Сочинение
За письменным столом, укрытым куском органического стекла, из-под которого в потолок смотрели улыбающиеся американские космонавты в цветных комбинезонах, оскалившие клыки леопарды и красотки в легкомысленных нарядах, сидел светловолосый мальчик лет двенадцати. Он задумчиво, с угрюмым выражением на лице смотрел в учебник литературы, раскрытый на репродукции знаменитой картины Васнецова «Три богатыря».
«Вот стерва учителка!» думал мальчик хмуро. «Тоже, задала тему…Правда, это лучше, чем о какой-нибудь плакучей березке. Или – грачи прилетели…» Он встал из-за стола и посмотрел во двор, весь покрытый облетевшей желто-бурой листвой. Черные силуэты деревьев на этом пестром фоне сквозили голыми сучьями, которые раскачивал ветер. Шел дождь. Двускатные шиферные крыши двухэтажных «шанхайчиков» мокро серели, лоснились под дождем. На улице было невесело. Мальчик искоса посмотрел на репродукцию. «Настрогали картин на нашу голову!» Он вздохнул, потом лукаво улыбнулся, сел за стол, решительно подвинул к себе линованную ученическую тетрадь и, наклонив немного вбок голову, с падающей на лоб челкой волос, принялся быстро писать ломающимся, неровным почерком.
Вариант I
Три богатыря сидели на своих конях, глядя в Дикое поле, и каждый из них делал это с особым, только ему свойственным выражением. Холодный ветер налетал порывами, играя густой бородой Добрыни Никитича, занося за спину полу богатого алого плаща Ильи Муромца.
- Какой-то хрен по полю скачет!- густейшим басом объявил Илья, глядя из-под руки, с которой свисала внушительного вида палица, в раскинувшуюся перед ним ковыльную степь.
- А вот дать ему люлей! – игривым баритоном предложил Добрыня Никитич, и решительно потянул из ножен свой длинный меч.
- Как б нам люлей не дали, - быстрым тенорком отозвался лукавый Алеша Попович и скосился куда-то вбок. – Как бы нам не дали, говорю! – повторил он.- Огребем еще, а?
Все трое переглянулись.
- Ты что такое говоришь, Алешка? – грозно спросил Муромец. – А? Типун тебе на язык поганый! Ты богатырь русский, али кто? Нас все-таки трое. Навалимся дружно – в клочки порвем!
- Ну, смотрите, - так же быстро сказал Алеша, и скосился еще сильнее. – Я предупреждал…
Муромец только рукой в рукавице на него махнул. Добрыня первым тронул коня вдогон. Белоснежный красавец араб, грациозно перебирая ногами, пошел было боком, но Добрыня яростно огрел его тяжелой плетью. Конь, закусив удила и прижимая уши, поднялся вдыбки, потом, после нового удара плетью, прыгнул вперед и принялся щелкать по степи широким карьером. За ним, припав к конской шее, помчался Попович. Последним тяжко поскакал Муромец, на своем чудовищном битюге. Степь задрожала под ударами копыт. Началась скачка.
«Черт», неспешной рысью ехавший по бугру, увидел богатырей и пустил своего невзрачного конька отчаянным галопом.
- Стой, вражина!- крикнул ему на скаку Добрыня. – Догоню – уши отрежу!
Видимо, всадник хорошо расслышал его, потому что изо всех сил заработал нагайкой до предела ускорив бег своего коня. Добрыня внятно выругался.
Хитрый Алеша Попович, скакавший, по своему обыкновению, ни быстро, ни медленно, увидел идущую по низу балочку, и мгновенно скумекал, что этак он может пересечь дорогу беглецу. Повернув коня, он ударил его плетью по гнедым бокам и, лихо промчавшись через заросшую бурьяном, полынью и тому подобной сволочью лощинку, выскочил на поле прямо перед преследуемым. То был половец. Увидев направленное на него копье богатыря, тот бросился было влево. Попович тоже, но не слишком быстро.
- Короче, Добрыня! – вскричал он.- Поспешай, мать твою! А то он порубит еще меня.
Добрыня обошел половца справа. Тот, увидев, что деваться ему некуда, выругался и остановил усталого скакуна.
- Ваша взяла, собаки, - пробормотал он.
Потом громко крикнул по-русски:
- Что вы, братцы? Ополоумели? Добрыня, здрав буди! Аль не узнал меня? Это же я, Боян! Помнишь, как ты прошлой весной коней у нас торговал. Что за шум? Этак и коней загнать можно!
- Слазь, волчара, с коня, и молчи, - приказал ему в ответ Добрыня. – Коней я у него торговал, как же…Много вас таких. А ну, скидавай к черту и меч, и прочее вооружение. А не то Муромец подъедет - живо палицей своей навернет. По степи размажет.
- Добрыня, моя цепочка, - торопливо проговорил Алеша.
Он указал витой плетью на половца, не подъезжая, однако, ближе. Он был осторожный богатырь.
- Я его остановил, - значит, моя цепочка. А ты пояс его себе возьми. Ах, до чего богатый на нем пояс! Знатный, ей-богу, великому князю впору. Роскошный пояс! А цепочка моя.
- Заткнись, - презрительно сказал на это Добрыня. – А ты, нехристь – три шага назад! Живо!
Не слезая с коня, он нагнулся и подобрал с земли оружие половца.
- Остановил он его, как же!- продолжил богатырь, насмешливо глядя на своего товарища. – Кабы не я – быть тебе без головы. Небось, полные портки наложил со страху, монастырская твоя душонка. Вон Илья скачет…Сейчас подъедет – и делить начнем.
Мудрый Попович ничего на это не сказал, но, подъехав к половцу сзади, под видом обыска на предмет спрятанного оружия проворно и незаметно для Добрыни срезал с него византийский добротный кошель. Тут подлетел и Муромец, на шумно фыркающем, запотевшем битюге.
- А рубайте его, добры-молодцы! – еще издали зычно заорал Илья. – Душу из него вон, из висельника…Разбойник косоглазый, грабитель! Попался, кровосос?
- Брось, Илья, - раздраженно сказал половец. – Сдурел, что ли, совсем от безделья? Какой я тебе кровосос? Что я сделал? Ехал тихо-мирно по своим делам. Никого не трогал. Вдруг - трах-бах! Скачут, свистят. Копьями машут. Это шутки у вас такие, что ли? И давно они у вас в ходу? Дурацкие шутки, по правде говоря!
- Молчок, гнида! – сурово сказал Муромец. – Цыц! Мирно он ехал, как же. Лазутчик! Выведывал, как налететь, пограбить бедных христиан! Ишь, какая цепка у него. Так и светится, так и играет…Сколько душ загубил за эту цепку?
- Цепка моя, Илья…- завел было Попович свою песню, но богатырь так сверкнул на него глазом из-под насупленных бровей, что Алеша мгновенно примолк и потупился.
- Выворачивай карманы, басурман, - приказал Добрыня строго, наезжая на пленника конем. – Да поживей! Вот из-за таких, как ты, свету белого не видим. Все на службе да на службе, в разъездах да в разъездах. И цепь снимай! Награбил, шпана…А нам на брагу не хватает.
Цепочку взял себе Муромец и значительно посмотрел при этом на Алешу. Тот вздохнул, но ничего не сказал: умный был человек. Добрыня снял с пальца степняка золотое колечко, прицепил к ремню кривой кинжал, рукоять которого была украшена гранатами и хризолитами. Алеше достался кожаный пояс кочевника, изрядно потрепанный, но с серебряной пряжкой. Степной орел, шумя крыльями, взъерошенным бурым комком перьев упал на бугорок неподалеку. Вскоре к нему присоединились еще два. Круглыми желтыми глазами они внимательно следили за тем, как ловко управляются богатыри с врагом земли Русской.
- Все, что ли? – раздраженно спросил Боян, переступая с ноги на ногу. – Обобрали, обормоты? Коня хоть оставьте. На чем домой добираться буду? Поимейте совесть. Мне домой быстрей надо. Сын у меня родился…Оставьте коня, братцы!
- Он тебе больше не понадобится, - ответил Добрыня, пробуя большим пальцем лезвие свое меча. – Отъездился. Черти тебя теперь возить будут!
- Это почему ж так? Что я вам сделал? Пустите меня домой, землячки. Жена ждет!
- Это кто тебе тут земляк? Пустишь тебя, падлу. А ты завтра в набег пойдешь.
- Да я мирный! Пастух я, коней пасу.
- Все вы там пастухи…Знаем мы вас, скуластеньких! – и Муромец тронул с места своего битюга. – Кончай его, Добрыня!
- Сволочуга какая! - возмущенно закричал половец. – Гляньте на него, добрые люди! Это что ж такое! Нажрал морду, в три дня не обс…шь! Иди с Соловьем-разбойником разберись, боров! Он тебе живо по харе-то настучит! Много вас таких желающих, - мирных пастухов обирать и глотки им резать!
- Это ты мирный?- удивился Добрыня. – Ха! Держите меня четверо!
- А ведь грубит, - заметил Муромец задумчиво. – И как дерзко…Может, поджарить его живьем? Что тебе, Добрынюшка, добрый молодец, поганить свой светлый меч его черной кровью?
- Времени нет, - сказал Попович и опять вздохнул. – Нету времени, жаль. А так неплохо, конечно, было бы…
Добрыня вплотную подъехал к пленнику на своем белоснежном скакуне. Орлы на пригорке оживились. Самый крупный из них взволнованно перескочил пару раз на когтистых лапах. Половец стоял потупившись, широко расставив кривые ноги, угрюмо глядя в землю раскосыми глазами.
«Эх, не повезло!» думал он. «Неужто правда конец? И понесла меня нелегкая…А все женка! Привези платочек да привези. Мало я ее плетью стегал! Все зло от баб. Неужто все?» И он никак не мог этому поверить.
- Пригнись, нехристь, - сказал ему богатырь, выпячивая нижнюю челюсть и медленно занося над собой булатный меч. – Несподручно так рубить…Небось, сам знаешь?
Половец беспомощно оглянулся по сторонам и покорно нагнулся, старательно вытянув толстую, грязную шею. Видно было, как на ней бешено запульсировала напряженная жила. Орлы громко заклекотали. Один из них, самого разбойничьего и гнусного вида, от возбуждения даже долбанул своего соседа загнутым клювом. Добрыня, приподнявшись на стременах, взмахнул мечом.
- Стой! – вдруг дико заорал Муромец. – Погоди, брат удалой богатырь. Не руби гада. А кошель его где? А? Отвечай, гадюка, а то нос откушу и уши отрежу. Непременно же должен быть у него кошель!
- А поганец ваш свистнул, - сказал злорадно половец, поднимая голову. – Щенок этот, что постоянно сзади трется. Сопляк! Попался бы он мне один в чистом поле… Я б ему навешал кренделей!
- Продал, сучара, - сказал Попович горько. – Сдал, а? Это ж надо…Эх, надо было тебе сразу язык отрезать. Не подумал я!
Поднялся страшный шум. Илья и Добрыня, наливаясь кровью, бешено орали на Алешу. Тот отбрехивался. Муромец в пылу спора даже слегка двинул ему слева своей палицей, в то время как Добрыня навесил справа мечом плашмя. Они с бранью отобрали у Поповича кожаный кошель степняка и поделили между собой золотые, в наказание за обман не давши Алеше ничего.
- С тебя и пояса хватит за глаза, ряса поповская! – презрительно заявил Добрыня. – Ты и на него не наработал.
Круто повернув коня, он рысью наехал на все так же понуро стоявшего Бояна и, свесившись набок, лихо отмахнул мечом. Голова отскочила прочь, и обезглавленное тело грянулось о землю, с бульканьем изливая в пыльную траву горячую, алую и черную кровь. Орлы тут же перепрыгнули ближе, с удовлетворенным и радостным выражением. Добрыня не спеша вытер окровавленный меч о густую гриву своего красавца-араба.
- Ну вот, - сказал он добродушно. – Одним кровопийцей меньше стало. Ишь, разбойник! Дураков нашел – пустить его. Не на таковских напал!
- А хороший удар, Добрыня, - льстиво сказал Попович, заглядывая Добрыне в глаза и поглаживая рукой ушибленное ухо. – Ай, какой удар! Загляденье. Р-раз – и все…
- Ну-ну, - буркнул Добрыня, развалившись в седле и правой рукой самодовольно подкручивая пушистые длинные усы. – Не подлизывайся. Денег все равно не получишь ни гривны…
- Что ж, может, выпить по такому поводу? – молвил Муромец, отстегивая от седла вражеского коня кожаную побулькивающую флягу. – А, Добрынюшка? Тяпнем?
Съехавшись стремя к стремени, богатыри тяпнули. Муромец с чувством крякнул, расправляя могучие плечи. Добрыня опять щегольски подкрутил усы и, выпячивая нижнюю губу, растопыренной пятерней расчесал густую бороду. Алеша терся неподалеку. Орлы с шумным клекотаньем и хлопаньем крыльев дрались над трупом. Двое, объединив усилия, набросились на третьего, самого мелкого. Они усердно долбили его твердыми клювами.
- А поганая водка, - заметил Добрыня, морщась. – Языческая!
Алеша шумно вздыхал по соседству. Муромец, глотнув еще пару раз, - а глотки у него были такие, что обычный человек после такого немедленно свалился бы с коня, - заметно подобрел.
- Так и быть, хлебни, крысеныш, - сказал он, протягивая Алеше флягу. – Ох, крепка, зараза! Так огонь по зебрам и пошел…Ну что, к дому тронем, добры молодцы? В родимую сторонушку…Эх, а не запеть ли нам удалую песню, широкую да раздольную, как эта степь и наши богатырские души?
И богатыри дружно затянули лихую песню, громко и бодро разносившуюся над простором седой степи. Пасмурный день подходил к концу, сгущались сумерки. С чувством не зря прожитого дня, с сознанием хорошо выполненного долга могучие защитники земли Русской шагом ехали по дикому, заросшему разнотравьем простору, где привольно гулял ветер, и их мощные фигуры постепенно растворялись в опускающейся темноте.
**************************************************
Мальчик поставил точку, отложил авторучку в сторону и потряс утомленной рукой, с намозоленным пальцем. Потом перечитал все написанное и засмеялся.
«Так, небось, все и было», подумал он. «Но ведь не поймет учителка…» Он встал и пошел на кухню. Там он попил чая, съел бутерброд с колбасой и, вернувшись в свою комнату, некоторое время валялся на диване, задумчиво глядя в белый потолок. Потом он тяжело вздохнул, пробормотал грубое уличное ругательство и, сев за стол, снова принялся быстро писать.
Он писал долго, около часа. Стемнело, и он зажег настольную лампу. Когда он поднимал голову, то видел свое отражение в темном окне. Завершив, наконец, свой нелегкий труд, он встал и со вкусом потянулся, хрустнув суставами. Потом перечитал последний абзац слух.
«Вот это то, что надо», подумал он. «И слава, и величие, и героизм, и вся тому подобная мура…» И с чувством облегчения он закрыл тетрадь и учебник.
После того, как сочинение было сдано и проверено, учительница сказала в классе, что лучшее написал Валера Смирнов, написал очень хорошо и прекрасно раскрыл тему. На перемене она подозвала Валеру к себе.
- У тебя очень хорошие способности к литературе, Валера, - сказала она. – Я думаю, из тебя мог бы получиться настоящий летописец.
Валера ничего не отвечал, только переминался с ног на ногу и смотрел в сторону. Учительница была красивая, кудрявая, темноволосая женщина лет тридцати. На ней было платье с глубоким вырезом, в котором видна была очень белая, высокая грудь.
- Но тебе не хватает усидчивости…
- Я знаю.
- Тебе нужно побольше работать. И тогда можно добиться многого.
Его так и тянуло посмотреть еще раз в этот вырез, на сбегающую в ложбинку между грудей тонкую золотую цепочку. И он очень смущался из-за этого.
- Я буду стараться.
- Я бы хотела на эту тему поговорить с твоим отцом. Он может придти в школу?
- Я скажу ему.
-У тебя отличные способности. Но их следует развивать. Я давно заметила: ты все знаки препинания ставишь на слух. Ты ведь не знаешь правил, так?
Он вздохнул.
- Сказать по правде – так ни одного и не вызубрил. Они мне не нужны. И так все понятно.
- Ну да…И ты почти никогда не ошибаешься. Бывает такое природное чутье…И все же тебе надо очень много работать, чтоб твои способности не пропали даром.
- Хорошо, Наталья Владимировна, - сказал он.
«Летописец, едрена-матрена», подумал он скептически, выйдя в коридор. Он представил Нестора, в клобуке, склонившегося над книгой, такого, каким он был изображен на картинке в энциклопедии, и усмехнулся про себя.
- А ну, Смирнов, подь сюда, - позвал его одноклассник, по кличе Пупок.
- Это зачем?
- Зову – значит надо, - усмехнулся Пупок.
Он сидел на подоконнике, поставив ноги на батарею отопления, и шальными, дерзкими глазами смотрел на Валеру.
- Иди, не боись. Скажу, зачем.
- Да я и не боюсь. С чего это?
- Смелый стал? Давно?
- Тебе не все равно? Со вчерашнего дня.
- Тогда шагай сюда, отважный наш. Ну? – и в голосе Пупка бряцнули металлические нотки.
Валера подошел. Сидевший рядом с Пупком парень из параллельного класса, которого все звали Батоном, плотный, толстошеий, с курносым, скуластым лицом, сказал своему приятелю:
- Ты погляди, как он идет. Что, Смирнов, мышцы ходить мешают?
- Да хоть бы и так…Чего надо?
- Так, ерунда, - спокойно ответил Пупок.
Он наклонился вперед и, протянув руку, достал из внешнего кармана пиджака у Валеры авторучку. Она была очень красивая, американская. Валере ее привез в подарок дядя, и он очень ею дорожил
- Ну, все, - холодно сказал Пупок. – Теперь иди обратно, милый.
И оба приятеля весело рассмеялись.
- Верни ручку!
- Ступай, говорю. Разговор окончен.
- Отдай, сволочь!
- Как ты сказал? Я что-то не расслышал.
- Ручку отдай.
- Нет-нет, там еще что-то было. Слово какое-то нехорошее. А, Батон? Или мне померещилось?
- Сволочью он тебя назвал, Вовчик, - ответил Батон весело. – И желтым земляным червяком.
- О как! Грубит папочке…
- Ручку отдай!
- Отсоси, - сказал Пупок насмешливо. – Она мне нравится.
- Скотина ты! Сука, понял?
- О-о, вот это по-нашему, - сказал Пупок одобрительно. И попросил:- Еще что-нибудь добавь.
- Тварь ты безмозглая. У тебя мозг, как у динозавра, в крестце расположен. А голова для украшения, чтоб шапку носить.
- Еще что?
- Сволочь!
- Понятно, - и Володя Пупок спрыгнул с подоконника.
Это был симпатичный, черноглазый парень, с длинными, вьющимися темно-каштановыми волосами. Ростом он был с Валеру, но заметно шире в плечах, гибкий, ловкий и устойчивый. Он взял Валеру за плечо короткой сильной рукой, еще темной от летнего загара. Вытатуированный перстень синел на безымянном пальце.
- Мальчик высказался, - резюмировал Вова, и головой крепко врезал Смирнову в лицо. Тот бросился было на обидчика, но левая рука Пупка ухватила его за горло, а справа Валера получил такой удар по челюсти, что у него сразу зазвенело в голове. Потом Пупок отшвырнул его назад.
- Ну что, смахнемся, Валер? – деловито осведомился он. – Пойдем во двор? Один на один, а?
Он стоял, широко расставив ноги, слегка покачиваясь на них вперед и назад, хладнокровный, веселый, уверенный в себе.
- Пойдем? Не ссы, Батон не будет вмешиваться. Все будет честно.
Валера молчал. Вокруг уже собралась небольшая кучка любопытствующих. На всех лицах было нетерпеливое и радостное ожидание: сейчас будет серьезная драка! Парень из выпускного класса, с достоинством проходивший мимо, глянул на Смирнова, на его лицо с разбитой губой и носом, из которого текла кровь, остановился и посоветовал:
- Дай ему как следует, пацан! Сначала правой в живот, а потом левой в зубы. То, что доктор прописал. Отфигачь его как следует, чтоб не лез!
Валера ничего на это не ответил. Пупок смотрел на него и слегка улыбался.
- Ладно, оставь его, Вовчик, - сказал Батон. – Гляди, он сейчас заплачет.
- Нет, - выговорил Валера с трудом. – Не заплачу. Не дождетесь.
Пупок добродушно засмеялся.
- Ну, не плачь, - согласился он. – Махаться будем?
- Потом, - ответил Валера, проглатывая слезы. – Не все сразу.
- Зря, - заметил Пупок, неодобрительно покачивая головой. – Нафига откладывать? Я бы тебя не сильно изувечил. Нос завернул бы на затылок, и все…
- Погоди. Еще цапнемся…
- Я надеюсь, - ответил Пупок и снова легко вспрыгнул на подоконник.
- Зассал, - разочарованно констатировал старшеклассник. – Что ж ты, брат? А я было тебе посочувствовал.
Он покачал головой и, заложив руки в карманы, потянул дальше развратной походкой. Когда Валера, умывшись в туалете, с покрасневшими глазами вошел в класс, все уже сидели по своим местам. Пупок оживленно болтал с соседкой, длинноногой, рано развившейся Танькой Зайцевой. Девочка весело смеялась.
«Веселый», подумал Валера с горечью, садясь за парту. «Еще бы. Он с приобретением сегодня. Сволочь.» Он подпер рукой голову и посмотрел на портрет вождя, висевший над доской. Вождь улыбался, прищурив монгольские глаза, немного наклонив лысую лобастую голову.
«Гирю надо купить», подумал Валера. «И качаться. А может, боксом заняться? Или борьбой? Сережка Сутягин звал на борьбу. На самбо. Он уже записался в секцию. Пойду, начну заниматься, и тогда отхерачу этого гада по полной». Он вздохнул. Ему стало немного легче при этой мысли. В класс вошел учитель математики, крупный, грузный мужчина, и все встали, приветствуя его. Урок начался.
Три богатыря по-прежнему смотрели на Валеру с открытого листа учебника, и каждый из них делал это с особенным, только ему свойственным выражением.