Артист с букетом
Я проснулся от какого-то тревожного предчувствия. Светало. За окном молодой ветер мотал упругие ветки деревьев, сплошь покрытые сочными почками. Над мокрыми крышами соседних домов носились рваные черно-белые клочки ночных туч. Стояла невероятная тишина, словно я один в городе. Отчего-то бешено колотилось сердце.
Я вышел на балкон, закурил, что само по себе очень странно, так как курю я мало, и, как правило, ближе к вечеру. И вдруг в глубине безлюдного двора я увидел бывшего соседа Сашку-артиста, который вот уже, наверное, с полгода не живёт в нашем доме. Я бы его окликнул, конечно, но было совсем уж рано, да и суббота – отдыхают люди. Но что-то внутри толкало меня: иди к нему!
А Сашка тем временем занимался очень странным делом: прыгал с разбегу в кучу песка, привезённую к нам во двор пару дней назад для песочницы. И пока огонь сигареты не обжёг мне пальцы, я тупо наблюдал, как Сашка сначала становился спиной к стене сарая, замирал на несколько секунд, потом, оттолкнувшись, делал три быстрых шага и прыгал в песок. Причём одет он был в строгий чёрный костюм, а в руке у него был большой букет цветов. После каждого прыжка Сашка тщательно счищал с костюма песок, снова становился за сарай, прижимал к груди букет, выжидал несколько секунд, и вновь делал три стремительных шага и бросался в песок… Чудил, в общем.
Он всегда чудил, старался всех удивить, рассмешить, дурачился постоянно. И роли в театре ему доставались дурацкие какие-то, и всё больше в сказках. Ну, разве можно назвать актёрской победой исполнение роли дерева или таракана? А чего стоила роль чудища болотного? Когда ему в громадном поролоновом, почти не пропускающем воздуха, костюме, с нашитыми на него кочками и кустами, приходилось весь спектакль шевелиться на сцене, изображая трясину.
А однажды он на спор проехал несколько остановок в автобусе в мундире немецкого солдата. И это в Минске, где вторую мировую помнят лучше, чем вчерашние новости. Конечно же, в храм искусства он вернулся не сам, а в сопровождении несмешливых люди в милицейской форме. И та бутылка водки, которую он все же выиграл у друзей по гримёрке, слабо компенсировала моральный и материальный ущерб, справедливо нанесенный ему директором театра.
После этой, да и других подобных историй слава придурка закрепилась за Сашкой навсегда. А он и не возражал. Он крепил эту славу, и тем завоёвывал народную любовь. А все эти и другие истории сам про себя всем охотно рассказывал.
В нашем доме его любили. Ни одного праздника не обходилось без сюрпризов от Сашки. На Новый год в костюме Деда Мороза или Снегурочки он традиционно обходил жильцов и под звон стаканов желал счастья. Потом его приносили в его квартиру и отдавали маме – спокойной маленькой набожной женщине, которая всю жизнь проработала кем-то на швейной фабрике. На другие праздники Сашка тоже обязательно что-нибудь придумывал: то цветы бутафорские по тополям во дворе развесит, то фейерверк устроит, то музыкантов из театра на крышу сарая чем-то заманит, и концерт по заявкам для жильцов дома устроит.
Потом Сашка влюбился. Когда влюбляется богатый и серьёзный – это не интересно. А вот любовь бедного придурка моментально начинает занимать всех.
Сашкина девушка жила где-то на другом конце города. И, видимо, тоже не из богатых была, поэтому по ночным клубам они не развлекались. Весь их скромный роман на глазах двора протекал. Конечно, они несколько раз (ровно столько, сколько у него ролей) сходили в Сашкин театр, а остальные свободные вечера стояли под деревьями, смеялись, целовались, бегали друг за дружкой, а потом вдруг и поженились. И Сашка из двора пропал. Видимо, у молодой жены поселился. Ну, не с матерью же в однокомнатной квартире семью новую строить.
Да, последний раз я его в день свадьбы и видел. Заехали они с невестой и какой-то пёстрой компанией к нам во двор, на врытом в землю теннисном столе стаканов пластмассовых наставили, созвали всех, кто хотел, песни попели, «горько» покричали и пропали. Конечно, не хватало во дворе этого баламута, скучали по нему сначала сильно, потом меньше, а потом и совсем без него жить привыкли.
Я стоял, наблюдал, как Сашка, не выпуская букета из рук, прыгает на песчаный холмик и странное беспокойство, росло во мне. Было что-то жутковатое в этой длинной черной фигуре с цветами, которая с маниакальной настойчивостью бросается на кучу серого песка. Надо выйти к нему, поздороваться и...и что?
Жизнь на проспекте с другой стороны нашего дома потихоньку закипала. Сашка время от времени замирал, прислушивался, смотрел на часы и глубоко вздыхал. Что-то с ним происходило. Что-то важное и даже страшное происходило с ним.
Я вернулся в квартиру, надел джинсы, и посмотрел в окно. Не в то, которое выходит во двор, а в другое с парадной стороны дома, в которое виден перекрёсток. И увидел Сашку. Он стоял на газоне между тротуаром и проезжей частью проспекта за деревом, прижимал букет к груди и пристально смотрел на дорогу.
И вдруг я всё понял! Ужас предчувствия сковал меня. Я кинулся открывать окно, чтобы что-то крикнуть, чтобы что-то сделать, но… Сашка вдруг оторвался от дерева, сделал три быстрых шага и точным, отрепетированным толчком бросил своё тело с букетом под автобус…
Я распахнул окно. Вместе с весенним ветром в квартиру ворвался шум города, крики людей. Бессмысленно мотались ветки деревьев с набухшими почками…
Я так и не вышел. Не за чем уже было выходить.
На похоронах рассказали, что от Сашки ушла жена, и что из театра его за какие-то чудачества уволили, и что… Да много чего рассказали, но разве всё это повод для того, что он учудил?
Мать его не кричала, не убивалась, тихонько сидела, плакала. Набожная женщина.
Эх, Сашка!.. Всю жизнь был артистом. Умер тоже глупо.