ГАМЛЕТ И КОРОЛЕВА ВОЛН
М а р ц е л л
Какая-то в державе Датской гниль.
Г о р а ц и о
Бог не оставит Дании.
Уильям Шекспир
…
Мы с женой не отдыхали - не были в отпуске - пять лет! За это время меня уволили с работы, и мне исполнилось тридцать восемь.
Таиланд, остров Пхукет, пляж Ката.
Я лежу ногами на юг, влюбляюсь в Шекспира. Волны-самоубийцы выбрасываются на песчаный берег. Каждая двадцатая или двадцать шестая ударяется с оглушительным победоносным грохотом. Королева волн!
И откатывается восвояси…
И снова - грохот ударов: то сильных - таких же королевских, то слабых, как те двадцать пять; так было до меня, так будет после - шум океанского прибоя с подветренной стороны розовых с прожилками дрожащих век.
Плачет тайская дудочка…
Шекспира можно читать во столько лет, когда придет тому время! Время Шекспира для меня наступило в декабре моего тридцативосьмилетия.
К о р о л ь
…Ну, как наш Гамлет, близкий сердцу сын?
Г а м л е т
(в сторону)
И даже слишком близкий, к сожаленью.
К о р о л ь
Опять покрыто тучами лицо?
Г а м л е т
О нет, напротив: солнечно некстати.
Первое знакомство с Гамлетом прошло под светлые переливы тайской дудочки.
Я все это время, пока убирались восвояси королева волн и двадцать пять ее кудрявых пажей, не читал, - кинул руку с лежака о песчаную земь и чувствовал, как птичий погонщик южный ветер перебирает страницы.
Я задумался.
Гамлет на пляже - уместно ли?
Соседствуют со мной семья финнов: двое рослых сыновей, две младшие девочки, папа-финн, их мама - дама в теле, но не рыхлая - хозяйка большого дома; итальянцы с серьгами в ушах и татуировками под мышками - китайские иероглифы про ум, я видел такие в тату-салоне за сто пятьдесят долларов без перевода, - они пьют пиво и едят ананас один на двоих; толстый американец - путешественник из Сингапура, он улыбается как президент великой страны; ленивый европеец с сединой в висках и проплешиной на макушке, с ним крошечная черноглазая тайка. И еще - моя жена. Я разглядываю жену - ее ягодицы; у нее самые заметные ягодицы на пляже Ката.
Конечно, Гамлет в окружении вышеперечисленных не уместен. Но если абстрагироваться? Хотя бы от жены…
Я всегда события вспоминаю в обратную сторону - от конца к началу.
То же и с Гамлетом! Мало того, что, как все, знал в общих чертах трагедию по черно-белому Смоктуновскому, еще и полез на последнюю страницу, прочитал:
Ф о р т и н б р а з
…Уберите трупы.
Средь поля битвы мыслимы они,
А здесь не к месту, как следы резни.
Скомандуйте дать залп.
(Похоронный марш.
Уходят, унося трупы, после чего раздается пушечный залп).
На пляж мы опоздали…
Жена была вне себя от ярости, она вскочила с постели в десять по-местному и в шесть по-Москве, глянула на часы и со слезами ринулась в ванную комнату, где пробыла минут пять, после выбежала, крикнула, что забился унитаз и чтобы я, толстая ленивая задница, поднимался и шел на рецепшн отеля требовать мастера. В разговорнике я нашел фразу про умывальник: «Э синк ин май уош бейсн хэз литэд. Пли:з сэнд э тэкниш(э)н»». Подумал, что как-нибудь объясню: в конце концов, нарисую унитаз или покажу на пальцах.
В самолете она рыдала, сморкалась и пила коньяк…
Дома перед отъездом она отхлестала меня ремнем и укусила за грудь…
Мне, конечно же, стыдно вспоминать: ведь право бить всегда было на нашей стороне, и еще расплачиваться в ресторане.
В десять тридцать на пляже уже много людей. Шезлонги заняты, под зонтиками сидят в тени счастливчики с лицами обпившихся кровью вампиров. Мне обидно за себя и до-смерти жалко жену. Ищу свободное место. Нахожу. Кидаюсь. Занимаю, зову жену. Та смотрит на море и говорит следующую фразу, но не просто говорит, а выкрикивает с подвсхлипом:
- Я не хочу здесь. Разве ты не видишь? Тут какие-то поплавки! И еще эти противные лодки, и еще… Я хочу, я приехала, чтобы… я хочу смотреть на бескрайнее море! Ты же знаешь, как я люблю смотреть на бескрайнее море!!
Я окинул взором кусок пляжа: лодки у берега, тайцев-матросов, за ними далекий - на весь мир - горизонт. С грустью вспомнил наш хрущевский двор в три дома: вид из окна на кухне - серое декабрьское ничто.
Пять лет!..
Я все прощу ей! Даже если бы она убила меня тем ремнем и выгрызла мне из груди сердце зубами.
Опоздали на пляж следующим утром. В день же по приезде - после самолета, трансфера, душа в отеле - жена натянула первый из десяти купальников и сказала так, как маленькие дети говорят родителям, когда хотят что-то очень сильно и жадно, но думают, что им могут этого не дать:
- Ну, может… давай попробуем… нужно как-то создавать себе настроение.
Я кивнул. Я, честно, не вспомнил про ремень и укус на коже сердца.
Она засияла. Щебетала весь вечер, пока мы бродили по мокрому песку пляжа, курортным улочкам, где прямо в мотоциклетных кибитках жарились на барбекю кальмары и куски говядины с помидорой; мы шли по тропинкам из круглого камня мимо мотороллеров и кафе-ретораций: учтивые тайцы-официанты кланялись нам, подавали на разные вкусы вареных, жареных креветок, супы и пиццу с пивом. Мы бродили до изнеможения, пока я не забылся первым в этом отпуске дремучим сном. Постель в номере была широченная как море. Она закинула на меня ногу и засопела первой.
Дурацкое опоздание!
Я тоже сожалел.
Она не истерила, как все женщины, ей просто было обидно, - что могли прийти на пляж в восемь, а пришли в десять. Два часа!.. Она в свои смешные двадцать семь уже знала цену времени. Она просто не могла в нужный момент сосредоточиться, а в другой нужный расслабиться: десять купальников на десять дней - это не шутки ведь ради!
Погонщик ветер хлещет кнутом по щекам да не больно - будто человек меня гладит ладонью; и будто я проваливаюсь обратно в небо. Заставляю себя не спать - подношу к лицу страницы. Быстро читаю. Вдруг замолкают все звуки: и даже королева волн, и даже тайская дудочка, и даже двадцать пять белокудрых, соленогубых, изумруднобрюхих пажей! Гамлет заговорил со мной; он мрачно заявил: что «кажется» ему неведомы. А я вникаю в суть Шекспировского.
Г а м л е т
…Вот способы казаться, ибо это
Лишь действия, и их легко сыграть,
Моя же скорбь чуждается прикрас
И их не выставляет напоказ.
К о р о л ь
Приятно видеть и похвально, Гамлет,
Как отдаешь ты горький долг…
Жена погладила меня ладонью по щеке и спросила:
- Пойдем купаться - а? Пойдем… Море такое бескрайнее…
Я пошел купаться - плескался ребенком; я думал о том, как правильно, что мы нашли место, откуда видно все - целиком - бескрайнее море! Мы выходим после купания на песок: много, много людей разных полов, возрастов и национальностей, так же как и мы, просто сидят и смотрят на бескрайнее море и еще дальше - в мировой океан, что, как мне помнилось из географии, простирался от тайского берега до самого Южного полюса.
Мы просыпались ни свет, ни заря и топали к морю. Весь отпуск. Каждый день.
Финны нам не мешали; итальянцы похоже были голубыми: мы, глядя на них, тоже стали есть ананасы - вкусно, не дорого. Я удивлялся - чего они приходят на одни и те же места: никто не приходит, а эти приходят? Может, я других просто и не замечал? Жена думала о своем. Европеец с тайкой прятались в кустах: тайка копошилась, суетилась вокруг своего белого господина.
Американец пил пиво.
Однажды я захотел, чтобы он утонул.
Но после того как американец поверил, что я глухонемой, он отстал…
Он вдруг, еще в первый день, кинулся ко мне и стал тискать, щупать - дружить! Американец клялся, что видел меня в Сингапуре, у него там оффшорный бизнес. Что такое оффшорный бизнес я не знал: переводила жена, а я только кивал и глупо улыбался. Потом я сказал, что никогда не был в Сингапуре, потому что я из России, я - как все - обычный. На Кавказе, вот, был много раз. Не слыхали про Кавказ? Жаль. А в Сингапуре я не бывал, даже во сне. И сказал ему, бай. Американец не поверил, но воскликнул: «О-о, раша! Е-е!»
Я отвернулся к морю и притворился глухонемым, потом стал читать Гамлета.
Г а м л е т
...Такие кутежи,
Расславленные на восток и запад,
Покрыли нас стыдом в чужих краях.
Там наша кличка пьяницы и свиньи,
И это отнимает не шутя
Какую-то существенную мелочь
У наших дел достоинств и заслуг…
Американец немного порезвился с моей женой, - она ему в пивной перегар нахохотала дурным университетским произношением, - и поверил что мы оба глухонемые.
И отстал.
Я без раздумий проштудировал пачку шекспировских страниц: рассердился на себя, вернулся в замок датского короля, страниц на двадцать обратно.
Г а м л е т
Он был бледен
Иль красен от волненья?
Г о р а ц и о
Бел как снег.
О тайке я подумывал с презрением или с мужским интересом: сначала - как смотрят на свою новую, потом - как на чужую, потом - на недоступную, потом - на брошенную.
Как на обычную бабу!
Европеец вызывал уважение - что при деньгах!
Тайки любят европейцев: они на дурные слова не мастаки и платят, - едут же за знакомым! Знакомое не опасное, поэтому лучше заплатить, чтобы не нарваться. Они лежат в травке, ласкаются, а беда где-то бродит, выслеживает. Это я - под впечатлением встречи Гамлета и тени отца Гамлета.
Мило кругом: море, пляж, небо, в небе парашют!
До тайки мне так же, как до итальянцев-геев моей жене, а тайке до меня, как мне притвориться глухонемым.
Я раньше думал, что отдых с женой - это как прыжок с тарзанки: ты красен до кончиков ушей, земля-цель близка. Сорваться с петель и на куски!.. Но жена в последний момент цоп и тащит назад. Вырываешься и снова несешься вниз. Так низко пасть желая!
Жена…
Однажды после долгой тревожной командировки я сказал плачущей жене: «Я для тебя все сделал, - смутившись, добавил, - все что смог!» Или это было перед тревожной командировкой? Уже не помню. Но сказал не подумавши. Как давно это было? Давно.
Очень внимательно я читал, особенно монологи принца, и многое мне нравилось. Я сожалел о принце и его печали. Но до конца не понимал - вправду ли принц сошел с ума или так казалось только всем вокруг? Или Шекспир был шельмецом и посмеялся так неоднозначно над целым миром и над временем в сто крат вперед.
И я задумался о королях…
Как же трагично и печально сложились будни в Датском королевстве! Теперь и я так ясно созерцал, и прибывал в печали вместе с принцем: как ослабело государство в корне, и никому об этом, верно, дела нет! На троне - временная дрянь. И принц сошел с ума! Почти. Так пишет нам Шекспир. Кто править станет государством? Хотя, благословить на царство всякого не мудрено - так, с ходу: крест знаменный и слово со старческою хрипотцой - благословляю, царствуй! Офелия-земля сошла с ума! И умерла! О боже, страшно миллионам! Они не ведают пока…
А не замахнуться ли мне на Гамлета?
Подумал я.
Вот так, не раздумывая, прикрыть листки Шекспировы и придавить их камушком, собраться и прямиком босым скорее с пляжа. На улице найти ближайшую пивную и там засесть. Стакан шотландского напитка и что-нибудь для запаха под виски. И коньяка и водки! Пива ж! Нужно, чтоб непременно тот европеец с тайкой были где-то рядом, и итальянцы-геи, и Джеймс-американец, финн с семьею. Я б затуманненно смотрел на них. И ухмылялся б! Какими-то правдой и неправдой запели песню: «Давай за нас, давай за вас и за Сибирь, и за Кавказ, за боевые ордена, давай поднимем старина… - я бы не плакал, но взрыдал внутри себя и выпил бы еще на смерть. - И за десант и за спецназ…»
Жена на меня сердится, но не обижается.
- Хватит тебе, говори нормальным языком! Поедем вечером смотреть трансвеститов? Мы же с тобой думали об этом. Помнишь?..
Это на самом деле очень интимно, и мы вправду представляли себе «это». Хотя, как стыдно признаваться самому себе! Я признался. Замахнувшись… бросил камушек на влажные странички Гамлета.
- Поедем. Только сначала пообедаем, - ставлю условие я. - Лобстера в гриле надо попробовать, - и спохватываюсь, лобстер-то дорог: - Одного на двоих! Как?
Покажите, где тут еще нужно отдыхать! Так думала моя жена. Она кричала…
Когда мы смотрели на трансвеститов и голых таек на барных стойках моряцкого кабака, она выпила зеленого яду со льдом. Она еще не хрипела, когда высокий трансвестит обнимал меня, а я косился ему в трусы, чтобы понять есть ли у нее что-нибудь там. За сто монет я не успел рассмотреть, только сфотографироваться в обнимку с малышом.
К трансу в шляпе и бюстгальтере выстраивалась очередь любопытных.
Обратно мы спорили - есть ли там то, о чем все думают? Решили, как жена, - что есть! Но я еще сомневался всю дорогу до отеля.
На ночь я оставил кондиционер. Утром она захрипела.
Война мне больше не снится - минимум полгода. В отеле я сплю плохо: ворочаюсь, встаю, иду под душ, возвращаюсь и пристраиваюсь на краю постели. Она спит, раскинувшись как море; она кашляет во сне и сморкается. Я не имею права включать кондиционер - терплю влажную духоту ночи. Мне ужасно жаль жены.
На море она отогревается: солнце вылизывает ей кожу, когда она идет купаться, волны вынимают суставы из ее ног и рук, разбирают шейные позвонки; я вижу, что она живет без тела - тело на ремонте в мастерской королевы волн. Мне не хочется сдавать себя в ремонт. Я ворчу, мне тридцать восемь. И я прячусь на берегу. Жена заливается дивным морским хохотом и машет мне - иди, иди, милый мальчик! Я смотрю, прищурившись, на солнце: какие все-таки у нее великолепные ягодицы!
Мы оба совершали ошибки: когда я ездил на войну, она танцевала стриптиз.
Тогда ей было восемнадцать; мне не приходило в голову, что ей может быть больно.
Иногда и я вспоминаю. Все реже. Мне нужно помнить, чтобы работать. Писать, как писатель оказывается больно. Кто сочиняет музыку, тот ее не заказывает; кто плачет в подушку, тот имеет право за себя мстить.
Она бьет меня, я терплю. Она платит в ресторане…
Мне стыдно. Но какое счастье, что минимум полгода или даже больше мне не снится война!
Море ее лечит, она перестает кашлять.
Восемь ноль-ноль утра по-местному. Бескрайне и безлюдно на пляже. Она любит утро, как и я. Я бы запретил дни и вечера, оставил раннюю ночь, чтоб спать. Только утро: в это время еще спят негодяи. И я могу работать! Негодяи не любят утра. Я объясняю это так: писатель на первом восходе закинул удочку-перо в озеро чернил…
Как первый памятник точнословию с помятой страницы вступает Гамлет:
Г а м л е т
…Засыпь хоть всей землею
Деянья темные, их тайный след
Поздней иль раньше выступит на свет.
Лучше отдаться королеве волн, не сопротивляться лечению.
Я болен филантропией - это ВИЧ добра! Передается только половым путем - при рождении пола. Это не заразно, но набивает оскомину у близких. Лишь чужие дети лет до семи с неискаженными гримасами масок на масках - с личиками юного Христа - верят мне. Но с детьми я не общался многие годы. Я очень долго и тщательно вглядывался во взрослые лица, и из моих глаз теперь беспрерывно течет гной.
Отдаться королеве волн…
Но мне кажется, что слепота неизлечима!
Тогда придется обратиться за помощью к детям. Лекарство, скажет любой аптекарь, детские лица не старше семи. Вон их сколько плещется на краю королевства. Они еще не взошли на гребень, и лица их не искажены страстями плоти. На гребне так: слева - зло, справа - добро. Какой ногою больше загребать? Свалиться одинаково возможно, что вправо от себя, что там упасть, где зло. Разбиться насмерть…
Жена начинает браниться - она не любит повторять.
Но повторяет:
- Хватит разговаривать стихами. У тебя плохо получается. Мы же договорились - о работе ни слова. Ты заметил, какая у нашей тайки плоская попа?
Я преданно вперся взглядом в ягодицы моей жены.
- Да, на самом деле, все так, как ты говоришь. Хочешь кокоса?
- Он же холодный! Кхы-кхы. Хочу…
Первыми пропали финны. Ничего не изменилось у границ королевства: на их место теперь ложились, кто попало. Не стало американца - он уехал в Сингапур. Так и сказал в последний свой день: «Гуд бай май френд! Я уезжаю в Сингапур!» Итальянцы стали вроде бы ближе друг к другу, однажды пришли на пляж в шлемах. Мотоциклисты, подумал я. Европеец - серый и неприглядный. А вот к тайке я привык: она суетится все время, все время чем-то занята: то ноги гладит господину, то метет песок с подстилки, то ласкает господина взглядом черных бусинок. Но мужское передавливает, - и в глубине души я презираю продажную женщину.
Соотечественники не портили картины почти до самого конца.
Только тайская дудочка и птичий погонщик ветер - нарушители покойной тишины королевства.
Я назвал их тетками…
Русские тетки пышно расположились на месте финнов; тетки торговали тряпицу у хилого тайчонка. Торговец сдался. Европейцы выговаривают горлом, русские торгуются душой с интонациями на разные случаи и погоду; оттого русским верят от Хургады до Южного полюса.
Когда жена, выбрав подходящую интонацию, стала интересоваться «почем», я поспешил в море и стал ждать королеву волн. Оседлав королеву, я докатился на ее гребне до берега и плюхнулся животом в песок.
За королевой - ее пажи…
Наступила вторая половина дня - пора было обедать. Моя зацепилась со старшей теткой; та оказалась милой дамой с рафаэлевскими формами; она - полиглот из подмосковного городка, где тощие корабельные ели и озера в лесах, а дороги идут на все четыре стороны от золотых куполов и крестов православных.
Мы пообедали сообща, я без аппетита.
Вернулись на пляж судачить, перемалывать. Они весь закат ворошили окурками песок и таки нашли общих знакомых! Я не сомневался: чем старше человек, тем земля ему круглее. На двоих им стукнуло лет семьдесят. Не приведи бог мои присчитывать года! Тогда последние дни отпуска мне будут вспоминаться как большая мясорубка с серебряной ручкой, перламутровым резаком и бусинками из жемчуга по тысячи монет за ожерелье.
Я зажимаю рот двумя руками…
Не приведи бог жить Гамлету в наши времена.
Г а м л е т
Быть или не быть вот в чем вопрос.
………………………………………
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
О ф е л и я
Принц, были ль вы здоровы это время?
Га м л е т
Благодарю: вполне, вполне, вполне.
Цунами. Здесь был цунами. Сколько лет назад? Я помню только белые простыни на вздутых трупах. Так много было новостей, что мне было не трудно представить себе мертвое море, мертвый берег после цунами.
- Цунами, ты королева волн! - сказал я торжественно. - Настоящая, как смерть!
И сжался в комок, обернулся так, словно украл ценное у чужого или последнее у близкого. Хорошо, что жена не слышит мои слова, она бы заплакала. Она часто плачет по ночам. Мне не удалось найти работу, чтобы и духом, и ладонями хвататься за одно, чтобы гореть от московского рассвета до грязной кавказской весны - как раньше - на войне! Я прогорел до нервов в позвоночнике! Поэтому работала она. Она вставала по утрам и приходила по вечерам. Так было долго, долго, долго… Пока не наступило время нам уехать к морю. В ее сумке были и мои деньги: скудные мелочи, что удалось мне заработать паяцем в шляпе и с тростью при скотном дворе. Мы не хотели умереть неудачниками! Серое ничто за окном - мрачный убийца большого города, серое ничто в глазах моих людей - мрачный убийца большого города, серое ничто в смысле и в бессмыслии - мрачный убийца большого города. Так живут все, попирая классикой столичного метро, классику человечьего разума. Я это понял только что, прочитав по-русски, то, что должно видеть языком Шекспира: «to be or not to be».
Когда мы шли на пляж после кафе, на перекрестке мотоцикл с итальянцами врезался в кибитку с барбекю. Мы стояли и смотрели. Итальянцы были наши! Они ползали среди кальмаров и дымящихся углей. Один ушибся сильно; второй плакал и гладил друга-гея по голове. Струилась кровь по виску; кровь была на асфальте; кровь была на кальмарах и барбекю. Мы смотрели, а дама не хотела уходить от места аварии. Она только что в деталях рассказала мне, как умер ее любимый кот, как они всей семьей закапывали кота среди аллей и маков в саду за домом в три этажа.
- Я всегда смотрю, чем дело кончится, - заявила она, и мы пошли прочь. До конца отпуска оставалось три дня. Итальянцев я больше не видел.
На закате я открывал новые земли, моря и королевства. Закат жил на холсте неба. Я выбрал на фотоаппарате режим широкого формата и срисовывал рыжую дорогу через море к солнцу. Слева и справа стояли люди. Солнце, раздевшись донага, зашлось стыдным багрянцем. И лишь успел я рассмотреть его, сделать два три снимка, как солнце натянуло одежды из лиловых туч и улеглось за широкий как море горизонт. Спать…
Люди стали расходиться.
Мимо шли одни за другими парочки, одиночки, старики за ручку, дети. Торжественно затихал день. Одна парочка привлекла мое внимание: они громко и нервно разговаривали, вернее, говорила женщина - тоненько попискивала. Мужчина лысоватый с багрянцем на голой макушке остановился: казалось, он слушает внимательно, соглашается - кивнул в ответ. Но вдруг, картинно размахнувшись, ударил женщину по лицу.
Я оторопел.
Это были тайка и скучный европеец.
- Вот гадина неблагодарная! - послышалось гневное.
Я обернулся и спросил:
- А у вас большая семья? - и пожалел, что спросил.
Тайка с европейцем давно ушли. Дама с рафаэлевскими формами все рассказывала и рассказывала о своей семье: о шести детях. (Куда финнам до наших!) Об их папаше, своем муже - интеллигентном механике. И о себе.
О ней самой я не дослушал, перебил:
- За что, интересно, он - ее? Может, она у него что украла?
Руками дотянуться б до заката, вернуть бы солнце! Пусть останется на всю ночь, пусть спит на небе… Пусть не светит, но будет тут! Чтоб знал я…
- Не мешай мне! - жена слушает историю своего двадцатисемилетия, историю про бедную тайку.
Наша дама знала в совершенстве английский и, как все русские женщины, ведала обо всем, тем более, обо всем, что происходит в ее отеле. В том же, где жили мы с женой! Мы никого не замечали в эгоистичном желании бескрайнего моря. Оказалось, что тайка с европейцем жили рядом с нами.
- Ее зовут Фанг… Она работает англо и франкоязычным гидом на курорте. Он датчанин, театральный режиссер из Копенгагена. Вроде поставил самого знаменитого Гамлета. Или Отелло? Я путаюсь в их Шекспире… И в день, когда был цунами, тайка спасает режиссера датчанина, но теряет собственную дочь и мужа. Такое горе, такое горе! Она, представьте себе, влюбляется в датчанина, а он как бы в благодарность влюбляется в нее. И вот с тех пор он каждый год приезжает из Копенгагена, тайка Фанг берет отпуск у себя, и они две недели проводят здесь на Ката-бич. Здесь, кстати, говорят, самое чистое море во всем Таиланде. И у этой Фанг родился сынок от датчанина из Копенгагена. Она назвала его, как бы вы думали? Гамлетом! Или Отелло? Нет, точно, Гамлетом! Теперь этот гад не хочет, чтобы мальчик Гамлет с Фанг посетили Данию. Там, видите ли, живут его жена и дети. Каково?
Это было сильно. Но за что режиссер ударил актрису Фанг? Наверное, она зашла слишком далеко в своей роли, мешая ему доигрывать свою.
Я сидел голый на балконе, не таясь от улицы и фонарей. Темень скрыла мой стыд.
Я дочитал «Гамлета, принца датского». Я открывал наугад страницы. Жена копошилась в номере за спиной и не мешала мне придумывать день завтрашний, и - совсем уж тайно от нее и ото всех - сожалеть о прошлом.
Г а м л е т
Я знать хочу, на что бы ты решился?
Рыдал? Рвал платье? Дрался? Голодал?
Пил уксус? Крокодилов ел? Все это
Могу и я……………………………….
………………………………………….
Ты думал глоткой взять? Могу и я.
Ах, как мы с женой ловили королеву волн! Я притаивался в намытом со дна песке и ждал. Жена слушалась моего голоса. Когда я кричал:
- Королева волн, королева волн!
И бросался на гребень, она тоже, зажмурившись, бросалась за мной.
- Королева… королева волн!
Как сумасшедшая - зажмурившись.
- Королева волн!
…
Мы с женой не были в отпуске пять лет…
За это время цунами на западном берегу Таиланда унес тысячи жизней; в России были Норд-Ост и Беслан; падали самолеты с пассажирами; избрали президента великой страны; Девятое мая снова стало днем траура; последними умерли Ульянов и Лавров; были выборы - перемирие придурков; назначен преемник курса.
За это время я потерял профессию журналиста, и написал первую повесть.