иллюстрация Лены Берибердиной
Картины мёртвого города
1. НАЧАЛО ЗИМЫ
Тяжёлый снег облетал с жиденьких небес мёртвыми белыми комьями, грузно покачиваясь, прибивал к земле дома, деревья, натягивал одной огромной тетивой провода, и что самое противное, всё время попадал за шиворот куртки. Холодные, гаденькие струйки талой небесной мерзости протекали по линии позвоночника до самой линии кожаного китайского ремня и терялись, частично впитываясь в рубаху, частично проникая в джинсы.
От такого набора ощущений хотелось, молча удавиться, или на худой конец удавить пару прохожих, чтобы убедиться, что кому-то бывает хуже, чем тебе.
Последние остатки морали и утренняя доза успокоительного с трудом удерживали на самой границе животного и человеческого. Удерживали скорей по инерции, потому что ещё не было настоящих срывов.
А если произойдёт? Хоть один?
Тогда уже будет всё равно и без успокоительного…
Город показывал себя в таких же гадких цветах и формах состарившихся от зимы домов, накренившихся от помешательства горизонта вышек и труб, и навеки заледеневших, избитых тысячами окаменелых следов мостовых.
Такое уродство колоритно смотрится по телевизору в каком-нибудь психологическом триллере, когда зритель царствует на диване в собственной тёплой и светлой квартире, пусть даже свет притушен на время киносеанса. В жизни такой город хочется немедленно осветить негасимым библейским огнём марки «Содом и Гоморра». Чтобы сырые, серые и смятые прохожие впервые в жизни выпрямились и поглядели вверх, пусть всего на мгновение, перед тем как сгинуть в таком же точно, но уже нематериальном аду. Может кто-то успеет вспомнить, что он человек, и что он был рождён не для этого города, как впрочем, и этот город был не для него. Этот город, настоящий живой мертвец, мечта мрачно-романтичных закомплексованных подростков и авторов психоделики, он не предназначался всерьёз для проживания в нём человеков. Так, разве что для экскурсионных поездок жаждущим духовного питания тёмных уголков души и разума.
Ещё этот город можно было бы сделать памятником тёмного прошлого. Но для этого необходимо светлое будущее, хотя бы теоретическое. Но все теоретики давно сбежали из таких мест, умышленно забыли их смертельные урбанистические красоты и дечеловеческие пустоши. Потому и не получались у них правдоподобные теории, а только светлый сироп сказок. А люди больше не верили ни в свет, ни в сироп, ни в сказки, только в электричество, пищевые добавки и комиксы. А теоретики отметали такие понятия, как неистинные.
Они, конечно, были правы, только…
А снег планировал на потемневший от человеческих шагов дорожный наст и никак не мог его выбелить.
Здесь даже снег не верит в свет…
Около занесённого мостика у трубопроводной артерии в нерешительности стоят две пожилые женщины. У их ног мелко дрожит при смерти большой пёс. Голодный, холодный и чёрный, как и город породивший его – верную чёрную тень городских подворотен, чей вой весь год держал район в тревожных ночных снах. Может быть, городу самому уже было невмоготу такое существование? Может он хотел ночным отчаянием сотен городских собак разбудить людей, заставить зажечь свет или хотя бы посмотреть в окно разбуженным и оттого критичным взглядом…
Теперь пёс умирал. Он сделал всё что мог, а остальное было выше его сил.
А ведь всё чего он смог добиться – это два участливых взгляда и робкие слова.
– …Она же замёрзла совсем, она с утра здесь лежит.
– Да, я её тоже давно видела, ещё хлеб предлагала… она не ест.
– Кажется, она умирает… её бы к трубам поближе отнести… там хоть тепло.
– Как? Мы ведь её даже не подымим, она вон какая большая...
– Если бы мужчина какой-нибудь помог…
Так и стоят в нерешительности две слабые старые женщины под обречённым взглядом умирающей собаки. К ним никто больше не подойдёт. Реденький людской ручеёк, будто невзначай обтекает этот мёртвый пятак на почтительном расстоянии отведённых глаз. Вскоре и женщины повздыхают из последних сил и побегут по своим делам. Возможно тоже последним…
Женщины ушли… я, молча, подошёл к псу. Он просканировал меня нечётким взглядом слезящихся глаз и задрожал сильнее. Неужели испугался?
– Не бойся, друг…
Через пять минут я оставил позади мост и удивлённого пса. Он смотрел из под тёплых труб мне в след странным необъяснимым взглядом.
Нет, друг, ты не разбудил меня. Я и раньше не спал по ночам… Я наверное самый большой поклонник твоих волчих песен, и самый большой ненавистник одновременно. Но ты пой. Иначе я не выдержу и засну…
А ты думал, я помог тебя по доброте душевной?
Я рождён в этом городе. Я генетически не верю в свет… Просто я не сплю по ночам, как истинный эгоист духа в мерзком городке эгоистов тела. И пока ты мне в этом помогаешь, ты мне нужен.
Пёс остался позади. Сегодня он выживет, а если нет, то город обязательно породит ещё одну ночную тень, ради меня. Он теперь знает обо мне. Я ему тоже нужен, мы с ним одной крови, он жив благодаря таким, как я, пусть даже эта жизнь мертвеца.
Впереди аптека. Новая аптека. В ней нет ароматов трав и горького привкуса лекарств. Она тоже больше не верит в излечение. Она только помогает продержаться или продлить мучения своим синтетическим послевкусием импортных антидепрессантов.
Но мне не до вкусов и запахов, они прерогатива детства, а мне теперь дожить бы до лета. А потом город лишится одного своего неспящего. В нём будет на одну лишнюю тень больше, но это уже не моя забота, я спланировал своё бегство. Пусть он, наконец, обретёт покой, покой города теней. А я найду другой. Где ещё можно заснуть ночью и не умереть, где под окнами не стенают ночные тени, где люди ещё смотрят в небо и даже видят в нём свои звёзды. А когда и этот город умрёт… впрочем, я давно знаю свой ад. Все неспящие умирают ночью на улицах, и после смерти остаются тенями ночных городов…
Но мне рано об этом беспокоиться.
Я ведь ещё не умею выть…