Ученик готов…
Эти слова, отпущенные на ветер в рассветный час, исчезали, оставляя белую полосу, как сверхзвуковой, кажущийся с земли бумажным оригами. Когда волнистый след таял, истончаясь и натягиваясь в невидимую леску облачного воздушного змея, Он слушал, как суетится пульс в ожидании неведомого .
Он приходил сюда каждый год. Осенью. Деревья, отыгравшие летний водевиль, преображаясь на прощание, смиренно отпускали одежды на ещё теплую землю, укрывая, собственные корни. Вмиг постаревшие листья готовились вернуть долги истокам ради клейких весенних почек. Межсезонье нравилось мудрым и неспешным возвращением к изначальной гармонии, течение которой не прерывается порогами разочарований и внутреннего неприятия. События спокойны в своей необратимости, словно минутная стрелка инерционных часов. Пока движешься, время плывёт, но стоит уподобиться сфинксу, и она, созвучная ритму жизни, замирает, отрекаясь от времени вместе с тобой.
Он по сей день так и не смог понять, было ли встречей то, что произошло в усыпанной листьями аллее. Его появление там было так же случайно, как встреча с двойником, и необычна , словно миг узнавания незнакомого ранее человека. Он в очередной раз ушёл из дома, места, не ставшего своим, ни после многих лет, обещавших привыкание, ни памятью трогательных событий, оставшихся как зарубки роста на дверном косяке. Осёдлость и привязанность с детства не были его добродетелью. Диагнозом на всю жизнь прозвучали слова знакомого врача, который успокаивал родителей после очередных розыскных мероприятий – синдром бродяжничества. Вспоминая разговоры деревенской бабки об успехах самогоноварения, он представлял себя мутной бражкой в почерневшей от вечной сырости бочке. Иногда, хрустящей капустой, смиренно ждущей обеденной плахи. Непонятное слово «синдром» , помесь сини и ипподрома, пугающее холодным и чопорным наукообразием, не оставляло шансов на излечение и звучало как приговор, опущенный круглой печатью на амбулаторную карту.
Когда все форпосты и стоянки бродяжки были рассекречены, а мосты сожжены стараниями родителей, остался лишь один путь для отступления. Мальчик научился выпадать из реальности. Спасали книги. По-своему, он любил и родителей, и то, что они высокопарно называли очагом. Но, ощущение «чужой» преследовало, как неуловимый хвост играющего щенка.
То, что для нормальных людей считалось счастливыми жизненными вехами: рождение, элитарное образование, престижная работа, удачное бракосочетание, своевременное потомство и беспроигрышный развод, в его системе ценностей располагалось в графе «подвиги». И хотя его натура щетинилась, как испуганный ёж, при появлении на горизонте очередной «вехи», она не могла оказаться сильнее того безразличия и внутреннего пацифизма, сосредоточенного в словесном конформизме «Хрен с вами, раз надо, так …»
События детства странным образом расставляли ударения и знаки препинания на его попытках найти свой путь. Первый урок помрачения светлых намерений был получен в предновогодний день. Шестилетка, оставленный дома в долгожданном одиночестве, решил нарядить ёлку. С проворством обезьяны, забравшись на высокие антресоли по пирамиде из кухонного стола и табуреток, он извлёк старый фанерный чемодан с искусственной целлулоидной красавицей. Предвкушение рукотворного сюрприза для домашних и боязнь не успеть до их прихода, придавало действу настроение волшебства – воздушно-бессознательного и чего-то Настоящего. Электрическая гирлянда не горела. Проверяя её , включенной в розетку, и дойдя до оголенных проводов, он замкнул собой цепь, став на несколько мгновений подобием лампочки и заводной игрушки на полу. Она билась под напряжением, благодаря которому вилка, наконец, выскочила из розетки, остановив смертельный танец. Руки были в белых волдырях, сознание медленно возвращалось, и первые слова, дрожащие в телефонную трубку: «…меня почти убило, приезжай…»
Детство – это милосердие короткой памяти и беспощадность жесткого диска подсознания. Уже спустя несколько дней, розетки перестали быть врагами. Только в глубину внутреннего мира упал якорь…желание радости другим через боль. Как тормоз и вечные оглядки «А стоит ли?».
Год спустя, урок взаимоотношений школьному новобранцу с подачи классной преподнесли родители. Школьный друг из отстающей учебно-дисциплинарной группы был признан недостойным внимания и участия. Вето на дружбу. Для ребёнка предать близкого по шкурным интересам, так же неестественно, как сделать обратное для многих взрослых. Бунт был нелепым по незнанию и дерзким по исполнению. Обрывки фраз о сведении счётов с жизнью через вскрытие вен остались двумя насечками на внешней стороне руки. Откуда знать в семь лет, каким консервным ножом и где открываются эти самые вены. Знание придёт гораздо позднее, как жирная точка той детской истории предотвращенного предательства.
С тех пор, мой герой усиленно осваивал внутренние лабиринты песочных замков, покидая поверхность реала по первому требованию души. Там были свои законы, где не нужно было приспосабливаться или кого-то прогибать. Невозможно было не знать, что тень, отбрасываемая деревом, может рассказать о нём, едва ли не больше, чем оно само. Друзья там молчали, потому что понимали без слов и принимали самые невероятные выходки вместе с их последствиями. Там были любимые, которые не спорили за лидерство, а умудрялись любить не только его, но и друг друга. И все это казалось настолько реальным и естественным, что настоящее отошло на второй план и существовало лишь как досадная необходимость и несовершенство конструкции. Однажды пришло осознание, что пора наводить мосты между внешним и внутренним.
Он сидел на скамейке , наблюдая за хороводом осенних листьев. Один кленовый лист багряного оттенка упал рядом. Он взял его в руки и подумал: «Какой необычный цвет крови. Почти как тогда, в детстве. Только с тех пор, оказалось, что самое страшное – предать самого себя. Разменяться на суету удобств и инстинктов, чужих фраз и привычных навязанных правил. Вот лист. Он тоже поступает как все. Но почему в этом нет ощущения навязчивости, обреченности, а только истина и мудрость. Чем люди отличаются от листьев…»
Эта была первая, еще неумелая попытка ступить на дорогу, ради которой, может, он и появился на свет. Где он только не искал её. Фотография. Психология. Живопись. Музыка.
Багряный лист поселился в его любимой книге. Он стал главным героем художественной фотографии, натюрмортов, психологических этюдов.
Со временем всё вернулось на круги своя. Книги. Своя реальность. Слово.
Обычное, которым мы сорим, как семечками, забываем, как сон и изводим как тараканов.
И непостижимое! Он видел Слово, как живую и возможную реальность, создаваемую красками мысли на подвижном жизненном холсте. Он понимал, что сила собранных звуков несравнима ни с одной другой. Он чувствовал его дыхание и настроение, как радужные переливы мыльного пузыря, в кажущейся пустоте которого, смысл и условия существования.
Это новое пришло в осенний день и осталось почти единственной примиряющей нитью. Прошло немало лет. У него появились ученики, но он всегда смеялся и говорил, что им не повезло, потому что это сущая нелепица, быть учениками ученика.
Осенние посиделки в алее превратились в творческий ритуал, вроде чайной церемонии , и происходили в моменты зарождения нового словесного ребёнка. А Учитель…
Учитель к нему обязательно придёт, когда Ученик сам поверит в то, что он готов.