… Город, еще не проснувшийся ранним понедельниковым утром, был размечен на ровные, идеальные квадраты. Каждый квадрат горел по периметру красным спокойным пламенем, перешагнуть через которое невозможно, нельзя, обожжешься, обгоришь, сгоришь без остатка, станешь пеплом вчерашней неинтересной газеты. А в соседнем квадрате стоит С., и ему очень нужна моя помощь. А я не могу, не могу, не могу перешагнуть через огонь…
- Просыпайся, дружочек, опоздаешь… - Теплое прикосновение маминой руки к волосам прогоняет огненные сполохи, запах гари и чувство безысходности.
- Уже встаю.
Мама тоже была бы рада шагнуть в любой огонь, чтобы помочь С., я знаю, я точно знаю, что она относилась к нему, как к моему ангелу-хранителю, к тихому, незаметному проводнику моему по земным дорожкам. Густо замешанная на благодарности нежность любой матери, опасающейся за жизнь своего ребенка, лилась из ее глаз всегда, когда я в разговоре упоминала его имя.
А я… Я жила от звонка до звонка, от одной поездки в Москву до другой, и готова была терпеть все эти ненужные мне осмотры и разговоры только для того, чтобы после дождаться С. в пустом холле его отделения, куда он входил усталый, снимая на ходу медицинскую шапочку, после операции, видел меня и улыбался, и говорил – «Ну привет, малыш. Рад тебя видеть».
Таких поездок случилось две – по одной в год. Потом… Все закрутилось в воронке маминой болезни, дни стали наполнены терпким запахом приближающегося отчаяния, ночи – молчаливым ожиданием финала. Когда мама надолго оказывалась в больнице, я набиралась наглости и звонила С. Иногда заставала его дома, он подходил к телефону, и я говорила: «Здравствуйте, как Ваши дела?». А потом слушала. Потому что я звонила не жаловаться на жизнь и рассказывать о своих проблемах, я звонила услышать голос, от которого чуть-чуть легчало душе. И он говорил, обстоятельно, как он умеет, о каких-то неважных мелочах, и о важных немножко тоже. И говорил – «Береги себя». И прощался, потому что завтра дежурство, а мне слишком дорого обойдется межгород. И после этого можно было снова дышать.
После похорон мамы никто больше не финансировал моих поездок в Москву на обследование, хотя полагалось последнее, третье. Общими силами с друзьями собрали на билет и на больницу, я приехала и… не увидела там С. Я ждала почти до вечера, сидя в полупустом холле его отделения, но он не шел, и тогда я спросила, и мне сказали, что он больше не работает здесь. Задавать вопросы дальше я постеснялась, развернулась и медленно побрела к выходу. Я знала, что больше сюда не приеду, и плевать на сердце.
После похорон мамы прошло три года. За это время в сутолоке дней, учебы, работы, разборок с отцом, любовей, телефон С. затерялся среди бумажек и записок. Найдя его перед отъездом в Москву – работать, жить, восстанавливаться после того, как сердце в очередной раз раскололи пополам – я набрала номер, но мне ответили, что С. здесь больше не живет. «Конечно. Так и должно быть», - подумала я и смяла затертый стикер.
Полетели московские будни – работы и квартиры менялись, сердечная рана понемножку затягивалась, я обрастала новыми друзьями, связями, мыслями и стихами. Будущее по-прежнему было неясным и расплывчатым, происходило много всего, и при этом время будто бы остановилось, где-то замерло, и выглядывало теперь из-за поворота с хитрой рожицей.
Где-то внутри свербило, скреблось ощущение неправильности происходящего. Почему я, живущая здесь, в столице, не имею возможности слышать голос человека, каждой поездки к которому я в свое время ждала, словно главного в году праздника? Почему все так нелепо сложилось? Я же здесь, я же рядом. Москва маленькая.
К тому же сон про огненные квадраты продолжал сниться с бесившей меня регулярностью. Квадраты каждый раз становились все меньше, а огонь – все выше, и чувство безысходности от того, что я не могу помочь С., не могу протянуть ему руку, хотя он рядом, заливало меня до краев.
Москва маленькая, но в ней легко потеряться. Как найти человека, если из всей информации о нем у тебя только имя, фамилия и очень приблизительный возраст? Человека, которого – ну признайся себе честно – все эти семь лет безумно не хватает.
Казалось, что сегодня любого, кто не собирается прятаться, можно найти через Интернет. Уйма социальных сетей, блоги, форумы – где-то да промелькнет. Но в моем случае дело пахло полнейшей безнадегой – С., как выяснилось, оказался совершенно не сетевым человеком. Мне и самой трудно представить его, тратящего время на Интернет, но чтобы настолько…
Информации о нем не было вообще. Сотня ссылок на его однофамильцев, людей, про которых я ничего не хотела знать. И ни строчки об С., ни намека на его присутствие в мире живых.
Раз-два в месяц я задавала в поиске его имя, вешала объявления и запросы, посылала немые просьбы в Небесную Канцелярию, продолжала жить, работать и надеяться.
И в какой-то момент я поняла, что больше не хочу ждать, пока судьба смилостивится и поможет мне. Я позвонила в клинику, где работал С., атаковала справочную, отдел кадров, но никто не мог мне помочь. Тогда я набралась наглости и позвонила главе его отделения – я видела этого человека несколько раз, он показался мне очень мягким и славным тогда.
Алексей Иванович выслушал меня и сказал, что сам ничего не знает, но постарается выяснить что-нибудь. Попросил перезвонить на следующий день. Но и тут ничего выяснить не удалось, кроме единственного факта: последнее, что о нем слышали – он работает в военном госпитале в городе К.
Услышав про город К., я испугалась так, что не сразу сообразила, что это всего лишь Подмосковье, и шансы найти С. все-таки есть.
Проблема заключалась в том, в городе К. было целых три военных госпиталя. «Ну и что», - подумала я, - «Три так три. Будем искать во всех».
Чтобы выяснить, какой госпиталь мне нужен, мне понадобился месяц. Помимо поисков надо было бороться с действительностью, зарабатывать на хлеб насущный, уделять время друзьям, решать проблемы… Но от затеи своей я не отказалась. И в конце концов на сайте одного из госпиталей в гостевой книге я обнаружила благодарность С. от какого-то пациента. Выдохнула. Еще шажок в направлении встречи был сделан.
Пока искала, задавалась вопросом – что я ему скажу, если мне таки удастся отыскать эту песчинку в море? Вот зачем я трачу силы, время, нервы и деньги на погоню за призраком? Мало мне, что ли, своих собственных трудностей? Ответа на вопрос так и не нашла. Чтобы унять стучащий в голове молоточек, отделывалась расплывчатой формулировкой – закрыть гештальт. Чтобы уже не болело и не свербило. А еще – что вдруг и он тоже хоть иногда вспоминает обо мне? Что может быть, я немножко ему нужна? И эта встреча поможет не только мне… Может быть, этот сон о пылающих квадратах – не паранойя?
Маленькая ремарка – военный госпиталь это не фунт вялой морковки. Это режимное учреждение, куда вход посторонним не просто закрыт, а замурован бетонной стеной. В справочных и кадровых службах уже не отделывались усталым: «Не имеем права давать такую информацию», а откровенно посылали на фиг. Поскольку я не могла внятно назвать отделение, которое меня интересует, и причину звонка, мне не сообщали вообще ничего.
Я атаковала корреспондентский отдел госпиталя, куда пишут люди, нуждающиеся в консультации, волнующиеся за своих близких, которые там лежат, готовящиеся приехать на операцию. Ответа не последовало. В конце концов я решилась на блеф и просто попросила контакты С. все в той же гостевой книге, сделав вид, что я точно знаю, что он там и имею право спросить номер. Мне ответили через час – телефон доктора С. 19-11 с проходной госпиталя.
Сердце не унималось около часа: я нашла его. Он все еще там работает, его все еще так зовут, он здесь, он рядом, и теперь я уже совсем близко, и скоро я смогу услышать и увидеть его.
Получив последний пароль, я вдруг совсем раскисла. «Ну что я ему скажу?» - в очередной раз задавалась я вопросом. Мы не виделись семь лет, нас ничего не связывает кроме того, что однажды он подарил мне еще немножко жизни. Ничего, кроме того, что я была влюблена в него. Ничего, кроме того, что он не выходит у меня из головы все эти годы. Ну не может же такая связь быть односторонней. Слишком сильно тянет в ту сторону. С той стороны.
Чтобы поехать в город К. и набрать заветный номер с проходной, мне нужен был целый день. Ехать в выходной я не решилась, потому что и так неизвестно, сумею ли я застать его на месте, а в субботу и воскресенье это может быть еще труднее.
Дождавшись свободного дня на неделе, внутренне настроившись на все, что угодно, я отправилась в путь. Пришлось ехать из одного конца города в другой, а потом за город, а потом еще пешком. Я шла, сверяясь с прохожими, считая шаги. Сердце заходилось в немыслимом ритме, мне было сладко и страшно одновременно, а еще с каждым шагом моя же собственная затея казалась мне все глупее.
На проходной, улыбнувшись толпе военных, я разыскала в уголке телефон. Уселась рядом. Долго гипнотизировала аппарат. Смотрела на часы – судя по всему, все операции должны уже закончиться, и С. должен быть на месте. Потом плюнула на страхи, усилием воли сняла трубку и набрала 19-11. От голоса, который я услышала, сердце остановилось, а потом ухнуло вниз тяжелым наливным яблоком. Я знала, что это С., но все-таки попросила его к телефону. Он подтвердил, что я имею счастье слышать именно его голос. Я не обозналась. Во время секундной паузы отругала себя за то, что не продумала, что буду говорить. Пробормотала что-то невнятное о том, кто я и зачем, собственно, звоню.
- Не помню, - услышала я равнодушную фразу. – Может быть, вспомню, когда увижу.
- Может быть, - прошептала я, обессилев. Он меня не помнит. Он. Меня. Не помнит. Конечно. Зачем я приехала?!
- А Вы, собственно, где?
- На проходной.
- Ничего себе. Сейчас попробую сделать Вам пропуск.
«Зачем он будет делать мне пропуск? Ведь он не понимает, кто я…» - стучало в голове. Потом вспомнила, что в этом весь С. – какая-то идиотка приехала черт знает в какую даль, лепечет что-то невнятное в трубку про операцию тысячелетней давности, не может объяснить, зачем он ей сдался, но он все равно поговорит с ней. Потому что может быть, ей нужна его помощь.
Пропуск сделали, я шла по огромной площади в направлении главного корпуса, запомнив, что мне нужно 25 отделение неотложной кардиохирургии, 19 этаж, кабинет 1901. Пустой холл, лифт, кнопка «19». Зеркало. Длинный коридор. Запах спирта и лекарств, вечный спутник наших с ним нечастых встреч.
Кабинет «1901». Ординаторская. Выдох-вдох. Постучать, открыть. Подождать секунду, пока прояснится взор, разойдется темная пелена. Я дошла.
- Пока ты шла, я все вспомнил, - улыбается С. – Ты все-таки стала журналистом? Как же ты меня разыскала? Садись, садись.
Волнение перехлестывает через край, не могу вымолвить ни слова, только сижу и смотрю на него, вжавшись в кресло. Он совсем не изменился. Чуть похудел, чуть посуровел. Через лоб залегла морщинка. Те же плавные движения. Те же мягкие руки, та же медицинская униформа. Я снова почувствовала себя шестнадцатилетней, глупой и влюбленной.
Оторопь потихоньку прошла, уступая его голосу, я начала понимать, о чем он меня спрашивает, начала отвечать, рассказывать.
Наливая чай, спросил про родителей. Я сказала про маму. Попыталась сказать мягко, не акцентируя на этом внимание, но голос дрогнул, он обернулся, нахмурился, помолчал, сжав в руке кружку так сильно, что я испугалась, что он сейчас поранится об осколки.
- А как Вы?
- Нормально. Женат, двое маленьких детей. Вот, почти четыре года в этом госпитале. Здесь лучше, больше порядка.
Смотрела на него, слушала… Прислушивалась к каждой интонации. Но ничего не услышала. Мы говорили о чем угодно, о чем могут поговорить люди, которых ничего не связывает, кроме…
Оказалось, что нить, которая, как я думала, прочно связывает нас все эти годы, и кончик которой я судорожно держала в кулачке, с другого конца была просто прижата дверью. Отсюда и натяжение, ошибочно принятое мною за потребность, за необходимость. А сейчас я открыла эту самую дверь – дверь отделения неотложной кардиохирургии, и натяжение исчезло. Я осталась одна, сжимая в руке кончик никому не нужной истрепанной бечевы. А с другой стороны на меня смотрело улыбающееся, но все-таки равнодушное лицо.
С. уделил мне час. Напоил чаем. Поговорил, спросил о здоровье, о работе, обо всем, о чем полагается спрашивать в таких случаях. О себе предпочитал молчать, рассуждая об отвлеченном. Улыбался, называл случайно «солнцем». Щурился. Потирал до боли знакомым жестом переносицу указательным пальцем. Я не выдержала первая и встала, прощаясь.
- Рад был увидеть плоды своего труда, - улыбнулся он, хлестнув меня наотмашь этими словами по лицу.
Стоя у лифта, я смотрела на него снизу вверх, зажав в кулаке его визитку, и ждала… Чего-то, что поможет мне не умереть прямо сейчас от жесточайшего разочарования. Чтобы он сказал… Ну хотя бы «Звони иногда». Чтобы тоже попросил контакты. Чтобы протянул мне навстречу руки, как семь лет назад…
Но подошел лифт. Я шагнула. Он поднял руку в прощальном жесте. Двери закрылись. Лифт мягко тронулся и поплыл вниз. Первый этаж. Холл. Снять бахилы. Накинуть куртку. Идти к проходной, просто считая шаги. На двадцать третьем обернулась на высокое белое здание, нашла 19 этаж. В окнах никого не было. Все закончилось. Мы больше никогда не увидимся.
В маршрутке к метро было тесно и душно, я сидела на неудобном месте, но ничего этого не замечала. И даже не пыталась унять озноб и остановить слезы. Ну чего я хотела? Чтобы он тоже все эти годы ждал, что я появлюсь, уже вполне себе взрослая и самостоятельная, и произойдет чудо?..
Чуда не произошло. Больше нечего ждать, нечем утешить себя, когда очень плохо, больше не горит в призрачной дали одинокий маячок с его именем. Я ему не нужна, никогда не была нужна, у него своя жизнь, у него все хорошо и без меня. Он даже не сразу вспомнил меня. И, наверное, уже забыл снова.
Нельзя возвращаться в прошлое. Годы наслаиваются на события минувших лет, заливают янтарем славные, теплые воспоминания, чтобы мы могли забраться в них иногда, как в бабушкину шкатулку, перебрать их все, подержать в руках и положить обратно. Нельзя пытаться сковырнуть янтарь, чтобы оживить призраки. Эти туманные воспоминания все еще ходят по земле, где-то там, где нам их никогда не достать, и строят собственную жизнь без нас. И нам в этой жизни делать нечего.
Опустошение все еще не прошло. Я так и не поняла, что случилось. Просто одним якорьком стало меньше в моей судьбе, одним солнечным янтарным сгустком. Я сковырнула неаккуратно пелену времени и вместе с ней нарушила правильный уклад бытия. Я попыталась вернуться туда, куда не положено возвращаться, ведь развела же нас тогда Небесная Канцелярия по совсем разным дорожкам.
Визитка до сих пор лежит у меня в ящике прикроватного столика. Она до сих пор хранит прикосновения его пальцев, от которых становилось когда-то так тепло моей щеке. Я знаю, что вряд ли когда-то воспользуюсь указанными там контактами – да и зачем? Ниточки больше нет. Есть два человека, разъединенные городом, годами и судьбами. И даже сон про огненные квадраты мне больше не снится, потому что я знаю, что ему не нужна моя помощь.
Иногда, ворочаясь в темноте, не в состоянии заснуть, я думаю – не тот ли это случай, когда человек намеренно воздвигает вокруг себя тяжелую, непробиваемую стену и только и ждет, чтобы ее сломали? Эта мысль жжет лоб, не дает забыться, и кажется, что только мамина рука, смахнув влажную прядь волос с горящего лба, остановит это безумие. Но мамы нет, а жизнь идет своим чередом, не останавливаясь на секунду и не давая ни единой поблажки… Остается просто считать шаги.
P.S. Дорогой мой С., если Вы каким-то чудом прочтете эту записку, не обижайтесь, что я не сказала всего этого Вам, когда мы встретились в последний раз. У меня не было при себе инструментов, чтобы ломать Вашу стену. Возможно, они появятся у меня еще через семь лет… А пока – берегите себя.