История штука хитрая. В отличие от, например, географии, в которой не очень-то и соврешь, история изучает деятельность человека. А человеку хочется звучать гордо. Вот он и звучит, устами историков. Но если снять розовые исторические очки, картинка получается серой. А все потому, что не любит человек работать, хотя и бывает вынужден. Но есть варианты. Не обязательно же работать самому. Можно отнять у того, кто уже поработал. Было бы отвращение к труду сильнее принципов и прочих предрассудков. А это бывает, ох как бывает. И тогда индивид идет отнимать. И часто в этом преуспевает. И строит себе замок, и нанимает холуев, и, казалось бы, живет припеваючи. Но странное дело – неймется ему. Хочется ему звучать гордо. И тогда у него появляются холуи, способные не просто врать, а врать авторитетно, красиво и даже научно. Так появляются на свет историки и писатели – романтики. Это их непомерным трудом грязные и невежественные бандиты стали для нас благородными рыцарями, а жадные и похотливые попы – праведными священнослужителями. Нужно только слегка подтасовать факты – кто заметит. Платили бы за заказ.
И вот, исходя из вышесказанного, малообразованный и исторически-наивный автор этих строк, руководимый пылкой завистью к виртуозам исторической науки, решился предпринять жалкую попытку провести собственное историческое исследование. Да простят его историки за невиданную прежде наглость.
Итак, в колумбово-магелланной Европе пребывал кризис перепроизводства бездельников. Их стало так много, что простые граждане просто не успевали освобождать свои карманы от содержимого. На всех желающих не хватало. Слишком много стало вокруг знатных и благородных граждан, а также граждан праведных и непорочных. Никакие репрессии уже не могли заставить ремесленно-крестьянскую рвань и голь прокормить этот цвет Европы. Надо было что-то решать. И тогда благородные рыцари стали романтическими путешественниками. Вооружившись до зубов, они стали болтаться по морям в поисках кого-нибудь подобрее и побезоружнее. Речь, правда, была о берегах Индии, усыпанных золотым песком и драгоценной галькой, но корабли прибило куда-то не туда. Золото здесь не валялось под ногами, и галька на берегу была самая обыкновенная, но народ здесь оказался наивным и вооруженным плохо, чем просто напрашивался на просвещение, которым рыцари-путешественники немедленно и занялись. Занятие оказалось прибыльным. Корабли ушли тяжело гружеными, а просвещенные аборигены радостно махали вслед уцелевшими набедренными повязками. Но корабли вернулись. Европу обуял романтизм. В ней нашлась масса народа, свободного от общественно-полезного труда и нравственных устоев. И народ этот двинулся через океан в гости к гостеприимным американцам, которых застенчивые историки называют, почему-то индейцами, а писатели-романтики представляют хищными и необоснованно агрессивными дикарями. Но европейцам было удобнее считать, что это они - американцы. Поэтому они так и считали. Однако беспричинно агрессивные индейцы никак не желали это осознать. Они не только имели наглость защищать свои земли от просвещенных гостей, но и тупо не желали признавать европейскую культуру единственно возможной. Убеждать их пришлось с помощью мушкетов, ружей и револьверов. И романтические путешественники стали постепенно романтичными ковбоями. А какая романтика без прекрасной дамы? Но какая прекрасная дама поедет в Америку эпохи ковбоев? Согласитесь, что дама эта не должна быть тяжелого поведения. Тут, из деликатности, автору не хотелось бы вникать в подробности. Одним словом, дамы нашлись. И пошло потомство. И гены, гены…
Тем временем индейцев становилось настолько мало, что ковбои со скуки принялись, было палить друг в друга, однако скоро сообразили, что занятие это, как и чрезмерное потребление виски, не способствует долголетию и здоровью. Открытие это погубило ковбоев. Ну, какой, скажите, может быть, ковбой без стрельбы и без виски? И тогда ковбои стали плантаторами. Земли индейцы завещали им сколько угодно и, к тому же, выяснилось, что на африканском континенте проживает, хотя и черный, но очень трудолюбивый народ. Народ этот был вежливо приглашен в Америку и радушно встречен там с распростертыми кандалами. Стрельба вышла из моды. В моду вошел кнут. При помощи этого незатейливого средства убеждения плантаторы здорово запроцветали. Но это на Юге. А на Севере, тем временем, сообразили, что голод ничем не хуже кнута, и что свободный, но голодный негр, даже лучше накормленного раба. Кандалы решено было сделать экономическими. Плантаторы возражали. Возникла дискуссия. В моду снова вошла стрельба. По итогам дискуссии, плантатор стал капиталистом, а кнут и кандалы – демократией.
А все это вместе и есть американская культура, которую ковбои-плантаторы-капиталисты настойчиво предлагают миру в качестве образца. И многие согласны. Но это уже другой разговор.