делам спешили жуки и ящерки; у самой воды пробежала трясогузка с пучком травы в клюве — всюду шла своя жизнь. Шурша крыльями, размашисто пересек берег ворон — по травам пробежала тень и сразу копошение в травах затихло. «Все постоянно начеку, — подумал я. — Кругом: на земле, в воздухе, в воде идет ежеминутная борьба за жизнь, за жизненное пространство. И надо же, у людей тоже. И что, не могут поделить?» Вы, ребята, когда-нибудь задумывались над  этим?
Как бы подтверждая мои мысли, на поляне раздались визг и крики. Мы повскакали с мест, подумали, что медведь напал на наших красавиц, но поднявшись увидели заключительную стадию распада женского коллектива: между нашими женами происходила настоящая потасовка: Галина топтала шляпу моей жены, а Валентина вцепилась в кофту жены Котла и на обоих половником замахивалась Наталья. Все трое оскорбляли друг друга и напоминали сумасшедших, которых раньше времени выписали из больницы.
— Послушайте, что говорит эта дрянь! — срывающимся голосом обратилась к нам Валентина, когда мы их разняли. — Что я иду за Валерием, когда он идет за водой! Какая наглость! За кого она меня принимает?! Видеть ее не могу! Сейчас же уеду! — с глазами полными слез Валентина бросилась в палатку и судорожно начала собирать вещи.
— Сделай одолжение, гадючка! — вскрикнула, сжав кулаки Галина и, недовольно сопя, уже тише добавила: — Вертихвостка с тонким силуэтом! Мизинца моего не стоит, а еще что-то корчит из себя.
— Проводи меня на электричку! — резким тоном сказала мне жена, когда я влез под наше брезентовое укрытие.
Мое сердце заколотилось чуть сильнее, чем обычно, но я не стал отговаривать жену, втайне даже обрадовался, что больше не буду выслушивать ее причитания.
— Черт меня дернул поехать с вами, — слишком воодушевленно сказала Валентина по пути к станции. — Эта идиотка! Хамка! И как Валерий с ней живет?! Распустил ее не знаю до чего... А Наташка халда... И эти палатки, и кастрюли грязные, и комары. Только дуралеи тратят отпуск на реке. Очень надо нюхать бензин! Поеду лучше в Прибалтику, к морю.
Когда я возвращался со станции, яркий день был в самом разгаре и настроение у меня стало как нельзя лучше.
Котел с Кукой уже демонтировали лагерь и погрузили вещи в катер. Недолго думая, мы отчалили. Поредевшая часть нашей женской команды снова устроилась в каюте, но пребывала в тягостном молчании. Галина уже ничего не читала, на ее лице играла едкая усмешка — нескрываемое счастье от чужого несчастья. Наталья забросила кроссворды и туповато смотрела в пустоту. Прошло всего полчаса, как из каюты до нас донеслись слова перебранки:
— Ты ничего не понимаешь! Несешь дребедень!
— Нет, это ты ничего не понимаешь!
Наконец, в кокпит выскочила красная от возбуждения Галина и громко заявила, ука¬зывая на появившуюся впереди пристань:
— Высадите меня там. Я вспомнила, в Тарусе отдыхают мои знакомые. Поеду к ним. Там интеллигентное общество, музыканты, писатели. Там эстетика, положительные эмоции, а здесь я зачахну.
Котел попытался свести к шутке разрушительный настрой жены, но она его грубо оборвала:
— Я не могу общаться с этой тупицей, — она кивнула на каюту.
Кука обиделся за супругу, засопел, надулся и перешел на нос катера.
— Неотесанный губошлеп! — бросила ему вслед острая на язык Галина, и я замер, дожидаясь своей очереди, но Котел опередил события:
— Правильно, дорогая. В Тарусе гораздо интереснее. В смысле общества, — и, усиливая свою позицию, добавил: — Там эмоции переполнят твое сердце, там духовной пищи в изобилии. Чайник, рули к причалу! Посмотрим расписание «Зари».
Речной трамвай «Заря» шел в сторону Оки только через час и все это время Котел с Галиной покуривали на пристани и, как ни в чем не бывало, слушали магнитофон. А когда «Заря» подошла, Котел невероятно тепло, даже сердечно попрощался с женой и развеселый вернулся к нам.
— Ну вот, еще одну красавицу пристроили, — облегченно вздохнул он и выразительно посмотрел на Наталью, давая понять, что теперь дело за ней.
Мы поплыли дальше. Теперь ругаться было не с кем и сидеть одной в каюте Наталье стало невыносимо скучно; она вышла к нам в кокпит, присела на борт и тоскливо осмотрела берега. А там в этот момент тянулись ряды картошки, посадки капусты и свеклы.
— А на даче уже помидоры и кабачки поспели, — обращаясь к мужу, произнесла Наталья, но Кука оставил без внимания ее реплику.
— И яблоки вот-вот начнут осыпаться, — заладила Наталья. — Из их кожуры хорошее варенье получается... А цветов сейчас в палисаднике — прямо с ума можно сойти…
Она вспотела от волнения и хотела еще что-то сказать, что-нибудь поубедительней, но не могла придумать, что именно. Ей на подмогу горячо заспешил Котел:
— И собаки по тебе скучают. В смысле — просто изнывают.
— Ну я не знаю, милая, — наконец, проговорил Кука. — Смотри сама… Если хочешь... Вон шоссе, можно поймать машину до города.
— Ага, — вздохнула Наталья и полезла собирать вещи.
Вот так в первый же день все и произошло. Смешно, верно?
Потом мы пристали к берегу, Кука с Натальей пошли в сторону шоссе, а мы с Котлом легли в тени под деревьями… Около берега проплыли на байдарке туристы: мужчина с женщиной и собачонка. Увидев нас, байдарочники помахали руками… По фарватеру на моторных лодках пронеслась какая-то шумная компания; молодые люди пялили глаза на наш «Бармалей» и смеялись. Потом из-за поворота показался плот (дощатый настил на баллонах от пятитонки). На плоту стояла полиэтиленовая палатка, внутри нее на раскладушке читал газету старичок, а на корме в плетеном кресле восседала старушка — правила веслом. Проплывая мимо нас, старушка улыбнулась и кивнула, как старым знакомым и единомышленникам.
— Вот я думаю, общение с людьми — самая большая ценность в жизни, — прочувствованно сказал Котел. — Все наши радости и боли от общения… Но что важнее: любовь или дружба, как ты считаешь?
— Дружба, конечно. В дружбе больше искренности и сердечности.
— Точно. Любовь ведь бывает и без взаимности, а дружба без взаимности не бывает. К тому же любовь кончается. В смысле — проходит. А настоящая дружба —  это до конца.
Кука вернулся в приподнятом настроении:
— Ну вот, теперь неслабо поплаваем, — потирая руки, он растянул рот до ушей. — Поймаем настоящий кайф.
— Да-а, — протянул Котел, — я всегда считал, чтобы от души повеселиться, вначале надо погрустить, ну то есть, пока не помучаешься, на душе не посветлеет.
А я вдруг вспомнил — что бы вы думали? Ну, напрягитесь, ребята!.. Именно! Наше первое путешествие и ту злополучную ссору и последующее примирение, и подумал, что наши жены могут одуматься, захотят помириться и еще, чего доброго, вернутся на «Бармалей». Поэтому я отдал команду плыть без остановки до Волги. Кука предложил гнать еще дальше — до Черного моря, а Котел заявил, что мы вообще могли бы отправиться в кругосветное плавание и вернуться в семьи через год.
Здесь остановлюсь. Надо было это раньше сделать — после нашего первого путешествия, ведь то плавание на плоту не идет ни в какое сравнение с этим на катере. Так что, всего вам хорошего!
               
 1973 г.