На следующий день после отъезда Ларисы с мальчиком в Москву, в понедельник, младший из братьев, позвонив на работу, взял две недели за свой счёт.
Надо было помогать матери собирать и солить огурцы, а потом и начинать копать картошку. Ботва вся уже полегла и высохла. Страшно было, если вдруг начнутся дожди.
Нюрка вызвонила Миньку из Москвы, чтоб помог им с хозяйством. Сама она уже подготовила почти сотню банок для закатки огурцов. Семья была большая, и заготовки они всегда делали с запасом – пусть лучше останется, чем не хватит.
До среды мужики занимались огородом, а в среду к вечеру приехал Николай с работы, выпивший, усталый и злой. Он уже несколько дней почти не разговаривал с женой. Что-то буркнет в ответ и всё.
В этот раз Нюрка встретила его накрытым столом и четвертинкой: «Колюшка, поешь, отдохни, в баню сходи, я протопила. Водочкой оттянись. Усталость и пройдёт!»
Она протянула ему лафитник с водкой, в которую добавила заговорённую матерью воду.
- Отстань! – Николай выбил из её руки лафитник, - я из горлА выпью, сейчас по дороге свою любимую «Гжелку» купил.
Не притронувшись к еде, он вышел из кухни в сад к брату и сыну.
Упав на пол, лафитник разбился, и Нюрка с ужасом увидела, что водка на полу окрасилась в кроваво-красный цвет. Она пошла за тряпкой, чтоб поскорей вытереть пол, а когда вернулась, то пол был сухой. Только осколки лафитника. Она перекрестилась: «Свят, Свят, Свят…»
Пройдя по саду, он несколько раз пнул ногой новый Ларисин забор.
- Минька! – закричал он на весь сад. Никто не откликнулся. Николай зашёл на хоздвор и стал искать бензопилу. Её тоже не было. Он рассвирепел.
Выйдя за забор, туда, где у них была посажена картошка, он увидел брата и сына. Валерий пилил дрова для бани, а Минька копал картошку.
- Пейзане, вашу мать, - прорычал Николай.
Это слово, «пейзане», возникшее неизвестно откуда, разозлило его ещё больше. Он открыл бутылку, несколькими глотками осушил её и гаркнул: «Вашу мать, чем вы занимаетесь тут!?»
Валерий выключил пилу.
- Чего ты орёшь?
- А ты? Дров тебе мало? Вон, целая поленица под навесом. Минька, твою любовь! Иди, когда отец зовёт!
Подошёл Михаил.
- Так, - рявкнул Николай, - этому забору не бывать, заправляй пилу, там бензин ещё есть в канистре. Пусть хоть сто разрешений получит. А не бывать и всё. Я сказал.
Николай пошел к себе в спаленку, пристроенную к бане, и принёс три четвертинки. Да сорвал три помидорины в парнике. На закуску.
Мужики выпили. Запустили бензопилу.
Увидев, что братья собираются делать, Нюрка со свекровью убежали к соседям, но ничего им не сказали. Только одно, мол, мужики напились и буянят. Минька, мол, опять двери с петель снимает. Привычное дело.
Виктор, сосед с женой из-за занавески с ужасом наблюдали за тем, что твориться у соседей.
Когда Братья порушили новый Ларисин забор, их взору предстал старенький москвичонок. Михаил, вошедший в раж, сбегал за ломом. И через пятнадцать минут несчастная машинка превратилась в груду металлолома. Не в силах остановиться, он прошёлся ломом ещё и по всем Ларисиным окнам. Ни одного целого не оставил. Даже стойки перебил. Валерий в это время перевернул все бочки с дождевой водой, стоявшие под сливами с крыши. А Минька ломом продырявил каждую несколько раз.
- Вот те, Лариса Михайловна друшлачки под макароны, - и он сплюнув в сердцах, утёр лоб рукавов, чтоб пот не заливал покрасневшие от злобы и ненависти глаза.
А Николай, посмотрев, сколько ещё осталось горючего в бензопиле, спил все деревья. И, напоследок, прошёл напрямки через клубу, ломая ногами высоченные цветущие дельфиниумы.
* * *
Отсидевшись у соседей, Нюрка со свекровью за полночь потихоньку вернулись к себе. Им нечего было бояться.
Отыгравшись на заборе, машине и окнах, мужики залезли на сеновал, и, допив, всё, что у них оставалось, уснули мертвецким сном.
Оставалось ждать появления приезда Ларисы. Но никто из них не хотел думать об этом.
Вроде, вместе со сломанным забором, как им казалось, исчезнет и сама Лариса.
Да что ещё может в голову с бодуна прийти.
Утром, плюнув на работу, Николай загрузил свою машину и уехал на рыбалку. Лесными дорогами поехал, руки тряслись с перепоя и машина виляла из стороны в сторону.
Хоть и с бодуна он был, но сообразил, что на этот раз, выйди он на шоссе, мог бы лишиться прав лет на пять.
* * *
За всю неделю Володя так и не позвонил ни разу. А сама Лариса звонить первой не хотела.
В четверг она закрыла больничный. Врачиха попалась понимающая, закрыла пятничным числом. Просила только раньше не ставить печати.
Вернувшись домой, Лариса с Шуриком стали собираться на дачу. Лето заканчивалось, хотелось ещё хоть пару-тройку деньков подышать воздухом после московской гари и духотищи.
После обеда они поехали в Луньково. И электричка была не очень забитая, и автобус стоял на остановке полупустой – середина недели. То-то будет в пятницу!
Лариса открыла замок на калитке в сад, и Шурик юркнул первый. Женщина наклонилась, чтобы взять сумки, которые она поставила на землю, пока открывала замок.
И в этот миг раздался истошный вопль Шурика, тащившего волоком исковерканный велосипед Кама: «Мамочка!»
Лариса вошла в сад, и сумки выпали из её рук. На секунду ей показалось, что она сошла с ума или ей снится кошмарный сон. Увы, но это был не сон.
Развернувшись, схватившись за голову, она бросилась вон из сада на улицу с душераздирающим воплем: «Помогите!»
Она споткнулась о край асфальта, который был уложен посреди улицы, разбила колени и локти и сильно ударилась лбом об асфальт, потеряв сознание.
Всё это видели рабочие-таджики, строившие коттеджи вокруг Лунькова. Они спускались от шоссе из магазина, неся себе на обед хлеб и молоко. Рабочие бросились к лежащей посреди улицы Ларисе.
- Вай, женчина! Что с тобой? Эй, кто-нибудь беги сюда! Вай! Русский женчина помирает!
Первым подбежал Шурик и стал её тормошить: «Мамочка, мамочка!!!»
Лариса не приходила в себя. Тогда он вскочил и просто заорал на всю улицу: «Моя мамочка умерла! А-а-а-а-а-а-а-а-а!»
Из нескольких домов выскочили соседи и бросились к Ларисе.
Она стонала, руки и ноги были в крови. Кто-то бросился вызывать скорую, кто-то побежал за перекисью и бинтами. Но когда Шурик за руку подвёл кого-то из взрослых к своей калитке и открыл её.
Такого Луньково ещё не видело никогда.
На Рублёвке скорая приезжает очень быстро. Следом подъехал и милицейский уазик.
Они отогнали всех зевак, вызвали подмогу и оцепили участок.
Ларису уложили в скорую, обработали раны. Она лежала в полубредовом состоянии. Потом простонала: «Попить дайте…попить хочу…».
Кто-то из соседей сбегал за водой.
Отдав фельдшеру пустую кружку, она проговорила еле слышно: «Что со мной?»
- Вы меня хорошо видите? – склонился над ней доктор.
- Кто вы? Туман, туман в глазах…Где мой сын?!
- Он рядом с Вами!
- Мамочка, - Шурик принялся целовать матери руки.
Лариса чуть приподняла кисть руки и провела ей по волосам сына: «Сыночек мой!»
В это время к машине подошёл подъехавший из ОВД следователь: «Лариса Михайловна! Скажите мне, пожалуйста…»
Но Лариса уже не слышала его. Она опять потеряла сознание.
- Едем, быстро, сирену врубай! – скомандовал доктор водителю, - Нина, капельницу готовь, - сказал он фельдшеру.
Разрывая в клочья тишину деревенской улицы, взвыла сирена, и машина моментально скрылась из вида в опускающиеся над шоссе августовские ранние сумерки.
Наташа, крёстная Шурика, стояла, прижав его к себе и утирая его слёзы. Потом сказала ласково: «Пойдём, сыночек, доктор поможет маме, а мы с тобой съездим её навестить, как только можно будет».
Толпа зевак всё не расходилась. Говорили в полголоса, жалели Ларису.
Было уже почти совсем темно, когда конвойный вывел Валерия и убивца Миньку. Руки их были в наручниках.
Зеваки расступились. Арестованных посадили в уазик. Оперативники опечатали Ларисину калитку и огородили подход к ней полосатой сигнальной лентой.
Вечером Нюрка со свекровью сидели дома, как две мышки. Даже свет так и не включили.
Так в темноте и переругивались.
- Мам, - сказала в темноте Нюрка свекрови, - Колян приедет с рыбалки, я с ним в понедельник на кладбище подъеду, Маняшке в понедельник годовщина и деду год скоро, - дедом она звала покойного свёкра, - там прибраться надо, а потом к Таньке зайду, погощу денька два-три.
- Езжай, хоть отдохну от твоего болтливого языка. Колька-то и убегает от тебя, треплушки, на рыбалку,- сказала свекровь, - давай уж спать. Если уснём, конечно, после таких страстей.
- Уснём, куда денемся, - равнодушно сказала Нюрка, - мужиков никого нету, - а Валеркина Ольга только завтра к обеду приедет. Вот ведь тоже, мам, столько лет прожили, а детей не нажили.
- Ты зато убивца уродила нам всем на радость, нашла, чему радоваться!
- Сколько ж можно грызть за одно и тоже.
- Ты-то вон как Лариску изводишь. А ведь она мне родная племянница.
- Эка, вспомнила. Может ещё и защищать её станешь, сама ж говорила, что с самого детства она тебе поперёк горла. Иль завидовала, что твои-то сынки восемь классов, девятый коридор закончили? А эта психованная аж два института осилила. Ты сама-то всю жизнь кассиршей в булочной проработала, привыкла визжать свиньёй резаной на всех покупателей. А покойница Серафима, сестрица твоя младшая, – начальником отдела кадров на пенсию вышла.
- Ну, точно, язык твой поганый. Вот навязалась ты на нашу семью, лучше бы на Вальке женился. Она скромная была, учительница. А ты-то подолом метёшь по всей деревне, все сплетни собираешь. Знаешь, как тебя по деревне кличут? Колдобешка…
- А, знаю, язык без костей. Ко мне не липнет, я фигу в кармане всегда держу.
- Это от тебя фигу держать в кармане надо!
Они были похожи на двух шипящих змей, готовых броситься друг на другаю
Вот так, переругиваясь и шипя, и пролежали они почти полночи, угомонились, когда уж светать стало.
Но Руфина так и не уснула, встала и, шаркая тапками, пошла ставить чайник. Под нос ворчала: "Вот, колдобешка, храпит себе теперь, ни одна зараза не берёт её, прости Господи..."
К обеду субботы дня вернулся с рыбалки Николай. Молча выслушал мать, рассказавшую ему о произошедшем накануне.
- Тебе приказано в понедельник в Горки-10 к следователю явиться, - сказала Нюрка, - только наперёд меня на кладбище завезёшь, мне там прибраться надо.
- Ладно, - и вышел молча с кухни.
Прошло часа три-четыре, как Нюрка вдруг спохватилась мужа. Его нигде не было. Она заглянула в гараж – пусто. Машины нет.
- Мам, Колька-то куда-то делся! Уж не в бега ли пустился, не к ночи будь сказано?
- Ишь ты, ведьма какая, не к ночи! Это у тебя мозгов нет, чтоб такое придумать, - сказала свекровь. Мож, на тот край поехал, у него чего-то машина шкворчать стала, жаловался. А там, у Хватовых, все мужики автослесари, разберутся.
И, правда, к полночи, вернулся Николай. Угрюмый, подозрительный.
- Колюшка, в баньку-то сходи, - промяукала Нюрка, - я нам постелю чистую постелила.
- ПостелЮ! Это из какой же ты тёмной деревни, что и говорить не научилась правильно. ПостелЮ. Вот и спи в ней одна. А я в баньке у себя лягу. ПостелЮ! Дура!
Утром в понедельник Нюрка приготовила сумки со своими вещами да с гостинцами для матери и сестры. Надо, надо ехать скорее, каждый день на счету. Да и с матерью надо уже насчёт Ларисы договориться. Медлить нечего. За зиму с этим всем разделаться должны. А сейчас, как пойдут дожди, так Ларка, почитай, до весны и не приедет, зараза.
Нюрка ещё раз погляделась в зеркало, осталась довольна, и пошла к машине. Николай копался в багажнике.
- Коль, я готова.
- Готова, садись.Куда ж такие губы намалевала!? Платок повяжи, на кладбище едем
Они подъехали к кладбищу.
- Колюшка, ты поезжай, я потом к Танюшке. Да по матери соскучилась.
- Да я тоже зайду, давно у Маняшки и отца на могилках не был.
- Ну, пойдём. Только лопатка-то тебе зачем?
- Так может бурьян где по ограде пошёл, так подрублю.
И они пошли по узенькой тропочке между оград. Ещё было свежо, но солнце поднималась, растапливая полупрозрачный туман над Бабейковским прудом. На кладбище было тихо, только через лесополосу иногда был слышен звук проезжающих машин.
Николай шёл вслед за женой, сердце стучало так громко, что отдавало в уши...