Костик.
Пятилетний мальчик, который сильно отличается от сверстников – подвижных, любознательных, говорливых и шаловливых.
Он почти не говорит, с трудом спускается и поднимается по лестнице, не умеет бегать, не умеет считать и петь.
Он ещё не доверяет мне настолько, чтобы смотреть прямо в глаза; взгляд его огромных карих глаз сдвигается куда-то вправо и вниз, пока звучит мой голос.
Зато – как он радуется миру! Он рад всему: книжке, игрушке, мячу... подпрыгиванию на месте, флажку, пробегающей мимо кошке...
И он старается. Очень старается – ходить, бегать, поднимать руки, крутить головой, петь, говорить. Он старательно и радостно учится жить.
Он не умеет обижаться. Нахмурится на мгновенье, погрустнеет... но никогда не плачет и не пытается ударить обидчика.
Костик – мальчик с большой головой, огромными карими глазами на лице с классически-правильными чертами лица.
- Не понимаю... почему таких детей не усыпляют сразу, в роддоме. Каково матери... каждый день – смотреть и плакать. Это же страшное горе! Горе, которое никогда не прекращается, которое... навсегда, каждый день!...
- Ну... почему только горе, - медленно говорю я, не сводя глаз с Костика, который вдруг неловко хлопает в ладоши от очередной, неожиданной, радости и смеётся, - это ещё и радость...
- И что же хорошего? Я как представлю, что чувствует его мать...
Я молчу, отведя взгляд.
Но надо продолжать разговор. Надо...
- Знаешь... однажды я спросила подругу, у сына которой был детский церебральный паралич. Спросила: если тебе в роддоме, сразу же, пока ты ещё не видела Саньку, сказали - «ваш ребёнок безнадёжно болен, жить будет, но, скорее всего, инвалидом... вы можете от него отказаться, прямо сейчас» - что бы ты сделала? отказалась? Она не сразу ответила. Помолчала почти минуту: «не отказалась бы... он же мой... мой ребёнок. Нет, не отказалась бы».
- Я не понимаю – как можно жить с таким горем...
- Наверное, это трудно понять... помочь жить своему ребёнку – это счастье. Очень трудное счастье. Ты никогда не задумывалась, почему на Руси не обижали и даже оберегали убогих и калек? и называли их – «божьи люди»...
Костик смеётся, наблюдая, как какой-то мальчик бьёт ногой по мячу – глаза светятся счастьем и радостью.
Ясные, чистые, сверкающие счастьем глаза.
Глаза ребёнка; глаза ангела, вдруг оказавшегося на Земле.
Ухожу, зная, что за моей спиной сейчас кто-нибудь, громким шёпотом, с расширенными от ужаса глазами, спрашивает Татьяну: «...ты что, с ума сошла? У неё же дочка инвалид! а ты – такое...»
А ведь я так и не смогла ей сказать:
«Посмотри на меня – ведь я не плачу? Я, как и Костик, научилась радоваться – просто радоваться жизни. Научилась у своей дочери...»