Я зашел к ней сразу после морга. Он был моим братом. Она сидела, по-турецки скрестив ноги, на высоком стуле за кухонным столом, делала бутерброды и выкладывала их на тарелку. На столе стояло две чашки горячего чая. Она молчала. Я сел, взял кружку и тоже долго молчал.
«Лишние, – она нажала на это слово, прерывая молчание, - уходят… Вот, например, колбаса…» - она ткнула пальцем в тарелку с бутербродами. «Что, колбаса?» - не понял я. «Ну, была корова, с красивыми, большими и печальными глазами, а потом ее не стало, и осталась только суть – колбаса. Так и он – лишний, ушел из этой жизни, чтобы доказать ее бесполезность». «Значит ты считаешь, что смысл жизни в ее бесполезности? А как же тогда любовь?» «Любовь – это что-то свыше, вроде витает иногда где-то рядом, иногда касается тебя. Что-то на подобии недоношенной одежды твоего Оно». «Вроде, любить – это донашивать старую одежду твоего ангела?» «Ну, да, вроде того. По-первости дарит ощущение нового, только из строя быстрее выходит. Но она любимая, эта одежда. И носишь ее, носишь, а выкинуть все жалко. И мы так любили…»
«Черт!» - она махнула рукой с ножом, и он звонко ударился о кафельный пол, подскочил лезвием вверх, опять ударился о кафель и долго гремел, пока не остался лежать. Я смотрел на него неотрывно, а в кухне еще звучало его дребезжание. Потом я посмотрел на нее. Она застыла с дрожащим, вытянутым перед собою пальцем, с которого на белой поверхности стола накапала яркая лужица крови. По ее щекам пробежали две слезинки. Я взял полотенце и обмотал ей палец.
«Если бы тебе 10 лет назад сказали, что он умрет сегодня, что бы ты сделала?» «А ничего. Ведь мы жили и любили. Что может быть важнее? Пей чай».
И только тут я понял, что пришел, как приходил к ним обычно, без предупреждения. А на столе стояло две кружки чая.