КОГДА ТЕЛЕСНЫЕ СВОБОДЫ КОНЧАЮТСЯ В ТЮРЬМЕ ОДЕЖД ПРИРОДНЫХ ФОРМ
Вступление -
Намек на присказку, что более данью традиции, чем изыск словесный. А, впрочем – почему нет?
В витании в облаках есть чудесный смысл. Попав в сию пелену забываешь о времени и пространстве, и нет страха какой-то гравитации. Чудная земля – чудна как картинка в застывшем воображении Google’а. Сдвинуть ЭТО не в силах и «эррочки» - ни одна из четырех: ни вле… ни впра…ни вверх ни вниз. Ибо «мозги» висят, как та земля из «фрозен имидж». Использование инослэнга для проникновения в поврежденное им же, наверно, не такая уж необходимость, но как избежать этого не знает никто. Разве только заменив ЭТО на непереводимую игру слов, ли на бесконечную череду : « Как бы» & «Да!?» - от которой у жертв интеллектуального общения уж не «рябит» в ушах!?
Привычка не вторая натура, если оная к совокуплению – не инстинкт, а нечто, сродни эскимо «ИньЯнь», от которого ломит зубы даже у того, у кого их нет. Раньше бы это показалось чепухой, но криобионика с генной инженерией принуждают думать о Том и Сем нетрадиционно. Хотя ретрообнаженка шлифуя открытия Г-на Фройда со последователи и возвращает тему отношения полов и репродуктивности к первобытному состоянию, когда в голову не приходило отчего Мы – Так, а не Этак. Но ненадолго. Поток сознания о непрестанном «кирпиче» прерывается глобальным потеплением и новостями из Калифорнии, где закон переплюнул природу, как гейзер в одноименной долине, диагональю напротив. Ура?! почкованию и концу «заклятых» боксов с “male / female” в паспортах и анкетах. Мы – Оно. И Это радует бога. Иначе к чему вся суета?
К сожалению ли счастью нельзя поставить точку в бесконечности. Но нет ничего проще начать с рождения и окончить царствием небесным, уместив в тире между – роман о жизни странноприимного, с котятами и кошкой наставницей, вместо мамы, дома. Который, возьми да и сгори, как «дом кошкин». Или не сгори…Поскольку за стеклом, ежесекундно, на страже интерьера – Око. Не суть тюрьма из той же сказки, и на «сладкое» можно сидеть на столе и есть стул с геранью, перемежая nutrition с фантазиями о былом…
«Фамилия»
Дед в той семье был «сфинкс», а бабушка Бама – «зебра». Они прожили в бунгало у пигмеев значительную часть отравленной жизни, летая изредка в Париж за ширпотребом, по старой памяти о голубых кровях. Были и отпрыски помимо, но дворянством ( из-за тогдашней не модности ) там не пахло. Описание генеалогии их – дело неблагодарное и пропущено, до поры. Как ни банально, но жизнь текла. ( Когда-нибудь через эту реку построят мост к храму… а пока ) Пока…За решетчатыми стенами их «хижины» процветала столица. От прошлых войн ее пигмеи повырастали в колоссов, а всуе помянутый, за забором, Третий, изнывал от могущества, транжиря несметное. Было покойно. Тревожное грядущее предсказать могли лишь стулья именные, в ложах Большого и Малого, индуцируя вибрацию тех самых «мест» гораздо раньше, чем о том догадывались другие высочайших тел части и органы. Догадывалась и Бама, несколько иным образом имея доступ к интимному, непосредственно, и как лекарь.… Неудивительно, что Бама сменила окрас на розовый гламур, открыла салон карнавальных масок и потерялась среди них задолго до того как рухнуло.
Дед последовал за ней, немного промешкав, и, завернувшись в волшебную трехцветную ткань, перевоплотился, окончив дни на брегах Пальмиры Северной, наискосок от крепости, где бывало сиживала его несогласная с царями родня. Кстати, мемориальные таблички врут. Отчасти от незнания кураторов. Египетские пирамиды были после. Но Вечные ценности ими, как хочется верить, и остались. Молодожены бьют бокалы о парапет. Дед вздрагивает от брызг шампанского, прикосновений счастливых и свидетелей. Вибрирует и Город: от гремящих трамваев, бьющихся в рельсы и стыки мостов машин, от рева клаксонов и динамиков, и хлопков салютов. На памятника дрожь почти никто не обращает внимания. Почти. Но кто-то – Да, заглаживая в сокровенных желаниях каменные морщинки. Тот город перестал быть суеверным…но почти. Почти.
И Дочь Бамы бывала в том городе, целуясь беспечно с любимыми...где ни попадя… И хотя самый любимый из ее мужчин оказался не муж, зачала она с ним. И зачала Там…и зачала Под…
«Сфинкс» узнал свою баловницу, и двинул складки лба, «пуритански» насупившись. И тут же подумал – зря! Не надо бы…Все равно заметят лет через сто, не раньше, и совсем не они, и все равно припишут чьей-нибудь эрозии. И вообще, какое мне дело до..?! Но внутри, глубоко, глубоко засвербило, толкнуло…и выступило на поверхность маленькой трещинкой.
А у дочери от космической связи появились дети, в чем-то необыкновенны, впрочем, как и все дети, пока они дети:
ЕДИНСТВЕННЫЙ и на полчаса старший брат единственной внучки Бамы случился скульптором. Художник трагической пустоты - он не слишком дорожил реальностью, и предпочитал заводить любови, а не собак.
- Потому, что собаку труднее бросить?
С какой легкостью он терял женщин, которые его любят. С еще большей - женщин, которых любил сам… Как будто у него несколько жизней.
- Время его еще не пришло – ворчала на то cоседка непутевого - столетняя скамеечная старуха, выгуливая себя и кошку.
- Придет ли? – ворчал он дружелюбно, изредка подкармливая обеих.
- Приидет! А то, – ворчал сверху, глядя на них, на всех, ангел смерти.
В пору юности творческой пока льстила созвучность с французским, представлялся скульптор девчатам, да и не девчатам он не иначе как РодИн. Не избежав известного стеба, уже выросший New-мэтр, в тяге к оригинальности, избавился от «постыдного» сходства, перечеркнув прошлое приставкой ПРЕ с дефисом. Став Пре-Родиным он формально лишился права на х’еритажъ, но огорчился не сильно. Не такой уж и нищий – поговаривала публика дальная. Плюсов больше, чем минусов - подумывали ближние, безотносительно с…. И инцидент с анекдотом исчерпался, а со временем забылся и сам анекдот. Однако в незабвенной народной памяти фамилия сохранилась, и детьми, и с приставками и без.
ЕДИНСТВЕННАЯ и на полчаса младше своего старшего брата, внучка Бамы появилась скорее вопреки, как сопротивление природе, не иначе. Не из плохой наследственности, сексуальная с младенчества, странной, старинной, неправильной красоты, что и не красота, но привлекательная донельзя - Она беспечностью пошла в мать, и в последующем наделяла необыкновенными способностями не только своих многочисленных детей. Их, кстати, каким-то образом рожали ее многочисленные мужья вместо нее. Последним феноменом с кондачка заинтересовались в ЦРУ и в Голливуде. И кто-то из семейства даже ездил в Америку, а кто-то даже там и остался, воплощать мечту.Тема окупилась, но постепенно заглохла. То ли из-за того, что продюсер, кинув и разведку и кино, дернул в политику, то ли из-за протеста ущемленных в приоритете феминисток.
От количества детей кликали ЕДИНСТВЕННУЮ на родине ея - Дочерью-героиней. А по фамилии ( коей она не изменяла с мужьями), и в быту, не в насмешку: Родина – твоя мать, там же. Там же недоброжелатели добавляли ей приставку У ( без дефиса ) в пику брату…безотносительно с…, доводя бабушку Баму до исступления. Дед - монумент взирал на тщету двуногих, казалось, равнодушно. А Мама? Про нее просто забыли, как про посредника.
Бурной жизни и событий вокруг семьи участница – ведьма экономка могла б поведать немало, но хранила молчание, связанная подпиской с лиловым лубянским штампом. Сколь колдовского набрались в юницах дочь Бамы, да дочь дочери ея в закутках ведьминых - доподлинно неизвестно, как скрыта и первопричина печали семейного быта и ханженства Бамы. Завеса тайны приоткрылась было в дневниках внука Бамы единственного и старшего, гения резца и пластилина. Однако дотошные исследователи отнеслись бы к таким заметкам скептически, ибо некого спросить, кроме как самого себя: Откуда мемуарист был знаком с бытием тем во всех тонкостях, если пропадал сызмальства на студиях, в «людях», и в семье не живал, прослыв позднее чуть не ее проклятием?
Отступление от повествования вне словечек, где всегдашняя радость – эпиграф не ложится на лист. Тестирование ДНК плюс Совершенно Секретно – общего пользования… с проникновением в душу и двусмысленной просьбой: - Облегчись! – не дает расслабиться. «Бложество» вселенское со слогом великолепным до низменного – чисто и наивно - в откровении от себя благословляет на «контакт». И щелканье по клавишам завлекает не меньше непрактичных чувств, однако, усугубляя тоску по эпистоле. Итак, возвращаясь к неизбывному в веках... Откуда ж юноша..? Догадки. Но как часто невесомая вязь воображения оказывается тяжелей артефактов. И долговечнее.
Эфир сестринской спальни. Там, в спертом, душном воздухе, дышалось легко и свободно, только ЕДИНСТВЕННОМУ. Как у доброго добермана ноздри трепетали от всевозможных оттенков запахов, почти знакомых, почти родных, но чужих тревожных, щекочущих не обоняние, но запретное. В тех играх вряд ли было противоестественное. Наивность прикосновений и узнавания разницы, без последствий – что может быть невинней?! Эпоха виртуального инцеста пришла позже, вместе с пирамидами.
Спальня.... Прячась под кроватью он не столь внимал девичьим исповедям свыше… сколь вдыхал запах мистических вещей вокруг и тонул в бреду собственном: вот змейка капрона – брошенного чулка, с незаштопанной дырочкой… Вот скомканный, проплаканный платок с кружевной запыленной вышивкой вензелька… Вот скользнувший меж стенкой и матрасом, закатившийся в щель под плинтус, и не найденный черный французский диоровский карандаш, что и был причиной безутешного слезного горя ЕДИНСТВЕННОЙ, а совсем не тот мальчик из параллельного класса, на которого почему-то подумали, и беспричинно отказали в доме. А мальчик был хорош. Даже много лет спустя, став чтимым и вознесшись над обыденным, не мальчик, но…с грустью вспоминал глупый отказ и втайне желал той неизвестной судьбы взамен этой, надоевшей. Вспоминала и Дочь-героиня, но не с грустью, а так, смеясь…Вспоминал и гений, подписывая тем карандашом бессмертные эскизы…