Анатолий Игнатьев
Гадание на философском словаре
Рассказ
А вот сегодня я проснулся и сразу вспомнил, что моя жена ушла от меня. Правда, она лежала рядом со мной в постели, но всё равно её здесь не было. Две недели тому назад она сказала, что любит другого, и, наверно, это было правдой. Потом она сказала, что десять лет нашей совместной жизни не принесли ей ничего хорошего, и это тоже, наверно, было правдой. Вообще, она никогда не лгала мне, кроме вот этого последнего случая. И когда она говорила о своей любви к кому-то, я смотрел на неё и жалел. Наверно, жалел для себя, потому что не верил ещё, что вот эти маленькие руки, которые десять лет обнимали меня, теперь обнимают другого, и эти чуть пухлые губы шепчут слова любви кому-то… И я разозлился. Но злился я на самого себя, потому как был достоин такого финала. Ведь я пьянствовал все последние годы, а пропивать что-то легче всего. Пропил – и забыл, и снова пропил, и опять забыл… Вот я и пропил любовь нашу, а когда остановился, то, видно, поздно уже было… Правда, я даже плакал, но ведь она плакала все эти годы. Поэтому выходит, что мы ещё и не поквитались. Ведь это как игра в кости: сначала мне шестёрка, потом – ей. А вообще мне жаль его, того, которого она полюбила. Ведь он, наверно, так страдает от неразделённой любви. То есть, она, любовь-то, разделённая, но ведь вместе-то они быть не могут. Вот я и сказал жене неделю тому назад: «Давай, - говорю, - собирай вещи и, - говорю, - иди, пожалуйста, к своему возлюбленному». Сначала она даже обрадовалась, а потом вдруг загрустила и говорит: « Не могу. Я ему жизнь испорчу и нашу семью разрушу…» - «Чем же испортишь?» - спрашиваю. – « Жалко мне его, - говорит, - и тебя жалко, так как ты больной». А я, действительно, хандрил, привязалась эта проклятая дистония. Все говорят, что это, мол, болезнь века. Может это и так, только у меня эта болезнь не от века, а от пьянки образовалась. Из-за этого же и с женой начались всякие неустроения: никак не желала она понимать меня пьяного. А пьяному всегда обидно, когда его не понимают. Ну да ладно, бросил я всё-таки пить, от водки ведь и помереть можно, а жалко помирать-то, рановато вроде. Да и обидно помирать, так ничегошеньки не сделав. А говорят, что я могу что-то сделать. Говорят, талант у меня. Один известный интеллектуал сказал, что такому человеку как я стыдно не творить, потому что он сразу увидел, как много я чувствую. Правда, я с ним хорошо так разговаривал, а уважительные взаимные слова всегда располагают друг к другу. Это как в любви. Я ведь своей жене последнее время ничего хорошего не говорил, а так, всё какие-нибудь гадости. А вот встретила она человека, и он ей улыбнулся и она - ему, и он ей, и она ему… Это наподобие торговли: ты мне хороший товар, и я тебе хороший товар. А у меня хорошего товара не было, так как проторговался я. А ведь в торговле взаимная выгода всегда необходима, иначе зачем же торговать. Об этом даже и в газетах пишут, взаимовыгодное сотрудничество называется. А у нас с женой никакой взаимовыгодности не получалось, а лишь одни убытки: она мне – шпильку, я – ей, она мне две, а я ей три… Так оба и поутыкались этими шпильками. А после того как она мне о взаимовыгодности с кем-то сказала, я даже обрадовался. Ну, думаю, теперь кончились все шпильки. Ан нет, просыпаюсь утром, а в кресле ещё одна лежит, видно, жена на работу торопилась и оставила. Лежит эта шпилька маленькая такая и чёрного опять же цвета. Для меня значит. С тех пор я её никак вытащить не могу, хоть к хирургу обращайся. А у хирургов, известное дело, как что, так сразу резать. А потом пойди, узнай, что он вырезал. Может он вместе со шпилькой ещё какой-нибудь кусок отрежет. Так что я подумал и решил, пусть уж эта шпилька во мне посидит. У меня ведь одна всего, а у жены вон сколько – вся голова утыкана. Жалко мне её стало, и я говорю ей: « Слушай, иди-ка ты к своему возлюбленному, не мучайся. Он тебе все шпильки вытащит и хорошо вам будет». А она говорит: « Никуда я не пойду». - « Почему?» - спрашиваю. А она молчит. Но я –то знаю, что ей страшно вот так, взять и уйти… А ведь, наверно, хочется, потому что, хотя она и не торговала ещё с ним, но реклама вещь серьёзная, особенно когда и манеры мягкие и улыбка на лице. Женщины любят, когда к ним с уважением относятся и всякое такое обходительное обращение. Оно и понятно. Даже собаки любят обходительность, а попробуй-ка, ткни ей сигаретой в морду, сожрёт ведь. Это-то я уж давно знаю, да просто обидно человека с собакой сравнивать, человек всё же не собака, у него предки другие и всё такое прочее…. Однако жена моя уходить не захотела, а говорит: «Я, - говорит, - постараюсь всё забыть, дай мне время». Ну я что? Я не бог, временем не распоряжаюсь, пусть себе, думаю, забывает. И вот стала она забывать, только не его, а меня. С работы придёт и ко мне как домашний волк подходит, а сама в лес смотрит, да вот боязно в лес-то, больно уж к дому привыкла. А мне-то что? А я и ничего, ладно, думаю, ей тяжело, любит ведь человек, страдает, а я уж как-нибудь так переживу, перезимую. Только вот тоска иногда нападает, но челюсти стиснешь и ничего, терпимо.
На днях она на похороны ходила. Товарищ по работе у неё умер. Весь день хоронили. Не знал я этого товарища, но думаю, что хороший человек был, потому как молодым умер, тридцать восемь лет только стукнуло. Хорошие люди почему-то всегда мало живут: то умирают, то их стреляют, то сами стреляются, а вот старушка у нас в старом дворе сто лет прожила и ни разу даже не отравилась. Железный организм, что и говорить…
Только жена моя после похорон ещё куда-то ударилась и в компании причём. Я ей – втык, а она мне: «Успокойся, - говорит, - это в последний раз». А завтра ей в командировку ехать… Ну, думаю, ладно, шут с тобой. И вместе спать легли, да вот из-за болезни мне как-то иной раз уж невдомёк становится, что она женского пола, будто товарищ, так сказать, по работе. Проснулся утром, смотрю – она чемоданчик утрясает с бумагами какими-то. А бумаги ведь всегда тяжёлые, даже когда на них всякая ерунда написана. Поехал я её провожать. Вовремя на электричку успели, и здесь она меня при всём честном народе взяла и поцеловала. А за что? Конечно тяжко мне было из-за этой самой дистонии в метро ехать, да и голова с утра болела и вообще я на одном честном слове держался, но а всё равно – за что же? Я так думаю, что за работу она меня поцеловала: я ей бумаги донёс, а она мне – поцелуй.
Уехала она, и я домой поехал. Едва добрался. Дома лёг на диван, лежу, отдыхаю, и всё этот поцелуй вспоминаю: к чему бы? Сон будто. Снам-то я не верю, а тут хоть сонник в руки бери, только не было его у меня, потому пришлось по философскому словарю отгадывать. И вышел мне иудаизм с богом Ягве, а ведь он больше к евреям отношение имеет. Грустно мне стало, впору стихи писать. Ну я сел и написал, правда, прозой: « Я пою гимн страданию, потому что оно сделало меня человеком, потому что только благодаря ему ушло всё эгоистическое и осталось небывало острое ощущение жизни. И хотя я уже далеко не юноша, хотя и здоровье моё не совсем хорошо, но вновь возродилось во мне что-то чистое и детское, что всегда прежде было началом моего я. Вновь проснулось ощущение реальности и непрерывности жизни. Туман рассеялся и обнажились очертания крутых берегов реки, взломавшей лёд. Мне ещё не хорошо, но уже и не плохо, мне просто светло, как бывает светло днём, каким бы пасмурным он ни был».
Прочитал я написанное, а потом к зеркалу – смотреть, значит. И вижу, вроде бы не врёт, а вроде бы и врёт, кто его знает… Так я по этой роже и не понял, видно, не умылся как следует. А о нём всё думается. Неужели, думаю, она и впрямь его любит… Ведь раньше меня вроде любила… А теперь вдруг его… Неурядица какая-то получается. А так, если задуматься, то как будто меня и любить-то не за что, ничего выдающегося, кроме разве лысины. А на кой ляд моей жене мужик с лысиной? Срамота да и только, в приличном обществе показаться стыдно…
Подумал я так, подумал и пошёл комнаты убирать, чтобы, значит, в работе найти успокоение. Человек всегда в работе успокоения ищет, если ему в остальном его нет. Только вместо успокоения я случайно её стихи нашёл. Читал я их и раньше, потому и положил на место, а потом думаю, дай загляну: не может того быть, чтобы влюблённый человек бумаги не марал. Открыл тетрадь и точно, есть кое - что новое. Сначала она, значит, о стуже писала и о том, что ей нужен голос ласковый и его глаза с мягким блеском, а потом уже другими чернилами приписала, что разрывает всякие условности и спешит к своему счастью, и ей, мол, тепло становится. Ну тут и мне тоже тепло стало, так я разогрелся. Правда, остыл я вскоре, и тетрадь на место положил, потому как дальше читать уже было незачем. Что ж, думаю, такой сякой, спета твоя песенка. А сам всё какие-то лазейки ищу, будто не я же собственными руками все их недавно позаделывал... Ан нет больше никаких лазеек. Как дошло это до меня, так я сразу и успокоился. Хорошо так стало, свободно и даже выпить захотелось. У меня всегда так, как хорошо становится, так выпить хочется, чтобы ещё лучше стало. Жадный я, наверно, до хорошего, а где его взять много-то…
Пить я все же не стал, а вот закурить – закурил, чтобы в голове немного закружилось, а то уж слишком светло вокруг сделалось. Покурил, а потом пошёл работу искать, так как из-за болезни последнее время не работал и сидел, как говорится, на шее жены. Ну а теперь пришла, кажется, пора с этой самой шеи слезать, так как жена не моя стала, а не на своей шее, известное дело, далеко не уедешь.
Вышел я на улицу, смотрю, погода расчудесная, тепло, и снег уже тает, и уже голубок сизый к соломинке примеряется, как бы её половчее ухватить, чтобы домой снести, и воробьи все на солнышке распушились, греются и чирикают что-то своё, воробьиное, а всё равно понятное, потому как солнышку и теплу всякая живность рада. Не хотелось с улицы уходить, да пришлось в метро лезть.
Думаю, в магазин схожу, посмотрю хотя бы на товары, на радио в особенности, к тому же деталька одна меня интересовала, конденсатор называется. Давно я радио увлекался и разные приёмники строил, чтобы они говорили, а я чтобы их слушал. Радио всегда приятно слушать, то музыка, то концерт весёлый, то рассказ какой-нибудь, и, главное, всегда всё вежливо, никакой неучтивости, с уважением к тебе относятся, будто ты закон сохранения открыл или эту самую табличку купрумами исписал.
Доехал я до центра и пошёл шастать, только ничего путного в магазинах не было, одежда разная, тряпки и прочее, в общем, так, сплошное бабье удовольствие. Конденсатор я купил, а потом стою и смотрю на него, потому что он вроде бы и не очень-то и нужен мне был. Недаром ведь говорят умные люди, что фото и радиолюбители это те же самые алкоголики, только не пьющие, а деньги тратящие на разные там фигли-мигли. Конечно, умным людям видней, на то они и умные, только я бы к ним не пошёл, потому что от них почему-то всегда молью пахнет.
Вышел я из магазина и стою, думаю, куда бы ещё податься. Вспомнил, неподалёку вроде бы магазинчик был с разными железками для мужика интересными, а вот где он расположен – забыл. Пришлось к какой-то женщине обратиться, со спины она мне скромной такой показалась, потому как роста маленького. « Скажите, пожалуйста, - говорю, - где…» Тут женщина обернулась, я и осёкся. Стою и смотрю на неё, а она на меня свои большие глазищи выставила и вижу, как они вроде бы влажными делаются, хотя и ветра-то почти совсем не было. « Сашок, - говорит она мне, - ты?» И своей маленькой ручкой до моей руки, в которой этот самый конденсатор, осторожно так дотронулась. Тут и я её руку пожал. «Здравствуй, - говорю, - Нина». Вообще-то её Яниной звали, но все во дворе по-русски Ниной привыкли. Стоим мы, значит, трясём друг другу руки, а что дальше говорить не знаем, потому, как очень уж неожиданно всё случилось. Молчим, только смотрим, ведь как-никак лет четырнадцать, пожалуй, прошло. Она первая опомнилась. « Как живёшь? – спрашивает. - Что делаешь?» - « Всё, - говорю, - по старому». А сам своё гадание на философском словаре вспоминаю, где мне иудаизм с Ягве вышел. « А как, - она спрашивает, - по старому? Я ведь ничего о тебе не слышала». Ну я ей рассказал немного как все рассказывают, что, мол, всё хорошо, женат, ребёнок и прочие всякие приятности. А она слушает и свою сумочку пальцами перебирает, словно на спицах вяжет, а на меня не смотрит. Потом глаза подняла и говорит: «Рада, - говорит, - за тебя. А вот у меня жизнь не получилась…» - « Что так?» – спрашиваю. – « А вот так, - говорит, - замуж не вышла, детей нет, работа одна». – « Что же так?» – спрашиваю. « Так уж», - говорит, а сама на меня испытующе глядит, как тогда, когда я ей вроде бы нравился. А она мне тогда не нравилась, тогда я был с волосами и почему-то другими девочками интересовался. А вот она мной интересовалась, да только я не замечал, пока мне об этом другие не сказали. Но ничего из этого не получилось, разошлись наши дороги, как сибирские реки, потому как слишком уж много было меж них разного таёжного пространства. Однако жалел я её тогда, да и сейчас мне её жалко стало. Вот, - думаю, - люди как скверно живут. Потому что какая же это жизнь у женщины, если у неё даже ребёнка нет. Работа, она, конечно, иногда приносит удовлетворение, да вот в неделе ещё какое-то время есть, и к тому же два выходных придумали.
Постепенно разговорились мы, старину вспомнили, как в прятки играли и в разные детские игры. И вижу, вроде бы повеселела она, улыбается даже, и я улыбаюсь, потому что только очень уж плохой человек о детстве без улыбки вспоминать может.
Поговорили мы, и пришла пора по домам отправляться. И тут снова она грустная сделалась. «Подожди», - говорит. Сумочку свою мне в руки сунула, а сама куда-то побежала, маленькая такая… Вернулась она быстро и что-то в руки мне суёт. «На, - говорит, - возьми, может, когда и вспомнишь». Положил я эту штуку в карман, и тут мне под пальцы авторучка попалась. Я её и подарил, в ответ, мол. И тут лишь вспомнил, что, кажется, эту же ручку я уже своей жене дарил. Да теперь назад-то уже не попросишь… Вот что значит безответственность или когда делаешь что-то не подумавши. Всегда думать надо, только жаль, что иногда просто некогда.
Стали мы прощаться. Уцепилась она за мою руку и жмёт изо всех своих силёнок, будто что-то такое сказать хочет. А я непонятливым притворился, спокойный такой, как колонны у театра напротив, но в глубине души кошки мяукают и царапаются даже, так мне жалко её. Не любил я её в юности, потому что она на мальчика была больше похожа, а с тех пор она мало изменилась. Да и что толку в перемене, если кто-то кого-то не любит? Так, пустое времяпрепровождение.
Попрощались мы, но она опять мне в руки сумку сунула, а сама из блокнотика листочек выдрала, что-то в нём настрочила и мне протягивает. « Прошу, - говорит, - не смотри сейчас, дома посмотришь». У меня сердце даже ёкнуло. Что это, думаю, она затевает… А она повернулась и пошла быстро-быстро. Широко так шагает, хоть и маленькая. Ну да не зря же она с нами в футбол играла…
Ушла она, а я сигарету достал и в рот сунул, чтобы, значит, в голове закружилось. Закурил и подарок рассматриваю. Сначала думал, что это компас, а потом вижу – термометр брелок это, к ключам. Безделица, конечно, но мне понравилась, вот уж действительно, теперь её всё время вспоминать будешь, ведь ключи-то каждый день доставать приходиться. Но более того меня записка интересовала, а посмотреть даже как-то боязно было, потому как за последнее время единственный человек ко мне так хорошо отнёсся. Знал я, что в записке что-то хорошее написано, но не хотелось, чтобы очень уж хорошее. Муторно бывает от очень хорошего, когда тем же ответить не можешь… Всё-таки развернул я записку, а там телефон и написано: «Позвони, Саша, если захочешь…» Многоточие я сам поставил, его там не было. Стою я и чувствую, что голова от сигареты кругом идёт. Подошёл к урне и сигарету выбросил, а записка в кулаке и никак оттуда не падает. «Ведь вот как, - думаю, - за что она это так… Я ведь ей и лысину показал, а она вот какую штуку мне сделала». Хожу я с этой запиской как зверь в клетке от киоска с мороженым до киоска с газетами и сомневаюсь, и что дальше делать не знаю. Походил, отдышался и думаю: «Что же это, а? Может, я уж и умным человеком становлюсь, и от меня молью пахнет? Да нет же!» Подошёл к урне и записку туда опустил, и она на пустую пачку «Беломора» упала, а потом куда-то вниз скатилась, так что и достать уже нельзя было.
Приехал домой, а из головы всё та же мысль не выходит: «Ведь четырнадцать лет прошло…» Вот тебе и Ягве… И грустно мне стало, пусто как-то и в душе, и вокруг, ведь пацана моего дома не было, из школы ещё не пришёл. О пацане я не говорил, потому что зачем же ещё его в эту историю впутывать… Он только во втором учится, и на его долю всяких историй много придётся, дай только срок. Закурил я и в окно смотрю на реку. Она у нас рядом, только купаться нельзя, потому что все берега в граните. А так ничего, красиво.
Сел я за стол и написал: «Кончилось всё. Было много дорог, но я сделал свой выбор. Пусть теперь я буду речкой в гранитных берегах, светлой и чистой, чтобы каждый мог подойти и посмотреть в её прозрачные воды. Пусть вызывает эта речка добрые мысли у всех людей. Пусть всё будет так и не иначе, потому что иначе у меня больше нет ничего. Останется эта прозрачная вода и светлые блики на ней, и я вместе со всем этим, и мои близкие где-то во мне». Прочитал я и соображаю: Зачем? Вроде бы и правда, но ведь не того же ты хочешь… И я сел и написал: «Всё проходит, и это пройдёт». Кажется, так сказал царь Соломон, а он мудрый был и ему виднее. Листочек с этими словами я на шкаф положил, а слова выучил, чтобы они в голове как следует прижились и чтобы от них спокойнее было. Хожу я, что-нибудь делаю, а сам эти слова про себя повторяю. Да вот не всегда толк от них, не получается иногда. Говорю себе: « Всё проходит…» А перед глазами почему-то она и то, как я оскорблял её по пьяной лавочке. «…и это пройдёт», - говорю, а оно всё не проходит, всё здесь она и даже улыбается по-прежнему, с искорками, когда они из её глаз в ответ на мой взгляд сыпались. Но давно это было…
Два дня я так тренировался, а потом плюнул, потому что в мире, наверно, всё проходит, кроме единственной любви, которая тоже, конечно, пройдёт, но только вместе с тобой. Пусть, думаю, она его любит. Если ей приятно, значит, так надо, а я уж так, как-нибудь со стороны буду. Ведь я же виноват, я и платить должен… Между прочим, завтра она из командировки возвращается и, может, посмотрит на меня чуть поласковее.