Вторая мировая война завершилась победой Советского Союза над Германией. Враг был полностью разгромлен и капитулировал. После всеобщей эйфории от долгожданной победы страна вступила в полосу восстановительных будней, серых своим однообразием и монотонностью, но радостных оттого, что не слышно выстрелов и взрывов, небо чистое, не пахнет гарью и видны результаты созидательного труда.
Постепенно заводы и фабрики начинали работать, выдавая свою продукцию, такую необходимую государству. Расчищались завалы, сносились полуразрушенные здания, ремонтировались те, которые ещё можно было отремонтировать, вывозился мусор, рыли котлованы под строительство новых домов.
Мирная жизнь шла своим ходом и набирала обороты. Даже не шла, а вернее будет сказать, бурлила и клокотала.
Люди наслаждались наступившим послевоенным временем, хотя, порой, по привычке ещё вздрагивали от любого случайного грохота. Но тут же вздыхали и улыбались своей въевшейся привычке, которая некоторым не раз спасала жизнь.
Очень многие не вернулись с полей сражения. Почти в каждой советской семье были такие.
Люди остались без крова над головой, ютились в бараках безо всяких удобств и в общежитиях, где в лучшем случае были туалет и холодная вода.
Миллионы детей остались без родителей. Они скитались по чердакам и подвалам в вечном поиске еды.
Заработали магазины, но не каждый там мог себе что-либо купить – цены кусались. Поэтому многие шли на рынок, где приобретали хоть и не новые вещи, но вполне добротные и по приемлемой цене.
Рынок. Самый разгар торговли. Народу – не протолкнуться. Здесь можно было продать и купить всё: одежду и сапоги, туфли и шляпы, тульский самовар и трофейный немецкий самокат, табуретки, кастрюли, ложки, книги, собак и кошек, кур, гусей, картошку, лук, хлеб…
Ваня давно уже нарезал круги вокруг продуктовых прилавков, уж очень сильный запах подзабытый, а порой и вовсе неизвестный, но такой манящий не мог оставить мальчика равнодушным, тем более, что не ел он со вчерашнего дня, да и то, что удалось поесть так, одно название. Тем более, что перед глазами мелькало столько продуктов: свежее мясо, домашняя колбаса, тушёнка, сыр, молоко, творог, сметана, хлеб… чёрный, с поджаристой корочкой, такой аппетитный.
Ваня сглотнул облизываясь. Не было больше никаких сил, чтобы удержаться. Взгляд приковался к буханке, которая нагло выставила свой запечённый хрустящий бок. Ваня представил, как он отщипывает, нет, откусывает огромный кусок от этого чёрного хлеба и начинает его жевать и тот, хорошо пропечённый, хрустит на зубах, открывая взору ноздреватую мякоть и источая сильнейший сногсшибательный, одурманивающий аромат свежайшего рукотворного творения.
Мальчик почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Состояние ему было знакомое, такое не раз с ним приключалось от голода.
Ноги сами понесли его вперёд.
Он взял буханку, которая его притягивала, словно магнит дрожащими руками, посмотрел на неё широко открытыми глазами и сглотнул слюну.
– Ты что, пацан? А ну положь на место! – крикнул продавец.
Окрик продавца заставил Ивана очнуться и вернуться из страны мечтаний в действительность.
«Что он сказал?» – подумал мальчик. «Разве можно положить на место эту буханку, а как же зажаристая корочка?»
Ваня прижал хлеб к груди обеими руками, весь сжался и метнулся от прилавка.
– Держи вора! – послышалось вслед убегающему пацану.
Бежать сквозь толпу было сложно. Но ещё сложнее было в этой ситуации на ходу отрывать от буханки и заглатывать большие куски, давясь и кашляя.
В голове мальчика крутилась только одна мысль: «Съесть, как можно больше. Ведь когда ещё придётся поесть – неизвестно».
Он слышал гомон вокруг себя и топот шагов приближающейся погони.
«Меня могут догнать. Будут бить и, наверное, очень сильно и если останусь живым, то хоть наемся. А если забьют до смерти, то тогда уж всё равно».
Ваня споткнулся: то ли камень под ногу попался, то ли кто-то подножку поставил. Растянулся в пыли, но хлеб из рук не выпустил. Подняться сил уже не было. Он откусывал и почти не жуя, проглатывал.
Погоня его настигла. Ваню начали бить по спине, по голове, по лицу, по ногам. Рванули за шиворот, поднимая с земли, порвали ворот рубахи. Он снова плюхнулся наземь. Одной рукой мальчик пытался закрыться от сыплющихся ударов, а другой крепко прижимал к себе остатки буханки, отрывая от неё куски и быстро, насколько это было возможно, глотал.
Вокруг все шумели, кричали, ругали, но для Вани это стало однообразным гулом, который почему-то всё удалялся и удалялся, словно ему в уши начали затыкать вату. Он уже не рвал хлеб зубами, хотя всё ещё крепко прижимал его остатки к своей груди. Губы распухли, из носа текла кровь, глаз заплыл от синяка. Иван лежал в дорожной пыли безучастный ко всему не чувствуя боли, смотрел здоровым глазом сквозь какую-то пелену, наверное слёз, на Солнце и думал: «Всё-таки поел.… Как хорошо…»
Гомон голосов усиливался. Его перестали бить. Он услышал лай собак, и кто-то кричал:
– Фашисты!
«Фашисты?» – в голове мальчика шумело. «Значит опять нужно прятаться. Хотя в прошлый раз когда немцы пришли в нашу деревню мы с мамой спрятались в сарае на сеновале и фашисты нас отыскали только с помощью собак. Правда чуть позже нам и ещё нескольким людям удалось сбежать.… Но ведь война же давно закончилась, какие могут быть фашисты? И почему тогда гавкают собаки?»
Ваня попытался сфокусировать свой слух, дабы понять, что же происходит вокруг.
– Что же вы как фашисты. Взрослые мужики навалились. И кого бьёте? Мальца! – пытался защитить Ваню баритон.
– Он вор, – крикнул кто-то.
–Да вы посмотрите на него. Ему от силы лет десять, – попытался объяснить присутствующим всё тот же голос-баритон.
– Да какая разница. Он буханку хлеба стянул и пытался улизнуть, – размахивал руками, объясняя толпе, разгорячённый продавец.
– То, что он украл – это нехорошо. Это очень плохо. Но давайте попытаемся в этом разобраться, – повёл свою речь Ванин заступник. – Разве он украл ради баловства или шалости, или может быть для продажи? Нет. Он утащил не что-нибудь: золотые часы или шапку, а хлеб, и на ходу он ел его, потому что этот маленький мальчик просто-напросто голоден и может, голодает уже не один день. Где он живёт? Как он живёт? И есть ли у него родители?
Гомон в толпе прекратился. Люди уже не выкрикивали, стояли и молча слушали.
– Сколько после этой войны детей-сирот бродит по дорогам в поисках еды и ночлега, пытаясь хоть как-то выжить. А вы готовы этого пацанёнка из-за какой-то буханки растерзать. Мы фашистов разгромили, а вы ещё хуже оказывается. Ты живой, малец?
Ваня открыл глаза. Вернее попытался это сделать, и левый глаз открылся наполовину, а правый открыть не удалось, так как он полностью заплыл от удара.
– Тебя как звать-то?
– Ваня, – с трудом проговорил он сквозь распухшие губы.
– А родители твои где? – допытывался мужчина, который его защищал.
– Батяня на фронте в сорок третьем погиб, а мама от голода этой зимой умерла. Нас с Машкой кормила, всю еду нам отдавала, а сама умерла.
Продавец хлеба пожал плечами, махнул рукой, что-то пробурчал, развернулся и пошёл к своему прилавку.
Народ начал расходиться.
Ваня приподнялся и сел здесь же прямо на дороге.
Вытер рукавом запёкшуюся кровь из-под носа, облизал распухшие губы. Наполовину оторванный ворот рубахи болтался сзади вдоль спины.
– А Маша – это сестра твоя? – продолжал задавать вопросы мужчина, который спас его от расправы.
– Да, младшая. В подвале меня ждёт, несколько домов отсюда.
– И сколько же ей лет?
– Шесть.
– А тебе-то самому сколько? – протянул руку мужчина, помогая Ване подняться на ноги.
– Девять.
Вернулся продавец хлеба и обратился к малышу:
– Ты – это, вот что.… Не серчай. Погорячился я. На-ка, вот возьми.
Он протянул Ване ещё полбуханки и банку тушёнки.
Ваня недоверчиво посмотрел на того одним глазом, не торопясь брать дары.
– Бери-бери, – успокоил его мужчина, который защищал.
Мальчик схватил продукты, прижал их к себе, развернулся и быстро стал удаляться. «Не поймёшь этих взрослых. То морду бьют, то едой заваливают.… Как бы не передумали».
– Ты – это.… Не серчай! – кричал ему вслед продавец. – Нешто мы не люди! И вообще приходи, буду тебя подкармливать!
Но Ваня ничего этого уже не слышал. Он быстрым шагом пробирался по рынку, спеша к своей сестре и думал: «Надо же, целая банка тушёнки… Машка-то как обрадуется!»