ДЕФИЦИТ
Дефицита нет, нет дефицита - всего в стране навалом...
Томанцев пробирался через стеклянные двери в продуктовый магазин: в кармане лежала записка - с продуктами и так по хозяйству. Жена отправила. Они месяц как перебрались в Москву: назначили Томанцева на повышение в военно-медицинское управление, вроде как перед пенсией хорошая перспектива осесть в столице. Открыли недалеко от их дома новый магазин шаговой доступности, каких много теперь в столице.
Томанцев идет вдоль прилавка с колбасами.
«Нет дефицита. Смотри ты, почти сто разновидностей колбас и сосисок. И водки. Водки много разной, лучше брать подороже, там качественней очистка».
Томанцев знает, как обращаться со спиртными напитками. Старший ординатор, царствие ему небесное, хоть и моложе его был, но как-то играючи привил и ему, начальнику гнойной хирургии, правильное отношение к выпиванию. Хотя, конечно, спорный вопрос кто кому. Еще же Афган… Слово «выпивка» Томанцев не любил. В родном МОСНе во вторую кампанию, кто-то из молодых брякнул, что надо бы выпивку устроить после тяжелого дня. Томанцев его отчитал: «Алкагль яд. Но и лекарство, тут зависит от меры предосторожности». И выпивал после суток беспросветных операций сразу стакан с доверхом.
Магазин назывался красиво: «Десяточка» - удобный, с блестящим торговым оборудованием. Томанцев усмехнулся отчего-то про себя, что блестящее стал замечать.
«Десяточка, десятка… Если бы к ней туза, то вышло бы «очко». Стоп. А если четыре дамы? Нет, с четырьмя дамами точно будет перебор».
Старшой мастак был в «очко» перекинуться: раз Томанцев ему проиграл ползарплаты. Старшому на руку было: у него второй сын родился, а с одной докторской зарплатой ноги протянешь. Они не рассорились: остались друзьями - так надо было, так обязательно надо было… Жена, правда, укоризненно посмотрела, но не оскорбилась за ползарплаты, сказала: «А что, и правда, сегодня он выиграл, а завтра у нас кто-нибудь родится, у Лизки, например, и мы выиграем. Ведь выиграем, правда?..» Жаль, что старшой ушел в расцвете лет. А мог бы занять его место, стал бы главным в отделении. Жаль…
Томанцев машинально кладет в корзину - идет себе и кладет, - и кажется ему, что он на родном Тракторном, но на Тракторном такого магазина нет, это только столичные власти заботятся о своих горожанах.
«Волгоград. Что же я там оставил? Не вспомню так… много чего… и не надо бы вспоминать, а то жена снова заставит идти, потому что я одно вспоминаю, а остальное как из пустого ведра может вылететь».
Набрал Томанцев, чего полагалось по списку, и встал в очередь в кассу. Стоит он вторым. А за ним пристроилась беременная. Он девушку простым жестом пропускает вперед. Та радуется, ждет. У кассы двое: мужчина плюгавенький, женщина очень дородная, даже сверх меры, - но на ней пушистая шуба, и оттого она кажется солидной. Вот они, мужичонка и женщина, выставляют на ленту все, что набрали, а набрали они много. Томанцев смотрит и считает машинально, сколько они колбас набрали, сколько сыров, кофе две банки… Женщина по-хозяйски держит в руках толстый бумажник.
Они видно люди были приличные, и у Томанцева к ним вовсе не появляется разных неприятных чувств. Просто снова подумал, что дефицита теперь нет, нет дефицита: «Даже скучно так, когда в стране всего навалом».
Беременная перед ним скучает.
Лента движется - кефиры с ряженками пошли.
И вдруг нахлынуло… Сейчас он все, что нужно купить забудет… Но спохватился, что уже полна корзина: конечно, не так как у пары впереди, но чуть больше чем у беременной. Не забудет теперь…
Вспомнил Томанцев, как воочию увидел все снова - всю картину…
Вот о чем думалось-то! - ведь думалось, с того момента, как жена его стала собирать в магазин, стала писать записку, напомнила, что Лизке надо купить подарок: они со своим аспирантом - не аспирантом, уже преподавателем ВУЗа - скоро приедут в гости.
«Кстати, - сказала жена, - и детям хорошо бы в столицу перебраться. У вас в управлении нет возможности?..»
Томанцев жене кивал, а сам все думал и думал про этот дефицит.
А тут некстати у кассы, когда уже и парочка сытная стала расплачиваться, когда и беременная уже принялась класть свои покупки на ленту, вспомнил вдруг. И вспомнил не подетально, а сразу пришло все - весь конфликт одним махом.
Но, вспомнив, успокоился, только деньги в кармане сжал с силой, так сжал, что рука вспотела…
Вот чего дефицит на войне так это времени.
На войне все дефицит.
Хоть родное управление снабжает всем необходимым, да еще с горкой накладывает, а все одно, как бои - промедола дефицит, бинтов дефицит, крови… крови и тот дефицит. Кладешь добровольца со второй положительной, и умирающему со второй положительной напрямую вливаешь. Медикаменты уходят - как в бездонную бочку кидаешь. Раненых много, медикаментов уменьшается запас. У Томанцева о крови и медикаменты всегда душа пребывала не на месте - надо машину посылать, или «вертушку» заводить. Куда без медикаментов, когда такие бои! А тот, кому лили напрямую, хоть и с полными теперь баками, умирает на следующий день: времени его однополчанам чуть-чуть не хватило довезти братку, чуток бы раньше. Но им попробуй потом объясни?.. Здоровенные, выпачканные своей и чужой кровью мужики плакали, как малые мальчики.
Оксана, сноровистая медсестра, их мальчиками называла, хоть самой… дай бог Лизки старше на год, два.
- Не плачьте мальчики, - и жалеет их, спирту наливает. Томанцев ругает ее:
- Ты зачем их так?!
- А как, как надо? - но сама хоть бы слезинку, вот баба.
Томанцев тогда окровяненые перчатки кидал в грязь под ноги, закуривал.
- Не знаю.
МОСН стоит в чистом поле, окраина села виднеется. Темнеет быстро. День короткий, поэтому за светлое нужно солдат попинать, чтобы накололи дров, чтобы не спали на ходу, хотя все равно спят. И блюют. Не привычные - кто первый раз - блюют. Старшой как-то кровью харкал: простыл так, что зашелся в кашле и кровью сплюнул, чертыхнулся.
На «площадке», что день, что к вечеру развертывается плановая работа: раненые, больные.
Пять солдат-сифилитиков в марлевых повязках сидят, где порубленные щепки. К ним не подходят. Чего торопиться - времени у них теперь навалом, мозгов дефицит - что уж тут поделаешь?
Вокруг горят факелы. Вонь страшенная, грязь.
«Вертушки» садятся, потом их подкидывать приходится, столько грязи на колеса налипает. Бэтеры подруливают: сносят к палатке, где операционная, дрожащие тела, некоторые тела почти сразу несут за палатки… И снова: раненые, больные, носилки - с носилок рука свисает, медсестра на ходу пульс щупает.
Пульса на войне тоже дефицит: если тебе пуля в голову - то какой пульс? Если пуля в грудь, но мимо сердца, тогда пульс есть, но его дефицит. Оксана, что заправский реаниматолог, проламывает грудины - пульс запускает.
Кровавые бинты повсюду, перчатки с докторских рук в грязи под ногами, - ногами и затаптываются в грязь. Томанцев покурит немного - с минутку, и снова к столу. Ему подают зажимы, тампоны; капельницу надо держать - кто-то пробежал, чуть стойку не завалил. Томанцев не матерится, только губами шевелит, но за марлевой повязкой не видать, чего он шепчет, а глаза суровые, даже не суровые - а так смотрит с укоризной: ну что ж вы, ведь на войне же, аккуратней надо! Инструменты хирургические сначала, как начинается очередная операция, как новенькие блестящие. Томанцев иногда засмотрится, а потом смеется на себя, чего это стал на блестящее смотреть? - резать надо, шить надо!
Дефицит времени, дефицит…
А потом все инструменты в крови; тампоны повсюду кровяные; бинты выносят из палатки, чтоб не так воняло.
А то гнойник вскрывать: одного привезли, у него гангрена - с гор далеких привезли что ли. Вскрывать гнойник, а он брызжет, да фонтаном желто-красным, да в лицо, в глаза. Оксана протрет глаза Томанцеву. Тот снова режет, режет…
Кричат раненые, больно им.
Томанцев о боли много знает, а сам, когда коленку наколол щепой от дров, так, когда Оксана противостолбнячное колола, боялся. И не скрывал. Оксана над ним не смеялась, кольнула, но не так больно, как думалось Томанцеву. Спасибо ей сказал.
И случилась передышка между боями. Затишье. Затишья на войне тоже дефицит. Затишья ждешь как письма из дому, если, конечно, затягиваются боевые действия на неопределенный срок.
Внимания на войне уделяют каждому много. Например, если кто кого хочет убить, он станет внимательно выцеливать, на мушку брать. Или к раненому. Тоже внимание уделяется - к каждому персональное, хотя со стороны и незаметно, как Томанцев к каждому относится. Но он к каждому подходит индивидуально. Вот механик машинный: он всякую машину будет чинить так, как того требует такая-то машина. Доктор-хирург человека разбирает по запчастям, потом собирает, и не дай бог что соберешь не правильно: вдруг сосудик зашить забудешь, вдруг тампон оставишь в полости (и такое бывало), вдруг крови не хватит… Опять кровь…
Дефицит на войне крови, хоть льется рекой. Льется, но в землю, а в земле это уже не кровь, а перегной. Каждый человеческий организм требует особого внимания.
Другого внимания на войне дефицит - к женщинам. Нет, не в том смысле. Вот как раз, если в том, то тут все быстро - чего время терять на долгие переговоры? Вот обходительного, ухаживательного внимания и есть дефицит. Нету времени ухаживать за дамами на войне, к тому же они совсем на дам не похожи, а просто женщины - по половому признаку разделяются. Но не в плохом, пошлом смысле. Иногда и половой признак стирается - когда над головами свистят пули. Но это в бою. Хирургам не так страшно, наверное, - бои далеко. Но тоже бывает страшно, если начнут «духи» крыть «площадку» из минометов. Но если постоянно думать о страхах, не сможешь резать.
И вышло затишье. И стал в своей палатке Томанцев отдыхать - выпил стакан с верхом. Пришла Оксана. И Томанцев подумал, почему бы и нет. И стал ухаживать. Оксана уставшая, - но расцвела вся от ухаживаний. А как расцвела, Томанцева тут и кольнуло: чего же я, старый дурак, делаю, она же мне в дочери годится! И выпил второй доверху. Благо старшой теперь сутки сможет резать - выспался, вылечился спиртом. И отвалился Томанцев без памяти. Обиделась, наверное, Оксана. Но на следующий день он вышел из палатки свежий как огурчик, - адреналина столько в крови, что водка растворяется в нем, как в серной кислоте монета пяти рублей. Но хорошо то, что вырубает с водки. Сон на войне тоже дефицит. Глянул Томанцев на Оксану: глаза у нее уставшие, синее кругами под ресницами; ресниц не видно, будто грязью их закидало.
Прошел день. Стемнело. Все затишье. У палатки встречает его Оксана, о вчерашнем даже ни намеком, ни полунамеком, говорит:
- Мальчика привезли. Снаряд ковырял. Подорвался. В селе у них с хирургами дефицит, старик, его дед, нам привез.
- Что? - на ходу бросает Томанцев. Он уже серьезен. Уже сегодня, а вчера как будто и не было.
- Оторвана кисть правой руки, раздроблена левая кисть, ранения мягких тканей живота, нижних конечностей, - и эмоциональное позволила себе Оксана: - Господи, живого места нет. Но живучий мальчик, крови много…
- Понятно. Готовь.
- Готово уже. Там старшой ваш.
Все на ходу. В палатку заходят.
- Ты прости меня.
- Ладно.
И вот Томанцев у операционного стола: руки в перчатках, марля на лице, шапочка, халат перетянут сзади. Мальчишка как куренок табака - весь по кусочкам. И началось: как всегда - обычное дело - сложная операция на войне в полевых условиях.
- Скальпель. Тампон.
- Пульс?
- Нитевидный.
- Дыхание?
- Слабое.
Дед рыдал, когда внука передавал с трактора - спасите, спасите, Аллаха буду молить за вас! Еле добрался старик - с топливом-то дефицит в селе. И у хирургов с топливом дефицит. Тарахтит старик дизель: полыхает лампа над столом, аппаратура пикает.
Два часа идет операция, может больше.
И вдруг гаснет шестидесятикиловатка, которая работала на операционную и реанимацию.
- В ручную качать, - кричит Томанцев, но не кричит, а голосом твердым громко дает указания. Большая потеря крови у пацана. Старшой рукав задирает, ложится на переливание, у него тоже вторая положительная. Льют напрямую. Должен выжить, должен… Три часа идет операция… Фонариками подсвечивают. Кто-то к дизелю метнулся, последнюю бочку соляры залили, заработал дизель, вспыхнул свет на операционную и реанимацию.
Операция перевалила самую тяжелую временную черту. Жить будет? Будет. Теперь будет уж наверняка.
- Пульс держать. Давление низкое… Глубокий наркоз… Держись, пацан!
Закончилась операция, Томанцев вышел из палатки, сбросил под ноги перчатки, закурил. И вдруг подумал, а где старик. Надо его порадовать, сказать, что внук будет жить. Пусть молится теперь Аллаху за здравие. Факелы горят. Томанцев к трактору - нет старика. Горят факелы. И видит Томанцев, что у их медицинского дизеля, от которого единственная лампа горит в операционной и реанимации, кто-то копается. Он подошел и смотрит, и глазам не поверил сначала, но очень быстро в его тяжелой голове пробежали всякие - от плохих до праведных - мысли. И не стал Томанцев ничего говорить…
Старик чеченец сливал в ведро с дизеля соляру. Он увидел Томанцева. Томанцев разглядел под светом факелов его искореженное, но не в страшном, а в жалобном оскале лицо.
- Соляра совсем нет. Дефицит. Ехать село надо. Как ехать? Дефицит…
«Дефицита нет, нет дефицита. Как-то и жить скучно, когда в стране всего завались».
Томанцев проводил взглядом беременную. Девушка долго копалась с сумками, кошельками. Томанцев подумал о Лизке, и сердце его сжалось…
- Мужчина, вы спите? Денег столько-то… Пожалуйста. Будете брать пакет?
Томанцев посмотрел на кассиршу, но не разглядел ее, достал деньги и выложил на кассу. Он не заметил, как мужичонка с приличной дамой сгребли продукты и вышли. Он сказал продавщице.
- Не надо, у меня сумка.
Продавщица на него удивленно посмотрела: чего сумку с собой тащить, когда в каждом магазине пакетов пожалуйста. Нет дефицита на пакеты в стране.
Томанцев выходит сквозь стеклянные двери. Вышел. Холодное бросилось в лицо. Он подумал: хорошо, что жена написала список, а то он что-нибудь обязательно забыл бы купить.
Но он забыл… Волгоград. Госпиталь. Что же он оставил там?..
И подумал Томанцев: «сто первого» оставил, того здоровенного детину Мамочку с его пулеметом, старшого - своего друга. Много чего он оставил, - память теперь будет его мучить и терзать временами. Но он знал, что скоро боль утихнет.
Томанцев направился к дому. И подумал на ходу, уже напоследок, а нафига тому морпеху, который просил «дурацкую» справку, пулемет. Дефицит что ли в стране пулеметов?