Когда я спросила ее об имени, она представилась: «Птаха». И это так точно легло на ее облик - хрупкость, утонченность, пытливый взгляд умных темно-зеленых глаз в сочетании с ощущением душевной бесприютности и внутренней тревоги – что я не стала допытываться дальше.
Птаха – это здорово. Это и крылатость, и полет, и ветры судьбы, которые приносят не только свободу, но и беззащитность перед миром. И очень по-славянски. Ни в каких других языках не встретишь этого нежного и сильного слова «птаха»…
Мы познакомились в кипении предпраздничной ярмарки. В водовороте барахла и ширпотреба, среди которого я пыталась выискать подарки к Женскому дню, выделялся островок с замечательными изделиями художников-прикладников. Прекрасные вышивки, рукодельные кружева, мережки, деревянная и керамическая посуда – все исконное, настоящее, живое. А на столе прямо под руками – застывшее чудо: изысканные женские украшения, выполненные из непонятного материала.
Я поинтересовалась: «Что это?». Услышала в ответ: «Небьющаяся керамика. Авторская технология». Подняв глаза, увидела ее, Птаху, и почему-то точно определила, что она и есть автор этой застывшей музыки, как мне сразу захотелось назвать созданные ею произведения.
Мы разговорились. И я узнала страшное: Птаха неуклонно теряет зрение. По призванию и в своей многолетней художественной практике она живописец и график. Начинала с картин, писанных маслом, позже нужда заставила искать более дешевые и доступные в ее положении технологии. И она, наверное, единственная в мире, стала использовать свою оригинальную авторскую технику вкупе с совершенно непривычным для профессионалов материалом – пастой для стержневых ручек, безграничную палитру оттенков которой научилась создавать сама. Сегодня же, когда глаза все больше перестают улавливать штрих, Птаха доверилась чуткости своих изящных пальцев – и появились эти необычные украшения, каждое по-своему выпевающее завораживающую мелодию, возникающую в ее душе.
Она улыбалась. Рассказывала своим низким грудным голосом историю каждого из выставленных на продажу колье. Показывала, как удобно пользоваться магнитными застежками, учила, как, изменив симметрию, можно получить совершенно иную композицию и новое украшение…
А я думала: «Как это – художник без зрения?.. Как жить дальше?.. Что делать?.. Как она, Птаха, переживает такое?.. Впрочем, был же Бетховен без слуха… Быть может, для истинного творца процесс творения значит больше, чем сопровождающие его печальные перипетии бытия?..».
Через пару недель мы встретились на Соборке, где Птаха работает реализатором. Дул промозглый весенний ветер. Было зябко. На лотке в окружении обычной сувенирной дребедени ярким пятном лежали украшения Птахи. Она была уже другая: укутанная в сто одежек, в теплых сапогах, согревающих вечно мерзнущие ноги, подуставшая, продрогшая, с бодрящими сигаретой и чаем из китайского термоса. Я провела рядом с Птахой почти целый рабочий день. Она торговала. Я доставала ее расспросами. И было настолько интересно, что наплывающий сиреневый вечер казался нереальным – для меня время пролетело, как одно мгновение.
- Птаха, с чего ты началась? Ведь художник появляется не вдруг?
- Родилась я в Херсонской области, Каховском районе. Голая Пристань – знаешь такую? Для красоты можешь написать: родилась она в диких степях Украины (с иронией). А на самом деле гены у меня хорошие. Папа был писателем и поэтом, председателем Союза писателей в городе Жданове. Мама – талантливый лингвист, настоящий полиглот. Знает множество языков и продолжает осваивать новые. Последний ее язык – польский. Но так как родители рано развелись, я все время проводила у бабушки Лизы, за которой почему-то прочно закрепилось прозвище Феня, именно там, в Голой Пристани.
Бабушка у меня необычная личность. Лучшая в районе печница.
- Ой, а как это?
- Ну, печник. Редкая для женщины профессия. Знала она тайные секреты своего ремесла – печь клала одну на дом, но хватало и на обогрев, и на готовку. Ее печи никогда не кадили, а «секреты» были такие: здесь кладем на одну мою ладонь, здесь на локоть… Так ученики сантиметром измеряли ее параметры, чтобы все получалось «как у Фени».
А уж умница была: песни, прибаутки, мудрость житейская... Ее всегда посаженой матерью на свадьбы приглашали и цитируют в селе до сих пор. Это моя бабушка Феня сказало как-то: «В кожній людині є своя таємниця життя. І кожна людина є там, де їй повинно бути від Бога”.
В три года я взяла глину, которой бабушка обмазывала печи, и вылепила фигурки: сосед, дед, наша собака… Получилось не только похоже, но и с точно подмеченными характерностями. А мама ничего не знала. Она много работала, одна тянула нас с сестрой – не до тонкостей было. И я себя художницей не чувствовала. По-детски мечтала быть пожарным, потом хирургом. А во втором классе моя учительница из одесской школы № 74, куда я пошла учиться, пригласила маму на разговор и открыла ей глаза на меня. Вот так, собственно, у меня с детства появился официальный статус художницы.
- Специальное образование тебе удалось получить?
- После школы поступала в Грековку на керамическое отделение: двести десять заявлений, тридцать человек на место, семерых взяли. Были ребята с направлениями на учебу, после армии, и я, несмотря на отлично сданные живопись, рисунок и композицию, оказалась за чертой зачисленных. Тогда меня пригласил директор училища и предложил учиться на отделении, готовящем преподавателей.
- Никогда! – был мой ответ, и я ушла со своими набранными балами в Одесское культпросветучилище. И не пожалела.Учиться было фантастически интересно: мы изучали грим, сценографию, историю костюма, параллельно шли занятия по живописи, графике, прикладному творчеству. Я умею сегодня профессионально вышивать, вязать, работать в технике макраме, мне постоянно делают комплименты за мой макияж – и все это благодаря знаниям, полученным во время учебы. Главным, конечно же, тогда было ощущение невероятного, просто феерического вдохновения. Да, именно тогда, в годы студенчества, начала звучать какая-то струна в душе… И еще стали приходить сны, подталкивающие к написанию картин. Я писала их маслом. Из меня просто перло все, что я чувствовала и переживала…
- А сюжеты?
- Сначала было много натюрмортов. Например, красное на красном – керамика на красной драпировке, среди чашек – стул. Я вообще люблю сочный энергичный взрывной колорит. Но с самого начала писать я стала в сюрреалистической манере, и многие этого не понимали. Иностранцы сравнивали с Дали, а наши люди даже не знали, кто это такой.
Однажды из-за своего «сюра» я влипла в историю. Несла из своей тесной мастерской неоконченную картину «Сумасшедшая Марта». Была она большого формата, а в моей каморке не хватало освещения для нормальной работы по всему холсту, и я решила окончить ее на просторной светлой веранде у своей мамы.
Сюжет полотна был навеян страшной гибелью в автокатастрофе семьи моих друзей: красный кровавый фон и изломанная символическая фигура страдающей женщины.
Так как картина была сырая, я несла ее мокрой стороной наружу, обернуть было нельзя, в транспорт влезть невозможно. На перекрестке присела перекурить – и ко мне подошли двое, представились сотрудниками КГБ и потащили вместе с моей «Мартой» в известный солидный дом на Бебеля. Продержали четыре часа, замучили вопросами: есть ли права на показ картины? кто это изображен? почему именно на красном фоне? откуда такой трагизм? не аллегория ли это советской власти?.. Потом начали интересоваться моими знакомствами и связями. А я в то время была членом поэтического клуба «Гроно», дружила с поэтами-ниспровергателями авторитетов, бардами-бунтарями… Как дура, доказывала следователю, что я одиночка, что ни с кем не дружу… Напоследок мне предложили стать их агентом в богемной среде, но тоже ничего не добились. Смешные и страшные времена были.
- Птаха, ты сказала «одиночка». А как у тебя складывалась личная жизнь?
- О, это отдельная песня, которую петь сейчас не о ком и не о чем.
Замужем я была четырежды. В 1975 году после окончания училища по распределению уехала в село Кордон Коминтерновского района, где стала работать художником в сельском клубе и даже вскоре «выросла» до его заведующей. Представляешь: молодая привлекательная девчонка да еще с такой необычной для села профессией. Женихов у меня было!.. Ничего удивительного, что первый мой муж оказался сельским парнем, трактористом, в которого я влюбилась со страшной силой…
А последний супруг пропал без вести в начале девяностых. Связался ради выживания черт знает с кем – вот и получилось… Знаешь, что странно: все мои мужья влюблялись в меня исключительно за то, что я художница, а потом хотели иметь просто обыкновенную жену на кухне.
- Ты к быту, как и большинство творческих людей, не приспособлена?
- Да нет, тут другое. Знаешь, когда первый муж увез меня на Кубань, в селе, где мы обосновались, для меня работы по специальности не нашлось. И я как обыкновенная сельская баба пошла на ферму свинаркой, потом пересела на трактор, была хлебопеком… Все у меня получалось.
- Не могу поверить!
- А что странного? Если любишь, и не на такие «подвиги» пойдешь.
Проблема была в другом. Как только я, переделав всю бесконечную работу, принималась писать, на меня начинали смотреть, как на идиотку: то, что составляло смысл моей жизни, ее радость и единственно возможную суть, казалось свекрови и мужу блажью. Вышивать, вязать – пожалуйста, а картины малевать (да еще такие, как я!) – это дурь, не достойная замужней женщины.
- Да, воистину блеск и нищета жизни художницы…
- Настоящая нищета началась у меня во время перестройки. Муж пропал. Никто из правоохранителей его поисками заниматься толком не хотел. У меня была дикая депрессия. Руки не лежали ни к чему. Короче, безысходность полная. И однажды меня попросили показать, как делать профессиональный штрих. Я взяла карандаш и за один вечер сделала натюрморт: чашка, ложка, кофейная турка. И – прорвало. На краски денег не было, а графические рисунки не требовали больших затрат.
Я вышла в Горсад и стала предлагать к продаже свои сюрреалистические цветы. Иностранцы расхватывали мои рисунки – больше всего их ушло в Канаду. Наши останавливались, рассматривали, удивлялись. Я поставила под своими работами кружку с надписью: «Посмотрели, понравилось – бросьте денежку на хлебушек».
- И бросали?
- Бросали. Но не понимали. Мне говорили: рисуй Дюка, Оперный театр, нормальные цветы – будешь зарабатывать. А я тащила в Горсад картины из серии «Цветы пространства», «Сюита», «Молитва» - эмоциональное, а не предметное восприятие мира. Например, на картине «Просящему дается» (она сейчас в Чехии) изображена пустыня и в центре ее цветок со стеблями, зажатыми так, как будто он стоит на коленях, лепестки воздеты, словно в молитве, а впереди просматривается оазис. Такую графику нельзя воспринимать реалистически. В моих картинах каждый видит свое. Но для этого нужен определенный «слой глубины», что не каждому дано.
- Ты веришь в Бога?
- Верю. Я неортодоксальная православная христианка. Живу по законам Писания. И постоянно продолжаю познавать Бога – этому учат и Ветхий, и Новый Завет. И знаю, что Бог един: я шла к нему через кришнаитство, буддизм, бахаизм, традиционное православие. С благословения своего духовника архимандрита отца Олексия уходила в Тихвинский монастырь на Валаам, а потом вернулась в мир, к людям, к творчеству. Оказалось, что без всего этого не могу. Монастырю посвятила работу «Хранящий Тихвин»: отовсюду сыплются грехи, а две человеческие ладони укрывают от них обитель. Все в этой жизни зависит только от людей. А Бог им помогает.
Я вернулась из монастыря голая, босая, холодной зимой. Уезжая, раздала все, что имела. Мама еще предупреждала: «Все равно вернешься, оставь хоть что-то». А я: «Бог подаст». И когда я в таком ужасном состоянии очутилась дома, она в сердцах воскликнула: «Вот пусть теперь тебе Бог и помогает!».
Но представляешь, когда в Горсаде разнеслась весть, что Птаха прилетела, мне собрали буквально все. Бог действительно подал руками моих друзей. Через день я пришла к маме в кожаном пальто, роскошном брючном костюме, при деньгах. Горсад – это место, которое очень многим людям, и художникам, и не художникам, спасло жизнь.
- Я видела твои работы, нарисованные пастовой ручкой. Первое впечатление: пастель. Штрих положен настолько тонко, что практически не ощущается. И гамма потрясающая. Откуда столько оттенков, где ты достаешь пасту таких цветов?
- Однажды знакомый парень, студент академии холода, показал мне свои рисунки, сделанные в обычной тетрадке в клеточку. Шариковой ручкой двух синих оттенков он изобразил разные страшилки: драконов, зловещую луну, тучи. Но штрих у него был хороший, светотень, объем, форма – все впечатляло. И я обратила внимание, что «шарик» дает интересную фактуру – нечто среднее между пером и карандашом. Попробовала сама. Первая работа была черная. Но это не мой колорит. Начала экспериментировать. А цветов-то всего четыре: черный, синий, зеленый и красный. И я додумалась дополнять трубочки обычными лисеровочными красками. Накачиваю их через шприц, и от смешения цветов получается палитра. Но цвет всегда неожиданный – ведь одно дело в трубочке, другое – на листе. Большую роль играет наслоение цветов один на другой. Это, кстати, живописная техника голландцев. Я ее освоила досконально. Но основную роль, конечно, играет качество штриха – его действительно на листе не видно, поэтому никто не верит, что я работаю пастовыми ручками.
- Птаха, неужели больше никто не додумался до этой техники?
- Знаю, что есть москвич, работающий черной пастой. Цветной – никто. Если, кстати, кто-то создает нечто подобное, я очень хочу это увидеть. Если же заинтересуются моими работами - три последние из них находятся в художественном салоне «Энеида» на Большой Арнаутской. Они там выставлены на продажу.
- А когда ты заметила, что зрение начало падать?
- Я перенесла тяжелую операцию, во время которой мне неправильно дали наркоз. Как следствие началось медленное отслоение сетчатки. В мае 2006-го (я уже работала в очках) обнаружила, что штрих на моей картине виден, лег плохо. Мои ощущения в этот момент невозможно выразить (беззвучно плачет). Чувство было такое, что я получила самый страшный приговор. Шок. Даже не безысходность, а четкое осознание конца. Но я не имею права уйти из жизни. Как ни тяжело, больно, отвратительно, следует пройти ее всю до конца. И я, одинокая, небогатая, незнаменитая, оставленная абсолютно всеми, была вынуждена искать работу, дающую кусок хлеба.
Еще лет двадцать назад, в советские скудные времена, я придумала лепить диковинные украшения из пластилина, покрывать их лаком, как говорят, «на одну носку». Они имели бешеный успех, все мне завидовали и не могли понять, из какого материала сделано это чудо. Потом я начала делать украшения из керамики, сестра подсказала, что их можно выгодно продавать и даже вызвалась помочь мне в этом. В девяностые я одной из первых в городе оформила право на индивидуальную трудовую деятельность – Центральный исполком выдал мне удостоверение за первым номером, представляешь? А потом, когда жизнь начала испытывать и ломать меня, стало как-то резко не до украшений.
И теперь, когда пришла беда, Бог свел меня с Раечкой Сандрак, моей хозяйкой и моим другом. Это Рая вдохновила меня вернуться к украшениям, она покупает материалы, фурнитуру, предоставляет торговую площадь на своем лотке, терпит мои бесконечные придумки – то золотой сутаж мне подавай, то магнитные защелки…
Рая мечтает, чтобы я вернулась к живописи, готова купить холсты, краски, станок. Она умеет ценить настоящее искусство. И я ежедневно молюсь за нее и прошу у Бога, чтобы наша Раечка никогда не плакала.
- Твои украшения и вправду дивные. Как они приходят к тебе, Птаха? Как ты придумываешь их?
- Может, это покажется тебе смешным, но я сажусь и смотрю на себя в зеркало. И постепенно накатывает волна, струя, тема. Я четко представляю, каким будет будущее произведение, придумываю его название, цвет, форму, начинаю делать эскизы, а потом беру в руки материал…
Плохо вижу, поэтому леплю долго. Особенно тщательно приходится колдовать над маленькими детальками, а их в каждом украшении бывает немало. Но главное, конечно же, образ. И очень важно, чтобы украшение попало именно к той женщине, которой оно предназначено. Я это умею определять и никогда не продаю той, которой вещь не подходит.
Интересно работать на заказ – сразу видишь, кому будет адресовано твое произведение. Вот самая последняя моя композиция «Змий эдемский» - колье необычной формы и серьги несимметричной конфигурации (показывает). Ко мне подошла яркая, красивая брюнетка, явно из тех, которых принято называть «вамп», и заинтересовалась колье, в орнаментовку которого была вплетена нежная,изящная змейка. А я сразу поняла, что ее «змея» должна быть другой, с иным характером и иной легендой. Украшение для такой женщины должно быть весомым, броским, смелым,эпатажным, привлекающим внимание своей необычностью. Сильной личности идут украшения с сильной внутренней энергетикой. Поэтому я придумала для нее не просто змею, а змия-искусителя, подвижного, переменчивого, с переливами благородной чешуи, в буйстве плодов и блеске золота... А змейки-серьги как будто держат в зубах сорванные плоды познания, видишь?
- Заветное желание у тебя есть?
- Писать картины и создавать ювелирные композиции все-таки не ради денег,а потому, что они просятся к рождению.
- Почему ты не просишь о здоровье?
- На лечение у меня денег нет. А Бог все видит, и если он захочет, я преодолею все сама…
… Богатые люди Соборку не посещают. Как говорит Птаха, им важнее купить штампованную открытку за триста долларов в престижном бутике, чем приобрести произведение настоящего художника в рядах на Соборной площади. Интеллигентная публика приходит сюда чаще, бродит, рассматривает картины и поделки, разговаривает с художниками, вот только приобрести ничего не может.
Простояв тот длинный промозглый день у лотка, Птаха наторговала тридцать гривень. Ее процент после расчетов с хозяйкой и грузчиком позволит купить булку хлеба и, наверное, полулитровый пакет кефира. Что ж, не самый плохой день для начала весны. Летом, с приездом туристов, обязательно станет легче.