В один из вечеров в комнату постучали. Кто - то из ребят открыл дверь и вошла
девушка из медицинского института, которая преследовала меня на новогоднем вечере. Звали её Лиля. Увидев меня, прямо подошла и тихо произнесла: «Дима, я хочу с тобой поговорить. Давай выйдем на улицу».
Удивлённый, вышел следом за ней и спросил, что её привело ко мне? Сначала она извинилась за тот вечер. А потом горячо и сбивчиво начала говорить о своей любви,
о том, что с тех пор не знает покоя, места себе не находит и думает только обо мне. Я видел её неподдельную взволнованнось, блестящие, полные слёз глаза. И меня растрогала такая заполошная любовь.
Хотелось верить ей и дивиться её решимости, напористости. И в то же время сомневаться: а если это искусная игра прожжённой пройдохи? К тому же, я никаких намёков даже не оставил ей тогда. Ни словом, действием не дал ей понять, что она в моём вкусе. Наоборот, высказывал отвращение и осуждение всем её поступкам.
Когда она выговорилась, я спокойно начал ей объяснять, что у меня есть любимая девушка. Дружим с ней уже два года и, возможно, даже этим летом у нас будет свадьба.
-Это та девушка, которую ты провожал на вокзале? Она холодна к тебе и чем-то обижена. Я заметила всё по её глазам, когда ты ходил в кассу за билетами, а она с подругой продолжала говорить о тебе. И её реплика: «Да ну его!» - на вопрос подруги мне дает повод так думать.
Я не стал комментировать её выводы и сказал, что не питаю к ней никаких. даже тёплых чувств. Наоборот, если бы она тогда вела себя скромнее, может быть, мы познакомились бы поближе: «Так что ничем сейчас помочь я тебе не могу. И зря ты изводишь себя. На этом - прости и прощай!» Уходя, слышал её приглушенный, но решительный голос: «Всеравно я не отступлюсь от тебя. Буду преследовать, ходить по пятам, но добьюсь своего.
Ребята тут же заинтересовались: кто эта девушка. Пришлось объяснять кто и зачем приходил ко мне. Мнения палаты разделились. Часть ребят восхищалась и стояла за её чувства, оправдывая её поступок. Остальные же, как и я, осуждали такое поведение
испорченной особы.
За неделю февраля и в начале марта она ещё трижды приходила в общежитие.
Ещё раз я встретился с ней и в более категоричной форме дал ей отставку, пояснив всю бесперспективность задуманного, т. к. в чувства её я не верил, а она утверждала, что докажет обратное. И как бы я потом не пожалел об этом.
Молчание Марии и, оставшиеся без ответа мои письма, выбили у меня почву из - под ног. Никогда ещё не чувствовал я себя так неуверенно, тяжело, паршиво и гадко. Надо было ехать в Борисов, но денег даже на билеты не хватало. Учёбу я к тому времени откровенно подзапустил. Всё осточертело, не было никакого желания и настроения садиться за книги.
5-го марта в аудиторию по окончании лекции последней пары зашел морской капитан и начал беседу с ребятами. Он был представителем Рижского военно-морского училища и прибыл в Минск с целью подбора кандидатов для поступления на первый
курс. Проснулась, было, детская мечта стать моряком, но я ту же взвесил все потери: бросить институт, друзей, литературный кружок, наработанное за это время уважение. Нет, мечта пусть и остаётся мечтой.
Студента три подали заявления, а я тихо ушёл из аудитории. Каково же было моё удивление, когда у выхода из здания встретился со Светланой, подругой Лили. Она быстро подошла ко мне и торопливо, сбивчиво заговорила: «Дима, надо что-то делать. Эта сумасшедшая готова руки на себя наложить. Мечется, психует и вопит, что она дура, влюбилась до безумия в бездушного чурбана. Но она докажет ему, что не от безделья и распущенности унижалась перед ничтожеством»
Я остановил её монолог и попроси хоть вкратце рассказать мне о Лиле. Оказывается, в роду её был кто-то из цыган. Она всегда оправдывает свою необузданность и горячность в поступках цыганскими генами в крови. Света часто её ругает за такие выходки и не одобряет сексуальную несдержанность подруги, какую-то постоянную влюбчивость. Но до такого состояния она ещё не доходила и готова к самым крайним мерам. А попытка суицида у неё уже была. И я пообещал что -либо предпринять в ближайшее время.
Света ушла. Разговор с ней огромной тяжестью лёг мне на сердце, сдавил, как обручем, голову. Надо было искать выход, а я его не видел. И тут просветление, будто искра, обожгла моё сознание: морское училище ! Просто и быстро. Пусть она доказывает и проявляет свою любовь кому-нибудь другому. С меня хватит!
Чтобы не передумать, тут же вернулся к капитану и написал заявление о желании учиться в Рижском военно- морском училище. Мосты сожжены. Возврата не будет. Уже назавтра в деканат поступили повестки их Ворошиловского военного комиссариата о нашем призыве. Не знаю, беседовал ли Лашкевич с другими ребятами, но со мной проговорил больше получаса, убеждая, уговаривая; предсказывал о моих сожалениях, но я не изменил своего решения. С огромным сожалением он подписал мне обходной листок.
Не менее декана удивлены были и ребята. Кто-то из них даже высказал догадку, не медичка ли была тому виной? Не согрешил ли я с ней в новогоднюю ночь, а сейчас бегу от последствий? Пришлось разочаровать, ждущих сенсации, но признать, что своей настырность она меня достала.
Два дня проходил медицинскую комиссию в военкомате. Потом получил предписание явиться для отправки в училище 12 марта к 9.оо. Четыре свободных дня можно
было использовать для поездки к Марии и домой. Что я и сделал. Стипендии и выходного пособия было достаточно для всего.
Приезд для Марии был неожиданным. Ещё больше неожиданным явилось моё сообщение о призыве в армию и желание учиться на военного моряка. Она заметно огорчилась и расстроилась. Но не стала омрачать коротких часов нашей встречи.
Вечером собрались все бывшие студенты Бобруйского педучилища и в комнате Марии отметили прощальный мой отъезд. До полуночи в пустом классе ласкал, долго успокаивал унылую, расстроенную подругу. Утром всей группой сфотографировались на память и я уехал домой.
Мама с сестрой были удивлены моим появлением не меньше. После всех расспросов, она со слезами начала укорять меня, что не остепенился я и ей ещё долго не видать меня самостоятельным, семейным человеком. Я успокаивал её, как мог, но это слабо действовало. Так, почти в траурной обстановке, сутки провел я дома. Единственным утешением были друзья. Они одобрили моё решение.
Утром Сестра с женихом Иваном проводили меня до станции. Что ждало меня
впереди? Как сложится учёба и служба на новом месте? Думал я, лёжа на свободной полке в полупустом вагоне. И в этот момент ясно почувствовал некую тёплую волну в груди, будто освободилось там место, занятое чем-то тяжёлым, неосязаемым.
Так неожиданно пришло облегчение от всего, гнетущего меня в последние дни.
Я начал догадываться, что сама судьба толкнула меня на радикальные перемены.
Июнь 2008 г.