В. П. Раков
Ивановский государственный университет
ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТОВЕДЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
1. Многочисленные попытки сформулировать определение, чт; же такое "интеллигенция", сопряжены с методологическими трудностями. Пытаясь избежать их, исследователи стремятся усилить логизированную специфику понятия, однако и в такой ситуации успех не всегда гарантирован. Главная причина этой, из раза в раз повторяющейся, ситуации состоит в "нечаянной" редукции духовного контекста национального бытия, взятого во всей его глубине и бесчисленных тонкостях, вплоть до таинственных и неизъяснимых. Существование интеллигента развертывается не только в системе рационализированных "концептов", но и в пространстве того, что можно назвать интуициями, которые подчас ярко и глубоко переживаются, но не всегда столь же интенсивно и прямо осознаются. Духовная жизнь есть диффузный сплав разума и чувства, логоса и алогии, света и тьмы, энергии порыва и покоя безмыслия. Вся эта полнота жизни расцвечивается и обогащается всякого рода индивидуальными реакциями, жестами, иначе говоря, выразительной клавиатурой поведенческого стиля, часто отдаленного от какой-либо рационализированной, не говоря уже о собственно научной, саморефлексии. Мы, следовательно, имеем дело со сложной и противоречивой картиной внутреннего мира – как мыслящей и чувствующей личности, так и интеллигентских сообществ, вроде объединений, союзов и партий. В исторической процессуальности эти личности и коллективы нередко действуют заодно: они движимы ощущением единства целей, тактики и стратегии. Кажется, что мы высказываемся в стиле парадокса. В науке такая логика считается неприемлемой, оставаясь в зоне внимания читателей – разве что на уровне забавной риторики, не так ли? На самом же деле в реальности все обстоит иначе, потому что жизнь – отнюдь не геометрическая схема, а некая, бывает и так, инфернальная целостность, образуемая клокочущими и разнонаправленными стихиями, где как раз и смешиваются, выстраиваются, отходят на периферию, побеждают и терпят поражение самые различные, старые и новые, всеми распознаваемые и неожиданные силы. Поэтому интегральной величиной, способной уравновесить противоположности мыслимой картины мира и жизни человека в ней, а также побудить личность и "массы" к действию, является не какой-то рационализированный концепт и не какая-то однозначная теоретическая категория, но – понятие, включающее в себя как логические, так и иррациональные моменты бытия. Мы говорим не о чем ином, как о мифе.
В свете вышесказанного, мы полагаем, что интеллигентоведческие исследования, стремящиеся к воссозданию целостных представлений о тематизируемой проблематике, не должны мириться с фрагментарной раздробленностью. Специалисты должны помнить, что в их дискурсе огромная эвристическая роль принадлежит космизирующей поэтике мифа. Перед историками интеллигенции стоит ответственная задача, связанная с изучением этиологии, составности и структуры мифа, а также этапов его цветения, разложения и гибели. А, может быть, длительных эпох его культурного господства и тотального охвата им духовных миров разных народов? Подобный феномен в истории – отнюдь не редкость.
2. В эпоху модернизма с его плюралистичностью в воззрениях на мир, человека и историю, стала популярной идея нового историзма, тесно сплетенная со стратегией диалогичности сознания и на этой основе вырастающей культуры. Не только М. М. Бахтин и М. Бубер культивировали эти теоретические новации. В ХХ веке идея диалогичности исследовательского дискурса стала методологически доминирующим признаком исторических сочинений. Изучая те или иные эпохи в их ментальном своеобразии, ученый находит в них кроме чужого и то, что он может назвать своим. Таким образом, исследователь ощущает собственную включенность в духовно-историческую процессуальность. Такая форма знания впервые за всю историю человечества дала людям реальную возможность исполнить повеление оракула "Познай самого себя!" и вкусить плоды, которые могут быть только результатом этого самопознания (Р. Дж. Коллинвуд). Так поступаем и мы, понимая под термином "интеллигентоведение" историю идей, проектов, гипотез и образов, представленных в облике, чувственных переживаниях и в стиле жизненного поведения личностей как носителей этих качеств. Описание же и анализ соответствующих материалов располагаются в пространстве некоего междуцарствия: ведь реконструкция объективного (то есть ставшего "историческим") неотрывна от субъективной рефлексии исследователя, находящегося в культурной атмосфере своего времени. Избранный нами тип дискурса лишен какой-либо деспотии, ибо он позволяет адекватно воссоздать былое и обогатить его коннотациями, свойственными иной эпохе и, следовательно, иным людям, выражающим себя в определенном складе мысли, чувства и слова. Правда, при всей сбалансированности сформулированных позиций все же существует опасность той или иной доктринальной деформации эмпирического материала. И тут уж ничего не поделаешь: элемент "сорности" неустраним из структуры даже "идеальных" научных систем. Драматизация этого момента необходима лишь в одном случае, именно тогда, когда мышление исследователя испытывает воздействие со стороны нигилистических методологий. В эпоху постмодернистских интеллектуальных игр знать об этом – полезно, равно как и важно помнить об ответственности мыслящего и пишущего интеллигента.
3. В наше время наблюдается резкое изменение стратегий, имеющих прямое отношение к такой характеристике исследований, которая связана с их фундаментальностью. Дотошная регистрация фактов, длинное и скучное их перечисление в контексте и без того ясных исходных теоретических положений автора – все это оказывается избыточным, а то и просто ненужным. Дискурс содержательно и методологически интенсифицируется, уплотняется, становясь более прагматичным и целенаправленным. В качестве опор в нем выделяются семантически густотные пункты, выражаемые в системе ключевых слов культуры. Это совсем не значит, что исследователь пренебрегает подробностями, но последние обязаны всегда быть значимыми и увязанными с телеологичностью дискурса. Интеллигентоведение особенно нуждается в проявлении собственной топики. Нам могут возразить, указав на то, что перечисленные свойства желательны для всякого, в том числе и традиционного, высказывания. Мы же подчеркнем, что у нас идет речь о дискурсах, в которых наличествуют такие черты, как смысловая компрессия, хорошо выявленная архетипность контекстуальных понятий и образов, а также их актуальная открытость как в настоящее, так и в прошлое, подающее руку будущему. Конечно же, все это мыслится и воплощается в слове. Вслед за Бахтиным, мы полагаем, что наука игнорирующая филологическую сторону своего проблемного круга, не может претендовать на статус гуманитарной дисциплины. Слово помогает понять как людей, так и время, отпущенное им историей.
4. Вот уже на протяжении нескольких лет исследовательские интересы автора этих строк связаны с изучением русского монархизма начала ХХ века. Воздавая должное специалистам в данной области, мы, вместе с тем, настаиваем на необходимости рассмотрения монархизма как синтетического мифа, взятого нами в аспекте его морфологии. В работе выделены ключевые имена "Родина" и "Царь" как архетипные концепты в системе русской культурной топики. Именно на архетипном уровне только и возможно эффективное изучение духовной жизни – как народа, так и интеллигенции. Освобождая дискурс от всякого рода идеологичности, мы заостряем внимание на ценностном содержании монархизма, за плечами которого – тысячелетняя культура и величие России.