Завтрак преторианцев
Ранним летним утром двое солдат преторианских когорт, купив себе, по обычаю, короткий суточный отпуск у центуриона своего манипула Квинта Фабиана, по прозвищу «Апр» ( то есть кабан), отправились на Тибр купаться. Они весело вышли из декуманских лагерных ворот, возле которых расхаживали угрюмые часовые в панцирях и железных шлемах, и показали им свои отпускные таблички. После этого они бодро зашагали по каменистой тропе, ответвлявшейся от Фламиниевой дороги и сбегающей между холмов к реке. Пройдя через главную улицу небольшого селения, которое было по-утреннему пустынным и тихим, - лишь пара рабов, несших на себе корзины с рыбой, попалась им навстречу, да лохматая собака, лежавшая в пыли на центральной площади, лениво гавкнула пару раз вслед для порядка, - они сделали маленькую остановку у трактира. Заспанный хозяйский мальчишка вынес им корзинку с едой и небольшой мех с вином. Преторианцы тут же выпили по такому доброму глотку, который способна сделать только пересохшая солдатская глотка, и закусили сыром и хлебом. Сделавшись еще более веселыми, насвистывая старую солдатскую песенку, сочиненную во времена войн Цезаря в Галлии, они уже чуть не бегом направились к реке, чье извивающееся, вспыхивающее на солнце гладкое тело виднелось за склоном крутого холма, поросшего кипарисами.
Люций Клемент размашисто шагал впереди, неся на плече корзинку с едой. Он был моложе своего товарища: ему было года двадцать два или двадцать три. Это был стройный, сильный и довольно красивый юноша. Гай Гортензий, отдуваясь и оттопыривая нижнюю губу, спешил следом, придерживая под мышкой мех с вином, шаркая ногами и поднимая пыль подошвами своих калиг. Он был коренастый, плотный мужчина лет тридцати четырех или тридцати пяти, с черной, сильно тронутой сединой бородой, и практически лысый. Только по бокам голого черепа у него кудрявились редкие волосы, которые он почему-то упорно не желал сбривать. Естественно, солдаты его когорты присвоили ему прозвище Кучерявый. Загорелое, цвета седельной кожи лицо его пересекал идущий от виска и теряющийся в волосах бороды белый шрам. Нос был когда-то сломан в кабацкой драке и свернут на сторону. В то же время в лице его не было ничего особенно свирепого: оно скорее имело добродушно-лукавое выражение, с легкой хитрецой, сквозившей во взгляде небольших глаз. Такое лицо бывает у пожившего и умудренного горьким опытом крестьянина.
Придя на берег, гвардейцы сбросили подбитые гвоздями сапоги-калиги, тяжелые пояса и пропахшие потом туники, и попрыгали в воду. Они долго плавали и ныряли, с шумом разбрызгивая вокруг себя воду, потом вылезли обратно и развалились на траве, подставив солнцу свои тела, покрытые типичным «солдатским загаром»: лица, руки по локоть и ноги до колен у них были темные, сожженные солнцем, а тела белые, словно у женщин. На противоположном, полого поднимающемся берегу виднелось небольшое стадо коров и неподвижный пастух с длинным, гнутым вверху посохом, в драном плаще и широкополой шляпе. В долине был разбит небольшой виноградник, за ним белело здание чьей-то виллы, утонувшей в зелени садов. А еще дальше, за холмами и вдали на холмах, расплываясь в белесой дымке, смутно угадывались очертания зданий, дворцов и храмов великого города Рима, столицы мира. Мирным и томным выглядел раскинувшийся перед воинами пейзаж, - залитые солнцем холмы, заросшие пышной, кудрявой растительностью, вьющийся в ярко-голубом небе ястреб, кипарисы, стройные, как молоденькие девушки, широкая река, несущая к морю свои воды, и прекрасный, величественный город вдали.
- Ты сколько заплатил вчера свинье Квинту? – спросил Гай у своего товарища, с довольным видом жмурясь на горячем солнце и поворачивая вбок плешивую голову.
- Двадцать ассов за двоих.
- Какая все-таки жадная скотина этот Фабиан! Дерет с нас все больше и больше.
- Что ж: он себе дом строит на побережье. Ему все мало.
- Это такой хват: коршуну когти на лету подстрижет.
- Ты был бы на его месте – не так делал?
- Все-таки двадцать ассов брать за день отпуска – это скотство. А опоздаешь – он же тебя и отхлещет розгами, будь здоров.
- На то он центурион, - сказал Луций лениво. – Давай, становись центурионом – и тебе будут легионеры деньги таскать. И ты будешь провинившихся плетьми стегать. Дело хорошее…
- Нет уж, спасибо. Мне этого не нужно, клянусь Геркулесом! Лучше я спокойно отслужу оставшийся срок, уйду на покой, куплю себе маленький домик где-нибудь на берегу моря, обзаведусь женой, ребятишками и спокойно буду доживать свой век.
- Это какой женой ты думаешь обзавестись, если не секрет? – спросил его Луций весело. – Уж не Меропу ли ты имеешь в виду?
Меропа была содержательницей небольшого лупанара в том самом селении, через которое они недавно проходили. Это была невысокая, жирненькая, кругленькая, черноволосая и смешливая женщина лет двадцати восьми. Гай уже несколько месяцев бы с ней в связи – что, впрочем, не мешало ей продолжать подрабатывать своим излюбленным ремеслом в тех случаях, когда находились желающие.
- Да хоть бы и Меропу, - сказал Гай. – Ну и что? Многие проходили через это через это и становились потом отличными женами. Я знаю немало примеров. Возьми Гортензию, жену старика Вибулена, или Кальпурнию. Пока бедняга Тит не умер, она был ему отличной женой. Да и после смерти вела себя как подобает: похоронила по-человечески, соорудила памятник, устроила достойные поминки.
- Не она ли и довела его до смерти? Поговаривали про какого-то молоденького мальчика, который вроде бы омрачал их семейный покой в последний год.
- Брось, это все сплетни. Какой там мальчик у Кальпурнии? Ты глянь на нее: толстая, огромная, как монумент. Кто на нее польстится? А деньги у нее старина Тит отбирал все до последнего квадранта, и потом спускал их все в ближайшем кабачке.
- Да не у неемальчик. У него…
- А, вот как? Я не знал.
- Магистраты вроде бы даже следствие хотел назначить. Так мне рассказывали, – сказал Луций и перевернулся на живот.
- Что ж, все может быть…Темна душа человеческая.
-Ну что, позавтракаем?
-Почему нет? Мы с тобой изрядно поплавали. Тут поневоле проголодаешься. Помнишь историю про спартанского повара и восточного царя?
- Нет. Что за история?
- Какой-то варварский царек выписал себе спартанского повара, чтобы тот сварил ему похлебку из бычьей крови – знаменитую еду спартанских солдат. Повар приготовил ее; царь попробовал и начал плеваться. «Что за гадость ты сварил?» закричал он на спартанца. «Это же невозможно есть!» Повар отвечает: «Царь, прежде чем есть эту похлебку – надо искупаться в Эвроте!»
Луций наморщил невысокий загорелый лоб.
- Что такое Эврот? – спросил он.
- Река в Спарте.
- А-а, - сказал юноша равнодушно. – Понятно…Забавная сказка.
Они сели на траве в тени большого платана и, развернув на траве платок, разложили свою нехитрую снедь: сыр, кровяную колбасу, набитую рубленым мясом, маслины, кочанчик капусты, кусок копченой свинины, пирожки и вареные овощи.
- Хоть пожрать по-человечески, - сказал Луций весело, набивая себе рот. – Надоела мне лагерная похлебка.
- Ты еще радуйся, - ответил ему товарищ, выпив из потертого меха дешевого тускуланского вина и утирая рот загрубелой рукой. – Знал бы ты, какой гадостью обычно кормят солдат в германских легионах!
- А ты долго там служил?
- Добрых восемь лет, - сказал Гай со вздохом, отправляя в рот кусок колбасы. – И, должен сказать тебе, приятель, это были непростые годы! Сначала, на втором году службы довелось мне пережить восстание легионов. Та еще была резня! И, что самое неприятное: свои резали своих же, порой товарищей по палатке.
- В самом деле?- спросил Луций заинтересованно.
- Это было сразу после смерти божественного Августа. Восстали паннонские и германские легионы. Три легиона поднялись в Паннонии, и сразу восемь - в Германии. Одиннадцать легионов! Целая армия. Это не шутка, скажу я тебе.
- Из-за чего восстали?
- Из-за чего люди восстают? Жить хорошо захотелось. Размечтались о пирогах небесных…- сказал Гай саркастически, и снова порядочно хлебнул вина. – Мол, хотим служить на тех же условиях, что и преторианцы: получать по денарию в день, и чтобы отставка через шестнадцать лет. И никакой службы в вексиллариях! Много тогда было из-за этого шума и крови. Командовал нами Германик, сын Друза Старшего, брата нашего великого Тиберия Цезаря, - да будут к нему милостивы великие боги! Этого самого Германика легионы пытались провозгласить императором. Такой это был красавец мужчина, молодой, всего тридцати лет от роду. Добрый, милостивый к солдатам, красноречивый до ужаса. Германские легионы его очень любили! Вся его семья жила вместе с ним в Нижних лагерях: жена Агриппина и пятеро детей. Самого младшего из сыновей, Гая, постоянно обували в солдатские сапожки: солдаты так и называли его – Калигула, «сапожок».
- И что дальше было? – спросил Луций, не переставая жевать.
- Германик, как верный принцепсу и сенату, отказался наотрез. Когда же на него насели мятежники, начали настаивать, – он даже меч вытащил и попробовал заколоться. Только представь себе: один солдат из четвертой когорты нашего Стремительного легиона протянул ему тогда свой гладий, и говорит: «Возьми лучше этот: он острее!» А звали этого малого Калузидий. Я его хорошо знал: мы с ним жили в одной палатке. Такая отчаянная башка! - Гай покачал головой и продолжил: - Патрон мой, Кассий Херея, был в ту пору примипилярием, центурионом первой пилы. На него бунтовщики напали в самом лагере, хотели прикончить. Ну, да не тот это человек, чтоб так вот легко даться им в руки. С мечом в руках проложил он себе дорогу через вооруженную толпу, и ушел невредимым. Такая разгорелась смута, что Германик решил отправить прочь из лагерей свою семью. В траурных одеждах вышли они из ворот лагеря – женщины и дети, никакой охраны. Тогда только наши одумались, и устроили настоящую резню. Однажды ночью верные Цезарю солдаты принялись врываться в палатки и убивать проклятых смутьянов. Тогда и мы с моим хорошим приятелем, опционом Валерием Прокулом, зарезали этого бездельника Калузидия. Я держал его за ноги, а Прокул сел на грудь и большим галльским ножом перехватил ему глотку. Кровь из него хлестала, как из жертвенного быка. Да…Это был первый человек, которого мне довелось убить. Голову убитого мы принесли Херее, и хорошую тогда получили награду. Да…
Гай замолчал, жмурясь на солнце. Луций взял еще кусок сыра, положил его на хлеб и сверху добавил изрядный кусок ветчины. Изготовив таким образом атлетического вида бутерброд, оглядев его придирчиво со всех сторон, он вновь принялся жевать, активно работая челюстями.
- Веселые дела, - сказал он во время небольшого перерыва, протягивая в свою очередь руку к меху с тускуланским. – Твои истории прямо как Герцинский лес: чем дальше – тем страшнее. А потом что было?
- Потом-то? – молвил Гай задумчиво. - Перебили мы мятежников, сожгли их тела, принесли богам очистительные жертвы. Германик провел смотр центурионам. Кого легионы изобличали в жадности или чрезмерной жестокости – тех отправляли в отставку. А уж после этого мы пошли за Рейн, бить проклятых херусков. Это самое что ни есть паскудное германское племя: те самые, что при божественном Августе восстали под руководством мерзавца Арминия, вырезали три наших легиона в Тевтобургском лесу и убили проконсула Квинтилия Вара. Ох, и бойня тогда была в местечке под названием Идиставизо, недалеко от речки Визургий! Столько убитых в одном месте я еще никогда не видел – ни до, ни после. А уж я навидался на своем веку мертвяков предостаточно.
- Там ты и получил свою отметину? – спросил Луций, отставляя мех в сторону и принимаясь намазывать медом лепешку.
- Нет, это было еще раньше, - сказал Гай со вздохом и провел пальцем по шраму. - За год до той битвы. Сразу после подавления бунта случилось это. Мы тогда переправились через Рейн и напали на племена марсов. Легионы разбились на клинья и пошли себе потихоньку вперед – а они пили себе да бражничали, как обычно. Варвары, одно слово! Сожгли мы их селения, разметали хижины, перерезали всех, кого поймали, собрали урожай с полей и прошли в Тевтобургский лес, туда, где полегли легионы. Вара. Гнусное место! Кругом горы, заросшие густым, диким лесом. Я там пошел было за куст по нужде – и встретил медведя. Клянусь Аполлоном! Как встал он на дыбы, передними лапами машет, глотку с ревом разинул – я еле ноги унес… Кругом болота, топи такие, что всадник увязнет вместе с конем – и следов не останется. Вышли мы на огромный луг. Груды костей лежали на том поле: германцы наших погибших не хоронили, оставили воронью да зверью на поживу. Помню развалины огромного лагеря, полузасыпанный ров. Уцелевшие ветераны рассказывали нам, как было дело, как германцы расправлялись над пленными, сколько виселиц они построили, сколько ям приготовили и кольев… Позже мы захватили в священной роще узипетов одного легионного орла; а другого, как рассказывали нам уцелевшие в бою солдаты, знаменосец отломал от древка, сунул себе за пазуху и вместе с ним бросился в болото, чтобы не даться германцам в руки. Мы погребли останки и соорудили погребальный холм. Германик сказал отличную прощальную речь, а потом войско разделилось. Половина вместе с Германиком пошла к Океану, туда, где батавский остров. А мы вместе с легатом Цециной стали выбираться из проклятых германских топей да лесов к Рейну. Четыре легиона шли через болота по узкой гати, которую еще Луций Домиций проложил. Херуски и хатты тогда навалились на нас со всех сторон. Только и слышно было, что их дикие вопли да завывания, которые они называют «бардит», да свист летящих стрел и дротов! Клянусь Приапом: до сих пор дрожь пробирает, когда вспоминаю все это.
Гай сплюнул с выражением отвращения на лице, затем снова взял мех, взболтал его, потом поднял его высоко над головой и сжал с обеих сторон руками. Рубиновая струя с шипением полилась ему прямо в глотку. Луций внимательно следил за тем, как товарищ его мерно глотает вино, не проливая ни капли.
- Ну ты! – прикрикнул он. – Кто за вино платил? Сейчас все выдуешь! Меру знай, бродяга. Лучше валяй дальше, рассказывай еще про этих самых херусков.
- Доброе винцо дал нам в этот раз старик Опилий, - сказал Гай, опустив мех и облизывая с довольным видом губы. – Не та кислая гадость, что подсунула мерзавка Евтропия прошлый раз…Так вот, про германцев: у них есть такая мерзкая манера то подносить щит ко рту, то удалять, когда они орут эти свои боевые песни. От этого звук усиливается и то повышается, то понижается. Клянусь Марсом, до костей пробирает! А уж сами каковы.. Видел бы ты их! Косматые, с рыжими спутанными гривами, все в боевой раскраске, с длинными бородами, с медвежьими и волчьими шкурами на плечах. Прямо звери лесные, а не люди. И все здоровые, мощные, прямо как те медведи, что бродят у них в лесах. Они заняли все вершины гор вокруг и напали на нас марше, когда ряды легионов расстроились, а повозки завязли в грязи. Чуть было конец нам не пришел! Думали уже, что и с нами будет то же, что с Квинтилием Варом. Мы еле-еле сумели отбиться, выбраться на сухое место и построить лагерь. Ну и ночка была тогда, доложу я тебе! Кругом раненые орут благим матом, стонут жалобно и зовут на помощь. А за лагерным валом, в поле слышно, как бродят шайки германцев и добивают наших. На склонах гор горят огни, сотни, тысячи огней. Варвары валили лес целыми деревьями, зажигали огромные костры и садились пировать. Сидят эти полулюди-полузвери у огня, пьют свой мерзкий ячменный отвар, и горланят варварские песни. А в нашем лагере погребальная тишина, да вой ветра, да тихие стоны умирающих…Если бы они не обнаглели окончательно, не опились этой пьянящей бурдой да одурманивающим отваром из ядовитых грибов, с этакими большими красными шляпками, и не пошли утром на штурм лагеря, - так бы мы и остались лежать там, в поле. Прямо как те бедняги, что попали в западню вместе с Варом. А тут – совсем другое дело! Мы вышли дружно из преторских ворот, построились «черепахой», и пошли крушить направо и налево. Херуски ведь бьются обнаженные по пояс, прикрываясь только щитами; редко кто имеет захваченный у нас панцирь или шлем. Даже длинные их копья, которые они называют фрамеями, есть не у всех: многие вооружены лишь обожженными на огне кольями. Это нас и спасло. Вот в тот день мне и досталось от одного конного германца. Он треснул меня по голове длинным мечом-скрамасаксом. Слава бессмертным богам, шлем выдержал, да и я успел немного увернуться. Сбил он меня конем на землю и едва не растоптал. Если бы не наш центурион Марк, великан и силач, что вытащил меня из-под ног сражающихся, - тут бы и пришел мне конец. Нет уж, друг мой, преторианскую службу не сравнить с той! Я каждый день возношу хвалу богам, которые послали мне такую удачу и позволили перевестись сюда вслед за моим дорогим патроном, Кассием Хереей.
- Серьезно? – сказал Луций и в свою очередь потянулся за мехом. – А мне вот иногда думается, что лучше уж служить в диких дебрях и болотах, отгоняя варваров от лагерного вала, чем заниматься тем, что порой выпадает на нашу долю.
- Это ты о чем?
- Да так…- сказал Луций осторожно. – Просто порой настолько не по себе бывает, когда мы приходим за какими-нибудь бедолагами и тащим их в Карцер Туллианум или в Мамертинскую тюрьму, в подземелье. Слушать весь это бабский плач и вой… А ведь они идут покорно, как жертвенные быки к алтарю, хоть знают, то там их ждет.
- Тебе их жалко?
Луций задумался, и внимательно посмотрел на своего товарища.
- Честно говоря – да, - сказал он негромко. - То есть бывает жалко иногда. Конечно, все они государственные преступники, проклятые богами. Это само собой, с этим никто не спорит! - сказал он с горячностью – Они замышляли против великого Цезаря, участвовали в заговоре проклятого богами и людьми Сеяна, и все такое… Но сердце-то не каменное. Все мы люди. Бывает, приходишь: богатый, красивый дом, сад, отличный атриум, фонтан, статуи, просторный триклиний, полно рабов, большая семья. Люди все такие почтенные, красивые, благородные, из знатных родов. Каково это? Только недавно они вели благополучную, счастливую, беззаботную жизнь, не знали никакого горя – и все, конец, прошу пожаловать на Гемонии. Когда представляешь себе, каково это – дрожь пробирает.
- А ты не представляй, - сказал Гай. Он лег на спину и заложил за голову мускулистые, толстые руки.
- Тебе-то что? – продолжил он немного погодя саркастически. - Это твой дом и рабы? Нет. Ты так жить никогда не будешь. Так чего их жалеть? Мне, говоря по чести, богатеев не жалко. Своего товарища, солдата-легионера, я пожалею, если ему не повезло. Вон, у нас в лагере был как-то случай: отправили двоих солдат за фуражом – а вернулся всего один. Префектом был тогда Гней Пизон, горячий, яростный мужчина. Не уберег, говорит, товарища? Голову ему с плеч долой. Вывели спекуляторы бедолагу за вал. Тот молит-упрашивает: подождите немного, может, вернется товарищ! Солдаты уже мечи вынули, уже над склоненной шеей занесли – а тут действительно прибегает пропавший: живой я, говорит, просто отбился от повозок и заблудился. Тогда центурион, что казнью командовал, дал приказ мечи спрятать, и отвел обоих обратно: так, мол, и так, нет на них вины. Весь лагерь радовался их спасению; а те парни просто обнимались от радости, целовали друг друга, как братья родные. И что сделал наш Гней Пизон? Он рассвирепел, что приказание его не выполнено, и отправил обоих снова на казнь, да еще прибавил к ним беднягу-центуриона. Мол, за ослушание! Так всем троим и отсекли головы за лагерным валом, а тела бросили на корм птицам. Вот этих ребят мне жаль, до слез жаль. Что они видали в своей жизни, кроме трудов, да плетей, да боев с варварами? И потом за одну ошибку, за один неверный поступок, в котором и вины-то их никакой, по сути, не было, – просто так получилось, - изнеженный молодой человек, с руками в перстнях, с завитыми и надушенными волосами, стоя на трибунале, отправляет их на смерть. Патриции, аристократы, всадники – туда им и дорога, на лестницу смерти, на Гемонии!
- Ну, все-таки. Все мы люди, все римские граждане. А ведь эти еще из самых знаменитых, старинных родов.
- Мне недавно ребята рассказали про то, как казнили детей Сеяна, - сказал Гай задумчиво. – Ну, про самых маленьких, про мальчика и девочку. Потащили их в тюрьму, в Туллианум. Мальчик, тот повзрослее, догадывался, что их ждет: шел и помалкивал. А девчонка маленькая, глупая, лет семь, не больше. Так она, дурочка, все спрашивала: что я такого сделала, в чем моя вина? Пусть, мол, меня постегают розгами, я больше так не буду делать. Закон ведь не разрешает казнить девственницу, так? Пришлось палачу, прежде чем задушить бедняжку, - надругаться над ней. Вот это действительно непростая работа! А что наша служба? Так, ерунда, занятие для лентяев.
- Я дней пять назад был в карауле возле Гемоний, - сказал Луций. – Ну, скажу я тебе, там и запах. Стоять невозможно. Навалены они на ступеньках лестницы грудами - взрослые и дети, женщины и мужчины, старики и молодые, все без разбора. Люди идут мимо – глаз поднять не смеют…Воронье вьется тучами. Страшно смотреть, честное слово. Новых приносят из тюрьмы, валят сверху на ступеньки, а нижние тела сваливаются в Тибр и плывут по нему… Я потом долго заснуть не мог. Все перед глазами эта лестница с телами убитых стояла.
- Чувствительный ты, приятель! – засмеялся Гай. – Ты не видал еще поле сражения, когда кругом валяются обрубки тел, человеческие головы, руки да ноги…Под Идиставизо прямо земля была пропитана кровью. А ты, небось, даже в цирке глаза закрываешь, когда один гладиатор протыкает мечом другого. Так? Да ты и не ходишь в цирк-то, деревенщина!
- Вот еще! –сказал Луций негодующе. – В цирке совсем другое дело. Там гладиаторы. Они ведь рабы, полуживотные. Или преступники всякие, злодеи…Их не жалко. А на Капитолийском холме, на Гемониях лежат римские квириты. Погоди-ка… - он вдруг приподнялся и посмотрел вдаль, на реку. - Так и есть! Смотри, смотри: плывет.
- Где?
- Смотри туда.
Юноша показал рукой на реку. На лице его написано было волнение. Гай сел и вгляделся в плывущий посреди потока продолговатый предмет.
- Да, ты прав…Или все-таки бревно?
- Какое бревно? Смотри, рука торчит. Видишь?
- Точно…Однако глазастый ты, братец! А вон еще один.
- Это женщина.
- Серьезно?
- Да, и вроде бы молодая.
Гай сделал руку козырьком, всматриваясь
- И правда молодая. Не раздуло ее еще…Судя по фигуре, хорошенькая. То есть была хорошенькая, - добавил он задумчиво. - А может, вытащим ее на берег - и того?
Он шутливо подмигнул Луцию.
- Ты о чем? – спросил тот, сглатывая слюну. Лицо у него заметно побледнело.
- Что, не любишь холодненьких? Или просто не доводилось еще?
Гай весело хлопнул товарища по плечу. Молодой солдат невольно вздрогнул и отодвинулся. Гай захохотал во все горло.
- Да ладно, я пошутил! Это наш Коршун Прокл любит такого рода дела… А мне и живых теток пока хватает, - сказал он добродушно, продолжая глядеть на реку. - Смотри-ка: целая семья плывет себе к морю, клянусь эриниями! И ведь как мирно плывут… Как держались друг за друга руками перед смертью – так их и несет теперь в Остию. Отец, мать и двое детишек…М-да…Ну, недолго осталось: скоро вынесет в море, и там рыбы быстро сделают свою работу. Похоже, тесновато стало на Гемониях, раз наши принялись мясо в реку сваливать.
Луций зябко передернул печами и отвернулся.
- Все, на сегодня я откупался, - сказал он. – Больше в воду не полезу.
- Да брось! – возразил Гай. – Ты солдат или кто? Солдат на такие вещи должен смотреть равнодушно. Не наше дело – думать о делах великого Цезаря. Они виноваты перед ним – вот теперь и расплачиваются.
- Я что же, по-твоему, осуждаю великого Цезаря? Вот еще! Просто купаться больше не буду. Не хочу, и все.
- Однако ты брезглив, как я посмотрю. А зря, вода хорошая, - сказал Гай. – Освежает. Сейчас этих пронесет мимо – и можно еще поплавать. Не пойдешь?
- Нет.
Гай снисходительно засмеялся.
- Клянусь Юпитером Наилучшим и Величайшим, другой бы на моем месте пошел да и написал на тебя донос – что ты жалеешь государственных преступников, оскорбивших величие Цезаря! Твое счастье, что я такой хороший товарищ и все понимаю….Сам бы таким когда-то, голубоглазым, нежным и юным, - сказал он с грубовато-ласковым выражением. – Когда-то тоже боялся мертвых… Ничего, пройдет пару лет, и ты тоже научишься смотреть спокойно на такие вещи. В Верхней Германии ты не служил, клянусь Приапом! Там бы тебя херуски да хатты живо отучили от этих нежностей. Они, вот как сейчас помню, развлекались так: подведут к лагерному валу нашего пленного, да и начинают его не спеша, со вкусом резать у нас на глазах на куски. Уши отрежут, потом нос, пальцы отрубят. Потом голову с плеч долой – и к нам за частокол. Так вот и построгали на ремешки моего доброго друга, Валерия Прокула. Вчера еще мы с ним миску похлебки делили на двоих, а сегодня – его голова в солдатском дерьме лежит за частоколом. Я, как увидел это – решил про себя: живым я зверям этим в руки не дамся. Если дело будет плохо – брошусь на меч, и все дела.
Он скупо улыбнулся, нагнулся и большими толстыми пальцами осторожно взял за крылышки севшую прямо перед ним на траву яркую бабочку.
- Вот ведь дурочка, - сказал он вроде как даже нежно. – И куда лезет… Прямиком под сапог. Лети себе, глупая.
Он выпустил ее и проследил глазами за ее недолгим полетом, перед тем, как она снова села на растущий неподалеку лавровый куст.
- Зато и повеселились мы потом на славу под Идиставизо! – сказал он немного погодя радостно. – Вот уж воистину наступила пора веселья! Ей-богу, как пустились они бежать, а мы за ними – мили четыре рубили их без передышки. Я взмок весь. Меч мой прямо дымился от крови. Уже сил не было их резать. Сбились они на берегу Визургия огромной толпой. Берег там крутой, обрывистый – не выдержал и обвалился под их тяжестью. Некоторые из них забирались на сосны и дубы. Они высокие растут там, на склонах гор. Так наши лучники забавлялись тем, что не спеша расстреливали их снизу. Германец сидит на ветке, раскачивается, как ворона, из стороны в сторону, сам не свой со страху. А лучники стреляют на спор: кто в руку попадет, кто в ногу…Арминий этот, герой ихний, едва сам спасся. Рассказывали потом, что он лицо вымазал кровью, чтобы его не узнали; а хавки, - вот изменники! – наткнулись на него, да и не стали стрелять. Вот он и переплыл Визургий на своем огромном белом коне. А уж после мы нагрянули к херускам в гости: пошли громить да жечь их селенья, резать глотки их старикам да таскать за собой баб за длинные волосы. Вот где была потеха!
Он помолчал немного, вспоминая былые славные деньки, качая головой. На плечах его синели наколки: на одном римская волчица, на другом – широко разинувший клыкастую пасть лев с косматой гривой, приготовившийся к прыжку. Татуировки были сделаны тщательно, любовно, очевидно, мастером своего дела.
- Ну что, так ты пойдешь плавать или нет? – спросил ветеран чуть погодя. - Вроде бы уже всех пронесло.
- Вон еще два плывут, - сказал Луций. Он как будто успокоился, но лицо его было по-прежнему бледным.
- А вот эти оба мужики, - сказал Гай, всматриваясь. – И немолодые уже, толстые, пузаны. Небось сенаторы какие-нибудь…Или это их просто так раздуло? И не поймешь сразу.
Он отрезал себе еще один кусок вяленого мяса, положил на лепешку и принялся неторопливо жевать, по-прежнему глядя на реку.
- Как ты думаешь: нет ли на них каких-нибудь украшений, вроде дорогого кольца или браслета? - сказал он задумчиво. - Хотя чушь, конечно…Палачи не глупее нас с тобой. Вот повезло Авлу Поллинику: на днях прикончил он одного такого толстяка. По приказу центуриона, снес ему голову – а у того на руке золотой браслет остался. Авл его продал знакомому меняле – и неделю потом гулял в кабаках Эсквилина да Субуры. Сколько там хорошеньких девчонок! И все молоденькие, не старше двенадцати лет. Там даже семилетнюю можно купить. Но дорогие, заразы! По денарию, представляешь себе?
- Да, это что-то очень дорого… - согласился Луций и поежился, как будто ему стало холодно на ярком летнем солнце. - Пойдем в деревню, что-ли? Или все же будешь еще купаться?
- Конечно, буду! Я что, зря топал сюда целую милю? Ты вина еще хочешь?
- Нет, допивай.
- Ты настоящий друг! - сказал Гай с чувством и провел ладонью по проплешине. - Впрочем, я тоже…Слушай, а ты не дашь мне денарий взаймы? Через неделю верну, клянусь Венерой Раскачивающейся.
- Вернешь? Через неделю? - спросил юноша и покачал головой. - Что-то я сомневаюсь.. Ну ладно, дам, так и быть.
- Вот почему я не стану на тебя доносить, - пробормотал Квинт себе под нос. – Хороший ты парень, хоть и сопляк…Слушай, пойдем сейчас в баню, а потом прямо к Евтропии в лупанар? А? Можем сначала взять себе каждый по девчонке, помучить пару часиков, а потом вскладчину купить одну на двоих, и уж дальше жарить ее в компании, до самого вечера. А? Как думаешь? Так дешевле будет. Идем?
- С самого утра? Не рано ли?
- Ну, а что время терять? Нам эти сутки надо с толком провести, так, чтобы было потом что вспоминать всю неделю. Ты помнишь эту историю про трактирщика и посетителя?
- Какую еще?
- Ну, утром трактирщик говорит своему постояльцу: «Приятель, посчитаемся? « Тот в ответ: «Давай!» Трактирщик ему: «Вина у тебя был один секстарий, на один асс хлеба, на два закуски». – «Верно», отвечает постоялец. «За девочку с тебя восемь ассов». Постоялец: «И это верно». Трактирщик: «Сена для мула на два асса!» Постоялец в ответ: «Клянусь Аполлоном, этот проклятый мул меня доконает!»
Оба солдата весело рассмеялись, потом Гай допил вино, бросил мех на землю и снова полез в Тибр купаться.