ГЛАВА IX
КЛЕЩИХА
И вот, наступил тот день, точнее та ночь, когда мне приспела пора совершить свой ночной вояж на Клещиху. Конечно, это мероприятие не столь познавательное, как культпоход всей производственной бригадой в планетарий – хотя определенная аналогия здесь и просматривается – но, в то же время, и не менее увлекательное, хотя, с точки зрения техники безопасности, значительно уступает первому.
Я взял с собой фонарь, на всякий случай - нож-складишок и карту. В октябре ночь наступает рано – уже в восемь темно. На девятом трамвае, в полупустом вагоне, я добрался до остановки «Молкомбинат» и направился, по почти пустынной асфальтовой пешеходной дорожке, через Тульский мост, к кладбищу и вошел в него, миновав открытые ворота.
Круглый шар серебряной луны давал приличный свет, которого хватало для того, чтобы не спотыкаться и различать контуры, уже порядком пооблетевших, кустов и ажурных деревьев, старых, деревянных могильных крестов, жалких железных памятничков, с пятиконечными звездами, изготовленных где-то в цехах или мастерских по месту последней работы покойника, и таких же оградок, загораживавших могильные холмики. По небу, в холодно мерцающих звездах, плыли редкие, надутые и важные, как дирижабли, облака. Когда они закрывали луну, наступала кромешная тьма, наводившая невообразимую жуть.
Дул приличный ветер, постанывая и по-волчьи подвывая в закутках могил и в вершинах деревьев. Эти его стоны и посвистывания не производили бы никакого впечатления на человека днем, но ночью они наводили на душу морозную тоску. Правда внизу, у могил, ветер почти не ощущался, поелику все те же деревья и густой кустарник гасили его порывы. Иногда из глубин ветвей вдруг вскаркивало воронье, ожесточенно хлопая черными крылами, недовольное тем, что я нарушил их ночной сон, пробираясь по тропкам мимо могил.
Иной раз в кладбищенских зарослях кто-то с шумом хрустел сухим падальником - наверное, кладбищенские собаки, или иной мелкий зверек, питавшийся объедками, оставшихся с поминок печальных посетителей. Здесь, в могильной низине, в колышущемся воздухе стоял густой запах всеобщего тления, забивая нос и ощущавшийся сейчас довольно резко. Но это был не трупный дух, так тлела и гнила трава и, усыпавшие землю, листья.
Продвигаясь вперед, я подсвечивал себе дорогу фонариком и поминутно сверялся с картой. Частенько в луч фонаря попадали глаза птиц или зверушек, и тогда они сигналили мне в ответ фосфоресцирующими отраженными огоньками. При этом нож-складишок лежал в кармане моего пальто открытым – на случай нежелательной встречи с каким-нибудь сбродом, чтобы не терять время на лишние телодвижения. Да и от зубов иной крупной собаки тоже можно было ждать неприятностей, но, конечно, против духов он был бесполезен. Тут могла пригодиться крепкая молитва, но я не знал ни одной из них. Единственным средством, которое я мог противопоставить темной силе, было крестное знамение, но будет ли оно действовать в моих руках? Я не знал - ведь я был тогда еще некрещеным.
Пробираясь к цели я постоянно оглядывался, было такое ощущуние, что за мной кто-то следит. Я физически ощущал на спине чей-то колющий взгляд, но когда резко оборачивался, то никого за собой не видел. И все же, один раз мне показалось, будто луч фонарика выхватил, увильнувший от луча, остаток отблеска огромных сетящихся глаз и стелющуюся по земле серебристо-серую тень, мелькнувшую среди старых осин. Это заставило меня остановиться, так я стоял минуту, сжимая в руках раскрытый складишок, который я извлек из кармана. Пожалел, что не взял с собой не эту детскую игрушку, а хороший тесак. Прислушался, но кроме обычных, привычных уже кладбищенских звуков, ничего не услышал.
Пошел дальше, ощущение слежки, вроде бы, прошло, и я, было, успокоился. Правда, еще один странный звук, несвойствееный обстановке, донес откуда-то из-за деревьев до меня ветер, звук, отдаленно напоминавший дробные удары в бубен. Он тоже заставил меня снова остановиться и напрячь слух. Еще тут какого-нибудь камлающего на могиле шамана только и не хватало!
Наконец, я добрался до, так называемого, зах. №6. Представляло оно собой старую, завалившуюся, безымянную могилку, густо поросшую блеклой травой. На ней лежал, сгнивший у основания и потому повалившийся, почерневший от времени и непогоды, деревянный крест с железной табличкой и остатками никеля на ней, видимо, некогда ее покрывавшим.
Мои потуги прочитать надпись на табличке не увенчались успехом – ржавчина, въевшаяся в металл, искорежила все буквы до неузнаваемости. Могиле этой было не менее, как лет пятьдесят, судя по тому, что она была некогда увенчана крестом - ведь звезды на памятники начали ставить уже сразу после революции. Но то, что встреча была назначена именно здесь – не вызывало сомнений, согласно описанию и карте – все сходилось: за могилой росла старая ель, справа от нее громоздились остатки черного гранитного памятника, а на могиле слева, вместо надгробия – торчал осиновый кол, вбитый сюда, судя по свежести древка, недавно. Как следовало из пояснительной записки, это было сделано для защиты меня от духа черной ведьмы, покоившейся здесь также изначально вместе с «зах.№6».
Здесь я остановился и посмотрел на часы – было без шести двенадцать. До момента встречи осталось совсем немного. Я обшарил лучом фонаря окрестности и, закурив, стал ждать встречи. Холодало. Правда, я был одет довольно тепло – на мне было теплое осеннее пальто, под ним толстый свитер, на голове серая, в крапинку фуражка, из толстой ткани. Вот только ноги зябли – от земли шел холод, а я непредусмотрительно обул туфли под тонкий носок, вместо того, чтобы надеть зимние ботинки.
Чтобы согреть ноги, я стал пританцовывать, делая круги вокруг лежащего креста, как вдруг земля подо мной качнулась, и я по грудь провалился в нее на что-то твердое, но прогибающееся под ногами. Хватаясь за пучки старой травы, я попытался выбраться из ямы, но это что-то подо мной жалобно заскрежетало, и я провалился еще на большую глубину, оцарапав себе щеки о торчащие из земли коренья и камни и присыпаемый сверху сырыми комьями земли и глины.
Поднявшись на ноги и увязая по щиколотки в глине и еще какой-то рухляди, я достал фонарь и осмотрелся. Я оказался в склепе, куда свалился сквозь рухнувший свод, над которым, очевидно, и была расположена могилка с упавшим крестом. Из этого я заключил, что та могилка являлась подзахоронением над более древней могилой. Сам свод, сквозь рваную пробоину которого, диаметром с метр, мне угрюмо ухмылялись яркие звезды, находился примерно в полутора метрах над моей головой, и еще, примерно на таком же расстоянии от него, виднелся край верхней могилы с накренившейся над ней елью. Часть ее корней черными узлами повисла в воздухе, другая часть еще цеплялась за землю, не давая дереву рухнуть на могилу. Здесь пахло мхом и прелой, застоявшейся сыростью.
Да, не мелко я провалился! Вот влип, так влип! Как мне потом будет выбираться из этой дыры? Надо ждать того, кто придет мне на встречу и поможет. Я еще раз посмотрел на часы. Было ровно двенадцать ночи. Пора бы незнакомцу быть уже здесь. Я негромко крикнул, не дождавшись ответа, заорал что было мочи. В ответ – гробовая, в прямом смысле, тишина. Ладно, будем ждать. А пока надо осмотреться, может, я выберусь отсюда своими силами. Ведь иначе, раньше чем днем, мне никто не поможет, и то вероятность помощи невысока – к этим старым, неухоженным могилам, видать, давно никто не ходит.
Для того чтобы что-нибудь найти из того, что мне поможет выкарабкаться из могилы, я начал исследование моего грустного пристанища - хорошо, если б не вечного, ведь и такое может случиться! На полу, среди обрушенной земли, валялись доски и щепы от деревянного, сгнившего, упавшего вместе со мной, гроба, тут же белели разбросанные повсюду кости, вывалившегося из него, скелета. Из дальнего угла на меня хищно скалился клыкастый череп, мертво глядя пустыми черными глазницами. В этот момент что-то холодное и скользкое коснулось моей шеи, отчего я вздрогнул и в ужасе волчком закрутился на месте – оказалось, откуда-то сверху мне за шиворот упал жирный и крупный, размером со среднего чебака, дождевой червяк – отъелся на трупах мерзавец. С отвращением и вздохом облегчения отбросил его в сторону и продолжил обследование древнего склепа.
Посреди него находился толстоногий стол, сработанный, видимо, из хорошего мореного дуба, поскольку, несмотря на червоточины в столешнице и ножках и некоторую гнилость древесины, он еще, вроде, крепко стоял на своих тумбовых, резных ногах. На столе пузатился глиняный, с отбитой ручкой, кувшин, накрытый крышкой, и две такие же чашки – одна совершенно разбитая, наверное, результат моего падения в эту гробовую обитель. Я открыл крышку кувшина, всколыхнув облачко пыли, облепившего его – пусто, скорее всего, здесь когда-то плескалось поминальное вино.
По бокам склепа располагались ниши, заставленные гранитными плитами. Через слой, все той же вековой, пыли на них просматривались какие-то гравированные буквы. Когда я сдул с плит прах, то моим глазам представились надписи, насколько я понял, сделанные на французском. Скорее всего, здесь была похоронена целая семья, или родственники, судя по повторяющимся у всех одинаковой фамилии – de Grandr. Причем, дата рождения всех покойников была разной, а вот дата смерти – одна: 1837 год. Самому младшему, из здесь лежавших, было семнадцать лет, самому старшему – Marquis Urb de Grandr - шестьдесят шесть.
О, маркиз! Знатная семья! Но как их занесло в эту глушь почти двести лет назад? Исходя из того, что все они приняли смерть в один день, это была либо казнь этих людей, либо самоубийство. Причем, самоубийство явно ритуальное, судя по магическим рунам, украшавших их гробовые плиты. Ниш с усопшими было восемь, нижние присыпаны обвалившейся сейчас землей, причем, с левой стороны они все были закрыты плитами, а с правой – одна, самая верхняя – была пуста.
Мелькнула тревожная мысль: уж не для меня ли припасено это холодное местечко? Но я тут же отогнал ее, как назойливую муху и постарался сразу же о ней забыть. Но одно было ясно: кто-то от смерти – восьмой - ушел. Но кто: предатель, чудом спасшийся, или специально оставленный родственник для выполнения обряда похорон? Последнее – навряд ли. Ведь этот восьмой явно должен был умереть тоже. Но, может, позже? И кто они, эти французы? Члены какого-то мистического ордена, пленные французы еще с Отечественной войны 1812 года? На этот вопрос ответа не было, да мне и некогда было размышлять на эту тему. Меня больше волновал вопрос собственного спасения, и все мысли, так или иначе, были связаны с этим.
Я встал на цыпочки и посветил в пустую нишу фонариком. В ней я обнаружил некий предмет, завернутый в лохмотья из остатков ткани, наверное, бархата. Все это было покрыто слоем осклизлой плесени и паутиной. Очистив ошметки, я обнаружил там старинный кинжал. Ребристая ручка была выполнена из слоновой кости, а скобообразный ограничитель, направленный концами к обоюдоострому лезвию - из серебра, которое, хоть и потемнело от времени, но не подверглось разрушению. А вот сам клинок заржавел, но не настолько, чтобы обесформиться. Видимо, он был сделан из хорошей стали, вроде булата, поэтому лишь тонко покрылся зеленым налетом, совсем не нарушившим металл, но сделавший невозможным прочесть на нем какую-то надпись на латинском. Что ж – неплохая находка - я уже придумал, как я могу ее использовать.
Фронтальную часть склепа занимали кованые двери, ведущие, видимо наверх к выходу. Пробовать их открыть сейчас, даже если бы это и было возможным, не следовало – земля снаружи могла обрушиться вниз и завалить меня. Тыльная часть могилы представляла собой полированную стену, составленную из гранитных блоков. На этой стене висел медный колокол, размером с кружку и на нем были выгравированы цифры - очевидно, дата изготовления - 1829. По бокам от него и чуть повыше – два бронзовых подсвечника с полуиспользованными свечами – неплохо, если сядет батарейка в фонарике, то эти свечки мне здорово пригодятся. Посреди самой стены имелась барельефные фигуры и горельефные надписи.
Когда я смел паутину и вековой слой пыли, покрывавшей здесь все, то в центре стены увидел метровую фигуру странного существа изображенного в профиль. Она была похожа на человека, соединенного из двух бесполых особей со стороны спины. У нее было два лица, глядящие в разные стороны, четыре руки и четыре ноги, позволявшие фигуре, если бы она была живой, идти как вперед, так и назад.
Над этой фигурой выделялся горельеф обычныого католического креста, а в ее подножье расположилось еще десяток подобных же фигурок, размерами, едва доходящими большой до щиколотки. В отличие от главной фигуры, они имели половую принадлежность – с одной стороны мужскую, а с другой – женскую. Они стояли на коленях вокруг центральной фигуры, окружая ее, и вознося к ней руки в молебном сплетении ладоней.
Чуть ниже этой композиции шли слова на латыни:
“PERRICURUM FOEDUS CUM MORTE ET CUM PRAEGRANDIS ANDROGYNE INFERNO FECIMUS PACTUM”
Тогда я смысл написанного понять, конечно, не мог, но она крепко запала мне в память до последней буковки, и позже мне сделали ее перевод, и я еще вернусь к этой надписи в дальнейшем. Еще ниже этих строк была изображена пентаграмма - Печать Мендеса – точно такая же, как и на медальоне Софьи!
А в самом низу, был еще один занимательный рисунок – два всадника на одном коне, этот символ я уже где-то раньше видел - так изображали печать Ордена Тамплиеров. Выходит, все захороненные здесь принадлежали к этому загадочному ордену? Я не знал, не знал и что означает двуликая фигура. И, вообще, во всем этом была какая-то странная мешанина из церковных, адских и иных символов, собранных вместе. И все это являлось для меня непостижимой загадкой. Однако размышлять над этими вещами, в то время когда я попал в критическую ситуацию, у меня не было времени
Я взглянул наверх - в могильную черную дыру и вновь заорал, оглушая в тесном склепе самого себя: «Есть тут кто-нибудь? Помоги-ите!». Этот крик, наверное, разбудил покойников в соседних могилах, но никто из живых, так и не откликнулся. Время было пятнадцать минут первого. На встречу так никто и не пришел. И, наверное, уже и не придет. И я решил привести план самоспасения в действие.
Я перенес стол поближе к щели в потолке склепа и встал на него с намерением подпрыгнуть, чтобы дотянуться руками до отверстия в потолке и, зацепившись за его края, попробовать подтянутся на руках наверх. Но, как я и думал, стол рассыпался под моей тяжестью. Ну что ж, есть еще один запасной, уже ранее придуманный мною, вариант: выковырять кинжалом одну из плит, желательно верхнюю левую, и эту плиту установить между свободной правой и освободившейся левой нишей. Получится некий мостик между ними. Взобравшись на него, я окажусь на достаточной высоте, чтобы выбраться сначала из самого склепа, а дальше – и из верхней могилы.
Сказано – сделано. И я стал кинжалом выковыривать надгробную плиту в самой верхней нише с левой стороны, пытаясь засунуть его в щели между плит. Минут через сорок, порядком подустав, и обливаясь от усердного труда потом, я понял бесполезность своей затеи. Плита в нише, которая располагалась ниже верхней, и которая тоже могла бы сгодиться, также оказалась неприступной. И остальные плиты были очень плотно подогнаны и, со временем, намертво припаялись к обрамлению ниш. Скорее, я сломаю свой кинжал, чем выковыряю хоть одну из них. Впервые на меня накатила волна отчаяния. Однако, почему-то, я подумал не о себе, а о своих родителях, прежде всего, о маме. Она не переживет, если что со мной случится.
Помнится, в пятом классе, после ссоры с отцом, из-за пролитого бидона молока, которое я, споткнувшись, не донес до дома из магазина, куда был за оным послан, я сбежал из дома с одним только скавояжем с вещичками и пятеркой денег в заднем кармане брюк. Перекантовавшись кое-как неспокойную ночь в саду одной больницы, где я забился в кусты шиповника, я отправился на Главный вокзал, с намерением отправиться паровозом в Кулундинскую степь, чтобы жить там на берегу какого-нибудь озера, в построенном своими силами саманном домике, зарабатывая на жизнь ловлей рыбы. Опосля же, когда «стану человеком», как написал я в прощальной записке, оставленной дома, я планировал возвернуться домой, с полными карманами денег от реализации пойманного улова, для независимого финансового проживания со своими родителями, не беспокоясь, в дальнейшем, за еще какое либо пролитое впредь молоко.
Утром, на выходе из ворот больницы я встретил свою маму. Каким-то непостижимым образом, каким-то материнским чутьем, она нашла меня именно здесь и нигде больше, за десяток километров от дома! Иссохнувшее за ночь, почерневшее лицо ее выглядело на десять лет старше, чем это было вчера. В черных волнах ее волос появилась жирная седая прядь, словно кошачья лапка процарапала ее голову ото лба к затылку, оставив после себе не кровавый, а седой след. Я плакал у нее на груди, тоже плачущей, – я понял КАК я ей сделал больно.
Вспомнив о маме, я тут же призвал себя к спокойствию: «Думай, думай, Коля. Соображай – ты умный. Осмотрись внимательнее, наверняка еще есть какая-то зацепка к спасению», - так я успокаивал себя и укреплял мочевой пузырь одновременно.
В целях экономии батарейки, я выключил фонарь, достал сигаретку и закурил, приводя мысли в порядок. Почему-то подумалось, что надо экономить курево, да заодно и спички, кто знает, сколько мне тут еще сидеть? Без пищи человек, согласно знаниям, полученных мною еще в школе – все-таки школа иногда учит полезным вещам! - может продержаться месяц. С водой проблему решим – наверняка еще будут идти дожди или падать снег и залетать сюда. Капли дождя или снежинки можно собирать в кувшин и в целую, неразбившуюся чашку и, таким образом, копить влагу для питья.
Как-нибудь, таким способом, можно еще долго продержаться. Тем более что и с теплом задача пока решаема - земля промерзнет не скоро, на этом принципе действуют погреба наших законопослушных граждан, сажающих в пригородах картошку и не успевших, по причине временного дефицита или недостаточности денежных средств, из-за постоянно растущего потребительского спроса, обзавестись холодильником «ЗИЛ». Если что - буду днем кричать, кто-нибудь когда-нибудь да услышит – все же смиренное кладбище, это не необитаемый остров.
Покурив и немного успокоившись, я снова включил фонарь и тут же сделал открытие: в верхней плите я обнаружил продолговатую дыру, похожую на отверстие под ключ, на которую я раньше не обратил внимание. Я подсветил дырку фонариком, и там, внутри, блеснул металлический отсвет – точно, это была замочная скважина. Меня осенило: значит, плита может открыться ключом! Но где он?
И я стал его искать. Прежде всего, я обшарил пустую нишу, где до того нашел кинжал, но там ключа не было. Потом я внимательно осмотрел все остальные плиты, дверь и стену с надписью – он мог висеть где-нибудь там. Но тоже ничего не обнаружил. Тогда я, дециметр за дециметром, стал просеивать землю под ногами сквозь пальцы рук, ведь он мог валяться где-то на полу. Начав от входной двери, я добрался на карачках до противоположенной стены с надписью, но – безрезультатно. Ключа нигде не было. Я зло сплюнул, теряясь в догадках – где он может все-таки быть? – и поднялся с колен. В этот момент я ударился головой о подвешенный на стену колокол, который загудел очень даже похоронно, и я, схватившись за ушибленное место, глянул на него снизу. И о чудо! Я увидел ключ! Он служил в колоколе за место язычка! Моего восторгу не было предела. Отцепив его, я направился к нише, которую занимал Урбан Грандье.
С замиранием сердца – получится или нет? – я вставил ключ в замочную скважину, попробовал повернуть ключ по часовой стрелке – не получилось, но зато против часовой он, скрипя, сделал целых два оборота. Сразу же раздался металлический лязг, плита со скрежетом стала выходить из своих пазов, толкаемая скрытым механизмом, и, в какой-то момент, совсем покинув нишу, плюхнулась у моих ног, едва не поломав мне ступни и обдав меня сырыми комьями глины чуть ли не с головы до ног. Я посветил вглубь ниши и увидел седовласый скелет с диадемой на голове! Это было то, зачем я пришел на кладбище. Так вот кто мне должен был передать Диадему Иуды – давно истлевший мертвец по имени Урбан де Грандье!
Я протянул руку к Диадеме. В этот момент из груди мертвеца матово блеснуло что-то похожее на молнию, ударившую в мои часы на руке. Я отскочил назад – это полоснула меня ядовитыми зубами, потревоженная мною, крупная змея, до этого скрытая под лохмотьями одежды скелета. Ее зубы разбили стекло часов, по которому растеклись янтарные капли яда. Скорее всего, это была огромная гадюка, об этом говорил рисунок гармошки на ее спине, которая предостерегающе шипела и выстреливала своим красным язычком из чешуйчатой пасти. Однако бусинки-глазки, поблескивающие мертвенным блеском, казались не безрассудными, а мудрыми. Может, она специально долбанула меня именно в часы, а не в руку? Иначе, можно было бы тотчас лезть в пустую нишу и там тихо помирать для полного комплекта склепа! Это просто очередное чудо, что я остался жив – в могиле ни врачей, ни противоядия не найдешь. Вообще-то, со змеями у меня всегда были особые отношения с самого детства…
ПРОВАЛ – ЗМЕЯ
… Пятидесятые годы. Лето. Мы, всем детсадом, отдыхали на заводской даче в Шелковичихе. В тот день, на прогулке в лесу, отойдя от основной группы детей на приличное расстояние, я наткнулся в какой-то яме на одну нору. С присущим всем детям любопытством, я сунул туда руку и вытащил несколько змеенышей, маленьких, как дождевые червяки. Я присел на край ямки и стал разглядывать их. Они холодно шевелились в руке, пытаясь ускользнуть. Но, вдруг, из норы выползла взрослая змея. Она поползла вверх по моему колену, обвила горло, забралась под майку, холодя грудь, потом высунула оттуда голову и острым язычком несколько раз лизнула меня в лицо. Я вернул змеенышей в нору и стал играть с этой змеей, которая то оказывалась у меня под мышкой, то обвивала ноги.
Заигравшись, я не заметил, как воспитательница, в то время молоденькая девчонка с косичками, может еще школьница, на каникулах подрабатывавшая на даче, но тогда, конечно, казавшаяся мне взрослой тетей, стала собирать группу домой. Не найдя меня, она стала громко окликать мое имя. Но я, то ли заигрался, то ли мне не хотелось уходить от норы, но, так или иначе, не отзывался на ее призывы.
Но вот, воспитательница, наконец, заметила меня и решительно, с нотками упрека и угрозы в голосе, двинулась в мою сторону. Когда же подошла ко мне близко и увидела идиллическую картинку, участниками которой был я и змея, ее в буквальном смысле хватил столбняк. Хрипло, с задыхом, бормоча: «Гадюка, гадюка!», она, вся сотрясаемая дрожью, как вкопанная стояла на месте, согнувшись и вперив лодочкой руки между ног. Гадюка моментально скрылась в норе, а я подошел к девушке, глаза которой расширились от распиравшего ее ужаса, и попытался увести ее подальше от ямы. Но ее ноги, словно приросли к земле, и она оставалась все так же стоять. Вокруг нас стала собираться, ничего не понимавшая, ребятня. Наконец, девушка стала понемногу приходить в себя, и мы все вместе покинули злополучное место. Воспитательница, делала сначала маленькие, медленные и неуверенные шажки, затем они стали быстрее, пока, наконец, не перешли на панический бег.
Мне, конечно, потом от нее досталось. А ужас ее был вызван тем, что когда-то ранее ее уже кусала гадюка, когда в лесу она нечаянно наступила на нее.
Меня же змея не только не тронула, но даже поиграла со мной.
А уже позже, через несколько лет, в пионерском лагере, я выменял у пацанов полуживую гадюку, брошенную ими в муравейник, на брикет печенья, оставшийся у меня после родительского дня. На палке я унес ее за территорию лагеря и оставил там у лесного ручья. Искусанное муравьями тельце гадюки лежало неподвижно, лишь изредка подрагивал кончик ее хвоста. Я ушел, не зная, чем я еще могу ей помочь, но на следующее утро вернулся, проверить – жива ли моя подопечная? Змею я застал в полуметре от того места, куда я ее ранее положил. Она грелась на солнце, свернувшись кольцами на камне. Завидев меня, змея выстрелила своим алым язычком и качнула головкой, вроде как, поприветствовав, а потом неспешно уползла в траву.
Мне тогда показалось, что она специально не уползала и ждала меня здесь, чтобы поблагодарить за свое спасение…
ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ IX
…Однако от нынешней гадюки, заменившей скелету сердце, надо было как-то избавляться. Откровенно говоря, мне не хотелось убивать это живое существо, случайно или умышленно пощадившее меня, тем более, памятуя о более ранних встречах с представителем сего животного мира. К тому же, новой агрессии с ее стороны я не чувствовал.
Я намотал на кинжал свой шарф и стал махать им перед носом змеи, надеясь, что она начнет бросаться и кусать его и, тем самым, источит на нем свой яд, после чего мне не страшно будет забрать диадему. Но гадюка к моим телодвижениям отнеслась равнодушно. Медленно развернувшись, она исчезла в дыре темного угла ниши с покойником. Я спокойно взял Диадему Иуды. Это была именно та, какую я видел у Баал-бериты.
Теперь осталось немного потрудиться, чтобы выбраться из склепа. Я ухватился за тяжеленную плиту, которая оказалась весом килограмм на сорок, и упер ее одним концом в пустовавшую нишу. Затем, с трудом, но без особого напряжения - спасибо моим родителям, за то, что я вырос таким большим и сильным - я завел второй ее конец в другую нишу – с останками Урбана Грандье. Получилась крепкая перекладина. Она оказалась тыльной стороной ко мне, и я обнаружил там еще одну выгравированную надпись:
«Astaroth! je vous conjure d'accepter le sacrifice que je vous presente!»
ВЫХОД: ФРАЗА
…До чего же хорошая у меня в юности была память! - я буква в букву запомнил и эту надпись, которую позже, через пару дней, преподаватель французского из нашего института перевел мне: «Асторот! Прими, умоляю тебя, приносимое мною подношение!»
Неужели Диадема Иуды и была тем подношением, которое Граньдье предназначил Дьяволу?- думал я в тот день, когда мне сделали перевод. Выходит, я взял ее без спроса, или это мне было позволено Повелителем Ночи? Тогда, кто такой, на самом деле Баал-берита, давший мне наколку на встречу с мертвецом? Маг? Колдун? Некий посвященный из тех девяти, что правят миром? И каким образом из могилы Диадему смогла попасть в его руки? Так кто же он на самом деле?
КТО ТЫ, БААЛ-БЕРИТА?
Ответа не было…
Итак, запомнив надпись, я взял в руки диадему и кинжал, размышляя, куда бы мне их пристроить, прежде чем выбраться из узилища мертвых. И тут я замер, услышав тихий и длинный гудящий звук, похожий на тот, который издает камертон при настройке рояля и который, вдруг, стал исходить от, непонятно отчего, завибрировавшего колокола, как будто кто-то невидимый водил язычком по его внутренней поверхности. Одновременно, я почувствовал, как в склепе резко похолодало.
Обернувшись на странный звук, я увидел темное, полупрозрачное облачко, отделившееся от стены склепа под колоколом и, сформировавшееся прямо у меня на глазах, в образ седовласой, простоволосой старухи в одном исподнем. Белое и аморфное, словно разведенная известь, худое, обезображенное глубокими морщинами, ее лицо, запоминалось, прежде всего, горбатым носом, который хищно нависал над сухими, бескровными губами мощным утесом. Мертвый взгляд ее глаз, мерцавших снегом из черных глазных провалов, от которого у меня даже образовался иней на загривке, был недвижно устремлен в одну точку – на Диадему. Между этим привидением и скелетом Урбана Грандье, красным отблеском, слабо пыхнула и погасла ниточка искр, заставившая, видимо своей наэлектризованностью, зашевелиться седые пряди на черепе старца. Внезапно глухо клацнула, рухнувшая вниз, верхняя челюсть маркиза о нижнюю. Этот звук отдавался в склепе мелкой, расходящейся дробью.
От всего тут происходящего, у меня у самого зашевелились и стали дыбом собственные волосы на голове, приподняв на ней фуражку.
В этот момент привидение сдвинулось с места и медленно поплыло в мою сторону, зловеще вытянув руки, со скрюченными узлами пальцами, в направлении моего горла. Не зная, куда бежать и что предпринять, я, в отчаянии, шагнул к нему навстречу и рубанул туманную старуху кинжалом наискось справа налево и потом еще раз - слева направо. Раздался шипящий свист, похожий на тот, который исходит из автомобильной камеры, когда из нее спускают воздух. Из рассечений, которые я нанес приведению, как из мартеновской печи, хлынуло голубым, ослепительным пламенем, которое коснулось меня, но не жаром, а леденящей стужей, и старуха растаяла в воздухе. И в этот момент кисть руки скелета маркиза, сдвинувшись с места, упала на пол, словно, попытавшись удержать меня, лишилась сил, и рассыпалась в прах.
Испустив вздох облегчения и вытерев рукавом, вмиг взмокший, лоб, мокрота которого превратилась от адского пламени в изморозь, я вновь напрягся в предвидении новой опасности: сверху, над могилой, раздался сухой треск, ставшей крениться, ели. Корни ее, с визгом вырывались из земли, не в силах удержать древнее дерево в вертикальном положении, и земля и глина, все расширяющимся потоком, хлынули в склеп, грозя погрести меня тут навечно. Через несколько секунд для меня все могло быть закончено!
Я лихорадочно сунул Диадему за пазуху, кинжал заткнул за пояс ремня и молниеносно вскарабкался на плиту-перекладину, отплевываясь от сыпавшейся мне в лицо глины. Теперь моя голова высунулась наружу, поверх потолка склепа. Обернувшись на прощание в темную пустоту внизу, я уперся локтями в края свода и, с трудом, преодолевая отбрасывавший меня назад в могилу, земляной поток, вырвался из склепа. Теперь я оказался в верхней могиле, край которой находился на уровне моей макушки. Оставалось сделать последнее усилие, чтобы оказаться на свободе.
Ранее, еще будучи в склепе, я планировал на каждой стороне могилы вырыть кинжалом по одному углублению, примерно на высоте половины и одного метра соответственно от крыши склепа – то есть сделать своеобразные ступеньки и с их помощью окончательно выкарабкаться из могильного плена. Теперь ситуация поменялась, и все надо было делать быстрее и иначе. Но что? Схватиться за корни ели и, таким образом, подтянуться? Но я мог спровоцировать обвал дерева и новый поток сыпавшейся земли, которая меня здесь же и похоронит. Решение не приходило, а секунды летели стремглав, и каждая из них могла быть для меня последней. В этот момент свод склепа, не выдержавший потока земли, рухнул подо мной и повлек меня назад в могильную бездну.
- Ма-ама-а! – закричал я в смертельном, безнадежном отчаянии, поняв, что в этот миг пришла моя пора предстать перед Господом.
Мне даже показалось, что на какое-то мгновение я увидел свою душу, в виде креста - с раскинутыми руками и сомкнутыми ногами, возносящуюся к огненной дыре, образовавшейся в небесах, откуда ко мне протягивал руку сам Христос с терновым венцом на голове.
И вся моя короткая жизнь, в которой я так и не успел ничего ни для кого, и в том числе для себя, сделать, в доли секунды пролетела передо мной со скоростью бешено крутящегося кинофильма. Ломая ногти, я цеплялся за скользкие, осыпающиеся, под пальцами, стены могильника и неудержимо проваливался вниз. И в это мгновение на мою голову упало что-то жесткое и твердое. Машинально уцепившись за это что-то, я сумел, нет, не увидеть – глаза мои засыпала земля – а, скорее всего, понять, что это был толстый карабельный канат, с привязанным на конце его камнем. Я вцепился в него изо всех сил, мышцы мои вздулись от неимоверного напряжения, а кости хрустели, но, зато, таким образом, я сумел приостановить падение вместе, с затягивающим меня в могилу, валом земли. Меня кто-то тянул наверх, и я, извиваясь всем телом, потихоньку освобождался из засасывающей меня глины и сантиметр за сантиметром вытягивался наружу.
Когда мои руки выпростались за край могилы, веревка замерла и остановилась. Я все еще оставался по пояс в земле, но осыпание уже прекратилось – все кончилось. Я ухватился за ветви и ствол старой ели, упавшей поперек могилы, топорщащей во все стороны мощные корни, и уже без прежних неимоверных усилий, наконец, окончательно освободился от земляного плена. Я стал кататься по земле, истерично хохоча и ругаясь матом невесть на кого, из моих глаз ручьем лились слезы жизни. Наконец, истерика прекратилась, я сел и вздохнул полной грудью ночного воздуха - такого сладкого, такого живительного, такого упоительного, словно это был не просто воздух, а блаженная амброзия.
В первую очередь я поискал глазами своего спасителя. Но свет яркой луны не помог мне никого увидеть. Второй конец веревки был привязан к черному мраморному надгробию соседней могилы. Я встал, вытащил из кармана пальто, вместе с комьями попавшей туда земли, фонарик и осветил окрестности.
Никого!
Но ведь кто-то же помог мне! Во всяком случае, явно не тот, кто должен был вручить мне Диадему Иуды. Она мне досталась от мертвеца. Но тогда - КТО?
Свежий ночной воздух, вливавшийся в мою грудь чистейшим озоном, после зачумленной духоты могильника, кружил мне голову, и я минутку постоял так с широко расставленными ногами, покачиваясь, словно сомнамбула, пока сознание не пришло в норму. За моей спиной раздался глухой шум – это теперь обрушилась еще одна стена могилы, и комья земли и глины ринулись вниз, засыпая собой склеп последними струями. Через минуту, на месте могилы оставалась одна, метровой глубины, яма, скрывающая под собой тайну склепа.
Прощай, Урбан де Грандье! Спасибо за Диадему!
И тут мой взгляд случайно упал на, обнажившуюся от обрушившейся земли, гранитную плиту, лежащую у края заваленного склепа. Вырубленная неумелой рукой надпись на ней на старорусском языке гласила: «Маркиза Жозефина де Грандье. 1780 – 1837», Ни креста, ничего иного на плите больше не было. Так вот где лежала покойная маркиза, совсем рядом со склепом, это ее призрак привиделся мне в склепе!
Отряхнувшись и, более-менее, приведя себя в порядок, я посмотрел на часы. Треснутое стекло было измазано грязной смесью яда и земли. Протерев его носовым платком, я узнал время – был третий час ночи. Ну что ж, надо идти за мертвой водой, теперь уж, наверное, самое страшное позади. Еще раз сверив маршрут с картой, я снова двинулся в путь, но уже без того внутреннего напряжения, которое сопутствовало мне в самом начале моего появления на Клещихе, и теряясь в догадках о своем спасителе.
Вскоре отблеск Луны от тихой, зеркальной глади воды показал, что я иду правильно. Осталось выйти на нужный сектор озера. В том районе не должно быть зарослей ивняка, кустов и камышей. Заросшие берега, как говорилось в «инструкции» - явный признак того, что в этом озере, или на данном его участке, вода самая что ни на есть обыкновенная.
Наконец, я добрался до нужного места. Берег здесь был песчаным, а вода, в отличие от других мест на озере – казалось, подсвечивалась изнутри серовато-зеленоватым отсветом, но не ровным, а волнообразно и медленно расходящимся, как бы, по раскручиваемой спирали. Впрочем, если не приглядываться, да еще и не знать ничего о мертвой воде, то этого явления можно было бы и не заметить.
Ветер к этому времени стих, облака разошлись окончательно, и огромная луна была полновластной хозяйкой на небе, рассыпая в ночи мертвенный серебряный свет. От прибрежных могил были четко прочерчены лунные тени, старая, жухлая трава искрилась первыми бисеринками росы, где-то пел монотонную песню загулявшийся сверчок, врезаясь этими звуками в опустошенную тишину кладбищенского уныния.
Я подошел к берегу и, присев на корточки, опустил Диадему в воду, и она моментально покрылась мелкими пузырьками, словно закипела в воде. Подумав, я присоединил к ней и кинжал, с лезвием которого произошло то же самое. Теперь мне предстояло испить мертвой водицы.
В русских сказках мертвой водой залечивали раны, но я не помнил, где ее брали герои этих сказок. Наверное, как вариант, в таких вот кладбищенских озерах.
Я посветил фонариком - на предмет обнаружения в воде разных там дафний и иных букашек. Отправлять их в желудок мне вовсе не хотелось – достаточно и того, что в воде присутствует «химизм трупного яда» - как говорилось в «инструкции». Но вода была чиста и прозрачна – может, от того самого энергетического потенциала, который сейчас присутствовал в ней, уничтожающего все инородное, а, может, из-за того, что уже почти середина осени, по ночам бывают заморозки, и мелкая букашня там попросту вымерзает. Тем не менее, пить ее мне казалось противно. Но – надо!
Я глубоко вобрал в себя воздух, как будто собирался выпить не воду, а водку, зачерпнул воду в пригоршню и отправил ее в рот. Вода – как вода, только чуть сладковата, ведь трупный яд имеет сладковатый привкус. Но такое ощущение могло возникать чисто психоустановочно, ведь когда вам кто-нибудь подаст стакан обычной воды и скажет при этом, что выжал в него несколько капель лимона, вы действительно почувствуете его вкус. Во всяком случае, мне было легче так себя утешить. Проглоченная эта озерная водичка вызвала внутри меня физическое ощущение ее прохождения в мой желудок, она обжигала, словно спирт, хотя никакой крепости реально не имела. Появилось ощущение брожения по телу некоего внутреннего огня, наливавшего меня неведомой мощной энергией. Эта энергия развернуло мое тело, безо всякого усилия с моей стороны, и я встал и выпрямился во весь рост, наслаждаясь новым благостным ощущением наливавшей меня силы.
Я огляделся. Мне показалось, что от кладбищенских могил стало исходить слабое свечение и от них отрываются, порхают и плавно двигаются некие белые тени, может, призраки, все ближе подступающие и, с угрозой, теснящиеся ко мне. На ближайшем памятнике фотография молодой черноокой девушки ожила, и ее глаза пристально уперлись в меня, казалось, подозрительно оглядывая незваного пришельца с ног до головы. А со стороны озерца ко мне над водой поплыла какая-то огромная зубастая морда, размером с пивную бочку. Впрочем, это мог быть и клочок так странно оформившегося тумана, потихоньку встававшего над озером.
И тут я услышал протяжный, призывный и какой-то даже торжествующий волчий вой. В призрачном свете луны я увидел на противоположном берегу настоящего огромного волка, вытянувшего к ночному светилу голову с раззявленной пастью. В этом лунном сиянии переливалась начищенным серебром его великолепная седая грива, резко контрастирующая с его серой волчьей мастью. Как бы в ответ его песне, из осинового пролеска за моей спиной, отозвался глухой перестук бубна, и звуки его были похожи на те, которые производят самцы горилл, когда стучат себя кулаками в грудь, празднуя победу над соперником за благосклонность самки. Но откуда здесь, хоть и на краю, но все же города, волки, шаманы или гориллы?
От этих ли звуков или по какой-то иной причине, но, смыкающиеся вокруг меня призраки стали отступать и рассеиваться, зубастая пасть на озере опустилась на дно, а голова с фотографии черноокой девушки, пролив кровавую слезинку, стала плоской и недвижной, потеряв свой объем и влипнув назад в памятник.
Однако мне было не до того, что происходит вокруг, глотать воду нужно было подряд, не останавливаясь, и я в спешке проглотил еще оставшиеся пять пригоршень. Теперь мое тело распрямилось, как бы, под силой мощной пружины. Я встал и, подставив лицо звездному небу, вскинул вверх руки, обращенные ладонями к Луне. Мне почудилось, что потоки лунного света, обрушившись со светила ослепляющим ливнем, прожгли меня насквозь, отозвавшись чудовищной болью в сотрясаемом, как от грозовых молний, теле, голова моя налилась огненным смерчем, выжигавшим сознание. Глаза заискрились и забрызгали раскаленными струями слез. Дикий вопль, который произвело мое горло, погнал штормовые волны по озеру, хлынувшие на прибрежные могилы, и слился с волчьим воем и боем бубна в какую-то сумасшедшую, ужасающую мелодию, от которой у меня самого побежали по телу морозные мурашки. Потом тьма, как обвалившийся в шахте уголь, накрыла меня.
…Очнувшись, я первым делом посмотрел опять на часы. Шел пятый час утра. Значит, я провалялся на холодном берегу не менее часа. Но никаких признаков надвигающейся простуды или иного недомогания, я не чувствовал. Наоборот, самочувствие мое было превосходным, было ощущение полета, стоит только сделать прыжок – и взлетишь в поднебесье! Точно такое ощущение я уже когда-то испытывал, я его уже ранее чувствовал, но напряжение памяти ничего не дало. И тогда подсознание подсказало мне, КОГДА это было – в тот момент, когда я родился! Но теперь это невероятное ощущение было осознанным, им можно было наслаждаться. И я не торопился отпускать его…
Но всему приходит конец, надо было заканчивать и мои цели. Вокруг теперь было тихо и спокойно – никаких тебе волков и шаманов, никаих призраков, никаких явлений. Мирно мерцало озеро отблесками звезд и луны, посвистывал песни сверчок, укладывались на покой привидения в своих могилах. Диадема и кинжал больше не кипели в воде, да и сам внутренний серо-зеленый свет в озере, практически, угас, растворившись в темных глубинах. Я вытащил Диадему Иуды и кинжал, отер их от сырости и разместил их на себе таким же образом, как и несколько ранее, и двинулся к кладбищенским воротам.
На обратном пути, пробираясь сквозь частокол могил, я наступил на что-то мягкое. В следующий момент это мягкое, с шумом хрустящих веток и дикими воплями, вздыбилось откуда-то из земли, и нечто со свистом рассекло воздух над моей головой, так что я едва успел пригнуться, чтобы не потерять дорогую мне голову. В тот же момент я, на автомате, выходя из приседания, нанес удар левой рукой, ибо в наиболее сильной – правой, у меня был фонарик - сказалась боксерская выучка - в это вздыбленное нечто, которое отлетело назад и, наверное бы, свалилось, если б не упёрлось в могильный памятник. В другой раз все это могло бы меня перепугать до нутряной икоты, но после мертвой воды я ощущал только холодное спокойствие, и даже кинжал из-за пояса, в целях безопасности, не вынул. Мелькнула мысль: уж не тот ли это любитель мертвечинки, о котором ходили по городу всякие россказни? Попался подлец, сейчас ты у меня получишь!
- Хто ты, што ты, мать твою ети!? - истошно завопил каннибал в зимней шапке, весь облепленный жухлыми листьями.
В луче фонаря, который я направил на людоеда, изобразилась фигура насмерть перепуганного мужика лет сорока, с осоловелой, мятой, позавчерашнего бритья, рожей, левую щеку которой пересекал широкий шрам. На нем был кургузый ватник, солдатские штаны с галифе, образца ушедшей войны, заправленные в кирзовые, грязные сапоги. В правой руке его была штыковая лопата, которую он держал наотмашь. В том же фонарном свете фосфорически мерцали его расширившиеся до беспредельности зрачки, словно у снулой рыбы, которую только что оглушили веслом.
- Кто-кто – конь в пальто! – рявкнул я на нетопыря с лопатой, на всякий случай, отступив на шаг и нащупав за поясом рукоять кинжала.
- Худа ты, хде ты? – уже тише взвизгнул дяхан, потрясая своей хорошо отточенной штыковой лопатой и прикрывая глаза от света, бьющего ему в лицо.
- Куда- куда! Рыбалить пошел на Тулку, вот куда! Там у меня садки поставлены с вечера, - сразу нашелся я что соврать. – А, вот, ты кто?
- Хто-хто – дед Пихто! – уже спокойнее, но раздраженно передразнил меня простывшим голосом мужик. – Предупреждать надо ж, а не так себе – с бухты-барахты, япона мать! Ведь убийством дело закончиться могло! – дяхан стал шариться по карманам фуфайки и, не найдя искомого, нагнулся и что-то подобрал с земли. - Вот, могилку послали караулить, чтобы никто не занял - нынче-то народ, не скажи, какой ушлый. Вишь, вона вырыта, - мужик указал лопатой в темноту. – Литр дали за работу, вот и согласился. Ну, канешна, один пузырь-то оприходовал от скуки, лег полежать на листву покурить, да заснул, видать. А ты штой-то по могилам ночью поперся? - тама вона дорога идет. Так ведь можно и головы лишиться – што ты! У меня размах – ой-йо-ёй, и рука куда как крепкая. Слухай, а у тебя цигарка есть, а то мой табачок из кисета рассыпался, кода ты меня напужал, - уже с просительной и вполне миролюбивой интонацией, вопросил меня мужик, сам, видимо, чуть ли не наложивший, с перепугу, в штаны, и бросил лопату.
- Да так путь короче, - сказал я и угостил мужика сигаретой, и он еще одну взял себе в запас.
- А не боязно-то, паря, ночью тут, своим энтим коротким путем, шариться? – сразу подобревшим голосом заговорил собеседник, пряча за ухо запасную сигаретку. - Говорят, тут таксиста одного замочили да и съели опосля с кишками вместе. Я-то заглотил пузырь – мне потом хоть бы хны, сам черт не страшен! - дяхан загыкал, блеснув на луне щербатым ртом.
- Страшновато малость, да у меня складишок в кармане, - показал я мужику ножичек.
- Тут складишом не обойтись, паря! Нужно оружие посурьезнее, вона, как, моя лопата, в пример.
- А это не я тебе зубы выбил ненароком?
- Не-а, это давно еще – по пьяной драке на свадьбе, а ты мне, могет, ребро сломал – в грудь саданул, как из пушки ядром. Дыхнуть невмоготу – больно. Боксун, што-ли? – мужик засунул руку под фуфайку и пошурудил там ребра на груди.
- Да нет, так – улица научила, - поскромничал я, сам удивляясь – откуда у меня, вдруг, появилась такая резкость, сила и молниеносная реакция – ведь мог и голову потерять - уж не от мертвой ли воды?
- А-а… Слухай, а, может, для храбрости приложишься? Чтоб дальше шагать безбоязно, а?
Дяхан вынул из кармана ватных штанов бутылку водки и зубами сдернул алюминиевую крышечку.
- Не, батя, - отказался я. – Мне потом еще на учебу надо.
- А, ну тогда будь здоров!
Дяхан опрокинул заклокотавшую бутылку в горло, а я пошел своей дорогой дальше.
Наверное, на сегодня приключений достаточно.
Возвращался я, правда, не совсем удовлетворенный: никто не вручил мне никакого атаме, а ведь в «Заговоре вызова» оно присутствует. Надо разобраться, что это за штука и с чем ее едят. Может, достану в другом месте. Не возвращаться же, да и поздно уже – поезд ушел.
И действительно, дальше я спокойно миновал кладбище и добрался до трамвайной остановки – конечной, находившейся как раз против проходной «Молкомбината». Вдалеке я увидел неровный свет подпрыгивающих фар и перестук колес приближающегося, и, наверное, первого трамвая – самого массового транспортного средства трудового пролетариата - начиналось утро рабочего дня, было половина шестого.
Утро! Как хорошо, что каждый день начинается утром! И еще хорошо знать, что оно не последнее в твоей начинающейся жизни.
Рядом никого не было, и я, не стесняясь того, что могу не попасть в ноты, задушевно запел во всю мощь своей глотки нашу, родную и, что ни на есть, самую рабочую песню: «Та за-аводска-ая про-оходная, что в лю-уди вы-ивела меня-а…»
Удивительно, но мне вовсе не хотелось спать…
ДРУЗЬЯ!
НА ЭТОМ ПУБЛИКАЦИЮ ВЫНУЖДЕН ПРЕКРАТИТЬ В СВЯЗИ С ФОРС-МАЖОРНЫМИ ОТНОШЕНИЯМИ С ИЗДАТЕЛЬСТВОМ.
К СОЖАЛЕНИЮ, И В МАГАЗИНАХ КНИГА ЗАКОНЧИЛАСЬ.
КУПИТЬ КНИГУ МОЖНО ЧЕРЕЗ "ОЗОН", "ЛАБИРИНТ" И ДРУГИЕ КРУПНЕЙШИЕ КНИГОТОРГОВЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ЧЕРЕЗ ИНТЕРНЕТ.
ДЛЯ ЭТОГО ПРОСТО НАБЕРИТЕ НАЗВАНИЕ РОМАНА В ЛЮБОМ ПОИСКОВИКЕ.