Письмо.
Раскрытое письмо лежало на полу, а в неглубоком кресле, полуоткинувшись лежала Настасья Филипповна. Глаза ее были закрыты, голова безвольно склонилась к плечу, и от этого казалось, что она спит. Но это было не верно. С Настасьей Филипповной случился обморок. В комнате было тихо. Лишь жалобное мяуканье кошки, которая терлась о ноги хозяйки, нарушало эту - почти мертвую тишину. Смеркалось. Нет, если уже быть точным, то правильнее было сказать, что уже стало почти темно, тогда когда Настасья Филипповна, глубоко вздохнув, открыла глаза. С трудом, встав с кресла, она направилась к серванту, где в левом нижнем ящике была домашняя аптечка. Достав оттуда пузырек с корвалолом, она прошла на кухню, накапала в рюмку сорок капель, разбавила кипяченой водой, и выпила, вообще то уже не нужное ей лекарство. Затем, вернувшись в комнату, включила свет, подняла упавшее на пол письмо, и тяжело вздохнув, вновь уселась в любимое кресло. Письмо было небольшим, всего в одну страничку, но в том письме было написано то, от чего оно так и осталось не дочитанным. Наконец, сосредоточившись и собравшись духом, она принялась читать:
- Ненаглядная моя Настасья!
Такие слова, как: - «ненаглядная, лапушка и любушка» ее супруг говорил в годы, теперь уже далекой ее молодости, еще до свадьбы. И позже, уже в замужестве, в те дни, когда собирался со своими друзьями - охламонами на рыбалку.
- В тот час, когда ты получишь это письмо, меня, скорее всего, в живых уже не будет. Ах, ну зачем же я поддался твоим уговорам и лег в эту чертову больницу! Если бы не ты, может я и пожил бы со своей язвой еще год - другой. А так, видишь! Придется загибаться раньше сроку. А ведь неохота, ох как неохота. Была бы ты еще рядом, или из друзей кто. А, так ведь никого. Никто не утешит, не поддержит меня в эту трудную, а может и последнюю для меня минуту. Бегут, бегут все, кто может бежать из этой больницы. И я бы сбег, но не могу. Вещи мои все забрали и попрятали, а в ихнем халате, зимой то, до нашего райцентра не побежишь. Пишу тебе и вижу перед собой твои удивленно-вопрошающие глаза. От чего, мол бегут? Да бегут, как ты понимаешь, моя дражайшая супружница не от хорошей жизни. От хорошей жизни еще никто не бегал. А, тут бегают. Бегают и больные и врачи. Да, да, ты не удивляйся, я не оговорился. Ну, больные понятно от чего бегут – жить хотят. А, медики то чего бегают, вот этого я пока никак в толк не возьму. Соседу моему бывшему. Нет, ты не пугайся. Жив он, дай бог ему здоровья, так операцию по удалению паховой грыжи и не сделали. Жена его вчера забрала. Сказала, что лучше пусть он со своей килой дома лежит. А, то ведь в больницу не наездишься, да и передачки всякие недешево стоят. Его то почитай три недели к операции той готовили. Один было раз уже и в операционную повезли, да назад минут через сорок сам пришел. Я удивился донельзя. Ну, думаю: - «Во, чудеса хирургии!» А, оказывается все проще. Операционная медсестра на смотр художественной самодеятельности побежала, а другой на смене нету. Вот его назад пехом из другого корпуса назад и поперли. Следом за ним меня начали готовить. Двое суток не ел ничего. Клизмами весь задний проход поразворотили. Несло меня, не дай тебе боже. На другой день повезли. Лежу в коридоре на каталке голый, одной только тонкой простыней прикрытый. Час лежу, два, а на операцию меня не берут. А в коридоре то совсем не жарко, можно сказать – даже холодно. Одни сквозняки кругом. Я уже от холода зубами стучать начал. И мысль уже в голову пришла: - «Встать сейчас с этой каталки и уйти на фиг обратно в палату». Как тут заведующий отделением по коридору несется и на ходу с себя халат снимает.
- Стой! – кричу ему я.
- Стой, Семен Аркадьевич!
Он, правда, узнал меня. Остановился.
- Это ж сколько – говорю ему: - можно тут лежать? Так и воспаление схватить недолго.
А он мне в ответ: - Ты уж потерпи, потерпи голубчик. Сейчас анастазиолог с семинара по обмену опытом прибежит, тогда тебя сразу и прооперируют. А я побегу, побегу. И так опаздываю на собрание, посвященное семидесятилетию нашей области. А у меня доклад и выступление в прениях.
И, с этими словами, убежал Семен Аркадьевич, только его и видели, даже халат свой в спешке на моей каталке забыл. Лежу, стало быть, я на каталке, докторским халатом прикрылся, чтобы теплее было, жду. Двери в операционную распахиваются, выходит мой лечащий врач. Он то и должен был мне операцию делать, и говорит: - Прохоров на сегодня операция отменяется. Идите в палату.
- Это ж почему? – спрашиваю я его. А он мне в ответ: - Анастазиолога сегодня не будет, он в роддом побежал. Там трудные роды, а он один на две больницы.
- А, когда ж будет операция? – вежливо так интересуюсь я.
- Послезавтра.
- А, чего ж не завтра? – все так же вежливо продолжаю.
- Завтра общегородской праздник здоровья.
- А, вы то тут причем?
- Я то, как раз там и причем. Я вместе со старшей медсестрой на лыжные соревнования, на дистанцию десять километров записан.
Встал я значит с каталки. Халат, забытый заведующим отделения, на себя накинул, сверху простынкой укутался, да и побрел к себе в палату. Иду и думаю: - «Ну, ладно доктор. Он молодой – ему еще и сорока нет. А старшая медсестра? Ей же уже под шестьдесят, а то и больше. И весу в ней добрый центнер, как она то на лыжах эти десять километров побежит?»
Иду, и как представил себе ее на этих лыжных гонках! Как разобрал меня смех! Аж слезы из глаз. Отсмеялся на славу, еле успокоился. Иду по коридору к себе в отделение, глядь на стене большая витрина с надписью: - «Наш труд и досуг тебе Отчизна» Ну, прочесть всего, что там написано я ясное дело не смог - очков с собой не было, а фотографии на том стенде хорошо рассмотрел. Вверху слева – Семен Аркадьевич, я его сразу узнал. Сидит в очках и куда то вдаль задумчиво смотрит, в руках, какой то толстый медицинский журнал. Потом две врачихи, ну их я не знаю. А, за ними мой лечащий врач – Алексей Викторович. Это он видимо, в операционной снят: руки вверх поднял, а на них резиновые перчатки. Рядом с ним, серьезная такая, Катенька. Ну, да! Та самая, что в художественной самодеятельности. Потом еще фотки, но я тех не знаю, а уже в самом конце - Семеновна. Во, я тебе скажу женщина! Сила! Санитаркой она в нашем отделении. Мужиков, которые лежачие, как пушинку на руки берет и с койки на койку перекладывает, когда постель меняет. Вот таких бы нам в сельхозпроизводство. В героях труда бы ходила! Этот раздел, что «Наш труд» называется, я досмотрел до конца. Перешел к разделу «Досуг». Там лица те же, что и в первом разделе, только уж, что называется на культурном отдыхе. Не, что ни говори, а они молодцы. Тут тебе и КВН, и перетягивание каната, и песни с плясками. Особенно в память запало - совместные учения с пожарниками. На снимке: на переднем плане пожарный, со шланга пеной заливает горящее здание. А на заднем плане: в обгоревших белых халатах, Алексей Викторович с Семеном Аркадьевичем на носилках пострадавшего из огня выносят. Не, я тебе точно скажу. Вот мог бы рисовать, как скажем Шишкин, я б точно такую картину маслом нарисовал. Ну, да не дано мне это.
В общем, насмотрелся я на «труд и досуг» и в палату вернулся. Пока в коридоре на каталке валялся обед прошел. Мне конечно, как «послеоперационному» и не положено обедать. Но все ж может быть Семеновну, хотя бы на остатки гарнира от второго блюда уговорил бы. Прилег, стало быть, на койку, а что бы мысли всякие в голову не лезли, газетку со стола взял, кем-то оставленную. «Медицинский вестник» называется. Лежу, листаю, болезнь свою язвенную выискиваю. Как вдруг попадается на глаза мне небольшая такая заметочка. А, в ней написано, что в соревнованиях по гиревому спорту среди женщин первое место заняла санитарная сестра хирургического отделения «N-ской» областной больницы, Иванова Вера Семеновна. Лежу и радуюсь за нее. А потом меня, как осенило. Ты то чего радуешься? А вдруг сегодня, сразу после дежурства Алексей Викторович вместо того, что бы домой отдыхать идти, должен идти гири многократно поднимать. А, как он на тех соревнованиях да вдруг руку повредит? Не будет же он одной рукой мне язву вырезать! А больше некому. Семен Аркадьевич ведь может с прениев и не вернется.
Вот от того пишу тебе и переживаю, как бы чего с нашими медработниками не вышло. Что б руки-ноги они не повредили на этих своих культурных мероприятиях. Что б ни ослабли они в многокилометровых гонках. Что б хотя бы малость отдохнули. Хотя бы до моей операции…
Письмо ни чем не оканчивалось. Ни тебе до свидания, ни тебе прощай. Взволнованная Настасья Филипповна встала с кресла, и сама того не замечая, стала ходить по комнате. Все мысли ее были там, в далеком «N-ске», в больнице, где лежал ее пусть и шалопутный, но родной супруг. Она еще раз глянула на письмо, на конверт с обратным адресом и решительным шагом направилась в спальню собирать чемодан.
- «А, язва? Что язва? Язва не кила, лечится она эта язва. И рецепт она знает. Верный рецепт. Утром натощак пятьдесят грамм спирта, а лучше первача самогона и столовую ложку сливочного масла. И зарастет эта язва в три месяца» - думала про себя Настасья Филипповна, аккуратно укладывая вещи в чемодан.