Колокольный звон был слышен за много вёрст вокруг. В гору по дороге к церкви шла огромная толпа народа. Видно, вся деревня Краево вышла проводить помещика Сомова в последний путь. Впереди похоронной процессии шёл поп с кадилом и библией в руках. За ним шесть человек несли богато убранный гроб. Следом шли певчие. После них медленно двигались оборванные и грязные, с усталыми лицами, крепостные.
Придя на кладбище, гроб поставили около свежевырытой могилы. Вокруг, насколько это было возможно, стояли люди – образуя плотное кольцо.
Постояв некоторое время в полном молчании, поп Нестор принялся читать молитву, певчие ему подпевали. Гроб заколотили и на верёвках опустили в могилу. Всё пришло в движение, крестьяне учащённо закрестились. Быстро образовался холм на том месте, где только что была яма.
Далеко за полночь в деревню въехал экипаж, запряжённый парой стройных коней. Он остановился возле постоялого двора. На стук в дверь вышел заспанный, небритый, в ночном колпаке старичок. Он впустил приезжего в дом, а лошадей отвёл в конюшню.
На следующее утро из постоялого двора вышел молодой человек в чёрном смокинге и цилиндре. Окинув взглядом всё вокруг, он заспешил в сторону церкви.
Поп Нестор находился ещё в опочивальне, когда ему доложили о прибытии молодого господина. Неторопливо одевшись и расчесав бороду, он критически осмотрел себя в зеркале, проверив каждую деталь своего туалета. После чего степенно вышел к гостю. Каково же было его удивление, когда в молодом человеке он узнал Андрея Сомова.
- Андрей Романович, дорогой мой! Сколько же я тебя не видел?! – обнимая Сомова, восклицал поп Нестор. – Правильно сделал, что приехал. Не надо забывать родные места. Правда, у нас великая утрата, не знаю даже как тебе и поведать…
- Я уже знаю.
- Да, немного ты не успел. Роман Алексеевич так хотел тебя увидеть перед смертью. Он так и говорил: «Посмотреть бы на Андрюшу счастливого и достигшего высот науки, а тогда и помирать можно…» И вот, не дождался всего нескольких дней.
- Я хочу, чтобы вы проводили меня к могиле.
- Конечно, конечно, Андрей Романович, это же свято. Хоть сейчас сразу и пойдём.
После посещения кладбища, молодой помещик и святой отец Нестор возвратились в барское поместье, но вскоре священник покинул дом Сомовых.
На протяжении трёх следующих дней Андрей Романович не выходил из дому и, как уверяли домочадцы, пил без передыху, требуя всё нового и нового зелья.
На четвёртые сутки, в пятницу, ближе к вечеру, к дому Сомовых подкатила телега, с неё слез, по всему видимо, офицер. Отряхнувшись, осмотревшись, заплатив мужику, он неторопливо вошёл во двор. Как его встретил хозяин, о чём они вели беседу, никто этого не знает. Но на следующее утро, Андрей Романович не затребовал, как бывалочи, очередную порцию водки, хотя Аграфена уже приготовила даже на несколько бутылок больше, рассчитывая и на вновь прибывшего гостя. И до самого обеда из барских покоев не доносилось ни звука. Лишь в обед появился молодой офицер и сказал, что барин повелевает приготовить к пяти часам ужин на две персоны. Все эти три дня молодой помещик не притрагивался к пище, поэтому повар, араб Маиз, постарался на славу, и стол просто ломился от всевозможных вкусных и разнообразных блюд.
Аграфена послала Анфису – молодую девку, в барские покои, дабы сообщить, что стол накрыт. Но не успела та проделать и половину пути, как дверь во втором этаже распахнулась, и по лестнице неторопливо начал спускаться помещик в сопровождении своего гостя – молодого стройного человека в офицерском мундире с маленькими усиками на верхней губе и пышными бакенбардами, переходящими в аккуратную бородку.
Барин, в свою очередь, совсем не походил на человека, который на протяжении нескольких дней пил без передыху. Хороший, здоровый цвет лица, гладко выбритая кожа, абсолютно ясный, хотя и печальный взгляд карих глаз, аккуратно расчёсанные волосы. Всё это вызвало крайнюю степень удивления у всех окружающих, не ожидавших увидеть молодого барина в таком хорошем состоянии.
Ужин прошёл в полном молчании.
Андрей Романович ел мало и вяло. Его же гость, напротив, уплетал всё подряд без разбору с огромным аппетитом. И смотря на него, можно было подумать, что это не Сомов, а он четверо суток отказывался от еды.
После ужина офицер от имени хозяина распорядился заложить тройку.
Андрей Романович продолжал молчать.
Экипаж подали к крыльцу. Барин, так и не проронив ни слова, уселся, рядом с ним – его гость, и они медленно покатили неизвестно куда. Кучер тихо, но умело правил лошадьми. Видимо, настроение господ передалось и ему. Он то же молчал, сидел сгорбившись, и думал о чём-то своём.
Почти около каждой крестьянской избёнки экипаж надолго останавливался. Мужики и бабы кланялись и ждали, что скажут господа, но те молча смотрели, и крестьяне постепенно расходились по своим делам, а экипаж продолжал двигаться дальше. Было похоже, что молодые люди изучают крестьянские жилища или быт. Создавалось впечатление, что барин никогда не видел такой жизни и теперь, как бы случайно наткнувшись, с удивлением рассматривал её во всех подробностях.
Уже совсем стемнело, когда барин с гостем соизволили вернуться домой. Наскоро выпив по чашке чая, господа отправились в опочивальню, не сделав никаких распоряжений на завтрашний день.
Вся прислуга была в недоумении; не привыкшие к такому поведению господ, они не знали, что и подумать. «Уж не кондрашка ли хватила их молодого барина… Что-то он всё молчит, а распоряжается приезжий… Не потерял ли их хозяин, чего доброго, дар речи! Ох, не к добру всё это…» Все были взволнованы, в ожидании, что что-то должно произойти. Спали эту ночь плохо: кого мучили кошмары, кто вообще не спал.
А утром, ни свет ни заря, господа вновь уехали, никого не предупредив и не сделав никаких распоряжений.
Вернулись опять поздно. Андрей Романович был очень рассержен, кого-то сильно ругал, и не мог найти себе места от волнения. «Вот оно. Началось…» - в страхе подумали домочадцы, прячась по углам. Но на удивление очень скоро Сомов успокоился, затребовал к себе самовар, варенья и сдобных булочек.
Часов до двух они с приятелем о чём-то тихо беседовали. Причём молодой помещик вскакивал с места, размахивал руками, горячился, но, постоянно натыкаясь на спокойный, хладнокровный и убедительный говор гостя – остывал, садился и продолжал пить чай, слушая неторопливую речь офицера.
В шесть утра дверь во втором этаже отворилась и на балкончик вышел молодой барин в пёстром халате.
Оглядевшись вокруг и постояв немного в задумчивости, он поскреб подбородок и негромко позвал:
- Аграфена…
Ему ответом была полная тишина.
- Аграфена! – слегка крикнул он.
Тотчас же в глубине дома раздалась возня, захлопали двери и перед взором Сомова предстала пожилая женщина в сером выцветшем платье и каких-то лохмотьях на ногах. Редкие с сединой волосы туго закручены на затылке. Рукава платья закатаны по локоть, обнажая сильные, мускулистые, привыкшие не бояться никакой тяжелой работы, совсем не женские руки.
- Чего изволите, барин? – она смотрела на него снизу вверх в ожидании.
Молодой помещик не торопился с ответом, видимо что-то обдумывая.
Постояв несколько минут в молчании, он вероятно пришёл к какому-то решению, так как быстро спустился вниз и подошёл к женщине.
- Ты вот, что, Аграфена… Кстати, как твоё отчество?
- Да зачем это вам, барин? Аграфеной меня кличут. Всю жизнь Аграфена… Я так и привыкла… А вы - отчество…
- Вот и плохо, что привыкла. Так как же твоё отчество, я тебя спрашиваю?
- Никитична, барин…
- Никитична… Значит вот, что, Аграфена Никитична, во-первых, не называй меня барином, а зови просто Андреем.
- Да как можно, барин, - опешила Аграфена.
- Ну вот, опять ты за своё… Скажи, пожалуйста, я твой барин?
- Ясное дело – барин.
- Значит ты должна выполнять всё, что я тебе прикажу?
- Приказывай, барин, - покорно согласилась женщина.
- Вот я тебе и приказываю не называть меня барином, хозяином или господином, а зови меня, если не Андреем, то Андреем Романовичем. Ясно?
- Ясно, барин.
- Ну вот опять. Я же только что говорил. Уясни себе это хорошенько и всем остальным передай. Иначе буду наказывать, и очень строго. Теперь ясно?
- Ясно.. Андрей Романович, - со вздохом отвечала Аграфена.
- А я тебя буду называть Аграфена Никитична. Ты всё-таки раза в три старше меня… А что, есть у тебя муж, дети?
- Муж конюхом ещё при вашем батюшке, царство ему небесное, на службе состоял. А дети… Двое в солдатах, один маленький помер, дочка сейчас растёт… Пятнадцатый год пошёл.
- Так, понятно… И ещё. Гостя моего зовут Аркадий Львович Инсаров. Запомни. Аркадий Львович и никак больше. Ясно?
- Да уж куда ясней, - развела руками Аграфена.
- Ну вот и чудесно. А теперь ступай и вели приготовить нам завтрак.
Завтрак удался на славу. Господа плотно поели и всё не переставали расхваливать поварское искусство в приготовлении необычайно вкусной пищи. После чего был подготовлен экипаж и молодые люди отправились в свою очередную поездку.
На ко;злах сидел всё тот же мужик в какой-то грязной, прожжёной в нескольких местах хламиде и бесформенном рваном картузе. На ногах у него виднелись дырявые лапти, да такие, что лучше бы их было снять вовсе и ходить босиком, чем носить такие.
Кучер был заросшим до такой степени, что казалось, будто бы борода у него начинается над самыми глазами. Он сидел сгорбившись и со стороны казался маленьким беззащитным птенцом, который ещё не умеет летать. Но лошадьми управлял здо;рово. В натруженных мозолистых руках мужика чувствовалась необычайная сила и лошади слушались малейшего его движения. Любо-дорого было смотреть на этот хорошо слаженный, отточенный годами «механизм».
По дороге экипаж остановился возле владений цирюльника. Господа привели себя в надлежащий вид. И с огромным трудом, прилагая неимоверные усилия, удалось затащить туда возничего и придать ему человеческий облик.
После посещения цирюльника кучер превратился в молодого человека лет тридцати, да к тому же ещё и приятной наружности. Тихон, так звали кучера, долго стоял перед зеркалом; рассматривал своё отражение; трогал лицо руками… Господа сидели в стороне молча, только тихо посмеивались, но не мешали Тихону созерцать и привыкать к новому своему обличию. Вот он последний раз посмотрел в зеркало, тяжело вздохнул, как бы смиряясь со своим положением, вышел на улицу, проверил подпруги у лошадей и уселся на своё привычное место.
Отъехав от цирюльника и пропустив ещё несколько дворов, экипаж оказался за пределами деревни Краево и неторопливо направился к следующей деревеньке. Пассажиры вели тихую непринуждённую беседу; возничий дремал на ко;злах; в абсолютно чистом, без единого облачка, небе пел свою знаменитую песню жаворонок; солнце лениво смотрело с высоты, но всё-таки по крупицам, как бы нехотя, одаривало землю теплом. Дождь, по всей очевидности, в ближайшие сутки не предвиделся.
Андрей Романович вот уже на протяжении нескольких минут рассеянно слушал своего товарища, думая о чём-то своём, но вдруг встрепенулся, чуть приподнялся, высматривая что-то впереди. Инсаров проследил за взглядом Сомова и увидел далеко по направлению их движения чёрный столб дыма.
- Ну вот и деревенька Горелица, - проговорил Андрей и, печально усмехнувшись, добавил:
- А это – её опознавательный знак, чтобы не сбиться с пути.
- Почему Горелица? – поинтересовался офицер.
- Да уж так её привыкли называть. Испокон веков ей везло на пожары. Я с детства помню – там вечно что-либо горело. Народ привык к этому, утвердившись во мнении, что это бог наказывает их за прегрешения. Тихон, прибавь-ка немного ходу!
Когда они въехали в деревню, то увидели, что (скорее всего) сарай сгорел дотла. Дымились ещё отдельные головешки, но в основном пожар закончился. Огонь умирал и бился в своих предсмертных судорогах. Погода стояла тихая и безветренная, поэтому огонь был не опасен – у него не было уже сил перекинуться на соседние деревянные постройки.
- Удивительно, но я не вижу ни хозяев, ни толпы зевак. И по-моему никто даже и не пытался затушить пожар, - не переставал удивляться увиденному Аркадий Львович.
- Я же тебе говорил, что дело привычное и никого этим не удивишь. Такое случается чуть ли не каждые полгода. Все привыкли и считают, что это бог гневается.
Они долго стояли над огромным затухающим кострищем, о чём-то тихо переговариваясь, прежде чем отправиться дальше.
Но не проехали и сотни метров, как снова пришлось останавливаться. Какой-то мужик яростно избивал женщину. А та не кричала, не стонала, лишь молча плакала, утирая глаза тряпицей.
Андрей с Аркадием, не сговариваясь, одновременно выскочили из экипажа и в мгновение ока оказались на месте расправы. Мужик и глазом не успел моргнуть, как был отброшен далеко в сторону.
- Да как ты смеешь, подлец, бить женщину! – Сомов прямо кипел от возмущения.
Инсаров склонился над женщиной и что-то тихо ей говорил.
- Дык… это, барин… как его, - поднимаясь на ноги, кряхтел Ермолай. – Да ведь это баба, и к тому же моя жена.
- А что, если – баба, то её и бить можно словно скотину? – закричал молодой помещик.
- Дык, провинившаяся она, вот я её и учу уму-разуму-то. Всегда так было…
- А теперь больше не будет! – резко прервал мужика Сомов.
Ермолай не знал уже куда и деться от грозных очей барина. А тот в свою очередь проговорил:
- Во-первых, это – не баба, а – женщина. Во-вторых, проси у неё прощения сейчас же, здесь, при мне.
Когда перепуганный до смерти Ермолай выполнил приказание господина, тот продолжил:
- И в-третьих, чтобы впредь я не видел больше таких вещей, иначе шкуру с тебя спущу. Запомни хорошенько всё, что я тебе сейчас сказал и – смотри у меня!
Экипаж уже отъехал от этого места, но в ушах ещё долго стоял лепет опешившего мужика: «Дык, это… как его… ясно… Дык, это… можете не сумлеваться… Дык, барин, конечно… чего же тут непонятного… Дык, это…»
На следующий день офицер ходил по дворам и переписывал всех крестьян от мала до велика, а молодой помещик до самого вечера, отобрав у обалдевшего от неожиданности мужика плуг, самолично пахал землю. И так было несколько дней. Инсаров за это время согнал часть крестьян в летний дом барина и принялся их обучать грамоте…
А Сомов объявил всех своих крепостных вольными. Сам целыми днями пахал землю. Хорошим работникам дарил сапоги, платки, платья… А совсем уж нищим крестьянам давал некоторое количество денег.
И пошёл по деревням слух, что молодой помещик или тронулся умом, или околдован нечистой силой в образе офицера, так как всё это началось с его приезда.
Несколько раз поместие Сомова навещал святой отец Нестор и соседи-помещики. Но Андрей Романович очень мало уделял им внимания и уезжали они обиженными, взволнованными и рассерженными. Зарекаясь, что впредь «ноги их больше не будет в этом доме».
А жизнь в деревеньке Краево и в других деревушках поместия Сомовых шла своим ходом. С тех пор прошло несколько месяцев, как приехали господа и взяли бразды правления в свои руки. У жителей этих деревень пропал тот первобытный страх, который они испытывали при старых хозяевах. Андрей Романович на свои деньги закупил несколько коров, лошадей, уток, гусей и раздал всю эту живность самым бедным из крестьян.
После всех тех перемен, которые произошли за эти месяцы, люди окончательно уверовали, что бог услышал их неоднократные молитвы и ниспослал им доброго барина.
В конце концов барский дом оказался тесен и не мог уже вместить всех людей обучающихся грамоте. Нужно было новое просторное и светлое помещение. Поэтому Аркадий Львович, с помощью крестьян, расчистил место под школу, привёз кое-какие материалы, и крестьяне, под его руководством и по его собственноручно изготовленным чертежам, принялись воздвигать стены будущего храма науки.
Как известно, людская молва распространяется необычайно быстро и вскоре о деревеньке Краево заговорили не только в окрестных деревнях и близлежащих городах, но и в самом Санкт-Петербурге. Сначала при царском дворе диву давались, прослышав о творившемся в поместии Сомовых. Затем многозначительно улыбались и даже смеялись… Стали очень модными, на некоторое время, появившиеся анекдоты про деревеньку Краево, тамошнего помещика, молодого офицера и т.д.
Но вскоре до высшего света начали доходить слухи об очередных новшествах, придуманных и приводимых в исполнение молодым помещиком, и стало совсем не до шуток…
- Если и дальше эдак пойдёт, то что ж это будет-то!? – возмущался помещик Нахопетов – ближайший сосед и когда-то лучший друг семьи Сомовых.
- Ты, Николай Трофимыч, не горячись, - убеждал того Елизар Палыч Маров – помещик из «Орлиных Гнездовий». – Мы для этого и собрались здесь все вместе. Тут надо с умом подойти и не спеша во всём разобраться.
- Да пока разбираться станешь, - вмешался в разговор помещик Логвинов, имеющий самые лучшие и сочные луга во всей округе, - там одному богу известно, что может произойти!
- И то верно, - поддержал того Никодим Егорыч. – Среди моих крепостных уже шумок какой-то ходит. А дальше что, я вас спрашиваю? Различные недовольства, волнения всякие начнутся. Выйдут из повиновения, а там и до бунта недалеко. Вы этого хотите?
- Ну зачем же сразу рисовать такие мрачные картины, - скривился, как от зубной боли, Маров. – Всё-таки Андрей Романович, недавно вступивший во владения – помещик молодой. Опыта у него недостаточно. Я предлагаю встретиться с ним, побеседовать. Разъяснить, что к чему. Указать на ошибки, раскрыть ему глаза и помочь, если потребуется.
- Эх, Елизар Палыч, - вздохнул Пётр Евграфович Климов, - Вы долгое время отсутствовали в своей деловой поездке и не в курсе настоящего положения дел.
- Так в чём же дело? Объясните мне, наконец!..
- А дело в том, - продолжал Пётр Евграфович, - что мы уже неоднократно, и по одиночке, и группами навещали Андрея Романовича, но образумить его, как видите, не удалось.
- А я считаю, - задумчиво произнёс после некоторого молчания Никодим Егорыч Паташов, - что во всём виноват тот молодой офицер, который почти с самого начала правления Сомова проживает у того в поместии и, как видимо, имеет огромное влияние на вновь испечённого помещика.
- Кстати, что он из себя представляет – этот офицер, случайно никто не знает? – Поинтересовался Нахопетов.
- Как же, как же, - сразу откликнулся, до сих пор молчавший, Евлампий Порфирьевич – маленький лысоватый человечек с длинным и удивительно острым носом и с хитрым прищуром глаз. – Навели справочки, кое-что разузнали. Аркадий Львович Инсаров, 26 лет отроду, холост. Поручик армии Его Императорского Величества и всё в таком духе. Короче, он после ранения находился на излечении, а сейчас в долгосрочном отпуску.
- Я предлагаю вот что, - опять поднялся со своего места Макар Спиридонович Логвинов. – Всем нам, кто сейчас здесь собрался, поехать к Сомову и пригрозить, что если он не прекратит своих безобразий, то мы будем вынуждены принять крутые меры. А уж какие меры, можете не сомневаться, все вместе мы найдём на него управу, какое бы не имел его батюшка, царство ему небесное, высокое положение при дворе.
На том и остановились, так и порешили, с тем и поехали в деревеньку Краево.
Недолго удалось помещикам погостить у Андрея Романовича. Не успели они приехать, как уже уезжали восвояси.
На их лицах было красноречиво написано, что всем этим взрослым, умудрённым опытом, людям не удалось укротить одного единственного, совсем ещё молодого помещика, направить его, как они выражались, «на путь истинный».
После этого случая, как обычно, на смену дня приходила ночь; повар Маиз также превосходно готовил завтраки, обеды и ужины; Аркадий Львович продолжал обучать людей грамоте, счёту и всевозможным интересным вещам, в которых сам прекрасно разбирался, и к тому же принимал непосредственное участие в строительстве школы.
А Сомов закупал для крестьян коз, лошадей, коров, кур, индюшек и так далее, и всячески помогал поднимать их хозяйства. Сам пахал, сеял, чинил инвентарь, учился плести корзины из ивовых прутьев, добывать лыко, обжигать горшки, ковать железо, ставить силки и капканы. Одновременно с этим он начал постройку десятка домов для, теперь уже не крепостных, крестьян в различных своих деревушках.
Полгода уже прошло, как появился новый барин. С тех пор люди перестали испытывать чувство страха. Они были спокойны за завтрашний день – знали, что голодными теперь не останутся. Стали хорошо одеваться, распрощавшись с лохмотьями; привели себя в надлежащий человеческий вид. Взяли за правило умываться каждый день. Теперь всякий – работает не надрываясь; почти все живут в достатке и в каждой семье есть всё самое необходимое. На лицах у людей теперь не такое уж редкое явление – обыкновенная улыбка. Дети радостно играют в свои детские игры.
Всё чаще в деревнях поместья Сомова слышится смех и весёлые песни.
Поговаривали, что способных крестьян хотят послать учиться в большие города, а наиболее одарённых – даже за границу.
Казалось, ничто уже не сможет нарушить такого положения вещей, но так только казалось…
Помещики всё-таки выполнили свою угрозу. Что они проделали, никто толком не знает, но только через месяц после последнего их посещения деревни Краево, на имя молодого помещика из самого Санкт-Петербурга пришёл большой пакет с гербовыми печатями, на который, кстати сказать, Андрей Романович никак не отреагировал. А спустя месяц пришёл ещё один такой же пакет, которому тоже было уделено минимум внимания. После этого на протяжении двух месяцев их никто не беспокоил. За это время уже около сорока процентов всех людей поместья Сомова было обучено грамоте; построено около двух десятков домов для крестьян, и белокаменная школа возвышалась на пригорке – осталось только покрыть её крышей и вставить стёкла.
Но неожиданно в деревеньке Краево появилась богатая карета с каким-то важным чиновником, как уверяли: особо приближённым к Его Императорскому Величеству, в сопровождении полсотни верховых.
Почувствовав неладное, Аким – самый одарённый из крестьян и первый помощник молодых господ, отправил в деревню Крапивино посланника за Инсаровым.
Около трёх часов находился чиновник в доме Сомова. О чём они беседовали – одному богу известно. После этого Андрея Романовича усадили в карету и с почётным эскортом увезли неизвестно куда.
Аркадий Львович прибыл с опозданием, но застал дожидавшегося его посыльного, который передал тому пакет от прямого начальника Инсарова. В послании говорилось о немедленном прибытии поручика к месту службы.
Ни Инсаров, ни Сомов больше не вернулись в деревеньку Краево.
Все крестьяне были вывезены далеко за пределы поместья и проданы малыми группами различным помещикам.
Андрея Романовича, это не составило большого труда, поместили в дом для умалишенных.
Дальнейшая же судьба Аркадия Львовича неизвестна. Поговаривали, что он воевал где-то на Кавказе и будто бы был убит. Другие, знавшие его, уверяли, что он попал под лавину в горах, что сорвался в пропасть. А третьи говорили, что он оставил военную службу и подался не то в Англию, не то во Францию.
И как-то сразу все забыли о Сомове и Инсарове, по крайней мере перестали об этом говорить. И только белокаменное здание на холме без крыши и окон напоминало о былых временах. Оно являлось своеобразным памятником, как бы подтверждая, что всё это происходило в действительности, а не являлось каким-то волшебным сном…
Шёл 1861 год – год отмены крепостного права.