НЕСВЯТОЙ ИОСИФ.
1.
Единственное, что мне досталось от мамы, это имя. Ну, и какая-то порция нелюбимой на Руси еврейской крови – настолько малая, что даже в самой распоследней синагоге я бы не прошел фейс-контроля.
А имечко еще то, особенно в сочетании с фамилией-отчеством – мамаша, видно, здорово напрягла фантазию, задумывая усложнить мое и без того хлопотное земное существование. Ну скажите на милость, как можно жить на свете и вкушать радости бытия, когда в паспорте черным по бледно-розовому пропечатано: Иосиф Иванович Брыкин?
Особо не отягощаясь моральными обязательствами, мама моя свинтила на историческую родину, пользуясь дутой репутацией дерзкой правозащитницы. Благо, времена и политическая обстановка позволяли это сделать без особых затрат, за счет «мирового еврейства». А меня, как нежелательный в грядущем светлом будущем на Земле Обетованной довесок, сдала в детский дом.
Отца своего я не помню. Да и маму, впрочем, тоже едва вспоминаю. Мне тогда было всего-то пять лет. Доходили кое-какие слухи, что я стал результатом очередного следственного эксперимента, в ходе которого гражданка Гаева, то бишь, моя мама, оказала на следователя из «компетентных органов» капитана Брыкина моральное давление в виде недвусмысленного предложения своих телес для утоления не отбушевавшей еще юношеской гиперсексуальности оного. Но было ли в этих слухах что-то, похожее на правду, я не знал. Да и не хотел знать. Меньше знаешь – крепче спишь. Даже если спишь на скрипучей казенной койке, тоскливо ожидая, когда «старшакам» опять понадобится жиденок для битья, то бишь, я.
К слову, на жиденка я был похож…ну, примерно, как удав на шагающий экскаватор. Если бы мне довелось жить в нацистской Германии, с меня бы лепили портреты истинного арийца. Наверное, гены бравого чекиста Брыкина сделали свое дело, и за это самое дело я вскоре преисполнился благодарности в адрес гипотетического папаши. Случилось это примерно тогда, когда я впервые посмотрел на детдомовских Лолит взглядом не мальчика, но мужа. Лет в двенадцать, то есть. Среди сотоварищей я выглядел голливудским актером, принцем голубых кровей. Хотя, если честно, это было не так уж сложно: в нашем детдоме подавляющее большинство воспитанников было из бурят, эвенков, хакасов – сборная солянка малых народов Сибири. Не скажу, что уроды – но далеко не фотомоделистые типажи.
Меня все чаще били – из зависти. Девчонки, стремительно расцветавшие на экологически чистых сибирских дрожжах в весьма привлекательных девушек, жалели, проявляя при этом далеко не материнскую заботу. Замазывание моих синяков самодельной мазью из болотной бадяги, которое я для пущей театральности сопровождал предсмертными стонами и стоическим шипением сквозь зубы, частенько оканчивалось бурным тет-а-тетом в подсобках и кладовых.
Не менее жгучую ненависть у пацанов и не менее сильное желание завлечь меня в качестве постоянного воздыхателя у девчонок вызывала моя странная для детдомовской шпаны тяга к знаниям. Пока широколицые отпрыски сибирских нацменов шуровали по карманам прохожих, гоняли голубей по грохочущим ржавым железом крышам, развивали охотничьи навыки, стреляя по кошкам из тугих рогаток, я корпел над книгами. Изучал все, что только можно было изучать в условиях детдома. Для меня принципиально не существовало оценок ниже четверки, а четверка для меня была эквивалентом двойки. В восьмом классе я демонстративно выкладывал перед учителями знания из программы десятого. А в девятом даже подменял заболевшего историка.
Девчонки, по законам природы взрослеющие гораздо раньше пацанов, смекали, что если у кого из нас и есть шанс на светлое будущее в Большом Мире, так это у меня. Прямая дорожка в вуз была у меня словно на ладони прочерчена. И чем ближе был заветный выпускной, которого каждый из нас ждал с нетерпением и вместе с тем боялся до диареи, тем чаще в рядах женской половины нашего общества случались боестолкновения на тему: «Оська мой! Поняла, шалава?!».
А мне не хотелось быть ни чьим. Я хотел быть своим собственным. И потому эти женские баталии были для меня бессмысленными и даже смешными. Но, признаться, чувствовал я себя королем и заправским сердцеедом.
Получив в зубы аттестат о полном среднем и наставительный поджопник от воспитателей-учителей, я отправился покорять внешний мир в гордом одиночестве. И с удивлением обнаружил, что внешний мир вовсе не собирался стелить передо мной красную ковровую дорожку. В самый занюханный вуз можно было пролезть только с помощью финансов, которые у меня постоянно пели романсы. Чтобы хоть как-то разнообразить их песенный репертуар, нужно было честно и долго пахать – или подаваться в криминал. Ни того, ни другого мне не хотелось. И выход из поганого положения нашелся довольно быстро: через военкомат я подал документы в Рязанское военное училище, если быть точным, в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Здоровьем я был не обижен – стометровку в те времена за одиннадцать и три пробегал, подтягивался без малого полтинник. Да и аттестат, опять же, с одними «отл»…
В общем, в семнадцать полных лет я стал курсантом. Принял присягу, ну и все, как положено…
Через пять лет получил лейтенантские звездочки, взвод охламонов и прямую путевочку на Северный Кавказ. Видимо, отцы-командиры раскинули мозгами и пришли к выводу, что раз поплакать обо мне будет некому, так и терять особо нечего.
Вот там-то я впервые познал всю радость полноценных обломов. Не сразу до меня дошло, что вокруг уже совсем не учения, что небритые абреки стреляют вовсе не холостыми, а растяжки заряжены совсем не взрывпакетами. А когда дошло, из всего взвода у меня осталось лишь двенадцать человек. Со мной – чертова дюжина.
Я не стал впадать в рефлексию по поводу того, что не уберег для матерей их сыновей – хотя порой очень хотелось впасть. Мой небольшой, но все-таки опыт подсказывал, что если заморачиваться высокой моралью, долго просуществовать в статусе живого человека не получится. Уж такова сволочная правда любой войны.
Я выслушал гневные проповеди комбата, мысленно послал его по известному адресу, а вслух пообещал исправиться и впредь не повторять ошибок. Хотя именно он – не я – отправил в явную засаду два наших взвода, даже не озаботившись выпросить из Моздока пару вертушек для поддержки штанов.
Потом две недели прохлаждался в санбате, поплевывая в брезентовый потолок отмеченной красным крестом палатки, покуривая трофейный «житан» - как тут не вспомнить Чижа? – вопреки надоедливому бурчанию врачей. Вечерами, когда из горных долин поднимался сырой туман, а душа так и требовала поэзии, очарованная здешними красотами, которые в те минуты почему-то язык не поворачивался назвать «зеленкой», поэзия являлась в виде халявного спирта, разбадяженного для удобства пития родниковой водой, пары собутыльников из числа военврачей и разбитной медсестры Татьяны, вымещавшей свой боевой адреналин в бесконечных постельных марафонах.
Сказать по совести, путевку на лечение мне выписал наш комбат. Мои боевые ранения ограничивались лишь несколькими царапинами да грибком на ногах. Видимо, тертому жизнью майору нужно было спрятать меня ненадолго от любопытного начальства, дабы я не ляпнул сгоряча чего-нибудь лишнего на тему неудачного боевого выхода наших взводов. Ну, да я и не полыхал праведным гневом, наоборот, хоть и считал майора сволочью, а был благодарен ему за такой вот курортный отдых. Сволочей же на этой войне было столько, что ненавидеть их всех никакой нервной системы не хватило бы. Да и виноват ли был майор в том, что больше половины моего взвода осталось в том мрачном ущелье? Возможно, ему даже приказали сверху обеспечить лишь видимость заграждения на пути толпы абреков в полтысячи рыл…Не знаю, да и не хочу знать. Меньше знаешь – крепче спишь…
В общем, я прохлаждался в санбате, пользовал пышнотелую дивчину Татьяну, глушил спирт и был доволен жизнью. И не догадывался, какая кака собирается появиться на горизонте.
Кака началась с того, что в один из поэтических вечеров в нашей тесной компании любителей разбадяженного спирта прибавился один странный персонаж.
Мне он представился полковником Сычевым. Но, судя по насмешливо скривившейся физиономии военврача Мурзикова, он был такой же Сычев, как я - Колабельдыев.
- Работал на госбезопасность, - пояснил мне Мурзиков шепотом, когда мы с ним отправились поливать кустики отходами метаболизма, - До сих пор никак не отвыкнет от казенной фамилии. Но ты не тушуйся особо: сейчас он – никто, и звать его – никак. Так что можешь при нем болтать, что хочешь – стучать не побежит. А если и побежит – так его никто слушать не станет. Его вообще сюда сослали в надежде, что злая пуля осетина эту жирную задницу во мраке все-таки догонит.
- Что, неугоден стал? – усмехнулся я, но как-то невесело усмехнулся. По мне, так бывших чекистов не бывает. И значит, все-таки нужно держать ухо востро.
- Знает чуть больше, чем нужно, - шепнул мне Мурзиков, - Вот и стал неугоден. А ведь мы с этим гавриком на одном курсе учились.
Я не поверил. Заплывший начальственным салом Сычев казался сущим старпером на фоне моложавого Мурзикова. Да и звездочки на погонах…У Мурзикова – сиротливая майорская, у Сычева – целое созвездие Малой Медведицы, если считать звездочку на кокарде. Хотя, если долго лизать высокопоставленные анусы, можно, в принципе, и генерала вылизать.
- Сдал Леха, сильно сдал, - покачал головой Мурзиков, - Угости-ка «житаном», лейтенант. «Балканка» уже достала.
Мы закурили, глядя с покатой горушки на погружающиеся в темноту пейзажи. Возвращаться к столу, где уже забренчала хреново настроенная гитара, где вероломная зазноба Татьяна уже примостилась на коленях представительного господина Сычева, не хотелось. Наш спирт от нас не убежит, в конце концов. А для хорошей беседы мне пока хватит того, что я уже в себя влил.
- Интересные вещи я могу про него порассказать, - похвастался Мурзиков, - Хоть сейчас в фантастический роман вставляй.
- Ну так рассказывай, чего темнить-то?
- Знаешь, какого ляда он в госбезопасности забыл? Не знаешь, конечно. Леха Луковцев – он, кстати, не Сычев, а именно Луковцев, но ты лучше при нем этого не упоминай…Так вот: Леха у нас был сущий гений. Но медицина для него это так, вроде хобби. А всерьез он налегал на генетику и биохимию. Знаешь, не будь старика Менделя, генетику придумал бы именно Леха. И именно для того, чтобы стать в ней гением. И сразу после выпуска он отправился по распределению не в какой-нибудь полк мозоли фурацилином мазать, а в один странный «почтовый ящик», который занимался чем-то, связанным с генетикой и биохимией по заказу комитета. Конечно, там его талант нашел свое применение, вот только о результатах его трудов знают лишь те, кому положено знать. Ну, и я еще. На правах старого приятеля, перед которым Леха иногда откровенничал, словно на исповеди. В нарушение подписки, между прочим. Так что и ты не треплись – знаешь, себе дороже.
Мурзиков вдруг стал серьезен и почти трезв.
- Оська, хоть ты и случайный здесь человек, а тебе я расскажу. Хотя бы потому, что вижу – не из болтливых. Да и вообще, свой в доску парень. Не обольщайся очень-то, но ты почему-то вызываешь у меня уважение. Значит, о чем я…Ах, да. Леха. Так вот: за очень короткий срок он вымудрил по заказу комитетчиков целый набор спецсредств. Сыворотки правды, яды, которых ни один анализ не обнаружит, прочая хренотень – это все цветочки. Гораздо интереснее были его разработки по части психотропов. Знаешь, что учудил? Обычная вода, аш-два-о, но действует, словно заправский гипнотизер. Выпиваешь – и тут же проникаешься какой-нибудь идеей. Не слабо, а? Попил водички – и стал образцовым коммунистом. Или наоборот, захотел вдруг генсека грохнуть. Кстати, были прецеденты…Но и эта чудо-водичка – фигня. По части генетики Леха намудрил такого, что…Короче, он вывел метод программируемой мутации. Усекаешь?
- Усекаю пока, - ответил я, - Но прости меня, Палыч, а я все равно не верю. Уж больно фантастично как-то. Прямо сюжет для плохонького боевичка. Наплодил, мол, безумный гений армию непобедимых мутантов…
- Насчет армии я ничего не сказал, - Мурзиков слегка обиделся, - Но мутантов Леха наплодил. В основном, болезнетворных. Если бы ты только знал, что он вылепил из обычной палочки Коха! Блин, его за одно это можно к расстрелу приговаривать. Представляешь, вроде бы тот же туберкулез, только протекающий раз в сто быстрее. Сутки – и нет человека. И лейкоциты не помогут, даже если очень постараются. А распространяется любым путем. Половым, воздушно-капельным, через личный контакт, через общие вещи, через кровь. Я прикидывал: эта гадость может за месяц весь шарик в кладбище превратить.
Мурзиков сплюнул, щелчком отправил окурок куда-то в темноту, молча достал у меня из кармана пачку и снова закурил.
- А дальше – самое интересное. Леха работал над одной бредовой идеей. Не своей, правда. В чьей-то не совсем светлой голове родилась мысль, что в человеческом геноме зашифрована во всех подробностях судьба человека. И Леха со своим методом программируемой мутации тут как раз пригодился. Не знаю, кого они хотели вырастить – может, очередного Ленина, может, еще какого вершителя судеб мира – но знаю точно: попытки были. Хочется верить, что неудачные. А потом, года за три до перестройки, «ящик» по неизвестным причинам прикрыли. Те из ученых, кто был пошустрее, свалили на Запад, под теплое крылышко ЦРУ, кто не успел – уже на кладбищах квартируются. И только Леха почему-то до сих пор непотопляем, как «Аврора». Понаторел, видимо, в подковерной борьбе, нашел, к кому из высших чинов можно приклеиться. Оброс связями, да так, что шлепнуть его, как остальных его коллег, хлопотно стало – шума много поднимется. Но теперь он уже больше не ученый – номенклатурщик. Крыса штабная. А кому-то он все-таки мешает, поэтому-то он и здесь. Сам того не зная, смерти своей ждет. Так что я не знаю, Оська, радоваться его визиту или уже пора начинать бздеть. Можно ведь и самим под замес попасть.
Он тяжко вздохнул, бросил недокуренную сигарету.
- Ладно, лейтенант, айда тяпнем по маленькой. Только о нашем разговоре – молчок. Понял?
- Понял, не дурак, - ответил я, вполне справедливо восприняв Мурзиковские откровения как отрыжку больной фантазии. Ну не обязан я верить в то, что этот жирный козел, похотливо облапивший мою случайную зазнобу Татьяну – на самом деле гений генетики и биохимии. Не обязан – и все тут.
Но предположение Мурзикова насчет того, что кто-то выписал Сычеву билет в мир иной, вполне имеет право быть. А значит, пока он здесь гостит, нужно держать ухо востро. Так, на всякий пожарный. Не ровен час, какие-нибудь абреки, из тех, что на подкормке у «компетентных товарищей», проутюжат минометами всю эту горушку, а потом дорежут тех, кому не повезло сдохнуть быстро и сравнительно безболезненно.
Хорошо, что автомат мой при мне. Не положено вообще-то с оружием в санбате валяться, но на всякое «не положено», если знать, как с людьми договариваться, можно положить то самое, из трех букв. Вот и я – сперва с комбатом вопрос утряс, потом с Мурзиковым, который на этой медицинской горушке за главного, и теперь могу себя с полным правом считать первым парнем на деревне. У врачей-то только пистолеты, да и в тех давно пауки поселились.
Слегка пошатываясь, я приземлился за столом, плеснул спирт в три стопочки: себе, Мурзикову и Сычеву. Предательницу Татьяну, мысленно злорадствуя, вниманием обошел. Ничего, Танюша, тебе много пить нельзя, у тебя трудовая ночь впереди – дай Бог, если к утру ты расшевелишь этого борова Сычева на пару активных телодвижений.
- Ну, товарищ полковник, пусть мы сдохнем завтра, а враги наши – сегодня, - провозгласил я тост, - За упокой врагов, не чокаясь.
Полковник поерзал, поудобнее пристраивая Татьяну на коленях, поднял кустистую бровь, обозначая удивление:
- Бойкий парень. Хорошо сказал. Ты кто?
Ну все, перебрал штабист. Уже не помнит, с кем совсем недавно сурово ручкался, обозначая снисхождение к нижним чинам.
- Лейтенант Брыкин, Иосиф Брыкин, - напомнил я, а в голове почему-то выскочила забавная ассоциация: «Бонд. Джеймс Бонд».
Мы, как по команде, опрокинули в себя спирт. Мы с Мурзиковым тут же закусили тушенкой – пить без закуси всезнающая медицина вообще не рекомендует. Полковник же геройски крякнул, даже не поморщился, и от тушенки гордо отказался, мотнув головой.
- После… - Сычев замялся, видимо, вспоминая, какая по счету у него рюмка за вечер, но так и не вспомнил: - Короче, после этой не закусывают.
Потом мутный полковничий взгляд сфокусировался на мне и стал чуть менее мутным.
- Иосиф…Еврей, что ли?
- А ви таки антисемит? – я неуклюже изобразил акцент, с которым, наверное, говорили по-русски мои предки по материнской линии.
- Не то, чтобы…Но не люблю я вашего брата. Все беды от вас на Руси. Продали вы Русь.
- Все беды на Руси, товарищ полковник, от нашего русского брата. Не еврей я, хотя иногда хотелось бы. Где вы видели белобрысого еврея, да еще и с фамилией Брыкин, а? К сожалению, я русский.
Не хотелось мне делиться с полковником воспоминаниями о моей мамаше, стопроцентной представительнице злокозненного племени, торгующего Русью оптом и в розницу.
- Вот и я думаю, не похож на еврея, - полковник, видимо, испытал облегчение от этого факта, - Но почему Иосиф?
- В честь отца народов, товарищ полковник, - усмехнулся я, - Мама очень его почитала. Фанатела, можно сказать.
Да уж, мамаша моя, наверное, и впрямь неровно дышала к товарищу Джугашвили. Готов спорить, не упускала возможности плюнуть в его портрет едкой слюной борца за права человека. Но этого полковнику Луковцеву, пардон, Сычеву, лучше не знать. Пусть видит во мне потомственного соратника в борьбе за счастье народное.
- Хороший был человек, - завздыхал полковник, да так горестно, словно Сталин был его лучшим другом, которого Сычев фамильярно называл Виссарионычем и который разрешал полковнику дымить табачком в его кремлевском кабинете, - Правильный товарищ. Если бы ты только знал, лейтенант, какой он был человек, Сталин! Гордиться должен, что носишь имя такого исполина духа.
Ага, как же. Уже горжусь и истекаю патриотической слюной.
Мурзиков брезгливо морщился, слушая пьяные оды из уст своего однокашника.
Сычев снова налил себе спирта, по-хамски не озаботившись наполнением кубков своих собутыльников. Ну, да мы с Мурзиковым не гордые, сами себе нальем, когда захотим. Вот только не будь Сычев полковником, да будь я на пол-литра пьянее, непременно поучил бы старпера манерам.
Сычев опять не закусил, что окончилось для него постыдно, я бы даже сказал, плачевно. Полковник проблевался. Полковничий паек резво выскочил из его пасти и расплескался вонючей лужей прямо у него под ногами.
Спирт сделал свое дело, спирт может выходить. Вместе с закуской.
Мурзиков не выдержал – заржал, как битюг-тяжеловоз. Татьяна взвилась с уютных полковничьих колен, суматошно стряхивая с некогда белого халата мерзкие ошметья блевотины.
- Леха, ну ты хам! – утирая слезу, сказал Мурзиков, - До седин докоптил, а пить не научился.
Сычев и рад бы был ответить, но в данный момент мог только невнятно рычать и тяжко стонать.
- Танюша, проводи полковника спать, - вежливо приказал Мурзиков.
- Дим, да он сам дойдет, - капризно отозвалась Татьяна, удрученно рассматривая заблеванный халат, - Чай, не маленький.
Ага, пропало у Танечки влечение. Прошла любовь, так сказать, завяли…Ну, что там у Сычева завяло, то не моя беда. Мне стало весело, как когда-то в детстве, когда перед моим наивным взором киношные злодеи получали по заслугам.
- Татьяна, - грозно сказал Мурзиков, - Не нервируй меня. Напомнить тебе насчет субординации?
Татьяна тихо взматерилась и поволокла своего невменяемого Онегина в палатку. Мы же с Мурзиковым остались в нормальной мужской компании, радость которой уже ничто не омрачало. Разве что запашок из-под стола…
- Вот тебе и гений науки, - горестно вздохнул Мурзиков, проводив взглядом геройски павшего на поле брани с зеленым змием полковника, - Просрал Леха свой талантище, просрал. А мог бы человечество осчастливить. Придумал бы лекарство от рака, ну, или от СПИДа, там. Нет же, полжизни творил монстров, вторые полжизни начальственные задницы языком полировал. И спекся.
- Неприятный какой-то товарищ, - заметил я, - Засранец, по-моему, первостатейный.
- Ну, что есть, то есть, - невесело усмехнулся Мурзиков, - Принципы человеческой морали его никогда не тяготили. Еще в медакадемии стукачом подвизался на полставки. Ладно. Проехали. Давай махнем по стопочке и поговорим о прекрасном.
Мы махнули по стопочке, но разговор о прекрасном как-то не клеился: мешали тяжкие полковничьи стоны из палатки и наигранно возмущенные возгласы Татьяны:
- Отвяжись, паразит! Нажрался, так спи! Руки прочь от меня, животное!
Животное, судя по звукам, уже мало напоминающее гомо сапиенса, невнятно бурчало что-то вроде:
- Танюша…Озолочу…В Москву тебя увезу…Ну, иди ко мне, милая…
- Урод, - с чувством сказал Мурзиков, - Сдохнет – плакать точно не стану.
- Уж не на тебя ли товарищ Луковцев компетентным лицам барабанил? – предположил я.
- И мне перепало кое-что от щедрот, - признался Мурзиков, - За самиздатовского Солженицына и идейно враждебных «эй си – ди си». Хотели из комсомола попереть – и тогда прощай, медицина, здравствуй, дворничья метла. Но начальник академии порядочный мужик оказался, отстоял меня. Вот только почему после всех этих гадостей Леха меня за приятеля считал, не могу понять, хоть ты тресни.
- Кажется, до сих пор считает, раз погостить приехал. Но я бы на твоем месте его прямым текстом отправлял на хутор – изучать энтомологию.
- Да я не злопамятный, - пожал плечами Мурзиков, - Характер у меня, Оська, слишком мягкий. Да и Луковцев приятельством своим не так уж и отягощает. Иной раз медикаменты через него добываю, да такие, что за баксы только и продаются. По большому блату.
В палатке тем временем хлипкая оборона Танюшиной девичьей чести пала под натиском неотразимого обаяния полковничьей должности, и у влюбленных наступил дивный лад и взаимопонимание. Танюша охала и ахала, полковник натужно сопел и хлюпал носом.
- Дай Бог, к утру управятся, - хмыкнул Мурзиков, бросив презрительный взгляд в сторону палатки, - Ладно, лейтенант, по последней – и отбой.
Мы выпили еще по пятьдесят, и я, пожелав Мурзикову спокойной ночи, побрел в сторону своего койко-места. Но поспать в эту ночь мне так и не удалось.
Сперва мучила непонятная бессонница, чем я никогда не страдал. Потом, едва прикемарив, стал наблюдать странные кошмары: какие-то клыкасто-шипастые морды мельтешили перед глазами, а отвратное существо, напоминающее рыжего двухметрового комара, хотело всадить свой хоботок мне в башку. От таких хмельных видений мне окончательно расхотелось спать, и я выбрался из палатки подышать воздухом, ибо в палатке, которую со мной делили еще восемь бойцов, стоял тяжелый дух добротных солдатских газов. Может, кошмары у меня вовсе не от спирта, а от здорового солдатского пердежа?
К слову, очень вовремя я вылез на свежий воздух. Как раз к началу красочного фейерверка из доброго десятка осветительных ракет, взмывших из густой «зеленки» и торжественно зависших над палатками санбата. И следом за ракетами из «зеленки» заговорили пулеметы.
- Полундра! – заорал я, «рыбкой» ныряя в палатку, где меня терпеливо дожидался мой автомат.
Пули рвали брезент, впивались в еще охваченные сном человеческие тела, звякали по металлическим бидонам и ящикам.
В санбате началась натуральная паника. Снаружи, судя по крикам, стонам и прочим неприятным звукам, шла форменная бойня. Расстрел мирной демонстрации, так сказать.
- Всем на землю! – скомандовал я своим соседям, - Рыбаков, за старшего. Всем – на северный склон, неходячих тащить волоком. Башки не поднимать – отстрелят мигом. Ясно, Рыбаков?
Порядком перебздевший сержант Рыбаков, пехотинец с загипсованной рукой, только часто кивал и пытался собрать мысли в кучу.
- Так, Рыбаков, отставить. За старшего – Копытин. Вводная та же. Выполнять.
Рядовой Копытин соображал куда быстрее Рыбакова, хотя и был писарем при штабе. Под его чутким руководством, облеченным в родимый трехэтажный мат, раненые стали выползать наружу, благоразумно распоров перочинным ножом брезент с северной стороны палатки.
Мне же предстояло поучаствовать в огневом контакте с противником.
Я выскочил из палатки, словно заправский Рэмбо – прыгнул, перекатился, залег. Снова рывок – перекат. Со всех сторон беспорядочно сновали люди, сверкая белыми солдатскими сорочками и голыми пятками. Спотыкаясь о свежие трупы, они падали, орали, матерились – и нарывались на пули.
- Все на северный склон! – орал я, но меня никто, кажется, не слушал.
Пулеметы в «зеленке» резвились, как дети, не замолкая ни на секунду. Собирали, так сказать, кровавую жатву.
Ну, сволочи, я вам сейчас испорчу праздник.
Я прицелился в венчик пламени, из которого дружными стайками выпархивали трассеры, благо когда-то озаботился намазать мушку и целик светящейся в темноте краской. Дал короткую очередь. Пулемет захлебнулся, на какое-то время дав мне передышку.
Я перебежал к палатке Мурзикова, где и нашел военврача в состоянии полной нирваны. Отвесил впавшему в ступор доктору легкий стартовый пинок в мякоть, шлепнул по щекам.
- На северный склон, майор! – заорал я ему в ухо, - Пригнувшись, по-спринтерски! Там эвакуацию организуешь, понял?
Мурзиков похлопал ясными очами и кивнул.
- Молодец, - похвалил я его.
Мурзиков бежал, что твой заяц. Я провожал его взглядом и матерной молитвой за его здоровье до тех самых пор, пока он не нырнул вниз по склону.
Пулеметы тем временем пришли в ярость. К их сочному рыку прибавилось назойливое токанье снайперской винтовки, и зловредные пули снайпера впивались в землю в опасной близости от меня.
Сообразили, гады, кому обязаны потерей бойца. Теперь мне жизни не дадут.
Хоронясь за ящиками, каменюками и прочими неровностями местности, я пробрался-таки к той палатке, где осталась на ночь любвеобильная Татьяна. Хоть она и шалава, а все-таки женщина, и ее хочется немного поспасать, изображая Супермена.
- А вот и я, любимая! – негромко сказал я, поднырнув под брезентовым пологом в залитую темнотой обитель разврата, - Не надо слез, я все прощаю.
Татьяна тоненько скулила и причитала что-то насчет мамочки. Нетрезвый, но, к сожалению, вполне живой полковник Сычев лежал на полу и пытался ползти. У него это очень неплохо получалось, несмотря на объемистое брюхо.
- Рожденный ползать, ползи за мной, - рявкнул я на Сычева, - И ты, Танюша, давай-ка с нами. Конечно, ползти тебе несподручно: буфера, наверное, мешают. Но ты уж постарайся. И мордашку свою не поднимай. Не оценят враги красоты твоей девичьей.
- Товарищ лейтенант, сержант Муромцев, - негромко отрапортовал мне бравый вояка с перевязанной головой из-под койки, - Разрешите считать себя в вашем распоряжении?
- А чего ж ты заныкался, Муромцев? – спросил я вояку, - Почему не спасал из-под огня женщин и нетрезвое начальство?
- Забоялся маленько, - неохотно признался боец, - Но готов искупить…
- Искупишь, какие твои годы, - вздохнул я, - Значит, так, Муромцев. Стреляешь хорошо?
- Отлично, товарищ лейтенант, - воодушевился боец, - У меня разряд по биатлону.
- Ну, здесь тебе не биатлон. Короче, Муромцев, слушай сюда. Диспозиция такова: личный состав эвакуируется на северный склон. С южного и восточного направления ведет огонь противник. Пулеметов штук семь или восемь, не успел уточнить. Работает снайпер. Твоя задача: отвлечь огонь на себя, по возможности выбивать пулеметчиков. На одном месте долго не задерживайся: пальнул – меняй позицию. Снайпер у них так себе, но судьбу нечего испытывать. По моей команде отходи на северный склон. Автомат только не потеряй. Понял?
Я отдал Муромцеву автомат. Перекрестил бойца на всякий пожарный – вдруг поможет?
- Все, сержант. Вперед.
Муромцев резво прополз под пологом, и вскоре я услышал, как автомат заливается веселыми трелями коротких очередей.
Без оружия я чувствовал себя, словно голышом на Красной площади. То есть, скверно. И поэтому я отобрал у Сычева запримеченный накануне «стечкин», а когда полковник пытался повозмущаться насчет неприкосновенности его табельного оружия, я аккуратно съездил ботинком по его сальной морде.
- Ну, смертнички, за мной, - негромко сказал я. Смертнички, в составе медсестры Иконниковой и полковника Сычева, послушно поползли за мной.
Муромцев, героически искупающий свой позорный бздеж, давал жару. Пулеметы работали теперь только по одной мишени: по наглому автоматчику, методично постреливающему то из-за груды камней, то из-за штабеля ящиков, то вообще непонятно, откуда. Нет, молодец, сержант. Геройский парень.
Когда пулеметы загоняли бедолагу Муромцева в цейтнот, не давая носа высунуть, не то, что перебежать, я откатывался подальше от отступающих ползком Татьяны и полковника и начинал наугад палить в «зеленку» из пистолета. Для пущего эффекта стрелял короткими очередями. Меня тут же брали в оборот, но я благополучно прятался, а Муромцев, под шумок поменяв позицию, снова прицельно пакостил обнаглевшим ваххабитам.
Так, подло нарушая праздничную обстановку в стане врага, мы с Муромцевым обеспечили эвакуацию всех, кто еще был жив – таких, к сожалению, осталось не так уж много. Когда последний боец, получив на прощание пулю в задницу, кувыркнулся в спасительную темень, я скомандовал отступление. Муромцев, лихой казак, дождался, когда я отвлеку огонь на себя, и чемпионским спринтом усвистал на северный склон.
- Товарищ лейтенант, я на месте! – крикнул он оттуда. В его голосе слышалось гигантское облегчение.
Значит, и мне пора делать ноги. И я их таки сделал! Стометровка за одиннадцать и три? Ха-ха три раза! В этом забеге я, наверное, побил мировой рекорд. Озадаченный моей прытью снайпер, видно, пытался меня выцелить, как бегущего зайца, с упреждением на четыре корпуса, но куда там! Пуля свистнула у меня за спиной и звонко ударила в пустой бидон с корявой надписью «Чай» на пузатом боку.
Скатившись с горочки, я замер, переводя дыхание. Руки-ноги целы, голова на месте. Царапины и синяки – не в счет. Жив, курилка! Жив!
От радости я даже начал тихонько попукивать. Ну, что тут такого? Обычное выражение радости для человека, только что со смертью за ручку поздоровавшегося.
Ниже по склону, метрах в сорока от меня, Мурзиков спешно собирал в кучу всех, кому повезло выжить. А ко мне, довольно улыбаясь, пробирался на карачках Муромцев, сверкая в темноте белоснежной повязкой на кумполе.
- Как мы их, а, товарищ лейтенант? – негромко радовался он.
- Автомат верни, Рэмбо, - осадил я сержанта, - Еще не вся черемуха…Уходить надо, и чем резвее, тем полезнее для здоровья. Сейчас зачистка начнется.
И вправду, не прошло и пяти минут, как с горки, на которой совсем недавно располагался мирный санбат, послышались голоса нерусских граждан и нервная пальба.
В это время уцелевшие уходили нестройной колонной по дну заросшего лесом распадка на север, где на расстоянии пяти километров должна была располагаться рота мотострелков. Мы же с Муромцевым прикрывали отступление: я – с автоматом, в последнем магазине которого осталось два десятка патронов, Муромцев – с Сычевским «стечкиным» с тремя патронами.
- Оставь два патрона, застрелиться, - мрачно пошутил я. Муромцев юмора не понял.
- А как же тогда стрелять? Один выстрел – и все?
- Шуток ты не понимаешь, - вздохнул я, - И это плохо. Юмор, он, знаешь ли, спасает порой. Патроны не экономь, стреляй во все, что движется.
- Ага, вот тебе копейка, ни в чем себе не отказывай, - усмехнулся Муромцев, и я понял, что с юмором у сержанта все-таки порядок.
Пехтура численностью до взвода встретила нас в паре километров от злополучной горки. Закованный в бронежилет старлей тут же принялся пытать Мурзикова насчет стрельбы: мол, кто и зачем устроил пальбу в самом тылу дивизии. Мурзиков, бедолага, ничего вразумительного ответить не мог, и тогда пришлось объясняться мне.
- Старший лейтенант Ефимушкин, - козырнул старлей, махнув ладонью в перчатке с обрезанными пальцами у пятнистого шлема-сферы, - Что случилось, мне объяснит кто-нибудь?
- Лейтенант Брыкин, - представился я, - Случился кирдык санбату, вот что. Кто и зачем обстрелял, не знаю. Вернее, кто обстрелял, ежу понятно…
- Кто? – старлей уставился на меня удивительно тупым взглядом: ну точь-в-точь зомби из ужастика.
Видно, колючий насекомоед еж был куда догадливее старлея Ефимушкина.
- Конь в пальто! – рявкнул я, - Ефимушкин, не тупи, а? Я злой сейчас, могу и по чайнику зарядить, чтобы соображал быстрее.
- Чехи, что ли? – допетрил, наконец, Ефимушкин.
- Блещете недюжинным умом, товарищ старший лейтенант, - я даже зааплодировал издевательски, - Именно чехи. Полсотни или около того. Семь пулеметов, как минимум один снайпер. Правда, мазила.
- А откуда они взялись?
- Это у вас, господа, спросить нужно. Просрали службу, допустили противника в тылы…
- Ты, лейтенант, не хами, - осадил меня Ефимушкин, - Понимаю, ты на взводе. Но хамить не нужно. За свой сектор я отвечаю: мимо нас никто не проходил. С юга, через морпехов, может быть…Ладно, там разберемся, кто где гадил. Романов, ко мне!
К старлею подскочил бравый, но очень худой и длинный сержант: не человек – шест, с которым Бубка прыгал.
- Че? – спросил сержант совсем не по уставу.
- Через плечо, бл… - матерок застрял на губах Ефимушкина, словно старлей вдруг вспомнил о правилах приличия, - Берешь свое отделение и сопровождаешь колонну эвакуированных в расположение. Доложишь капитану Скворцову, объяснишь, что Ефимушкин с двумя отделениями отправился выяснить обстановку в санбате. Если через час не выйду на связь, пусть утюжат расположение санбата и прилегающие высоты из минометов и высылают подкрепление. Понял?
- Так точно, - вспомнив про устав, ответил Романов.
Наконец, я мог вздохнуть спокойно. Романов с десятком архаровцев провожал нас, словно президентский кортеж, да и от злобных врагов мы оторвались на приличное расстояние.
- Как в воду глядел, майор, - сказал я тихонько Мурзикову, - Эта жирная тварь Сычев таки принес с собой какашку на банкет. И, главное, обделался легким испугом. Даже не поцарапало эту сволочь.
- Говно не тонет, - философски заметил Мурзиков.
- Брыкин, родной ты мой, - подскочил ко мне, вибрируя потными телесами Сычев, - Да ты мне жизнь спас. Да я тебе…Да я тебя…
Скудной полковничьей фантазии уже не хватало на то, чтобы придумать для меня достойную награду за спасение его никчемной жизни.
- Ты теперь как сын мне, - наконец, выдавил из себя полковник.
- При таком отце, товарищ полковник, лучше в сиротах похожу. Мне не привыкать.
- Ты чего это, Брыкин? – удивился Сычев.
Я не стал ему ничего объяснять. Просто зарядил прикладом по полковничьим зубам. Сычев повалился на спину и замычал.
- Пишите письма, папаша, - не зная, куда еще выместить свою злобу на полковника, я яростно плюнул в его сторону и зашагал дальше, оставив Сычева униженным и оскорбленным.
- Не простит, - покачал головой Мурзиков.
- Да и хрен с ним. Проживу как-нибудь и непрощенным.
Муромцев, для которого я, видимо, стал образцом отца-командира и примером для подрастающего поколения, догнал меня и восхищенно прошипел:
- Ну вы даете, товарищ лейтенант! Полковника – по морде! Смело, однако…А за что?
- Да так, - пожал я плечами, - Чтобы не лез со своей любовью.
Не стал я объяснять сержанту, что с вероятностью ноль – девяносто пять всеми своими неприятностями мы обязаны именно товарищу Сычеву. Хотя, сам Сычев вряд ли знал об этом.
Муромцев заулыбался, словно я сказал что-то смешное.
- Безбашенный вы человек, товарищ лейтенант, - отвесил он комплимент.
- Ладно, отвянь. Ты тоже парень ничего, пока зубами к стенке дрыхнешь.
Но Муромцев не отвял, хотя и заткнулся. Увязался за мной этаким хвостиком.
Мы благополучно добрались до пехтуры, солидно окопавшейся на каменистой высотке. Мурзиков, как формально старший в нашей потрепанной компании, забурился в штабную землянку, где имел долгую содержательную беседу с комроты Скворцовым. Раненых, тех, которые были совсем уж тяжелыми, заботливо рассовали по палаткам, ходячих же собрали в кучку, пересчитали по головам, погрузили в бэтэр и отправили в аул, где квартировался штаб дивизии: там, мол, разберутся, кого куда приткнуть. Муромцев уехал на том же бэтэре, на прощание истребовав мои координаты с целью в дальнейшем организовать встречу на предмет попить пивка. Я же изъявил желание погостить у пехтуры, на что никто особо возражать не стал.
Утром вернулся Ефимушкин.
- Черт знает, что, - растерянно пожаловался он мне, - Трупов море, а врагов – никого. Какого ляда им понадобилось санбат драконить? Нет, Брыкин, ты сам посуди: пробраться в тыл дивизии, атаковать высоту, а потом благополучно уйти, даже не попытавшись закрепиться. Видно со стратегией-тактикой у чехов совсем нелады…
- Нелады, - согласился я.
2.
Аукнулся мне тот удар по Сычевской челюсти и больному самолюбию.
Мурзиков написал рапорт насчет представления меня и Муромцева к наградам, красочно расписав сцены ночного боя, где мы с Муромцевым были, пожалуй, единственными бойцами и несомненными героями. Пройдя по инстанциям, рапорт Мурзикова украсился кучей разноцветных виз и приписок, и в конце концов, превратился в указ Бориса Николаича представить героев к заслуженной награде.
Орден «За мужество» догнал меня в Моздокском госпитале, где я опять вкушал радости курортного отдыха с подачи того же Мурзикова. Моему комбату, видимо, и без меня жилось неплохо, поскольку он совсем не чесался насчет моего возвращения в батальон. А мне не больно-то и хотелось. И без меня найдется пушечное мясо.
На соседней койке квартировался тот самый боец, который получил прощальную пулю в задницу. Ранение было пустячное, но весьма позорное. Не раз и не два парня поднимут на смех из-за шрама-крестика на ягодице: мол, подло улепетывал, когда остальные кровь проливали.
Видимо, боец и сам догадывался, что ранен совсем не почетно, потому что настроение у него было перманентно скверное. Врачей и сестер он немилосердно материл вполголоса, соседей по палате, словно в отместку за их беззлобные насмешки, регулярно обыгрывал в карты, мстительно поедая проигранные ими пайки. И только со мной позволял себе быть не таким уж букой.
Врачи в госпитале оказались ничуть не меньшими любителями поэтических вечеров, чем Мурзиков сотоварищи. И медсестры, из тех, что не замужем, были такими же фанатками горизонтальных развлечений, как и Танюша Иконникова. Словом, полтора месяца в госпитале были достойным продолжением райского существования в санбате дивизии.
Но всякой халяве, как известно, приходит конец, и с первыми осенними дождями вертушка унесла меня на юг, к отцам-командирам и пополненному свеженькими «духами» взводу.
Осень и зима прошли, как в хмельном угаре. Боевые выходы, разведка, марш-броски пешим ходом, зачистки, которые я ненавидел больше всего. Сон – по четыре часа в сутки, и это если повезет. Жратва – только перед сном и сразу после сна.
В январе, в качестве слегка запоздавшего подарка к новому году, на погоны мои упало по звездочке. Звание старлея мы, конечно же, обмыли, а на следующее же утро, когда меня терзал жуткий бодун, мой взвод снова двинули в разведку боем.
Весной, когда голые скелеты деревьев снова стали ненавистной «зеленкой», моей военной карьере вдруг наступили кранты. И я даже знал, кому обязан такой несправедливостью судьбы.
В один прекрасный день меня вызвал комбат и в доверительной беседе сообщил:
- В общем так, Брыкин. Не знаю, кто там прав, кто виноват. И не хочу знать. Но кому-то наверху ты здорово плешь переел. Поступила неофициальная команда: либо угробить тебя, сунув под пули, либо подставить по уголовной статье. И то, и другое сделать совсем не сложно, но я этого не хочу, поскольку ты мужик нормальный, не говно на палочке. Поэтому предлагаю тебе нейтральный вариант: ты разрываешь контракт с армией и благополучно линяешь на гражданку. Этот вопрос я уже уладил, с тебя даже неустойку не потребуют и даже выплатят причитающиеся «боевые». От тебя только требуется принципиальное согласие и пара подписей.
- Сычев, сука… - только и смог сказать я. Других слов у меня в то время не было.
- Вот, ты, оказывается, знаешь, кому обязан, - без особой радости усмехнулся в усы комбат, - При случае можешь набить ему морду. Но! Но только в качестве гражданского лица. Так что ты решил?
А что я мог решить? Геройски погибнуть под пулями? Загреметь на нары? Нет уж, простите.
- Где подписать, товарищ майор? – сохраняя видимость стоического спокойствия, сказал я.
Две недели спустя я выпал из вагона скорого поезда «Москва-Иркутск» на перрон до боли знакомого вокзала того городка, где прошло мое детство. Я был пьян и зол, на прощание набил морду проводнику, который регулярно обламывал меня насчет чая: деньги возьмет, а чай принести забудет, гнида. Менты из линейного отдела, само собой, оприходовали меня в обезьянник, но, завидев мой орден, который я почему-то стыдливо пристегивал с изнанки кителя, исполнились сочувствия и, затребовав с меня литр водки, отпустили на все четыре стороны.
Недельку я отмокал в родимом детском доме номер четыре, квартируясь во флигеле у старика-завхоза. Директор Мария Степановна, пользуясь случаем, упросила меня выступить перед детишками на тему моего геройства на войне и даже предложила разместить мою физиономию на доске почета, в разделе: «Воспитанники – герои». От увековечивания на доске почета я вежливо отказался, а по поводу геройства выступил у десятиклассников, при этом выдворив девичью половину аудитории за дверь: лекция моя состояла в основном из непечатных выражений, призванных внушить юношам отвращение к военной романтике и стойкое желание откосить от службы.
За неделю я подыскал себе практически заброшенный дом на окраине городка, купил его за бесценок, оформил все честь по чести. Устроился инженером-механиком на завод резинотехнических изделий, благо имелся диплом, в котором в качестве гражданской специальности значилось: «инженер-механик по ремонту гусеничных машин».
К зиме оброс кое-каким хозяйством, привел дом в порядок, даже провел газовое отопление и нормальную канализацию: ну не люблю я зимними ночами задницу над выгребной ямой морозить!
Новогодняя ночь принесла нежданный сюрприз. Я уже приготовил холостяцкий стол в составе двух бутылок портвешка и трех банок тушенки, для создания праздника намалевал на окнах зеленой гуашью елочки и ждал, когда на голубом экране появится похмельная физиономия президента. Но вместо Бориса Николаича ко мне в гости ввалился смутно знакомый тип. Бесцеремонно открыл незапертую дверь и протопал, не сняв своих лакированных штиблет, прямо в комнату.
- Ну ты и заныкался, лейтенант! – вместо приветствия пробасил гость, по-хозяйски скидывая с плеч модную дубленку, купленную явно не на местном рынке, - Знаешь, еле нашел тебя.
И тут у меня произошел радостный момент узнавания.
- Муромцев, ты, что ли?
- Он самый, Иваныч, он самый, - широко улыбнулся Муромцев, - А ты ничего устроился. Скромненько и со вкусом.
- Зато ты, гляжу, цветешь и пахнешь. Откуда ты и как здесь оказался?
- Так, лейтенант…
- Старший лейтенант, - подсказал я.
- Короче, Иваныч, не выпендривайся, - махнул рукой Муромцев, - Звания все там остались. Ты давай-ка без вопросов пока. Жрать хочу, а у тебя тут, гляжу, мышь повесилась. Айда со мной, тачку разгрузим.
У калитки носом в сугроб припарковался джип-картинка.
- Твоя? – спросил я, оценив шикарность машины.
- Моя, - похвастался Муромцев, - Если захочешь, и у тебя такая будет. Но об этом потом. Там в багажнике жратва, бухло, ну, все, что полагается. Тащи все в дом, праздновать будем.
К заветной новогодней полночи мы с Муромцевым завалили стол первоклассным хавчиком, который весь был made in…, даже успели распечатать бутылку вискаря и хряпнуть по стопочке. В полночь, как полагается, хлопнули пробкой от шампанского в потолок…
- Ну, рассказывай, Вася, как ты докатился до жизни такой, - спросил я Муромцева, когда мы торжественно постояли под гимн и налегли-таки на импортную снедь.
- Иваныч, ты только не подумай ничего такого. Просто подфартило. Понимаешь, как ушел на дембель, думал, слесарить буду. Ну, или гайки в автосервисе крутить. А тут вдруг подвернулось предложение, от которого было трудно отказаться. Один московский дядечка организовал охранную контору, в которую набрал только стоящих пацанов. Десантура, морпехи, спецназ – короче, войсковую элиту набирал. Ну и я сгодился. Шеф сперва нос воротил: мол, голимая пехтура, ничего не умеешь. Ну, я ему орден предъявил да показал класс на стрельбище. Тут он проникся ко мне симпатией и уважением. Даже старшим группы назначил. Теперь, вот, охраняю ухоженные элитные тела, получаю за это двадцать баксов в час.
- Сколько? – не поверил я.
- Двадцать баксов. За смену получается примерно двести пятьдесят. В месяц, ну, три штуки зеленых, как минимум.
- Ни хрена себе, - только и смог сказать я, а удивление свое заел припахивающей тухлецой норвежской селедкой. Ну, это не то, что она протухла от того, что залежалась. Это древний норвежский рецепт: доводят скандинавы рыбу до состояния несвежей падали, дабы экзотический вкус приобрела, а потом в банки закатывают. Кому-то эта тухлятина нравится, вон, Ваське Муромцеву, например. А мне даром не нужно – брезгую как-то. Хотя, признаться, вкусно.
- И знаешь, Иваныч, тут-то я и вспомнил, как мы с тобой тогда в санбате хорошо сработались. В моей группе одни лохи, даром, что спецназ. Нет, покрошить кого-нибудь, это они мигом. Но соображалки никакой. Тугодумы какие-то. А мне напарник нужен, чтобы положиться на него можно было, как на себя. Короче, Иваныч, ты – самая подходящая кандидатура из всех, кого я знаю. Я тебя в деле видел, ты – меня. Так что…
Он замолчал, налил по стопарикам виски.
- Давай, Иваныч, за тех, кто на той высоте остался. Пусть земля им…
- Давай, Васек… - поддержал я скорбную торжественность момента. Признаться, в ту минуту я чувствовал, как трогательная слеза наружу просится.
Мы выпили, не чокаясь, помолчали.
Потом Васька продолжил.
- Значит, разыскал я тебя по нашим каналам. Шеф наш из чекистов, связи у него, и все такое. Короче, любую информацию раздобудет, если нужно. Знаю я все про твои беды. Знаю, почему тебя из рядов вооруженных сил вежливо попросили удалиться. Помнишь того полкана, которого ты из-под обстрела вывел? Ну, того, которому ты по морде прикладом съездил? Так вот, это он тебе напакостил.
- Знаешь, я и не сомневался, - усмехнулся я.
- Погоди, ты еще всего интересного про него не знаешь. Он теперь не полковник, а учредитель фармацевтической компании «Лотос фарма». Ушел на гражданку, заматерел, оброс имуществом, неправедно нажитым. Теперь за шкуру свою трясется, параноик гребаный. Он у нас постоянный клиент. Его круглосуточно четыре группы опекают, представляешь? Целый взвод охраны. Но не скупится полковник, платит щедро. Слушай, а за что ты его тогда по морде треснул?
- Васька, да именно из-за этой гниды тогда санбат расстреляли. Я больше, чем уверен: санбат чехам был нужен постольку поскольку. У них была задача шлепнуть этого хмыря. Мне еще майор Мурзиков на это намекал, он этого Сычева, как облупленного, знает.
- Знал, - потухшим голосом поправил меня Муромцев, - Убили Палыча.
Вот ни хрена себе! Мне сразу стало очень невесело. Скорбный какой-то Новый год получается. Мурзиков, душа-человек, и вдруг – убили?
- Ладно бы на войне, - сказал Муромцев, - А то ведь прямо посреди Самары, на улице. Какая-то пьянь привязалась, и в результате – восемь ножевых. Жалко мужика. Врач был от Бога, а так глупо погиб…
- Ешкин кот! – в моих слегка заспиртованных мозгах вдруг прояснение организовалось, - Васек, так ведь все одно к одному! Сычева шлепнуть хотели? Хотели. И сейчас хотят, раз он на свою безопасность тратит больше, чем государство на свою. Мурзикова запыряли…Дай догадаюсь: алкашей-убивцев странным образом не нашли, а у самарских ментов очередной висяк образовался.
- Не нашли, точно, - покивал задумчиво Муромцев, - Но я пока не догоняю, к чему ты клонишь.
И тогда я поведал Ваське содержание нашей с покойным Мурзиковым беседы насчет полковника Сычева. По мере вливания информации Васька смурнел и запивал сведения вискарем из горла квадратной бутыли.
- Таким образом, о делах сгинувшего в небытие «почтового ящика» знали и Сычев, и Мурзиков. А знать об этом – опасно для здоровья. И кто-то, кому очень не хочется ворошить старые грешки, потихоньку переправляет всех сведущих в мир иной. Усекаешь, голова?
- Пока усекаю, - кивнул Васька потяжелевшим кочаном, - Но Мурзиков…как он-то засветился? Ведь никто, кроме Сычева, не знал, что он в курсе дел.
- Вот именно, кроме Сычева! – я воздел к потолку указующий перст, - Эта паскуда наверняка сдала Мурзикова душегубам.
- А на хрена ему?
- Вопрос, конечно, интересный. Может, он и сам Мурзикова заказал, чтобы тот лишнего не болтал. С этим разбираться нужно конкретно, имея на руках факты. А мне, знаешь ли, лениво и очково в этом дерьме копаться. На это есть ФСБ, менты – да кто угодно, только не я.
- Слушай, Иваныч, а ты уверен, что Сычев не в курсе вашего с Палычем разговора? Ведь он там был, хоть и нетрезвый. Ведь если он в курсе, то и тебя могут в оборот взять.
- Вряд ли он знает. Иначе я бы с фронта живым не вернулся. Нашлась бы пуля и на мою дурную макитру. Знаешь, мне приятнее думать, что никого, кроме меня, не заботит состояние моего здоровья. Живу себе, о плохом не думаю – и ладно. Вон, даже работаю, как честный труженик. Обеспечиваю страну первоклассными вантузами. Хочешь, тебе пару штук подарю?
- Погоди, Иваныч, не гони про вантузы. Хрен с ним, с Сычевым. Пошли в задницу секреты красных муд…дрецов. Мурзикова жалко – но и он побоку. Я к тебе не за этим приехал. Так ты как, согласен насчет работы?
- А пистолет дадут? – усмехнулся я.
- Какой тебе нужен? – деловито поинтересовался Муромцев, - Любой достанем, шеф организует разрешение.
- «Кольт» тысяча восемьсот семьдесят третьего года образца, - пошутил я.
Муромцев, не восприняв юмора, достал блокнотик и записал мою просьбу.
- Еще «винчестер», коня и ковбойскую шляпу, - продолжал я хохмить.
Пижонский «паркер» в руке Муромцева застыл.
- Издеваешься, да?
- Издеваюсь, - признался я.
- «Беретты» хватит тебе?
- Тогда уж лучше «стечкин». Более привычная машинка.
- «Стечкин», так «стечкин», - пожал плечами Васька, - Значит, согласен?
- Я не сказала «да», милорд.
- Вы не сказали «нет», - Васька разозлился, - Лейтенант, ты можешь быть хоть немного посерьезнее?
- Старший лейтенант, - поправил я Ваську, - Такие дела за пять минут не решаются. Ты как со временем?
- До пятницы я совершенно свободен, - процитировал всенародно любимую свинью Васька, - Нет, кроме шуток, в пятницу мне уже надо отсюда выезжать.
- Тогда до пятницы я буду мыслить и кубатурить. А сейчас давай, Василий, нажремся. Если, конечно, получится.
И мы нажрались. Как последние свиньи – до блевоты и беспамятства.
Утром я проснулся в собственной постели, пригретый теплом чьего-то явно немужского тела. На разложенном диване, облапив сочную деваху, дрых Муромцев. Между диваном и кроватью раскинулось море блевотины, на которой, судя по следам, кто-то смачно поскользнулся.
- С Новым годом, урод, - поздравил я сам себя и, набравшись смелости, глянул в другую сторону, в ту, с которой меня так уютно пригревало.
Ну, ничего. Симпатичная девушка. По крайней мере, рвотных позывов ее личико не вызывает. И то хлеб. Вспомнить бы еще, как ее зовут, а то неприлично как-то…
Я тихонечко встал, влил в себя остатки портвейна – блин, мы и до него ночью добрались? Когда портвейн сделал свое черное дело, и мне слегка похорошело, я аккуратно вытер постыдную блевотину с пола и начал капитальную уборку.
Васька и девки дрыхли беспробудным сном. Я сожрал остатки буржуйской колбасы, хотел сожрать и тушенку, но мы, оказывается, оприходовали ее вместе с портвейном. Блин, погуляли, так погуляли.
Когда мне надоело сидеть в одиночестве и смотреть на спящих гостей, я гаркнул нелюбимое еще с курсантских времен: «Рота, подъем!».
Васька отреагировал адекватно: вскочил пружинкой, потрясая выдающейся елдой, и только потом стал соображать.
- Чего орешь, Иваныч? – спросил он, сев за стол и обхватив голову руками. Даже трусов не надел, нудист несчастный.
- Скучно, вот и ору, - ответил я, - Пить будешь?
- Буду, - с жаром пионера-героя отозвался Васька, - Наливай.
Примерно час мы опохмелялись, подъедая остатки новогоднего стола, потом и Ваське стало скучно, и он растолкал девок.
- Факир был пьян, - предупредил я девок сразу, - Так что знакомство – дубль два. Я – Иосиф, это вот – Василий.
Девки переглянулись недоуменно, но все-таки сообразили и представились. Васькину пассию, тоненькую рыжую стройняшку, звали Жанной, а мою ночную грелку, которая статью вызывала ностальгические ассоциации с медсестрой Иконниковой, звали Мариной.
- Вчера вы были Эдуард и Андрей, - напомнила мне Жанна.
- Это он придумал, - ткнул в меня пальцем Васька, - Конспиратор, блин…Я тут не при чем.
Марина, честь ей и хвала, без лишних церемоний оккупировала кухню, где, судя по ароматам, стала готовить что-то очень вкусное. Хотя в состоянии похмелья мне никакая еда вкусной не казалась, Маринина стряпня одним запахом вызывала обильное слюнотечение.
Васька в это время уединился с Жанной в маленькой комнатушке, которая у меня выполняла роль подсобки. Отдувался за свое ночное фиаско на любовном фронте. Неприличные звуки из подсобки поначалу мешали, а потом ничего, даже расшевелили какие-то романтические струнки в моем организме.
- Марина, свет ты мой ясный, когда уже жрать будем? – подкатил я к Марине, имея в виду склонить ее к непристойному.
- Скоро уже, - ответила Марина ласково. Но когда я попытался ухватить ее за что-нибудь мягкое, совсем не ласково двинула мне по рукам длинной деревянной ложкой.
- Экий ты прыткий, - укоризненно сказала Марина, - Не заслужил еще.
- Я в кредит, в счет будущих платежей, так сказать, - не унимался я.
Марина уперла руки в боки, сурово глянула на меня. Не женщина – валькирия, честное слово!
- Сперва пообедаем, потом видно будет, - заявила она тоном, не терпящим возражений.
- Как скажешь, - огорчился я. Романтические позывы стремительно заглохли, и мне стало тоскливо. Нет, везет Ваське – у него-то дама сердца покладистая, без заморочек. А мне досталась гром-баба какая-то.
Кстати, есть мне тоже почему-то резко расхотелось.
А вот Васька с Жанной, уставшие, но довольные, встретили кулинарный шедевр Марины воодушевленным «ура!». Кулинарный шедевр оказался венгерским гуляшем – не тем затрапезным гуляшом, который знаком всякому гомо советикусу по репертуару казенных столовок, а полноценным варевом из мяса пополам с картошкой.
- А ты чего не ешь? – добавив ласки в голос, проворковала Марина.
- Аппетит еще не нагулял, - ответил я, злорадно усмехаясь, - Хотя мог бы и нагулять, если бы…
- Бы – потом, - Марина многообещающе улыбнулась, - Ешь давай. Для кого старалась?
Не знаю, почему, но есть я все равно не стал. И, как вскоре оказалось, правильно сделал.
Уже через пять минут Васька с Жанной как-то прижухли и спикировали лицами в стол. Я обалдел от такого оборота событий, глянул на Марину, но та сидела за столом, накручивала на палец локон цвета воронова крыла и делала вид, что ее происходящее не касается.
- Как это понимать? – поинтересовался я, тем временем сканируя обстановку на предмет подходящих колюще-режущих предметов.
- Ребятам сейчас хорошо, - мечтательно произнесла Марина, воздев очи, - Видят сладкие сны. А ты, дурачок, не захотел…
Колюще-режущих предметов поблизости не оказалось, и мне пришлось действовать голыми руками. Я ухватил отравительницу за шевелюру и довольно сильно брякнул личиком о стол.
- На кого работаешь, курва? – крикнул я ей в ухо.
Марина отвечать не захотела. Вместо этого она очень ловко вывернулась, прокатилась по полу и, резво вскочив, приняла боевую стойку из арсенала вин-чун. А я, как дурак, тупо пялился на здоровенный клок ее волос, застрявший меж пальцев.
- Однако, номер, - произнес я и попытался поймать гром-бабу на удушающий захват. Но не тут-то было! Позорно получил ногой по яйцам и изрядно потерял в боеспособности.
- Вы, товарищ Брыкин, лучше не вставайте, - наставительно сказала Марина, - Поза эмбриона вам так к лицу! Обещаю, сдохнете быстро и безболезненно.
Я собрал в комок попранное достоинство, напомнил себе, что я все-таки боевой офицер, хоть и отставной, и заставил-таки организм вспомнить уроки рукопашки.
Марина оказалась на редкость подкованной дамой. На мои удары она отвечала плавными уходами, хватала меня за руки, при этом активно работая ногами. Я пропустил пару-тройку увесистых пинков в череп, и только беспощадная железобетонность моего чайника, закаленного разбиванием бутылок и кирпичей, спасла меня от неминуемого нокаута.
Конечно, голова дана, чтобы ей думать. Но думать сейчас мне было лениво, да и некогда, и потому, когда в очередной раз Марина искусно заплела мои руки и принялась охаживать меня свободными локтями по корпусу, я таки включил голову и метко боднул эту шаолиньскую монахиню в нос.
Ощущение было таким, словно мне по чану бетонной плитой зарядили! Взор мой потемнел, и я с тоской ожидал наступление кирдыка. Но и Марине, видимо, пришлось совсем не сахарно: она брякнулась в нокдаун и схватилась ладошками за нос, из которого заструилась красная юшка.
Я воспользовался моментом и схомутал поверженную валькирию подвернувшимся под руку полотенцем.
- Ну, гражданочка, колоться будем или как? – прошипел я, для пущей убедительности пнув пару раз по почкам врагини.
- Или как, - хлюпнула носом Марина и попыталась лягнуть меня ногой. За эту попытку она схлопотала добавочный удар в нос и окончательно смягчилась. От греха подальше я все-таки стянул ее конечности за спиной брючным ремнем, придав ей форму…ну я не знаю, у нас это называлось «ласточкой».
- Дурак ты, Брыкин, - принялась запугивать меня Марина, - Все равно ведь сдохнешь.
- Все мы смертны, голубушка, - философски заметил я, - И ты в том числе. И лично у меня сейчас жгучее желание проверить этот тезис на практике. Ты как, смертна или нет, а, Мариночка?
Марина вдруг засмеялась задорно.
- Хороший вопрос, Иосиф Иваныч. Я и сама не знаю. Я вся такая противоречивая!
- Ну, мы сейчас распутаем этот клубок противоречий. Зарекался я женщин не обижать, да видно, придется.
Жестом заправского фокусника я достал из тумбочки дрель.
- Оружие пролетариата! – похвастался я, - Скорострельность – сорок дырок в минуту.
- Неужели пытать будешь? – наигранно удивилась Марина, - Брось, Брыкин, ты же не такой.
- Еще какой такой, - я включил дрель и легонько царапнул сверлом лодыжку жертвы. Появилась кровь, и я сразу же ощутил себя сволочью.
- Что, не поднимается рука на женщину, а, Брыкин? – ехидно поинтересовалась Марина, которую, похоже, совсем не огорчило, что именно ее сочная ножка сейчас выдает на-гора кубики крови.
- Рука не поднимается, - признался я, - Может, что другое поднимется.
- Фи, это же не твой формат, - откровенно веселилась Марина, - За изнасилование знаешь, сколько дают?
- Ну, и что мне с тобой делать? – поинтересовался я, отложив дрель в сторону.
- Все, что хочешь. Только не бросай в терновый куст.
- Насчет куста я подумаю. Если, конечно, ты мне расскажешь красивую сказочку про то, кто ты такая, и чего тебе от меня понадобилось.
Марина призадумалась.
- Пожалуй, кое-что я тебе расскажу. Чтобы тебе не было обидно встречать свой каюк в неведении.
- Слушаю внимательно. Жаль, стенографии не обучен, а то бы стал фиксировать показания. Излагай давай, пока я добрый.
Но исповеди я так и не дождался. Вместо откровенной беседы по душам случилась вдруг такая хрень, какую я и в кошмарах не видел.
Марина начала мерзко хихикать и разбухать, на глазах превращаясь в багровый бурдюк. Одежда на ней полопалась, кровь из раны на ноге забила фонтаном, а рожа – ну, язык не поворачивается назвать это лицом! – стала похожей на туго свернутый кукиш с маленькими свинячьими глазками.
Тварь, еще минуту назад имевшая вид вполне привлекательной дамы, теперь была похожа на красно-коричневого опарыша с маленькими ручками-ножками, которыми она весело сучила. И эта мерзость еще пыталась хихикать.
Она все раздувалась и раздувалась, кожа твари расползалась неаппетитными трещинами. А потом тварь лопнула, с оглушительным треском разметав по комнате гадостные ошметки внутренностей.
Я тут же благополучно проблевался, зажмурился, и, кажется, даже потерял сознание, потому что когда я открыл глаза, увидел физиономию Муромцева, склонившегося надо мной с пузырьком нашатырки.
- Живой? – участливо поинтересовался Муромцев.
- В первом приближении, - неопределенно ответил я, - Ты-то как?
- Хреново. Траванула, паскуда, но, кажется, понемногу отхожу. Где, кстати, эта гребаная стряпуха?
- Здесь вот, - ответил я, широко поведя рукой, - Вон, на обоях. На полу, на потолке.
Муромцев огляделся и посмурнел.
- А я думал – кто-то свинину раскидал. Она что, гранату съела?
- Вася, не до того сейчас. Давай собирать манатки и валить отсюда. Вопросы все потом, когда отсюда подальше будем.
Минут за пять мы резво упаковали чемоданы, и джип-картинка вынес нас за пределы города.
- Ну, рассказывай, - потребовал Муромцев, когда за окошком замелькало зеленое море тайги.
- Да хрень какая-то, Васька. Сам себе не верю, как вспомню.
- Ты давай конкретнее, старлей, без лирики и эмоций.
- Ну, если конкретно, то как только вы с Жанной в анабиоз впали, я почувствовал неладное. Задаю резонный вопрос, мол, поясни, Мариночка, глубинную суть происходящего. А она…блин…у нее вдруг неожиданно талант Брюса Ли просыпается, а заодно и желание меня унасекомить. И, знаешь, едва не унасекомила.
- Это как? – удивился Муромцев.
- Да вот так! У нее подготовочка…была…как у хорошего диверсанта! Если бы не прочность моего котелка, быть бы нам с тобой сейчас покойниками. Я ее едва-едва угомонил, на баш взял. И знаешь, такое ощущение, словно сейф боднул. До сих пор чайник трещит.
- Прямо терминатор, не девка, - хохотнул Муромцев, - I’ll be back не обещала?
- Тебе все шуточки, а мне не до смеха, знаешь ли, - обиделся я.
- Сорри, Иваныч, это нервное, - объяснился Васька, - Излагай дальше.
- Так вот, завязал я ее в узел, «ласточкой», пытался дрелью попытать, а она, стерва, только ржет и издевается.
- Ты ее сверлил, что ли? – офонарел Муромцев, - Ну ты даешь, Торквемада!
- Да так, поцарапал только. Не поднялась рука на даму, даже на такую зловредную. Но дальше – самое веселое начинается. Она раздуваться начала.
Муромцев посмотрел на меня, как на шиза.
- Ну, не хочешь, не верь, - пожал я плечами, - Прикинь видеоряд: раздувается, ржет мерзко, превращается в бурдюк с фекалиями, сучит конечностями, аж до рыготины противно, и лопается, как бомба-вонючка. Я, конечно, понимаю, что все это как-то с анатомией и медициной не вяжется, но я это сам видел. Да и ты наблюдал последствия.
- Это, Иваныч, мистика какая-то, - опечалился Муромцев, - Даже не знаю, что и думать. Хочется сказать: не верю. Но не получается. Правда, и верится с трудом.
- Еще любопытный пунктик: пока она еще разговаривала, она четко произносила мое имя-фамилию. И вообще, вела себя так, словно знает меня, как облупленного. Еще и грозила скоропостижной кончиной: мол, песенка твоя уже спета, Иосиф свет Иваныч, можешь заранее приобретать белые шлепанцы. Твои соображения?
- Моих соображений пока маловато. Но в порядке бреда могу предположить, что здесь господин Сычев свои умелые ручки приложил. Выследил, пакостник, тебя, прислал по твою душу какую-нибудь развеселую муташку из своих погребов.
- Бредово, но вполне логично, - согласился я, - Кстати, как мы тех девок подцепили, ты не помнишь?
- Ну, это, скорее, они нас подцепили. Да, эта самая Марина особый энтузиазм проявляла: мол, мальчики, не хотите ли украсить новогодний вечер присутствием двух очаровательных дам? Я еще тогда засомневался, а у тебя елда вдруг на нее задымилась, словно ты баб лет пять не видел. Думал, прямо в машине начнешь эту Марину трахать. Слава Богу, хватило благоразумия до дома потерпеть и для приличия упоить девок вусмерть.
- Так, стоп. А Жанна куда подевалась?
- Жанна, как узрела ливер на обоях, так сразу и свинтила, скорчив мину омерзения. Маньяком и извращенцем меня обругала.
- Сдается мне, она тоже при делах. Хотя отравленный гуляш хавала за обе щеки…Блин, голова сейчас треснет от парадоксов.
- Так, Иваныч, предлагаю план действий. Едем в Москву, делаем тебе липовые ксивы, оформляем тебя на работу и тихо-мирно трудимся. А обо всей этой хрени пока не вспоминаем. Но и бдительности не теряем. Лады?
- Лады, - согласился я, - Только у меня маленькая поправочка: тихо-мирно трудимся и подбиваем клинья к Сычеву на предмет задать пару вопросов.
- А если он не при чем? Знаешь, за хамское домогательство до клиентов могут и с работы попереть. А мне этого не хочется.
- А если при чем? Знаешь, даже если не он натравил на меня, да и на тебя, кстати, тоже, эту злоехидную тварь, он может знать, кто так сильно желает мне гадостной смерти.
- На меня никого не натравливали. Я – случайный свидетель. Так что отвянь. Хочешь сунуть башку под гильотину – вперед. Только меня с собой не зови.
- Ну вот. А как же твой треп насчет боевой взаимовыручки? Запахло жареным, и каждый сам за себя?
Муромцев хотел что-то сказать в ответ, но только похватал ртом воздух и заткнулся.
- Вот! – наставительно сказал я, - И возразить-то не можешь. Короче, Васька, с тобой или без тебя, а я дознаюсь, что за диарея в мою жизнь так лихо вторглась.
3.
Вот так я попал в Москву, великодержавную клоаку, в которой каждый мало-мальски заметный гражданин вел свою родословную из внутренних органов, сиречь, из прямой кишки.
Контора, в которую меня сосватал Муромцев, оказалась весьма солидной организацией. Шеф конторы, бывший генерал-майор КГБ Коловоротный, принял меня с распростертыми объятьями. Видимо, начитался моего досье, в котором я должен был выглядеть сущим подарком: отличник боевой-политической, герой-орденоносец, бывший командир разведвзвода. Конечно, сперва погонял меня по проверкам: детектор лжи, тир, татами. И если в тире я, развлекаясь, от бедра выбил шестьдесят девять из восьмидесяти, а на татами грамотно уконтрапупил черного пояса по киокушинкай-карате, поймав его на детский, в общем-то, захват за ухо, то с детектором лжи вышло не очень красиво. Дотошный аппарат сразу раскусил меня на предмет сверхнормативного пристрастия к алкоголю и женскому полу, да еще и зафиксировал признаки легкой шизы – это когда инквизитор-психолог начал спрашивать, как я отношусь к мистике. Я сразу же припомнил утро первого января, злокозненную барышню Марину и почему-то Сычева – и полиграф тут же нарисовал на экране жуткие всплески.
- Короче, Брыкин, ты нам подходишь, - заключил Коловоротный, - Но с оговорочкой: два раза в неделю – к психологу на разъяснительную беседу. Будем нервишки твои лечить. Да, по части баб и бухла – в свободное от работы время. На службе – ни-ни. Замечу – сгною. Поедешь в свой Муходрищенск коров осеменять, понял?
- Как не понять, - ответил я.
- Так, и еще. Тут Муромцев говорил что-то насчет проблем с законом. Говорил, перекрестить тебя надо. Так вот: то, что было раньше, меня не колышит. У меня работают такие кадры, которые до сих пор – в федеральном розыске. Отмажем, не вопрос. И ксивы, как положено, сделаем. Но учти: малейший шажок в сторону от генеральной линии партии – и я сдаю тебя тепленьким компетентным органам. Ты теперь, Иосиф Иваныч, мой с потрохами. И чем быстрее ты это усвоишь, тем проще тебе будет жить на свете.
Снабдил меня рабовладелец Коловоротный пакетом документов, удостоверяющих, что я – Веселкин Андрей Иванович, уроженец города Челябинска, пистолетом марки АПС и окладом пятнадцать баксов в час. Получил я с барского плеча съемную квартиру на Сумском проезде, в пяти минутах торопливой ходьбы от метро «Южная», и штуку баксов подъемных.
И началась у меня не жизнь, а малина. День на службе – день отдыхаешь. Смена – двенадцать часов. Ходи себе, головой по сторонам верти, выискивая, не покушается ли кто на жизнь охраняемого тела. На подхвате – трое архаровцев из спецназа, тупые, но исполнительные. Такие болванчики-зверьки, которые только и ждут команды «фас». Рядом – Муромцев со своими болванчиками. Охраняемое тело – торгующий цветметом и прочей таблицей Менделеева бизнесмен Петрыкин – раздувается от собственной крутизны, окруженный такими бойцами.
Пару раз пришлось Петрыкина манерам поучить. Вконец оборзев, коммерсант решил, что охрана – это что-то вроде лакеев, и счел за норму регулярно посылать Васькиных подчиненных за пивком. Васька почему-то не возражал, а мне стало обидно за честь мундира. Ну я и высказал Петрыкину все, что я об этом думаю: мол, за пивком, товарищ капиталист, пусть ваша супруга бегает, а мы тут вашу драгоценную жизнь и здоровье охраняем, и за это нам платят. Капиталист обиделся и в непечатных выражениях накапал на меня шефу.
Но шеф оказался мужик с понятиями. С коммерсом он ругаться не стал, а Ваське строгий выговор объявил, за нарушение устава гарнизонной и караульной службы. Мол, и в самом деле, непорядок: бойцам за пивком для объекта бегать. Васька на меня поначалу дулся, но потом и сам допетрил, что я прав на все сто.
Несколько раз пришлось кататься с Петрыкиным на разборки. Петрыкин делил с чеченской диаспорой рынок, а как известно, за бутылочкой чего покрепче такие вопросы решать немодно. Последний писк моды – бомба в «мерседес» или пуля из «винтореза». Но поскольку мы с Муромцевым не давали врагам шанса попищать по моде, враги время от времени вызывали неугомонного Петрыкина на поле брани, в лесок. Шеф в таких случаях не слушал моих возражений, наоборот, усиливал нашу группу двумя десятками бойцов из оперативного резерва и благословлял на ратный труд.
Московские чеченцы воевать, наверное, когда-то умели, но на столичных харчах отъелись до потери боеспособности. Всякий раз, когда дело доходило до стрельбы, наш сплоченный коллектив надирал упитанные кавказские задницы без особых потерь. Огнестрельные ранения не в счет: шеф щедро оплачивал больничные пострадавшим бойцам, а самих бойцов спешно и успешно латали в частной клинике, которую шеф держал на прикорме. На радостях Петрыкин отстегивал Коловоротному хороший процент от прибыли, ну и нам перепадало кое-что от щедрот.
В боях я обзавелся трофейным арсеналом, разумеется, неучтенным. Не я один из нашей конторы был падок на трофеи: после разборок многие из наших не считали зазорным обобрать свежие трупы, но только я один делал это не из корыстных побуждений. В моем арсенале вскоре появились два пистолета «зиг-зауэр» с глушителями, похожий на бульдога «мини-узи» и несколько гранат. Все это добро я складировал в тайнике, оборудованном в вентиляционной шахте в сортире моей съемной квартиры. Догадывался, что вскоре оружие мне очень понадобится. Задницей чуял, так сказать…
В последних числах мая меня вызвал шеф – для сугубо приватной беседы.
- Вот что, Веселкин, - сказал он мне с ходу, - Есть необходимость подключить тебя к оперативной работе. Не благодари, не стоит. Дело, конечно, геморройное, но кто-то его должен делать.
- Почему я? – задал я резонный вопрос.
- Потому что ты каким-то боком уже этого дела касался. Вопрос такой: кто-то целенаправленно гадит одному нашему клиенту, господину Сычеву. Знакомый персонаж?
- Еще бы, - криво усмехнулся я, - Только ведь я к нему положительных эмоций не питаю, и вы об этом должны бы знать.
- Старлей, ты же профессионал! Какие, к чертям, эмоции? Это работа, а не встреча старых товарищей. Ты можешь начистить Сычеву рыло, но потом, когда разберешься, что там к чему. И так, чтобы я об этом не знал. Пока же я прикомандирую тебя к нашему оперативнику, Дробышеву. Твоя задача: вникать, запоминать, анализировать, а главное, прикрывать Дробышева.
- От чего его прикрывать-то?
- Понимаешь, фигня какая-то выходит. Дробышев честь по чести следствие ведет, а у него вдруг неприятности случаются: то тормоза у машины откажут, то кирпич вдруг едва не на голову упадет, то в квартире вдруг ниоткуда змеи ядовитые появляются. А Дробышев, он хоть и головастый мужик, а по части самозащиты слабоват. Так что береги его, как зеница – око. Понял?
- Понял. Только у меня просьба.
- Валяй. Все, что смогу.
- Мне одному будет геморройно. Хочу Ваську Муромцева в напарники.
- Хрен с тобой, пусть будет Муромцев. Главное, светлую голову Дробышева сохраните. Ну, и все, что к голове прилагается, тоже. Кстати, вот тебе объект.
Коловоротный нажал кнопку интеркома.
- Дробышева пригласите ко мне.
В кабинет вошел невысокий – метр шестьдесят от силы – человечек неопределенного возраста. Старше тридцати и младше пятидесяти – точнее я определить не смог. Весь гладенький, наутюженный, прилизанный и совершенно невыразительный – манекен, не человек. Даже глазу не за что зацепиться – ни одной особой приметы, окромя небольшого роста.
- Вот, Юрий Максимыч, твоя надежа и опора, - кивнул в мою сторону Коловоротный, - Веселкин Андрей. Профессионал по части надирания задниц врагам.
Это шеф, конечно, польстил мне, но все-таки приятно. Гроза врагу, отец солдатам – старлей Брыкин! То есть, Веселкин…
- Введешь его в курс дела, все материалы по следствию будешь предоставлять ему для ознакомления. Но! Постарайся, чтобы господин Сычев его не видел и вообще не знал о том, что тебя кто-то прикрывает. Ясно?
- Так точно, - скучным серым голосом отозвался Дробышев.
- Все, господа, вперед, - напутствовал шеф, - И чем быстрее разгребете все эти авгиевы конюшни, тем щедрее будут премиальные.
Дробышев катался по Москве на видавшем виды «шевроле-каприсс», популярном у штатовских полисменов. Машина ничего себе, приличная, но явно неоднократно битая. Дробышев водил аккуратно, педантично, как по учебнику, и мне то и дело хотелось отобрать у него баранку и дать по газам, вызывая злобу и зависть у гаишников.
- Значит, Андрей, вы будете меня охранять? – Дробышев решил воспользоваться моментом и расставить приоритеты.
- Не совсем так, Юрий Максимыч, - вежливо осадил я оперативника, - Мы с вами вместе будем вести это дело, нравится вам или нет. Так что договоримся честно делиться информацией.
Дробышев поморщился, как от зубной боли.
- Ну, и что вы хотите знать, любезнейший?
- Значит, дорогой коллега Дробышев, я хочу знать, что за напасть случилась у господина Сычева. Это для начала…
- Если говорить коротко, у Сычева случился саботаж на производстве. В лаборатории «Лотос фарма» кто-то привел в действие взрывное устройство мощностью около килограмма в тротиловом эквиваленте. Далее, несмотря на усиленную охрану, Сычев дважды подвергся нападению с целью убийства: один раз – на собственном предприятии, когда в непосредственной близости от него взорвался баллон с азотом, второй – в собственном доме. Там неизвестные использовали нервно-паралитический газ, который пустили через вентиляцию в санузел.
- Так, понятно. Сычева хотят убрать, и, судя по всему, на почве здоровой рыночной конкуренции. Ведь взрыв в лаборатории, как я понимаю, имел целью не устранение Сычева, а срыв разработок и исследований.
- Браво, коллега, - усмехнулся Дробышев, - Вы угодили в ту самую логическую ловушку, которую установили враги. Взрыв в лаборатории был нужен исключительно для того, чтобы создать ложное впечатление о связи покушений с бизнесом Сычева. Серьезных разработок лаборатория в то время не проводила, занималась рутинным анализом качества выпускаемой продукции. И если кто-то сумел организовать диверсию на охраняемом предприятии, этот кто-то не мог не знать о том, чем в данное время занимается лаборатория.
Похоже, Дробышев претендовал на лавры Шэ Холмса, поскольку излагал он с видом снисходительным, словно я был для него тупоголовым примитивом, недостойным даже статуса доктора Ватсона при его сверхумной персоне. Я поборол вполне естественное желание двинуть детективу по чайнику, доказывая, что порой мозги и грубая сила одинаково полезны, и вежливо ответил:
- Спасибо, коллега Дробышев. Научили уму-разуму. Излагайте дальше.
- Что излагать? – поднял бровь Дробышев.
- Кто и зачем хочет прописать Сычева на погосте.
- Если бы я это знал, коллега, я бы не сидел здесь сейчас по уши в фекальных водах, а вкушал радости земного бытия где-нибудь в Испании, пользуясь заслуженным отпуском. Имеются лишь туманные версии.
- Так излагайте туманные версии. И то хлеб…
- Из всего круга подозреваемых я вычленил четверых, - дробышевское «вычленил» вызвало во мне какие-то людоедские ассоциации, - Остальные имеют либо железобетонное алиби, либо скрытую заинтересованность в том, чтобы господин Сычев жил и здравствовал. Итак, первый кандидат – Мирзоев Муса Хайдарович, глава этнической опэгэ, которого Сычев весьма нагло кинул на деньги. Версия маловероятна: почерк слишком уж интеллигентный для бывшего полевого командира. Муса предпочел бы атаковать дом Сычева с применением гранатометов и прочей переносной артиллерии. Но раз в году и палка стреляет. Второй – бывший сослуживец Сычева полковник Васютин Михаил Николаевич, обладатель тридцати процентов акций «Лотос фарма», по смерти Сычева явный претендент на управление компанией. Кстати, по части нервно-паралитического газа можно подозревать именно его: в свое время он занимал высокий пост в службе РХБЗ Министерства Обороны. Третий подозреваемый – Йорген Густав, немецкий бизнесмен, компанию которого очень желает поглотить «Лотос фарма». А четвертый…
- Что с четвертым? – спросил я.
- Четвертый – это вы, дорогой коллега, - Дробышев плотоядно усмехнулся, - Не смотрите на меня, как Ленин на буржуазию. Я в курсе ваших с Сычевым разногласий. У вас налицо мотив и возможность: пользуясь некоторым влиянием в нашей конторе, вы могли проникнуть в дом Сычева, минуя охрану. Также могли проникнуть и на предприятие, поскольку охрану там обеспечивают наши же сотрудники. А если учесть некоторые навыки диверсионной работы, полученные вами в военном училище и закрепленные в ходе боевых действий, то тут сам собой напрашивается кое-какой вывод. Кстати, давайте уж без церемоний. Веселкин, ха…Брыкин Иосиф Иванович…
- Я тут не при делах, - заявил я. Получилось не очень-то убедительно, и Дробышев только похихикал.
- Были бы вы действительно при делах, мы бы с вами не беседовали. И Коловоротный не приставил бы вас ко мне в качестве балласта. Сидели бы вы сейчас где-нибудь у Сычева в подвале и просили бы прощения за недостойное поведение, впрочем, без особой надежды на снисхождение. Господин Сычев, насколько мне известно, суров и скор на расправу. Искупал бы вас в резервуаре с соляной кислотой – и всего делов.
- Так какого хрена ты меня на пушку берешь, детектив сраный?! – разозлился я не на шутку и уже хотел поставить Дробышеву пару красочных синяков на портрете, но Дробышев вовремя проникся пониманием момента и зачастил:
- Так, стоп, стоп. Иосиф Иваныч, это вы напрасно удумали. Нам с вами не конфликтовать нужно, а работать сообща. Я просто хотел, чтобы вы знали, что я достаточно осведомлен о ваших с Сычевым трениях. Согласен, неудачно получилось. Прошу прощения.
Ага, сейчас. Уже простил. Я хоть и не защищал диссертацию по математической логике, а все ж таки соображаю, кого предъявят Сычеву, если настоящего душегуба не найдут. Повяжут меня, как миленького, и отдадут в потные руки моего старого знакомца: вот, мол, господин Сычев, злодей, против вас дурное замысливший.
Нет, с этим пигмеем Дробышевым ухо надо держать востро. Уж больно себе на уме дядечка. И осведомлен не в меру. Хотя…хотя я, кажется, осведомленнее его: не упомянул следователь про «почтовый ящик» и про то, что коллег Сычева по тому самому «ящику» уже давно могильные черви захавали. Значит, он не в курсе. Или в курсе, но не говорит: думает, я ничего про это не знаю.
Ладно, притворюсь, что не знаю. Авось пригодится.
- Проехали, коллега, - махнул я рукой, - Но впредь не испытывайте на прочность мою нервную систему. Как вы, наверное, знаете, мне Коловоротный терапию прописал: нервы подлечить.
- Знаю, знаю, - покивал головой Дробышев, - Так, Иосиф Иванович, сейчас план действий такой: мы едем к одному химику за результатами анализа того газа, которым хотели травануть Сычева. Потом – к эксперту-взрывотехнику в Люберцы. Он нам должен поведать, что произошло с баллоном азота. Дальше – по обстановке.
Химик оказался весьма интересным персонажем. Достаточно сказать, что его лаборатория располагалась прямо у него в квартире, занимая две комнаты из трех. Что он там химичил, одному Богу известно, но у меня зароились мыслишки, что варится в его пробирках и колбах вовсе не сахарный сиропчик, а что-нибудь вроде экстази. Может, даже гексогеном промышляет этот деятель наук.
- Черенков Петя, - представился химик, дружелюбно протянув мне руку, предварительно обтерев ее о полу замызганного лабораторного халата. Ручкаться с ним было боязно: неизвестно, в чем он только что купал свои ладони. Но я рискнул.
- Андрей, - ответил я.
Петя был типичным ботаником, хоть в толковый словарь его облик вставляй, в статье «яйцеголовый». Молодой, но уже по-стариковски сутулый, в очках с безумным количеством диоптрий, лохматый и небритый.
- Ну что ты нам скажешь, Петя? – спросил химика Дробышев.
Петя оживился, затараторил, сверкая глазами, в которых плясал огонек легкого такого безумия.
- Юрий Максимыч, и где вы только эту заразу откопали? Гениальная отрава, скажу я вам! Ни один анализ ее в организме не обнаружит! По строению молекул и химическим свойствам – очень близкий аналог нейротоксина биологического происхождения, вроде яда кобры. Но явно синтетический, да еще и усиленный. Молекулы в газообразном состоянии образуют своего рода кластеры за счет водородных связей. Сам кластер опасности не представляет, в нем молекулы токсина упакованы, как в посылочном ящике. Но при попадании в жидкую среду, в частности, в воду, которой в организме до черта, кластеры распадаются, молекулы высвобождаются и начисто блокируют натриевый обмен в нейронах. Нейроны скукоживаются, человек отбрасывает копыта, а высвободившиеся молекулы благополучно распадаются под действием жирных кислот, которых опять же до черта в любом живом организме. И не совсем живом тоже. Вы спросите, почему они не распадаются раньше? Элементарно, господа! И вместе с тем безумно гениально! Реакция с жирными кислотами проходит при температуре ниже тридцати по Цельсию. То есть, пока покойник тепленький, токсин обнаруживается. Стоит трупачку слегка подостыть – и все, токсина, как не бывало!
- Славно, Петя, славно, - Дробышев пошуршал бумажником и наградил словоохотливого химика пятью сотнями баксов, - Но меня волнует другое: откуда могла взяться эта хреновина?
- Ну, это вопрос не ко мне, - развел руками Петя, - Могу сказать только, что ничего общего с боевыми отравляющими веществами ваш газ не имеет. Слишком уж капризен для применения на поле боя. А вот для того, чтобы кого-нибудь прицельно ухайдакать – самое оно. Возможно, это что-то из арсенала спецслужб, не знаю. Но с таким встречаюсь впервые.
Дробышев, видимо, ожидал другого ответа, но, как ни давила его жаба, а отслюнил он химику еще пять сотен.
- Ну, что ты обо всем этом думаешь? – спросил меня оперативник, когда мы вновь забрались в его «шевроле» и двинули в Люберцы.
- Думаю, что не все так просто. Я бы добавил к списку подозреваемых некоего Мистера Икс, предположительно имеющего отношение к работе спецслужб. Причем, наводит на определенные мысли тот факт, что Сычев все-таки остался жив-здоров. Вы, коллега, не рассказали, как обнаружился этот газ.
- Его обнаружил сам Сычев, когда в сортире едва не задохнулся. Видимо, концентрация токсина была нелетальная…
Так, ситуация обрастает кое-какой определенностью. Значит, либо все эти покушения на здоровье отставного полковника – лажа и бездарная инсценировка, либо Сычев был готов к такому повороту событий и принял какое-нибудь противоядие. Второй вариант мне казался более жизнеспособным, поскольку позволял протянуть логическую цепочку чуть дальше. Отрава эта совершенно небанальная, эксклюзив, так сказать. Сычев, однако, имел на эту отраву свою управу. Вывод: Сычев сталкивался с этим газом неоднократно и знал, что делать с этими гребаными кластерами. Предположение: Сычев лично приложил руку к созданию этой гадости. Если предположение верно, значит, покоиться с миром Сычеву страстно желают те, кто непосредственно касался работы «почтового ящика». С большой степенью вероятности, затихарившиеся до времени чекисты.
О своих соображениях я, конечно, рассказывать не стал. Не заслужил товарищ Дробышев моего расположения и доверия. Пусть сам допетривает, раз такой умный.
Дробышев же, похоже, ничего не знал о бурном прошлом Сычева, поскольку на мой прозрачный намек насчет спецслужб он только презрительно хмыкнул:
- Сдался спецслужбам этот Сычев! Полковник медицинской службы, потом фармацевт-бизнесмен. Доступа к совсекретным документам даже не имел. Где он мог наступить на любимую мозоль рыцарям плаща и кинжала? Если даже перепутал парацетамол со слабительным, и от этого у какого-нибудь серого кардинала вдобавок к головной боли понос образовался, Сычева вежливо пригласили бы на Лубянку и провели разъяснительную беседу. Но так настойчиво подталкивать его по направлению к моргу, это уж как-то несерьезно.
Мы проехали насквозь все Люберцы и завернули куда-то в сторону горного института. В тылу института располагался клочок промзоны, некогда бывший каким-то там заводом, а ныне приютивший добрый десяток фирм, фирмочек и прочих контор.
- Так, нам сюда, - подсказал мне Дробышев, припарковав машину возле бывшего заводского корпуса ростом этажей в шесть, мирно глядящего на белый свет стеклопакетами окон.
- Четвертый этаж, испытательный центр взрывозащищенного обрудования, - продолжил назойливый бубнеж Дробышев.
Мы вознеслись на четвертый этаж, воспользовавшись стареньким, но еще вполне презентабельным лифтом. Вернее, планировали вознестись. Между третьим и четвертым этажом с лифтом вдруг случилась странная пакость, и он замер, как вкопанный. Свет в лифте пару раз мигнул и погас. Будь на месте Дробышева какая-нибудь женская особь не старше тридцати, я бы только обрадовался такому нечаянному интиму. Но сейчас радоваться было нечему.
Мне показалось, что в воздухе запахло кирдыком. И этот кирдык явно пожаловал по наши с Дробышевым души.
- Что будем делать, господин телохранитель? – ехидно поинтересовался Дробышев, - Мне не хочется паниковать, но, кажется, нам сейчас настанет скоропостижный каюк.
- С чего вы взяли, коллега? – деланно хихикнул я, - Просто слегка поломался лифт. Сейчас придет дядя лифтер и все починит.
- Совсем недавно у меня слегка поломались тормоза у машины. Потом слегка кирпич упал. Легонький такой, килограммчиков пять. Потом легонькие гадюки ко мне в ванную слегка заползли. И если вы, коллега, напряжете свои легонькие мозги, вы легко скумекаете, что эта вся легкость в моей жизни образуется неспроста.
- Тогда, коллега, вспоминайте молитвы и не бздите. В лифте бздеж равносилен газовой атаке зарином. А я что-нибудь придумаю.
Ничего толкового, правда, не придумывалось. Единственное, что пришло в голову – попытаться раздвинуть дверные створки. Я попытался, и у меня получилось: хвала многолетней раздолбанности лифтовых механизмов. Но особой радости это не принесло. Я уткнулся носом в межэтажное перекрытие и злобно взматерился. Правда, в неверном свете издыхающего карманного фонарика – идиот, забыл батарейки поменять! – я разглядел, что двери шахты лифта на четвертом этаже вполне досягаемы для моих рук, если, конечно, меня подсадит Дробышев.
- Мне показалось, или лифт слегка пошевелился? – невозмутимо провещал из тьмы Дробышев.
Лифт и в самом деле слегка трепыхнулся и просел на пару сантиметров вниз. Щель между полом четвертого этажа и потолком лифта стала чуть уже. Мне стало печально и тоскливо. Воображение мигом нарисовало картинку ухнувшего в подвал лифта, в кабинке которого – пара свежих покойничков с переломанными костями. И если один из воображаемых покойничков был мне по барабану, то второго, гражданина Веселкина А.И., я как-то уже успел полюбить и привыкнуть к нему живому и невредимому.
- Подсади меня, - приказал я Дробышеву.
- А вы, Иосиф Иванович, несколько тяжеловаты, - попытался возразить тот.
- На том свете, думаешь, будет легче? Подсаживай давай, надо ноги делать.
Я кое-как взгромоздился на трепыхающегося от натуги Дробышева и, понатужившись, раздвинул створки дверей. При этом поломал ногти и ободрал руки. Ну ничего, бывает. Зато в лифте сразу стало светло и радостно.
- Первое правило телохранителя: сам погибай, а тело выручай, - довольный собой, сказал я, осторожно сойдя с тщедушных плеч Дробышева на пол лифта, - Вперед, тело!
Я подсадил оперативника, подставив ладони под его ногу, и Дробышев ящеркой шмыгнул в медленно, но верно уменьшающийся просвет. Через несколько секунд я услышал, как он шлепает ботинками по выложенному кафелем полу четвертого этажа и остервенело стряхивает пыль с помявшегося костюма.
- Эй, а руку боевому товарищу подать уже западло?! – возмутился я недогадливостью Дробышева.
- Я думал, что такой шустряга, как вы, и без моей помощи обойдется, - злоехидно ответил Дробышев, - Но уж ладно, так и быть. Помогу вам спасти вашу никчемную жизнь.
Пока я выбирался из лифта, цепляясь за руку оперативника, я все думал, не навешать ли зазнавшемуся пигмею поучительных люлей. Но как только я оказался на твердом полу, лифт за моей спиной скорбно застонал и смайнал в сторону подвала, помахав на прощание обрывками тросов. Я живо представил себе, что мог бы сейчас смайнать вместе с кабинкой, мне тут же стало муторно, и злоба на Дробышева куда-то улетучилась, уступив место светлой грусти по безвременно погибшему лифту.
- Если вы обратили внимание, аварийные стопорные устройства, обязательные в любом лифте, не сработали. Я далек от мысли, что они поизносились от частого использования, - заметил между прочим Дробышев.
- Не буду спорить, коллега, - ответил я, отпыхиваясь и отряхиваясь, - Кто-то настойчиво намекает вам, а теперь и мне, что задержались мы на этом свете. Пора, мол, ребята, и честь знать. Думаю, коллега, до вас быстро дошло, что этот кто-то очень не хочет, чтобы дело Сычева было доведено до победного конца. Но самое интересное, злодей должен сейчас находиться где-нибудь поблизости. Предположительно, на чердаке, в районе лифтовой шахты. Хотя, возможно, он уже делает ноги в сторону подвала с целью контрольно пострелять в наши свежие трупы.
- Ну, тут я вам не помощник, - забздел Дробышев, - Стрельба и мордобой по вашей части. Что хотите со мной делайте, а в подвал я не полезу. Лучше чайку попью в компании взрывотехника.
Пришлось мне лезть в подвал самому. Конечно, умом я понимал, что от поганца Дробышева в этой ситуации и впрямь толку маловато, но сердце мое преисполнилось презрением и гневом в адрес Юрия Максимовича. Я пробежался по лестнице до первого этажа, перескакивая через три ступеньки, обнаружил, что дверь подвала кем-то предусмотрительно не заперта, и сунулся в кромешную тьму, держа наготове пистолет.
Скорее, чутьем, чем разумом, отыскал во тьме шахту лифта с металлической дверью, запертой на амбарный замок, и затихарился неподалеку, за кучей пыльного хлама. Глаза мои потихоньку привыкали к темноте, и вскоре я начал различать очертания окружающей обстановки. Ну, подвал как подвал, ничего особенного. Огромное пространство, уставленное толстыми квадратными колоннами-сваями. Пустые ящики, старые столы и шкафы, сваленные кучей кульманы, несколько сейфов.
Сколько я так просидел, глотая пыль, сказать трудно. Время текло каким-то странным образом, растягивая секунды в долгие часы. И я уже начал подозревать, что лоханулся и что никто не собирается спускаться в подвал и совершать киллерский ритуал контрольных выстрелов. Но подозрения мои вдруг развеялись: на металлической лесенке, ведущей к светлому первому этажу, послышались осторожные шаги.
Ага, вот и убивец…Крадется, паскудник. Ага, фонарик зажег. Дилетант хренов. Ну, сейчас я тебе поставлю двойку по убийствологии и убийствомании.
Я легонько высунулся из-за кучи хлама и взял прицел выше и правее фонарика, туда, где должна располагаться грудная клетка товарища душегуба.
Паскудник даже не удосужился оглядеться, идиот. Такого умственно убогого и убивать-то непочетно. Подошел деловито к двери шахты и, токнув из пистолета с глушителем, отстрелил на хрен замок. Боже мой, какая наивная самоуверенность!
Так, стоп. Мне его убивать нежелательно. Хочется с ним побеседовать доверительно. Значит, ствол в сторону – и закатайте рукава, товарищ старший лейтенант! Языка будем брать.
Язык, по счастью, оказался совсем не хлопотным. Пока он ковырялся в остатках раздолбанной кабины в поисках человечинки, я сумел подобраться к нему с тыла, припомнив полезное упражнение «тень», которое в годы моей курсантской юности наш инструктор по спецподготовке заставлял отрабатывать на каждой тренировке. Упражнение, кстати, простое – и гениальное в своей простоте. Встаешь спарринг-партнеру за спину, присев на полусогнутых, и стараешься ускользнуть из его поля зрения, как бы он ни крутил башкой по сторонам.
Короче, горе-убивец был ничуть не ловчее моего спарринг-партнера, поскольку разглядел он меня только тогда, когда я выбил у него из пальцев пистолет и взял на удушающий.
Елки зеленые! Киллер оказался девкой! Мускулистой – это чувствовалось в каждом трепыхании удушаемого тела – но все-таки девкой. Поначалу я смутился и даже подумывал разжать захват, но потом припомнил упыриху Марину и ее бойцовские закидоны, и не стал поскальзываться на той же сопле.
Придушил я барышню до полуобморочного состояния, хотя она и пырялась героически, пытаясь просадить острыми локотками мою печень и прочий ливер. Когда пыряния киллерши прекратились, и она обмякла, хватая губами пыльный воздух, я зафиксировал ее на полу болевым на пальцы, дотянулся до колченогого стула, который валялся неподалеку, и схомутал дамочку его ножками, плотно прижав ее руки к корпусу. Потом подобрал фонарик, уселся на стул верхом и стал вести беседу, осветив фонариком дамский фейс.
Убивица оказалась довольно милой симпатяшкой с пухлыми сочными губами и ясными голубыми глазами, которые она жмурила, отворачиваясь от назойливого луча фонарика.
- Отставить трепыхания, - приказал я, для пущей убедительности потыкав в девичье лицо холодным стволом «стечкина», - Я задаю вопросы. Ты отвечаешь. Если мне понравятся ответы, гарантирую тебе жизнь. Не понравятся – шлепну.
Вместо ответа мускулистая дама послала меня по известному адресу. Голосок ее мне, кстати, весьма понравился: густой такой, с низкими обертонами. Если бы она мне таким голосом в любви призналась, я был бы счастлив и растаял бы, как пломбир на сковородке. Так нет же, матерится, дура, что твой извозчик.
- Грубо и неприятно для моего утонченного слуха, - опечалился я, легонько стукнув ее по лбу фонариком, - Ты кто такая?
- А тебе зачем? – нагло спросила моя пленница.
- Ну, мне нужно тебя хоть как-то называть. А то невежливо получается.
Она усмехнулась.
- Тогда называй Анной, вежливый ты мой.
- Хорошо, Аня. Беседа приобретает черты содержательности и глубокого смысла. Кстати, если надумаешь раздуться и лопнуть, только зря время потеряешь. Ну, и жизнь, конечно, тоже напрасно профукаешь. Пуганные мы.
Сказал я это по наитию, не особо рассчитывая на понимание со стороны оппонента. Уже ожидал, что Аня сочтет меня идиотом и посоветует умерить больную фантазию. Но Аня, как ни странно, меня хорошо поняла.
- Значит, проект «Катапульта» для тебя не новость, - усмехнулась она, - Тогда спешу обрадовать: я не из подопытных одиннадцатой серии. Скорее, наоборот.
Так, становится все интереснее и интереснее. Проект «Катапульта», подопытные…Значит, подосланная неизвестно кем новогодняя пассия Марина – подопытная одиннадцатой серии? Любопытно, однако…
Я заныкал подальше свое недоумение и сделал вид, что в курсе дел.
- Как же, как же. Припоминаю. «Катапульта», - покивал я головой, обозначая осведомленность, - А каким тогда боком ты к этому проекту прилипла?
- Давай порассуждаем вслух, - предложила Аня, - Если ты знаешь о проекте, но при этом подопытные в твоем присутствии самоликвидировались, значит, ты не из проекта, а из стана тех, кому проект спокойно спать не дает своим существованием. Если же ты только строишь из себя умника, а на самом деле – несведущий долдон, значит, по незнанию своему можешь быть на стороне проекта.
- Стоп, машина! – рявкнул я, - Предполагать и рассуждать буду я. А ты, Аня, давай мне пищу для размышлений. Что ты можешь мне поведать про полковника Сычева?
Я пошел ва-банк, можно сказать. Наверное, не стоило до поры упоминать зловещего полковника. Но Аня вдруг развеяла мои опасения.
- А-а, эта гнида, - понимающе протянула она, - Я про него могу поведать все. Но не буду. Вы же, кажется, на него работаете.
- Я работаю не на него, хотя, правда, в его интересах, - успокоил я Аню, - Но будь моя воля, я бы и сам начистил Сычеву рыло. Так что мы, кажется, уже в чем-то нашли общий язык. По крайней мере, полковник вызывает у нас примерно одинаковые эмоции. Слушай, я, может, и кажусь долдоном, хотя это далеко не так, но все ж таки соображаю, что именно ты – или те, на кого ты работаешь – хотят спустить Сычева в унитаз. А мы с коллегой вроде как мешаем выполнению злодейства, и потому нам вежливо намекают: ребята, с дороги, иначе вам хана. Ты, между прочим, и намекаешь. С лифтом ты, конечно, здорово придумала, но уж очень банально. А вот со змеями в ванной – высший пилотаж. В принципе, я могу прямо сейчас сдать тебя Сычеву, и он сделает с тобой что-нибудь противоестественное. Моя работа будет считаться выполненной, я получу гонорар, и меня даже совесть не укусит.
- Так вперед, герой, - обдала меня Аня гордым презрением.
- Не торопись. Хоть ты и хотела меня в мешок с костями превратить, я все-таки не обидчивый. Да и родство душ по части неприязни к Сычеву сближает.
- Вас, товарищ, пока никто не собирается в мешок с костями превращать, - принялась оправдываться Аня, - Вы просто под раздачу неудачно попали. А безвременно сгинуть должен был ваш подопечный сыскарь Дробышев.
- И за что он попал в такую немилость? – поинтересовался я, хотя мог бы и не интересоваться.
- Проявлял излишнее служебное рвение и постоянно путался под ногами, - ответила Аня, - Кстати, если уж мы с вами сошлись на том, что не в обиде друг на друга и что не строим планов отправить друг друга к праотцам, может, вы позволите мне встать? А то пол, знаете ли, холодный…
- Советую учесть, что стреляю я метко, а пистолетик твой у меня. Так что если попытаешься сделать ноги – я эти шаловливые бегалки отстрелю на хрен. Вместе с попой.
Я освободил Аню, даже предложил ей стул. Сам присел на корточки поодаль, держа наготове пистолет.
- Уже лучше, - улыбнулась Аня, - Попахивает джентльменством. Вот если бы вы еще не светили мне в глаза фонариком, я была бы вам очень благодарна.
- Буду светить в бюст, - усмехнулся я, - Будет, что потом вспомнить, когда обуяет приступ онанизма.
- Буду считать это комплиментом, - вздохнула Аня, - Так что вы хотите еще узнать?
- Ну, например, какое отношение имеет к проекту Сычев.
- Так я и знала. Долдон, - разочарованно произнесла Аня, - Милый мой, Сычев – мозг всего проекта. Идейный вдохновитель, так сказать. А ты, похоже, и не в курсе, что это за проект такой. Я права?
- Почти права, - вынужден был признать я, - Вот только обязанности делиться информацией сие обстоятельство не снимает. Не так давно подопытная дама серии номер одиннадцать пыталась меня уконтрапупить, и у нее это почти получилось. И это наводит на мысль о том, что проект желает меня наблюдать в белых тапках на босу ногу. А у меня такая обувь вызывает микозы стоп и дурное настроение, так что мы с проектом, можно сказать, на ножах. И если ты знаешь, какого ляда проекту от меня нужно, расскажи.
- Хороший вопрос, - задумалась Аня, - Я не знаю. Могу только предположить, что «Оракул» вычислил тебя, как возможный минус-фактор для проекта.
- Что такое «Оракул» и что такое «минус-фактор»?
- Долго объяснять популярно. Вкратце – «Оракул» суть машина, которая определяет остаточные возмущения торсионных полей, возникающих при информационном откате из поля событий, и по картине возмущений строит матрицы вероятностей.
- Знаешь, мне вдруг захотелось врезать тебе по тыкве. Я ни хрена не понял из того, что ты тут вкратце объяснила.
- Короче, эта машина предсказывает наиболее вероятное будущее.
- Опа-на! – охренел я, - Слушай, а ты, часом, не Алиса Селезнева? Уж больно фантастикой запахло.
- А муташка одиннадатой серии фантастикой не воняла, дорогой мой скептик? – ехидно спросила Аня, - Короче, если я рассказываю, то говорю, что знаю. Выдумывать и травить байки – не мой профиль. В общем, если ты, непричастный к проекту человек, вдруг стал неугоден проекту, значит, путевку на тот свет тебе выписал именно «Оракул», поскольку ты – минус-фактор, то есть, возможное шило в заднице всего этого адского начинания.
- То есть, я каким-то образом могу испортить Сычеву праздник? Где-то там, в вероятном будущем? Так надо понимать?
- Примерно так, - кивнула Аня.
- Слушай, если я сейчас не выпью, моя голова треснет по швам от лишних мыслей. Ведь Сычев мог пришить меня еще там, в Чечне. Но не пришил…
- Ого, какие люди! – вдруг засмеялась Аня, - Не ты ли тот старлей, который выволок полковника из-под обстрела?
- Блин, об этом уже вся Москва, что ли, знает? – удивился я, - Воистину, тесен мир: в Америке пукнешь – в Китае уже нюхают.
- Расслабься, об этом знают только те, кто должен знать, - успокоила меня Аня, - Просто я очень плотно изучила всю биографию Сычева. И, признаться, до недавнего времени желала задушить того солдафона, который сорвал своим геройством неплохую комбинацию.
- Так это твоя контора постаралась? – странным образом такое известие меня ничуть не разозлило: мол, что было, то было, а добрая сотня погибших – не в счет.
- Нет, это не мы, - ответила Аня, - Там скумекали бывшие чекисты, которым хотелось видеть проект без Сычева в главной роли. Тоже, конечно, сволочи, но в чем-то – наши соратники. Деятельные идиоты в стане врага, так сказать. А по поводу того, что Сычев мог пришить тебя, да не пришил, тут ответ сам собой просится: узелок на линиях вероятностей только там и завязался. До того момента ты никакой угрозы для проекта не представлял.
- То есть, теперь Сычев страстно желает меня упокоить, - догадался я, - Но при этом почему-то именно меня назначили его, вроде как, защищать. Зачем?
- Что, хочется пооперировать догадками? – засмеялась Аня беззаботно, словно ее совершенно не напрягал тот факт, что не я, а именно она сейчас выступает в роли пленного «языка», - Тогда вот тебе версия из арсенала книжных сюжетов. Сычев хочет использовать тебя как приманку для нас. Ты же «минус-фактор», а нам очень хочется дружить с «минус-фактором». Но как только ты и мы сойдемся за дружеской беседой, Дробышев сделает свое черное дело и сдаст всю нашу теплую компанию Сычеву. Сычев пописает кипятком от радости: как же, целых две угрозы для проекта – и попались в один капкан!
- Погоди, я не догоняю. Ты намекаешь, что Дробышев работает на Сычева?
- Только предполагаю. Это же всего лишь версия. Причем, в основном, надуманная.
- Так, тогда отставить версии. А то заработаю стойкую паранойю. Давай лучше подведем итоги нашей милой беседы. Итак, есть проект «Катапульта», который замышляет что-то глобально нехорошее. Есть машина «Оракул», которая наворожила, что мне суждено гадко подсиропить проекту. Есть Сычев, которого сие предсказание натолкнуло на мысль списать меня в расход. Есть ты и твоя контора, которым страстно хочется свернуть весь этот проект. А меж вами – я, сирый да убогий, несведущий и беззащитный, но с претензиями на роль спасителя мира от очередной атомной бомбы. Пока все правильно?
- В целом, правильно. Но есть нюансы. О нюансах пока умолчу. Пока.
- Тогда что мне делать? Продолжать исполнять роль болванчика? Поклясться в верности Сычеву? Или же дружить с вашей компанией? Кстати, просвети меня, что у вас за компания такая?
- Если ты за наших, тогда просвещу. Если нет – можешь пристрелить меня, но я ничего не скажу.
- Ну, мне есть резон быть на вашей стороне. По крайней мере, вы меня пока к безвременной погибели не приговаривали, в отличие от проекта. Но я предпочту остаться сирым да убогим, героем-одиночкой.
- Как знаешь, - пожала плечами Аня, - Но мой тебе совет: если хочешь жить – держись подальше от Дробышева и никаким боком не касайся Сычева. Тогда, глядишь, «Оракул» наворожит, что ты не опасен и что тебя убивать смысла нет. Только я бы на твоем месте не стала на это рассчитывать. Кстати, раз уж мы определились, кто за кого и кто против кого, может, ты отпустишь меня?
- Если только оставишь телефончик, - усмехнулся я, - И право на приватный ужин.
- Не мечтай, - сурово ответила Аня.
- Так я же из добрых побуждений. Вдруг мне понадобятся разъяснения по поводу всей этой бадяги? А ты, как я погляжу, в курсе всех дел. Поговорили бы в более спокойной обстановке, без оружия. Расставили бы точки над i. Так как?
Аня призадумалась, видимо, кубатуря, можно ли мне доверять и не опасно ли для ее дела сливать мне информацию. Но ее размышления вдруг прервали…
4.
К стыду своему и позору, я проворонил момент, когда в подвале стало чуть более людно. Лишь в самый критический момент я углядел в темноте слабое шевеление и, не думая, на рефлексах, опрокинулся на пол, в падении подбив ногами стул, на котором сидела Аня. Мы рухнули на пол, который и впрямь оказался холодным, и в ту же секунду над нами засвистели пули.
Я сграбастал Аню в охапку, и мы этакой живой колбасой откатились за кучу старых кульманов.
- Опаньки! – только и смогла сказать Аня, ошарашенная таким оборотом событий.
Сочно чавкнули пистолеты с глушителями, и две пули, едва не догнав нас, впились в стальные станины кульмана.
Так, уже интереснее. Стрелков, как минимум, двое. Разговаривать с нами они не хотят. Иначе бы не стреляли, а сперва погрозили. Ну ладно, уроды, повоюем.
Стараясь не шуметь, слушая окружающую темноту, я обогнул кучу хлама. Аня, видимо, скумекав, что рядом со мной безопаснее, ползла за мной.
Я выглянул из-за кучи, стараясь разглядеть хотя бы в общих чертах тех, кто вдруг возжелал угостить нас с Аней свинцовыми маслинами. Но едва я высунул нос, рядом с моей физиономией звякнула по металлу пуля. Металлическая крошка, выбитая пулей, уколола меня в щеку.
Я снова заныкался и стал лихорадочно соображать. Противник, кажется, видит в темноте. Прибор ночного видения? Или мистический третий глаз?
Ладно, отставить мистику. Будем надеяться, что прибор ночного видения.
Я нашарил в кармане фонарик и прислушался.
Ага, кто-то крадется вдоль кучи хлама. Причем, сразу с двух направлений. Окружают, гады.
Значит, будем прорываться.
Я собрался с силами и выскочил из-за кучи, одновременно включая фонарик. Луч фонарика выхватил из темноты предметы окружающей обстановки и ошарашенную рожу врага. На лице сурового мужичка нарисовалось изумление и растерянность. Прибора ночного видения у него не было, зато глаза его были очень уж странные – как у гуманоидов из фильмов про инопланетное вторжение: зрачки, казалось, занимают всю поверхность глаза. Словом, не глаза, а маслянистые черные дыры на лице. И эти черные дыры, кажется, слегка охренели от яркого света, потому что вражина начал палить во все стороны, явно паникуя.
Не дав странному дядьке опомниться и проморгаться, я влепил ему пулю промеж гляделок. Дядька выпал в осадок, но с тыла ко мне уже подбирался другой крандец. Я слышал его шаги за спиной, задницей чуял, что он уже взял меня на мушку, но сделать ничего не мог. Не успевал я даже упасть, не то, чтобы обернуться.
Блин, хоть сдавайся с позором в плен…
И тут проявила грамотность Аня. Я ничего не разглядел, но по звукам понял, что Аня врезала врагу по руке чем-то железным, и враг остался безоружным. Я резво обернулся, светанув фонариком в убивца, но в луче света мелькала только его спина, затянутая тканью пиджака. С фронта его атаковала Аня, молотя ногами по почкам злодея. Злодей же закрывался локтями и тоже резво работал ногами.
Ну, тут уж сам Бог велел…Я подскочил к убивцу со спины и врезал кулаком в основание черепа. По идее, он должен был склеить ласты, но не склеил. Вместо этого он отпрыгнул в сторону с какой-то немыслимой для человека прытью, перекатился, и в его руке вдруг словно по волшебству появился обрезок чугунной трубы.
Но у меня-то был фонарик. А недавний опыт показывает, что в темноте фонарик страшнее бластера. Я ослепил и этого пакостника, а когда он прижух, прикрывая гляделки того же нечеловеческого формата, трижды пальнул ему в пузяку. Но пакостник и тут проявил чрезмерную стойкость организма и вместо того, чтобы скукожиться, собирая пальцами кишки, швырнул в меня трубу и ринулся в атаку. Труба просвистела в сантиметре от моего уха, поскольку я запоздало, но все-таки пригнулся в сторону. Если бы не пригнулся…Да, от башки бы сочная котлета осталась.
Аня, пользуясь тем, что внимание живучего гада переключилось на меня, подскочила к нему с тыла и приложила по чану увесистым швеллером. Живучий гад только присел и слегка потерялся. Но и этого мне хватило, чтобы отпрыгнуть в сторону, дабы Аня не попала на линию огня, и просадить чайник злодея двумя выстрелами.
Тут злодей перестал трепыхаться и упокоился на холодном полу.
Но темнота подвала снова оживилась многолюдьем. Со всех сторон послышались торопливые шаги и сочные щелчки пистолетных затворов. Судя по звукам, группа поддержки состояла, как минимум, из трех человек. Человек ли? Или неведомых монстров с феноменальной живучестью и хроническим тупоголовием?
Я сграбастал растерявшуюся Аню в охапку и дал спринт в сторону лестницы, благоразумно петляя между кучами старья. Вослед нам зачавкали пистолеты, пули свистели в опасной близости, но нам чрезвычайно везло. Добежав до лестницы, я пихнул Аню наверх, сопроводив матюгом, а сам переключил «стечкин» на автоматический огонь и полоснул веером в темноту. Враги на какое-то время затихарились, но этого времени мне было вполне достаточно, чтобы взлететь по лестнице к светлому проему двери и выскочить из подвала.
Аня, то ли в силу растерянности, то ли под действием добрых чувств ко мне, никуда не убежала, дожидалась меня.
- Ты на машине? – спросил я Аню.
- Ага, - кивнула она.
- Тогда линяем на твоем транспорте.
Мы выскочили из злополучного здания, и Аня потащила меня к помятой «девятке», приютившейся среди шикарных иномарок. Мы запрыгнули в салон, и Аня, врезав по газам, стремительно вырулила с заводского двора, легко снеся бампером чахлый низенький шлагбаум на выезде.
При дневном освещении я, наконец, сумел рассмотреть Аню как следует. Рассмотреть – и оценить по достоинству. Как ни крути, а Аня была на редкость симпатичной девушкой. Слегка пухлые, словно детские щечки, высокие скулы, навевающие мысль о наличии в ее родословной каких-то восточных корней, пухлые губы, которые почему-то так и тянуло попробовать на вкус – хотя, это, наверное, последствия недавнего стресса. После боев почему-то всегда тянет до женского полу. Недлинные, до плеч, светло-русые волосы. Ну, и ниже головы тоже все в порядке, на уровне журнала «Плейбой». Правда, в оном печатном органе принято изображать дам без излишней одежды, а Аня была плотно упакована в джинсовую двойку «штаны плюс куртка». Но когда это одежда была преградой для мужского воображения?
- А вы, Анна Батьковна, весьма привлекательны, - заметил я, - И что толкнуло такую очаровательную особу на сомнительные авантюры?
- Вы, товарищ старший лейтенант, тоже ничего мужик, - ласково улыбнулась Аня, не сводя глаз с дороги, - Только вот ваши попытки подбить ко мне клинья уж очень топорны. Не напрягайтесь вы так, все равно вам тут не светит.
- Мадам замужем?
- Отнюдь. Только не время сейчас, родина в опасности.
- Ага, наши жены – пушки заряжены…Слыхали, знаем. Кстати, не стоит меня постоянно называть старлеем. У меня, как-никак, имя существует.
- Только вы по-хамски забыли представиться, - отпарировала Аня.
- Виноват, исправлюсь. Настоящее мое имя – Иосиф.
- Да прям таки? – не поверила Аня, - В наших широтах всякий Иосиф пейсы носит и характерный шнобель, да еще и обрезан согласно протокола. А ты вроде бы не такой.
- Ну, пейсы и шнобель – дело наживное. А по поводу обрезания, у тебя еще не было возможности проверить. А вдруг?
- Все-таки не верю.
- Иосиф Иванович Брыкин, могу даже паспорт показать. Если найду, конечно. Кстати, нужно Дробышеву позвонить. Наверное, потерял меня и мается в отсутствие охраны.
- Ты, Брыкин, либо конченый идиот, либо наглый провокатор, - жестко заявила Аня, - Тебе не приходило в голову, что муташек двенадцатой серии на нас натравил именно Дробышев? Кто, кроме него, знал, что ты отправился в тот подвал? И почему он не полез в подвал вместе с тобой?
- Он просто боец хилый, вот и не полез, - предположил я, не желая верить, что Дробышев работает на Сычева и его проект. Ведь если так…Если дело обстоит именно так, значит, никому верить нельзя. Ни Дробышеву, ни Коловоротному, который приставил меня к этому коварному пигмею, ни даже Ваське Муромцеву, который затянул меня в нашу контору – причем, с притянутой за уши мотивировкой: мол, напарник толковый нужен. Как будто в нашей конторе ребят потолковее не нашлось!
- Дробышев на оперативной работе собаку сожрал, - просветила меня Аня, - И, кстати, имеет второй дан по айкидо. Так что боец он не хилый, а вот интриган знатный. Будет лучше, если ты не будешь звонить ни ему, ни своему начальству, да и вообще – никому не звони. Сейчас тебе нужно затихариться и изучать ситуацию. Мобильник вообще от греха подальше выброси: его отследить можно в два счета. А отслеживать его будут непременно.
Пришлось признать ее правоту. Я вытащил из кармана мобильник, купленный, между прочим, на свои кровно заработанные, посожалел пару минут, а потом выбросил в приоткрытое окно. Мобильник пару раз подпрыгнул на асфальте, а потом героически скончался под колесом встречного «камаза».
- Ты упомянула что-то насчет двенадцатой серии… - почтив память телефона минутой молчания, намекнул я на продолжение содержательной беседы.
- Подопытные двенадцатой серии, - тоном бывалого лектора провещала Аня, - Практически невосприимчивы к боли, имеют весьма любопытную анатомию: органы дублируют друг друга. Если прострелить такому гаду сердце, он будет еще достаточно долго жить, гоняя кровь по жилам за счет сокращения печени, которую снабдили для этого соответствующей мускулатурой. Гарантированно ухайдакать такого монстра можно только усекновением башки. Ну, или ее простреливанием. И глазоньки у них очень любопытные: зрачок может занимать до пятидесяти процентов поверхности глазного яблока. При этом в темноте они видят более, чем хорошо. Могут даже книжки с мелким шрифтом почитывать.
- А ты, гляжу, слишком много знаешь про этот монстрятник, - заметил я.
- Неудивительно, - усмехнулась Аня, - Я ведь тоже из подопытных. Тридцатая серия, «дева Мария».
- Интересно, - глупо хихикнул я, - И что ты умеешь? Прицельно стрелять какашкой за счет усиленной прямой кишки и глаз на заднице?
Аня разозлилась, да так, что костяшки пальцев, стиснувших руль, побелели.
- Дала бы тебе по морде, - прошипела она сквозь зубы, - Но что с дурака возьмешь?
- Так ты объясни популярно. Что за тридцатая серия? Почему «дева Мария»? Знаешь, по морде бить всякий может, а вот доходчиво ввести соратника в курс дела…
- Я – ходячий инкубатор для подопытного последней, тридцать первой серии, - глухо, как из бочки, сказала Аня, - Эмбрион внутри меня должен иметь прямой нейронный канал в оба полушария моего мозга. Срок вынашивания – двадцать два месяца. Все это время эмбрион занимается самообразованием, и, появившись на свет, уже знает все, что знаю я. И умеет многое. И появление на свет такого сверхумника есть конечная цель всего проекта. Хотя, логика подсказывает, что в дальнейшем тридцать первый должен послужить каким-то неведомым целям.
- Тогда спрошу еще кое-что…Ты уже на каком месяце?
- На пятом, - нехотя призналась Аня, - Только, знаешь, я не собираюсь отдавать своего ребенка Сычеву, даже будь мое чадо самым распоследним мутантом. Теперь ты понимаешь, почему я так люто желаю безоговорочного капута всему этому проекту?
- Теперь понимаю. А биологический отец имеется?
- Биологический отец – чашка Петри, - Аня поморщилась, - Мутированные хромосомы внедрили в яйцеклетку внутриклеточной инъекцией. Так что никакого кайфа от зачатия я не испытала. Сычев, идиот, не рассчитывал, что у меня вдруг пробудятся материнские чувства, а зря: они все-таки пробудились, и я свинтила из проекта, пользуясь помощью мутантов-единомышленников. И теперь наша развеселая мутантская компания шкерится от вездесущего проекта и строит планы, как бы устроить «Катапульте» гарантированный каюк. Сычеву же очень любопытно изловить меня, а лучше – уничтожить, поскольку эмбрион уже слегка подпорчен моей ненавистью к этой безумной затее. Вот такой расклад, Иосиф Иваныч. Если ты с нами – добро пожаловать. Если же нет – скажи сразу, и я высажу тебя у твоего дома и больше не побеспокою.
- Прямо так и добро пожаловать? – усомнился я, - А что, если вдруг окажется, что я из проекта, ну, или хотя бы работаю на Сычева? Неувязочка получается.
- Если бы ты работал на проект, ты бы шлепнул меня еще там, в подвале. Разве нет?
- Возможно. Только уж очень легко вы раздаете кредиты доверия незнакомым гражданам.
- Ну, не такой уж ты и незнакомый. Наша милая беседа в подвале привела меня к выводам, что вы, батенька, просто милый олух, который вдруг затесался меж двух огромных жерновов. К тому же, просто так тебе никто и ничего о нас не расскажет. За тобой будут приглядывать и постоянно проверять на вшивость. И если вдруг окажется, что ты засланный казачок, тебе ампутируют яйца и скормят тебе же.
- А зачем тогда тебе рисковать? Не проще ли выкинуть меня из машины и усвистать прочь?
- Могла бы сказать, что тащусь от твоего мужественного облика, но врать не буду. Если ты – «минус-фактор», что более, чем вероятно, то ты – неплохой козырь против проекта. А козырями не разбрасываются.
Вот так. Никакой тебе личной симпатии, только голый расчет. Скажи она, что я ей чем-то мил, я бы, не усомнившись, ринулся в бой против этого сраного проекта. И, может, даже отдал бы свою драгоценную жизнь во имя спасения…нет, не человечества, а вот этой вот рассудительной мутантки. А так, на правах «козыря»…Не хочется, право слово. Хотя что я, собственно, теряю? Сычевские монстры уже дважды пытались меня червям скормить. Наверняка, будет и третий, и четвертый раз. И рано или поздно найдется на мою хитрую задницу болт с левой резьбой. Значит, глухая оборона не имеет перспектив. Нужно переходить в наступление. Но только не в одиночку.
- Ладно, хрен с вами, - согласился я, - Будем дружить против Сычева.
Аня едва заметно улыбнулась, стараясь, чтобы я этого не заметил. Но я заметил и тут же позволил себе думать, что, кроме голого расчета, в нашем боевом союзе есть еще что-то…
«Девятка», ведомая Аней, тем временем взяла курс в сторону дальнего Подмосковья. Я не силен в местной географии – москвич-то я всего-навсего пятый месяц – но мне показалось, что направляется она в сторону Электрогорска.
- Сейчас заедем в один гараж, поменяем тачку, - пояснила Аня, - Эту уже наверняка срисовали.
- Логично, - согласился я, - Заодно и перекусить не помешало бы.
- В бардачке – кусачки и три метра провода, - даже не улыбнувшись, схохмила Аня, - Перекусывай, сколько душе угодно.
- Ха-ха, мне уже смешно до икоты. Не знаю, как у вас, мутантов, а у нас, нормальных людей принято три раза в день кушать, причем, желательно белково-углеводистую пищу.
- Потерпи, чревоугодник, через часок-другой будет тебе и стол, и дом. Кстати, о доме. Не рекомендую показываться на квартире. Если сразу не загребут, сядут на хвост, и тогда ты спалишь всю нашу контору.
- Но у меня там дорогие сердцу вещи. Пистолеты, гранаты и зубная щетка.
- Этого добра у нас хватает. Так что безоружным не останешься. Прикид тебе тоже подберем.
Мы съехали с дороги на захезанную грунтовку, уходящую в чащу густого леса. Гаражами здесь, разумеется, и не пахло. Зайчиками-белочками, грибочками-ягодками – сколько угодно. А гаражами – ни-ни.
- Здесь старая база ракетчиков. Рудимент защитного зонтика, оставшийся со времен Хрущева, - пояснила Аня, - Теперь мы здесь иногда квартируемся.
Так и есть: вскоре за деревьями замелькали характерные холмики, в крутых боках которых зияли темные провалы с бетонными стенами. «Девятка», подпрыгивая на колдобинах, юркнула в один из таких провалов, и спустя минуту езды в кромешной темноте – я даже стал подозревать, что у Ани тоже есть ночное зрение – мы оказались в обширном подземном ангаре, слабо освещенном решетчатыми светильниками. В ангаре сиротливо покоились под брезентовыми чехлами несколько машин. В очертаниях одной из них я сразу признал буржуйский «хаммер».
Аня вышла из машины, сдернула брезент с одной из тачек.
- Поедем на этой, - сказала она веско. «Эта» оказалась «семеркой» цвета «мурена», неброской, но какой-то…мускулистой, что ли.
- Здесь усиленная подвеска, - объяснила мне Аня, - Плюс тюнингованный движок. На хорошей трассе все двести пятьдесят делает. Порулить не предлагаю, все равно ты не знаешь, куда ехать.
Я огляделся, попытался представить, какие еще шедевры автопрома скрываются под брезентом. Заметил что-то приземистое, похожее на блин с колесами.
- А это что? – спросил я, ткнув пальцем в блин.
- Это для парадных выездов, - махнула рукой Аня, - Родстер «феррари», не помню, какой модели.
- А конторка-то ваша не бедствует, - заметил я, - Полагаю, этот гаражик у вас не единственный. Откуда у русских мутантов деньги на такую роскошь?
- От верблюда, - ответила Аня, - Много вопросов, Иосиф.
- И все-таки? Мы же вроде бы определились, что работаем вместе. Или ты думаешь, что я настучу про ваши финансовые дела компетентным лицам?
- Да нет, не думаю. Просто немного стыдно. Приходится приторговывать наркотой и штамповать фальшивые баксы. Вот такие у нас неправедные источники дохода.
- Полагаю, цель оправдывает средства, - сказал я, - Или не оправдывает?
- Смотря чему мы заступаем дорогу в наш беззаботный мир, - пожала плечами Аня, - Конечно, цель проекта может быть и насквозь благой, но я в это не верю. Даже если Сычев планирует осчастливить весь мир появлением человека сверхразумного, добром это вряд ли кончится. Все попытки навязать человечеству свой формат счастья рано или поздно оканчиваются большим кровопролитием. Так что лучше уж наркота и фальшивые баксы, чем третья мировая война.
- Ну, не мне вас судить. Мне ведь тоже кажется, что весь этот проект попахивает мертвечиной. Ладно, давай двигать отсюда, а то жрать уж очень сильно хочется.
Ехать пришлось довольно долго, причем, в сторону древнего города Владимира, по Горьковской трассе. Москва, с ее шумом и суетой, осталась далеко позади, что, впрочем, не могло не радовать. У границы Владимирской области мы опять свернули в лесок и добрых полчаса петляли по лесным грунтовкам, пока, наконец, не остановились у вполне презентабельной усадьбы, огороженной высоким забором из красного кирпича.
- Это одна из наших конспиративных квартир, - пояснила Аня, - Места довольно глухие, несмотря на то, что это все-таки Подмосковье. Думаю, цепкие пакши Сычева сюда еще очень не скоро доберутся. Телефона здесь нет, вся связь – через спутник. Питание – от собственного дизель-генератора. Водопровод – от артезианской скважины. Полная автономность, короче. И самое главное, юридически этого домика вообще не существует.
Я выбрался из машины, походил по свежей травке, разминая затекшую задницу. Аня тем временем подошла к воротам и довольно долго объяснялась с кем-то через домофон. Из ее реплик я понял, что меня постоянно держат на мушке двое снайперов, готовых прострелить мне организм, едва я сделаю неверное движение, но Аня всей душой болеет за сохранность моего здоровья и ручается головой за мою лояльность. Наконец, ворота бесшумно расползлись в стороны, и Аня загнала машину во двор усадьбы. Меня же в воротах встретила целая делегация из трех внушительных мордоворотов.
- Оружие, - потребовал один из них, ткнув в меня пальцем-сарделькой.
Я посмотрел на Аню, и та кивнула: мол, делай, что говорят.
Я нехотя отдал амбалу «стечкин», потом вытерпел процедуру наглого ощупывания на предмет всяких огнестрельных заначек и, наконец, был милостиво допущен в дом.
Нет, все-таки русские мутанты – самые ушлые на свете. Обеспечили себе привольное житье в сибаритской роскоши, окружили себя всякими излишествами. Двухэтажный дом внутри оказался небольшим дворцом, в котором не стремно было бы пожить и английской королеве. Всякие там лесенки, статуэточки, фонтанчики, люстры хрустальные по полтонны весом.
- Впечатляет и вызывает лютую зависть, - произнес я, оглядев шикарный холл.
- Ну, если мы, фактически, партизаны, это еще не значит, что мы должны обитать в землянках и подтираться лопухами, - ответила мне Аня, - Пойдем, покажу тебе твою комнату.
- Оба-на! У меня уже комната своя есть? – удивился я.
- У нас всегда есть несколько свободных комнат для гостей, - пояснила Аня.
Ага, а в комнатах для гостей всегда есть несколько «жучков». Это уж, как водится. Вслух я, конечно, этого не высказал, но для себя решил, что сие обстоятельство необходимо иметь в виду. Не то, чтобы я замыслил что-то против хозяев этого дома, но меня не веселит сверкать голой задницей перед скрытой камерой.
Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Тут, конечно, тоже все было на уровне, но не вызывало ощущения дворцовости: скорее, здесь был доведенный до совершенства уют. Деревянные панели на стенах, слегка поскрипывающие полы из массивной доски, мягкие кресла и небольшие столики у стены широкого коридора – короче, обстановка хорошего такого клуба. Наверное, приятно сидеть в этих креслах зимним вечером и раскуривать неспешно трубочку, лениво обсуждая глобальные вопросы…ну, хотя бы с Аней. Или с Васькой Муромцевым.
Аня остановилась у двери, украшенной затейливой резьбой. В замке двери торчал ключ с изящным серебристым брелоком.
- Твоя комната, - показала на дверь Аня, - За приватность не беспокойся: ключ от двери – в единственном экземпляре.
Интересно, это она мне заливает, дабы я расслабился, или здесь и впрямь настолько щепетильные хозяева?
Я зашел в комнату, просторную и светлую, оформленную в том же деревянном стиле: стенные панели, нарочито грубоватая мебель с претензией на ручную работу, письменный стол, книжный шкаф – короче, очень неплохая хатка. Вот только с техникой напряг: телевизора – ни-ни, только здоровенный музыкальный центр, притаившийся в стенной нише.
- Так, располагайся, - сказала мне Аня, - В комоде наверняка найдется чистое белье твоего размера, а в шифоньере, глядишь, и шмотки какие тебе подойдут.
- Что, это уже кто-то носил? – я брезгливо скривился.
- Все нулевое, практически стерильное, так что не переживай. Чужого лишая не подхватишь. Так, объясню правила проживания. Лишних вопросов не задавай. Если что-то интересно – спрашивай у меня. И вообще, поменьше отсвечивай. Контингент у нас своеобразный, многие могут не понять юмора и настучать по репе как чужеродному элементу. Ходить можно свободно везде, кроме подземных этажей. Ну, это ты и сам понял бы: подземные этажи запираются на кодовые замки. Три раза в день – питание в столовой, это на первом этаже. Завтрак с обедом мы проворонили, так что жди ужина. Ужин – в двадцать тридцать, без напоминаний. Опоздавшие и тормоза остаются голодными.
- До полдевятого я скукожусь, - пожаловался я, - Хоть бутер в кишку закинуть, а? И чайком залакировать…
- У тебя в комнате – холодильник, микроволновка и кофеварка. Еще и шкафчик с едой.
- Где? – заозирался я.
- Поищи – найдешь, - усмехнулась Аня, - Обязательно поищи, не то и впрямь скукожишься.
Что-то было в ее «обязательно поищи». Словно она намекала на что-то. И я, кажется, понял, на что. На «жучки», конечно. Именно их я и должен поискать…
- А если мне приспичит в лес по грибочки? – спросил я.
- В сопровождении проверенных лиц, - огорчила меня Аня, - Предварительно согласовав маршрут и время прогулки.
- А ты – доверенное лицо? – закинул я удочку, - С тобой по грибочки можно?
- Со мной – можно. Но я не пойду. Да, кстати, если что, моя комната дальше по коридору, справа, вторая от окна дверь. Думаю, найти не сложно. Ну, бывай. Пойду покажусь на глаза отцам-командирам.
И она ловко шмыгнула за дверь, не дав мне шанса продолжить разговор.
Я же рухнул на кровать и стал приводить в порядок мысли.
Итак, я хрен знает где в окружении хрен знает кого. Вся та муть насчет проекта и всего, что с ним связано, которую мне поведала Аня, вполне может оказаться лапшой на уши. Достоверно лишь то, что я видел сам. А что я видел? Троих людей, которые не совсем люди – Марину и тех двух ухарей, которых я завалил в подвале. Плюс полковника Сычева, который не произвел на меня впечатления великого и ужасного злого гения. Так, обычный штабист. Но если верить покойному Мурзикову, да еще и принять во внимание рассказ Ани, именно злым гением Сычев и является. Допустим, муташки – дело рук и мозгов Сычева. Но с чего я решил, что именно Сычев меня приговорил? Может, его творения сейчас исполняют волю других кукловодов? Может, Сычев и сам находится в цейтноте? Вполне возможен и такой расклад: полковник налепил монстров, отчитался перед руководством о проделанной работе, и после этого стал не нужен. Руководство решило ухайдакать Сычева с помощью его же творений, и бедолаге только и остается теперь отстегивать бабки охране и ждать погибели. Обозначим тех, кому подчиняются злые муташки, как силу Икс. Сила Икс – против Сычева. Сила Икс – против меня. Сила Икс – против тех партизан, у которых я гощу. Или не против? Если мутанты стреляли в подвале в Аню, это могло быть и мулькой: обозначили ребятки стрельбу, так ведь в Аню не очень-то и стреляли! В основном, шмаляли в мою сторону! Может, эти горе-партизаны заодно с силой Икс?
Может, они и есть – сила Икс? И может, они сражаются не против проекта, а сами – проект? А мы с Сычевым – ненужные элементы. И если Сычев не нужен по причине излишней осведомленности, то я не нужен…Черт, а я им все-таки нужен. Иначе не валялся бы сейчас на кровати, а покоился на прозекторском столе. Все эти покушения на мое здоровье могли быть хорошо спланированной заманухой. Если бы не тварь Марина, я бы, может, и не сунулся в Москву. Так ведь нет, пришлось бросать все и сваливать, дабы не объясняться с ментами по поводу раскиданного по комнате супового набора. В то, что муташка самопроизвольно сдетонировала, ни один прокурор бы не поверил. И шил бы я сейчас рукавицы на зоне. Потом, если бы не нападение мутированных злодеев в подвале, я бы сейчас не приехал сюда. Может, отпустил бы Аню на все четыре стороны, а сам вернулся бы к Дробышеву. Блин горелый! Единственный вывод: никому верить нельзя. Всем есть дело до моей персоны. Всем нужно, чтобы я что-то там делал. Но чего от меня хотят? Хоть бы объяснили, в конце концов, а то держат меня за идиота…Стоп, и хорошо поступают! Пусть я буду для всех полным лохом. Рыпаться в данной ситуации неперспективно. Устраивать побег? Для чего, собственно? Нет уж, лучше я изучу эту пушку с казенника, а не со стороны ствола. Полезнее для здоровья, знаете ли…
Изучение пушки я начал с осторожного поиска «жучков». Дабы незримые слушатели приняли мой обыск за вполне естественную процедуру, я то и дело приговаривал:
- Ну, и где здесь холодильник? Может, тут? Нет, блин. Замаскировали, конспираторы…Так и с голодухи подохнешь…
Один «жучок» я нашел почти сразу. Запрятан он был весьма банально: глазок миниатюрной камеры торчал там, где должен был быть декоративный гвоздь, прикрепляющий деревянную панель к стене. Вторая камера, разумеется, находилась в санузле, за зеркалом с односторонней прозрачностью. Я даже покорчил перед камерой рожи и выдавил небольшой прыщ на носу, при этом мысленно ржал, представляя, как морщатся от омерзения невидимые наблюдатели.
С камерами, вроде бы, понятно. Обезвреживать их пока не стоит, хотя и очень хочется. В конце концов, у этих гляделок поле зрения ограничено, и если что, можно прятаться в «мертвых» зонах. Вот с микрофонами дело обстоит сложнее: один микрофон наверняка находится в единственной розетке, в полуметре от письменного стола. Второй, судя по всему, запрятан в чересчур уж помпезном набалдашнике ручки смывного бачка. Да только дальше предположений не пойдешь: камеры бдят. Но было бы наивным полагать, что микрофонов и камер, кроме этих, в моем жилище нет.
Холодильник и прочие приятные для организма вещи я тоже нашел. Они скрывались за стенными панелями, в глубоких нишах. Провода от холодильника, микроволновки и кофеварки уходили куда-то в стену, розеток же, кроме той, около стола, в комнате вовсе не было.
Я соорудил себе толстенный бутер, который у нас в училище принято было называть «дембельским»: отрезал горбушку у свежего батона, выдавил пальцами здоровенную ложбину в мякоти и набил ее колбасой пополам с маслом. Сварил себе крепкий кофе и принялся сибаритствовать, почитывая занятную книжицу, найденную мной в книжном шкафу.
Книжица была, на мой взгляд, чересчур заумной, написана была языком крайне тяжелым, но излагались в ней вещи уж очень интересные. Целый сонм академиков и профессоров рассуждали о мироздании и прочих глобальных вещах, особо напирая на теорию суперструн и теорию хаоса. Причем, сразу было заметно, кто из ученых мужей математик, а кто – упертый физик. Физики подходили ко всему с позиций суперструнной теории и теории каких-то там мембран, а математики проповедовали теорию хаоса, но при этом приходили к одним и тем же выводам. Получалось так, что мир наш настолько многомерен, что человеческих мозгов не хватит даже приблизительно представить себе эту многомерность. По крайней мере, лично я вывихнул добрую половину извилин, пытаясь вообразить себе лишние шесть измерений, существование которых, если верить книжке, уже стопроцентно доказано. Может, я чего не так понял, но для себя я составил этакое резюме из всего прочитанного и даже записал его в чистый блокнот, который кто-то услужливо положил в ящик стола.
В четырехмерном пространстве-времени существуют лишь макрообъекты, то есть, все, что можно сравнить с атомом. Более мелкие структуры начинают существовать в пяти, шести и так далее измерениях. При этом общий энергетический потенциал этих микроструктур распределяется по всем имеющимся у них степеням свободы. Следовательно, в нашем четырехмерии их энергия уменьшается, а энергия, распределенная по другим измерениям, становится некоей мерой информации. Таким образом, при увеличении измерений, в которых существует объект, уменьшается его энергетический потенциал в четырехмерии и возрастает информационный потенциал. То есть, если вообразить себе тонкий мир огромной мерности, то для нас, убогих четырехмерных, он будет миром, практически лишенным энергии, зато насыщенным информацией под завязку. И в предельном состоянии, то есть, при бесконечно большом количестве степеней свободы, микрообъект становится чистой информацией, с нашей четырехмерной точки зрения, начисто лишенной какой-либо энергии.
Бред, конечно, но бред, надо сказать, изящный. Потому я и записал его, хотя и вкратце, для общего своего кругозора.
За этими шевелениями ума меня и застала Аня.
- Ого, - вяло удивилась она, глянув на книжку, которую я так усердно конспектировал, - А вы, батенька, интеллектуал.
- Ты думала, что я головой могу только кирпичи разбивать? – усмехнулся я.
- Ну, вроде того, - ничуть не смутившись, призналась Аня.
- Спешу огорчить: головой я еще частенько поглощаю пищу и алкоголь, а иногда даже думаю. И даже нахожу в думании некое утонченное удовольствие.
- Покурить на свежем воздухе не желаешь, господин интеллектуал? – спросила Аня, и по ее интонациям я понял, что она не просто спрашивает, а настоятельно рекомендует выйти с ней под прозрачное майское небо, где концентрация «жучков» поменьше.
- А тебе не вредно курить в твоем положении? – спросил я, вставая из-за стола.
- Мне ничего не вредно, - сурово ответила Аня, - Я могу хоть пирожки с цианидом жрать и оружейным плутонием закусывать. Сычев, паскудник, мне и не такого в геноме наворожил, - она вдруг улыбнулась мягко, почти ласково, - Но спасибо, что беспокоишься. Доброе слово, оно, знаешь, и мутанту приятно.
Мы вышли во двор, я закурил, предложил сигарету Ане, но она все-таки отказалась. Несколько минут мы прохаживались, треплясь ни о чем: о погоде, о природе, о политике и прочей лабуде. И только когда мы непринужденно загуляли в дальний угол обширного двора, за какой-то убогой сараюшкой, Аня остановилась и сказала:
- Иосиф, ты можешь на меня сердиться, но я, кажется, втянула тебя в неприятности.
- Кто бы сомневался, - заметил я, - Ты меня в неприятности втянула еще днем, в Люберцах.
- Подожди, не перебивай. И слушай. Времени у нас мало. Значит так: сегодня вечером, часов в десять, тебе предстоит побеседовать с нашими командирами. Скажу сразу: они не в восторге от того, что я привезла тебя сюда. И их намерения совсем не радужные. Я едва убедила их не убивать тебя хотя бы до утра.
- Вот это номер! – невесело усмехнулся я, чувствуя в организме неприятный холодок, - И чем я им так не приглянулся?
- Не знаю, - призналась Аня, - Вообще, они у нас немного параноики. Всего боятся. Твой шанс остаться в живых – профессор Тихонов, ты его сразу узнаешь. Маленький такой, лысенький, в толстых очках. Я, конечно, тоже скажу свое слово, но я – не самая весомая фигура в нашей богадельне. На всякий случай, сразу после ужина двигай в сортир, который находится рядом со столовой, дальше по коридору и налево. В смывном бачке найдешь ствол. Он полностью углепластиковый, металлодетектором не обнаруживается. В магазине – двенадцать патронов. Но никакой гарантии, что пистолет не развалится после восьмого выстрела, не даю. С двадцати тридцати до двадцати одного часа камера в сортире работать не будет. Так что нужно тебе управиться до девяти. Возьмешь ствол и спрячешь его на себе. На входе в подвал тебя обшмонает охранник. Даже если нашарит оружие, вида не подавай и не впадай в панику. Охранник в курсе. Ствол – на самый крайний случай, если будет совсем уж швах.
- А что, меня могут пустить в расход прямо на месте? Не отходя от кассы, так сказать?
Аня немного помолчала, потом сдержанно кивнула:
- Могут. У мутантов ранних серий мозги так устроены: хитрить не умеют, принятые решения исполняют немедленно. Первоначально планировалось использовать этих товарищей в качестве образцовых бойцов для советской армии. И именно под этих парней советское правительство выделяло средства. Так, теперь главное: на все вопросы отвечай как можно честнее. За свою неудачную попытку угомонить Дробышева я уже получила свою порцию нотаций, так что не волнуйся: твои показания мне никоим образом не навредят. Ну, надеюсь, ты все понял.
- Не все. Аня, ты только что с такой легкостью пообещала мне организовать возможность шлепнуть твоих боссов, что напрашивается вывод насчет провокации. А вдруг я враг? Вдруг мне только того и надо – отправить на тот свет всю вашу верхушку?
- Я знаю, ты не враг, - жестко ответила Аня, - Но хам порядочный. Для тебя же, дурака, стараюсь, а ты…Понимаешь, мне до лампочки мои командиры, если они готовы убивать из одной только собственной подозрительности и недоверия. Вот ты мне не до лампочки, ты мне жизнь спас, хотя у тебя были все основания меня шлепнуть. Так что этот ствол в сортире – ответная любезность, а вовсе не провокация.
Ага, так я вам и поверил…Нет, ребятки, раз уж так вопрос ставится, я предпочту делать ноги из этого санатория. Общаться с людьми, вернее, с муташками, которые априори хотят моей кровушки, мне кайфа не доставляет. Так что…
- Ладно, сделаю вид, что поверил, - сказал я, - Пойдем в дом, а то возникнут ненужные подозрения.
Мы с Аней еще немного побродили по двору, непринужденно беседуя, потом распрощались. Аня поднялась в свою комнату, а я вальяжно расселся на диванчике в холле и стал соображать.
Дом этот не отличался многолюдьем. Конечно, здесь наверняка было немало народа, но на виду были лишь охранники у ворот. Остальные, видимо, сидели в своих комнатах или старательно маскировались на боевых постах: как-никак, здесь партизанская обитель, а не дом отдыха.
Значит, улепетывать придется с боем и пешим ходом. Аня, хоть и распинается передо мной, клянясь в дружеских чувствах, а и она не заслуживает полного доверия. Сколько я ее знаю? Часов восемь, не больше. И вовсе не факт, что если я попрошу у нее транспорт и огневую поддержку, она не сдаст меня своим отцам-командирам. Правда, оружием можно разжиться уже сейчас, в сортире. Если, конечно, Аня не навешала мне лапши на уши насчет углепластикового ствола. Ведь возможен и такой вариант: вместо ствола я нахожу в бачке фигу с маслом, а меня уже берут на прицел и допрашивают с пристрастием, чего это я так старательно выискивал в сантехнике. После такой подставы я за благонадежного не проканаю ни под каким соусом. Меня дырявят, все довольны, Аня получает призовые баллы за удачно проведенную провокацию. Блин, сбрендить можно. Кому верить? Кого бояться? Непонятно. Нет, тут-то как раз все понятно: верить можно только себе, а бояться не стоит никого. Опасаться – сколько угодно. Бояться – ни-ни.
Ладно, лирика и терзания обманутой души побоку. Думай, Иосиф, как отсюда сдернуть потехничнее. Стоп! А дергать-то, может, слишком уж преждевременно? Хочется все-таки посмотреть, что за дяденьки хотят меня списать в расход. Узнать, так сказать, врага в лицо.
Сдернуть я всегда успею. Даже с их долбанного консилиума. Вот только оружия я с собой не возьму – подставляться не буду. А пошуметь можно и без оружия, да и свалить под шумок. Да, пожалуй, это будет самым верным шагом.
Но если уж я решил сунуть башку в змеиную нору, я должен заранее придумать, как в этой норе не застрять на манер Винни Пуха. И я придумал. Может, глупо придумал, но зато нетривиально.
Первым делом я обшарил свою горницу на предмет того, что можно было бы использовать как напильник. Нашел неплохую импортную пилку для ногтей, судя по маркировке, из отличной стали. Пилка находилась в маникюрном наборе, лежавшем в шкафчике-аптечке, привинченном к стене рядом с раковиной. Там же я еще два часа назад заприметил пузырек с марганцовкой. Осталось найти алюминий.
С алюминием дело обстояло сложнее: нужно было не только свинтить где-нибудь алюминиевую хреновину, но и наскрести с нее мелкой стружки, причем проделать все это нужно так, чтобы никто ничего не заподозрил. А как все это проделать под прицелами камер и микрофонов? Да, тут нужно актерствовать не хуже Смоктуновского, причем, без репетиций.
Я собрался с духом, мысленно прокашлялся, вообразил себя шекспировским Гамлетом и с торжественным «быть или не быть» в голове и яростным матюгом на устах, картинно поскользнулся на паркете у рогатой вешалки, что была присобачена довольно хлипкими гвоздиками к стене у двери. Поскользнувшись, я судорожно ухватился за вешалку, и вешалка, честь ей и хвала, не выдержав моего веса, звякнула гвоздями и осталась в моей руке – добрых двести грамм алюминия. Прогромыхав костями по полу, я поохал, поднялся и, пряча в руке вешалку, сел в кресло, спиной к бдительной камере.
Почти полчаса я осторожно скреб пилкой вешалку, собирая стружку на листок, выдранный из блокнота. При этом старательно делал вид, что навожу лоск на свои неухоженные ногти. Потом с той же осторожностью я смешал стружку с марганцовкой и, забившись в «мертвую» зону, прямо под камерой на полу, распатронил несколько сигарет и набил их этой зверской смесью. Теперь, стоит мне закурить, эффект будет еще тот! Если будет на моем пути муташка двенадцатой серии – ослепнет на хрен. Да и остальным мало не покажется.
Короче, к ужину я уже чувствовал себя в полной боеготовности. До часа Икс оставалось всего-то ничего.
5.
На ужин я не пошел. Аппетита не было – не иначе сказывался боевой мандраж. Да и опыт мой подсказывал не наедаться перед боем. Голодный вояка – страшнее атомной войны. Около девяти ко мне в комнату заглянула Аня.
- Ты чего не ужинал?
- Не хочется, - честно ответил я.
- Кое-кто хотел на тебя посмотреть в столовой, - озабоченно сказала Аня, - И то, что ты не показался на людях, может вызвать дополнительные подозрения. Ты как, готов к аудиенции?
Разумеется, ее вопрос касался того ствола, который она для меня припасла.
- Готов, конечно, - улыбнулся я. Не стал разочаровывать ее.
- Вот и хорошо, - кивнула она, - Тогда без пяти десять будь в холле. Если, конечно, не хочешь, чтобы за тобой конвой прислали. Я буду ждать тебя там.
Все оставшееся время я старательно накручивал себя, прогонял в голове самые разные варианты действий в случае, если запахнет жареным. И к назначенному часу чувствовал себя гибридом Супермена и Джеймса Бонда.
В холле меня ждала Аня, компанию которой составлял подтянутый мужик неопределенного возраста, коротко стриженный, гладко выбритый и, несмотря на гражданский прикид, производящий впечатление бравого служаки.
- Иосиф Брыкин, - представила меня Аня, - Человек, спасший мне жизнь, между прочим.
Я вежливо протянул руку, но служака лишь смерил меня ледяным взглядом и сдержанно кивнул, словно обозначая дистанцию.
Я мысленно поставил этому типу «минус», дабы при случае поучить манерам. И так же сдержанно кивнул.
- Это Лунь, - пояснила мне Аня, - Сам понимаешь, псевдоним. Настоящие имена мы кому попало не доверяем.
Ага, значит, я уже «кто попало». Ну ладно, девушка, получи и ты «минус».
- Ну, пошли, что ли? – буркнул Лунь, для пущей весомости достав из подмышечной кобуры пистолет.
- Простите, товарищ Лунь, но это излишне, - заметил я, - Я здесь по доброй воле, и если бы хотел уйти – уже ушел бы.
Это я, конечно, себе цену набивал. Блефовал, так сказать. Но пусть у него в подсознании отложится, что я – не безобидная овечка, которую можно просто так схавать.
Лунь слегка замялся, но ствола не убрал.
Мы прошли каким-то темным коридорчиком, уперлись в металлическую дверь с подсвеченным голубоватым светом кодовым замком. Аня набрала код, замок пискнул, и дверь скользнула в сторону.
За дверью была длинная лестница, уходящая круто вниз. Мы прогрохотали по металлическим ступенькам и оказались в длинном коридоре, который перегораживал пост охраны. На посту, возле рамки металлоискателя, переминались с ноги на ногу двое охранников. Один – с куцым автоматом АКСУ, второй – с пистолетом в кобуре на поясе.
Аня прошла через металлоискатель без хлопот – похоже, из металла на ней были только пуговицы на джинсах. Охранник с пистолетом охлопал ее ладонями, но ничего подозрительного не нашел. Потом Лунь легонько подтолкнул меня.
Я прошел через рамку, охранник тоже обшмонал меня, причем гораздо тщательнее, чем Аню. Нашел только пачку сигарет и зажигалку и бросил на меня недоумевающий взгляд. Я только развел руками: мол, облом тебе, братишка, не найдешь ты у меня ствола, как ни старайся. Охранник выразительно глянул на Аню, но та лишь пожала плечами.
Лунь прошел безо всякого досмотра, хотя металлодетектор тревожно пищал. Надо думать, у него не единственный ствол был припасен за отворотом пиджака. Похоже, этот тип здесь не самая последняя фигура, раз ему разрешены такие вольности. Что ж, будем иметь это в виду.
Мы протопали по коридору почти до самого конца и завернули в обширную комнату, больше похожую на помещение для допросов: люминесцентные лампы на потолке, белые стены, длинный стол и несколько стульев – вот и вся обстановка. В комнате уже собралась компания из четверых человек – ну, или мутантов. Кто их, в конце концов, разберет? В одном из них я сразу признал профессора Тихонова, весьма точно описанного мне Аней. Маленький, лысенький, невзрачненький и в толстенных очках. Ну, словом, типичный профессор. Трое остальных, пока неведомые мне персонажи, смотрели на меня сверлящими взглядами и почти не шевелились. У стены рядом с дверью стояли два молодца с автоматами – явно на случай неразумных закидонов с моей стороны.
Лунь недвусмысленно пододвинул мне стул, дождался, пока я сяду, потом и сам приземлился за столом на почтительной дистанции. Аня тоже уселась поближе к этому мрачному конклаву, и я оказался в гордом одиночестве, под прицелом суровых взглядов.
- Значит, вы и есть Иосиф Иванович Брыкин? – пожевав губами, словно лошадь, спросил профессор Тихонов.
- Ну, примерно так, - пожал я плечами, изображая равнодушие и спокойствие.
- Отвечать четко, - голосом, лишенным эмоций, произнес сидевший по правую руку от профессора тип, грузный бычара с физиономией рэкетира среднего пошиба. Его маленькие колючие глазки впились в меня, словно хотели продырявить насквозь.
Ага, значит, беседа, как я и предполагал, будет иметь форму допроса. И разговаривать со мной предпочтут с позиции силы. Ну что ж, можно немного и подыграть.
- Да, я Иосиф Иванович Брыкин. Что еще?
- Что ты знаешь о проекте «Катапульта»? – подал голос Лунь.
Еще один «минус» тебе, паскуда. Я с тобой на «ты» не переходил. Ох, настанет мое время – поучу я тебя правилам хорошего тона!
- Ничего. Только то, что проектом руководит отставной полковник Сычев, он же Луковцев.
- Каким боком ты касался Сычева? – продолжил невежливый допрос Лунь.
- Было дело в Чечне, - уклончиво ответил я, - Подробнее рассказывать не вижу смысла, думаю, Анна уже рассказала вам об этом.
- Отвечать четко и подробно, - снова подал голос бычара рядом с профессором.
- И лучше – в письменном виде, - съехидничал я и решил немного оборзеть, - Вообще, господа, мне не нравится тон беседы. Если это допрос, больше я вам ничего не скажу – из принципа. Если это деловой разговор, будем взаимно вежливы. В конце концов, у меня тоже есть, что у вас поспрашивать.
Аня покачала головой и заметно погрустнела. Остальные же начали вполголоса возмущаться. И только охранники за моей спиной оставались безмолвными истуканами.
- Говорил же, надо его шлепнуть – и дело с концом, - высказался субъект, сидящий напротив бычары, поджарый, как доберман, бородач с красной физиономией, явно косивший под хемингуэевский типаж. Для полноты имиджа ему не хватало трубки и наколок с якорями на руках.
- Думаю, нужен допрос с пристрастием, - промямлил худощавый очкастый интеллигент, до того сидевший тише воды, ниже травы.
- Давайте не будем торопиться с выводами, - заступился за меня профессор, - Вполне возможно, мы и впрямь ошибаемся, не желая видеть в этом молодом человеке потенциального союзника. Помнится, Анна высказывала предположение, что он – «минус-фактор» для проекта. Если это так, то мы своими действиями сейчас гадим в свою собственную тарелку.
- Это еще доказать нужно, - веско заметил Лунь, - Пока что это всего лишь предположения. А предположения – вещь ненадежная. Пуля в лоб куда надежнее.
- Позволите мне вставить словечко? – подал голос я, и вся компания уставилась на меня, как на врага народа, - Знаете, будь я на самом деле вашим лютым недоброжелателем, да и просто человеком обидчивым, на допросе с пристрастием сейчас была бы ваша коллега Анна. Или я мог бы просто ее пристрелить, для чего у меня были все основания. Она ведь покушалась на мое здоровье, для меня весьма ценное. Но я этого не сделал. И сейчас я бы мог уйти отсюда с грацией балерины, а вы бы подсчитывали убытки от моего пребывания у вас в гостях, - разумеется, я просто корчил из себя супермена, но надеялся, что мой нехитрый блеф хоть немного, но пошатнет самоуверенность этих уродов, - Но вместо этого я сижу здесь и выслушиваю откровенно хамские речи насчет пули в лоб и допроса с пристрастием. Почему? Да потому, что нам с вами делить пока нечего. У нас с вами общий геморрой, а уж как он называется, проект «Катапульта» или полковник Сычев – то не суть важно. И дабы избавиться от этого геморроя, я даже согласен немного поишачить на вашу контору, но только при условии, что ко мне будут относиться с уважением. А нет, так извините, но мне с вами не по пути.
Физиономии отцов-командиров вытянулись до неприличия. Муташки, видно, охренели от моей неслыханной наглости. Аня тяжело дышала, шаря глазами по сторонам – видимо, предчувствовала надвигающуюся бойню.
И только профессор ласково улыбнулся мне и даже зааплодировал.
- Вы, Иосиф Иванович, молодец. Не теряетесь, - похвалил меня Тихонов, снова пожевав губами, - Думаю, в ваших словах есть резон. Как думаете, коллеги?
- Возможно, он и в самом деле не работает на Сычева, - пораскинув мозгами, произнес Лунь, - Хотя это вопрос спорный. Агент проекта, наверное, постарался бы выйти на связь с руководством еще на подъезде сюда. Или, в самом деле, начал бы колоть Анну. По крайней мере, я бы сделал именно так. Но то, что он ничего этого не сделал, еще не доказывает его лояльность. Лично я за то, чтобы избавиться от него, так, на всякий случай. Но допускаю вариант ограниченного сотрудничества, разумеется, после всесторонней проверки.
- Никакого сотрудничества, - махнул рукой бородач, - Пришел какой-то наглый голодранец, права качает. Я вообще не верю, что он может быть «минус-фактором».
- Так это легко проверить, - подсказал я, - Достаточно добыть данные «Оракула».
Рожи у мутантов сразу повеселели, оживились и налились плотоядством и кровожадностью.
- Агент проекта, - сказал бычара, - Допрос, потом пулю в затылок.
- Точно, агент, - поддакнул очкарик.
- Он знает про «Оракул»? – профессор удивленно глянул на Аню поверх очков.
- Я ему рассказала, - подавленным голосом ответила Аня, - В конце концов, если бы он работал на Сычева, «Оракул» не был бы для него новостью.
- А по-моему, неплохо Сычев придумал, - усмехнулся Лунь, - Этот ханыга провоцирует нас на вылазку к «Оракулу», мы ему верим – а как же, «минус-фактор»! И у «Оракула» нас берут тепленькими. Каково?
- Есть, правда, еще один способ, - высказался я, вальяжно закинув ногу за ногу и достав сигареты: не ровен час, пригодятся, - Вы мне говорите, где искать этот «Оракул» и как добыть с него данные, а все остальное я делаю сам.
Конечно, я предполагал, что такое заявление может показаться моим собеседникам чересчур смелым, да и сам я чувствовал, что подписываюсь на дело, которое мне не совсем по силам. Но я не предполагал, что дело это является форменным суицидом.
- Брыкин, ты дурак, - обреченно покачала головой Аня, - Ты же сам не знаешь, что предлагаешь.
- А что, пусть попробует, - обрадовался бородач, - Добудет первичные матрицы, не расшифрованные. Их-то уж никак не подделаешь, даже у сычевских гениев мозгов на это не хватит. А не добудет, нам же спокойнее – одним наглым идиотом на свете меньше станет.
- А если он из проекта, то ему проблем не составит подсунуть нам пусть даже подлинные матрицы, - заупрямился бычара, - Типа, вотрется в доверие, а потом подсиропит нам лихо. Нельзя же просто так доверять первому встречному-поперечному.
- Предлагаю нейтральный вариант, - снова заступился за меня Тихонов, который, судя по всему, единственный из этой кодлы не любил кровопролития, - Мы оказываем товарищу Брыкину содействие в виде информации касательно «Оракула», если понадобится, поддерживаем его финансово и технически. Если он захочет нас обмануть, мы его включаем в черный список вторым пунктом после Сычева. Как только он добудет матрицы, мы распрощаемся с ним. Правда, придется менять дислокацию, но матрицы того стоят, верно?
- Верно, - согласился Лунь, - Мне нравится. И овцы сыты, и волки целы. Только вот у меня чудовищные сомнения: что может сделать один человек там, где оказалась бессильной вся наша организация?
- А я петушиное слово знаю, - усмехнулся я, - Мне проще, потому что Сычев еще не воспринимает меня как серьезного противника. А вы, как мне кажется, уже успели стать для него хуже ночного поноса.
- Брыкин, миленький! – вдруг взмолилась Аня, и мне как-то сразу похорошело от ее «миленький», - Тебя прихлопнут за полкилометра от «Оракула», и никакое петушиное слово тут не поможет. Многоуровневая система охраны, мутанты двадцать второй серии и еще куча всякой заразы. Сам Сычев к «Оракулу» имеет доступ исключительно по расписанию. Знаешь, тебе проще застрелиться – не так мучительно помирать получится.
- Анна права, - подтвердил очкарик, - Этому типчику сия затея не по зубам, как бы он ни строил из себя Джеймса Бонда. Туда нужно двигать на танках, при поддержке авиации и батальона спецназа. А поскольку ни того, ни другого у нас нет, считаю аферу с «Оракулом» идеей несостоятельной.
- Стоп, господа! – встрял бычара, - Мы что, уже допускаем возможность сотрудничества с этим непроверенным субъектом? Уже не рассматриваем его как потенциальную угрозу?
- По-моему, вы один продолжаете расценивать товарища Брыкина как однозначного врага, - заметил профессор, - Остальные уже согласились с тем, что нужно дать ему шанс выполнить взятые на себя обязательства. Я прав?
Все, кроме бычары, ответили утвердительно. Бычара же, посверлив меня своим фирменным взглядом, буркнул:
- Ну, это мы еще посмотрим.
- Так, значит, решили пятью голосами против одного, - подвел итог профессор, - Пусть Иосиф Иванович берется за это дело. Лунь, Анна, вы снабдите его всей необходимой информацией. Вас, товарищ Че, - он глянул на очкарика, - я прошу заняться организационными вопросами. Нужно организовать двустороннюю связь с товарищем Брыкиным таким образом, чтобы проект не смог бы отследить каналы связи. А вас, господа, - он посмотрел сначала на бычару, потом на бородача, - я попрошу заняться обеспечением нашей собственной безопасности. Как бы ни разворачивались события, нас это не должно затронуть ни коим образом. Все согласны?
Несогласных не было. Кроме меня, разумеется. Нет, по части информации и связи я все уяснил, а вот по части безопасности этой партизанской конторы, которой могут угрожать мои действия, имелись вопросы. Но эти вопросы я оставил при себе. Не дурак, понимаю, что безопасность будет обеспечивать постоянный «хвост» за моей спиной, готовый в любой момент шмальнуть в мою спину из чего-нибудь огнестрельного.
Сейчас рыпаться и возражать смысла не было. Но когда я буду подальше от этого санатория и его неприветливых обитателей, я найду способ возразить. Я не я буду, если не найду. Теперь же меня занимала только одна радостная мысль: убивать сейчас меня никто не будет. А значит, пока я могу немного расслабиться и даже покурить.
Я нашарил в початой пачке нормальную, без потайной подлянки «житанину» и, чиркнув зажигалкой, задымил.
- У нас не курят, - тут же рявкнул на меня бычара, которого я уже записал в число своих недоброжелателей.
- Мне можно. Я – камикадзе, - улыбнулся я как можно приветливее: уж очень мне хотелось позлить этого угрюмого товарища.
- Пусть курит, - осадил бычару Лунь, но на меня поглядел неодобрительно. Конечно, я для их компании сейчас темная лошадка, на которую ставить ох, как боязно. Но поставить очень хочется, потому как если моя затея выгорит, они получат замечательный приз. Поэтому мне сейчас простят некоторые вольности и даже подсуетятся, чтобы я к финишу бежал порезвее.
И невдомек бесхитростным муташкам, что я собираюсь их кинуть. То есть, конечно, не то, чтобы кинуть, но и лезть к «Оракулу» я на самом деле не собираюсь. Мне бы только финансами разжиться – и свалю я от всей этой шатии-братии на далекие острова, где меня не скоро отыщут.
Военный совет плавно переключился с моей персоны на какие-то посторонние дела, в которые вникать мне было лениво. Да и интересного в разговорах было маловато: серьезные вопросы в моем присутствии обсуждать, видимо, не хотели.
Я докурил сигарету, и Лунь с Аней потихоньку выпроводили меня за дверь. За дверью Лунь коротко сказал Ане:
- Начинай пока вводить в курс дела. Я присоединюсь позже.
Он вернулся к теплой компании соратников, а Аня потащила меня к выходу из подвала.
Мы поднялись в холл, но из холла Аня повела меня не наверх, а во двор, видимо, из соображений конфиденциальности предстоящего разговора. Я не сопротивлялся, тем более, что и сам был не прочь глотнуть свежего воздуха.
- Не пойму, то ли ты наивный дурак, то ли и впрямь агент проекта, - сказала мне Аня, когда мы оказались в относительно спокойном месте, в беседке, приютившейся под сенью высоких сосен.
- Считай, что наивный дурак, - ответил я.
- Знаешь, скольких людей мы потеряли, пытаясь добраться до «Оракула»? Двенадцать. И это были далеко не худшие бойцы. Уж не хуже тебя, во всяком случае. Кстати, почему ты не взял пистолет?
- Не хотел создавать тебе проблем, - соврал я. Хотя, впрочем, соврал ли? Конечно, я хотел быть на этом сходняке непредсказуемым даже для Ани, но только ли из этих соображений я не взял пистолет?
- Знаю, что врешь, - улыбнулась невесело Аня, - Но все равно приятно. Я очень надеялась, что ты не наделаешь глупостей.
- А я думал, что как раз очень крупно сглупил.
- С одной стороны, конечно, сглупил. Подписался на самоубийство. Но с другой стороны, у тебя теперь появится шанс сбежать. И я бы на твоем месте им воспользовалась. Плюнь ты на этот «Оракул», сдался он тебе…
- Ты прямо читаешь мои мысли, - усмехнулся я, - Такой вариант я тоже обдумываю. Но склоняюсь все-таки к тому, чтобы кинуться с шашкой на этот страшно зубастый танк.
Разумеется, врал я, как сивый мерин. Но пусть уж лучше Аня воспринимает меня как глупого последователя Архимеда, который клялся-божился при наличии точки опоры Землю перевернуть.
- Зачем?
- Затем, что мне и самому очень любопытно, чем это я так насолил проекту, что мне хотят безвременную кончину организовать. Согласись, это неспроста. Да и вообще, любопытно глянуть, что там мне этот сраный «Оракул» наворожил на будущее.
- Ну, как знаешь. Не имею права гасить твой боевой пыл, - слегка помрачнела Аня, - Но мне все-таки хотелось бы, чтобы ты пожил чуть дольше, чем это у тебя получится, если не передумаешь.
- Ага, запахло симпатией в мой адрес, - я разрешил себе слегка обрадоваться, - Знаешь, и обстановка подходящая: беседка, луна, свежий воздух и минимум наблюдателей.
- Ты всегда такой напористый или только когда женские феромоны ноздри защекотят? – неприветливо прищурилась Аня, но при этом поерзала на лавочке и оказалась на несколько сантиметров ближе, так что я почувствовал слабую волну тепла, исходящего от нее. Черт возьми, а ведь это приятно! Блин, неужели я на полном ходу приближаюсь к тому состоянию, которое в народе называется влюбленностью, а у америкосов – расплывчато falling in love?
- Только тому и обучен, - пожал я плечами, - Натиск и напор, как завещал Гудериан.
- Все-таки ты – солдафон, - поставила мне диагноз Аня, - Хитрый в мелочах, а в глобальном – дуб дубом. Про симпатии забудь. Не светит тебе, Брыкин.
- А кому светит, коли не мне? Чашке Петри?
Тут я запоздало понял, что ляпнул дурость, которая грозит возмездием в виде сочной пощечины. Но Аня, вместо того, чтобы на законных основаниях врезать мне в морду, лишь вздохнула тяжко и устало:
- И ко всему, прирожденный хам. Но я постараюсь не обидеться и кое-что тебе разъяснить. Мозги у меня так устроены: женского во мне – только некоторые части анатомии. Все остальное отрезано за ненадобностью. Ну не бушуют во мне половые гормоны, как ты ни старайся! И посему никому в этом мире не светит. Усек?
- Не совсем, - не унимался я, - Если все так трагично, тогда почему тебе так важно, чтобы я на этом свете задержался подольше? Ну, если я тебе по-человечески не симпатичен, тогда ради чего ты подставлялась с этим стволом в сортире, будь он неладен?
- Дура, вот и подставлялась, - огрызнулась Аня, - Давай закроем тему, пока ты еще чего ненужного не ляпнул. В конце концов, у тебя не об этом голова должна болеть, а о сохранности твоей задницы и всего, что к ней прилагается.
Вот так, топорно и безапелляционно, было забито мое романтическое чувство. В зародыше, так сказать. Умом я, конечно, понимал, что мне и впрямь не светит, но где-то пониже ума, в районе миокарда, засел упрямый червячок: ну не удовлетворяет меня отмазка типа «дура, вот и подставлялась»! И этот червячок не позволил мне скиснуть раньше времени.
Ничего, Анюта, будет и на моей улице парад-алле со слонами и конфетти. Только теперь я понял, что мое феноменальное упрямство распространяется и на сердечно-сосудистые чувства. Как говаривал один мой кореш, по которому я уже испил поминальные сто грамм еще там, в Чечне, «я трахаю все, что шевелится, а что не шевелится, расшевеливаю и тоже трахаю». Ох, Колян, уж на это ты и впрямь был мастак. Не погиб бы под минами, доконал бы тебя когда-нибудь гонококк.
- Хорошо, пока отложим тему на потом, - нехотя согласился я.
- Никаких «потом», дуралей…
- Никогда не говори «никогда». Найдется и для тебя мачо, перед которым твоя эндокринная система белый флаг выбросит и начнет вырабатывать положенные ей природой гормончики. Ну, это я так, к слову. Давай о главном: что за «Оракул» и с чем его едят?
Аня, видимо, испытав облегчение от того, что я отставил в сторонку скользкую тему, начала с азартом читать мне лекцию:
- Эта адская машина, как ты уже знаешь, определяет наиболее вероятное будущее. Принцип работы пояснять не буду, поскольку в физике слабовата. Технически, «Оракул» состоит из камеры-приемника, блока первичной обработки сигнала и вычислительного комплекса. Камера-приемник с помощью датчиков улавливает возмущения полей, возникающие при откате из поля событий. Блок первичной обработки сигнала фиксирует показания датчиков и формирует первичные матрицы, которые затем поступают в вычислительный комплекс. Вычислительный комплекс проделывает сложную, но уже вполне рутинную работу по расшифровке первичных матриц и выдает результат в виде конечной матрицы, которая, впрочем, тоже нуждается в некоторой расшифровке, поскольку обычные события машина обозначает несколько расплывчато.
- То есть, если я правильно понимаю, это вроде высокотехнологичного гадания на картах. То есть, кроме карт, в смысле «Оракула», нужна еще и цыганка, которая видит в картах тайный смысл.
- Ну, вроде того. Аналогия вполне удачная. Надо будет позабавить профессора этой сентенцией.
- Теперь поподробнее, начиная с первой цифры. Хоть ты и не физик, постарайся популярно объяснить, что за поле событий такое и что за откат происходит из этого поля.
- Тогда тебе придется принимать на веру то, что обычно люди считают бредом псевдоученых. Поле событий это то, что в обиходе называют информационным полем, вселенским разумом и так далее. В своем роде, это сверхтонкая материя, пронизывающая весь наш мир. Собственно, материей ее назвать трудно, впрочем, энергией тоже. Для простоты понимания, мы ее называем информацией. Так вот: если осуществить достаточно мощный выброс энергии на этот сверхтонкий уровень существования материи, информация начинает «фонить». Вроде как луч эхолота, отразившись от объекта, дает картинку на экране, так и этот энергетический выброс, насытив информацию энергией, заставляет ее проявиться в виде полей кручения. Но здесь необходимое условие: энергия должна быть узконаправленной, в информационном смысле. То есть, энергетический выброс должен заставлять проявляться не абы какую информацию, а именно нужную. И единственным способом так узко направить энергию пока остается жертвоприношение.
- Это как?
- Очень просто. Берется человек, несколько дней его «маринуют», обрабатывают психологически, заставляя зациклиться, ну, допустим, на вопросе: «Какая будет погода в Москве в следующие десять лет?». Потом помещают в камеру-приемник и стремительно убивают. Как правило, выстрелом в затылок. При этом осознанная человеком информация, то есть, вопрос, энергетически насыщенная существованием на макроуровне нейронной сети, переходит в сверхтонкую фазу существования. И там, в сверхтонком мире, она соударяется именно с теми элементами информации, которые касаются интересующего вопроса. Знаешь, на сверхмикроуровне подобное притягивается к подобному, а не наоборот.
Она говорила о весьма страшных и мерзких вещах так спокойно и даже с каким-то научным азартом, что мне стало не по себе. Человека ни за что загубить – подумаешь, дело. Зато светлое будущее покажет на секунду свой сияющий лик.
Надо сказать, ее детская непосредственность в этом кровожадном вопросе, меня взбесила.
- Ну и гады же вы, - только и смог сказать я.
- Почему мы гады? – удивилась Аня, - Не мы кормим «Оракула» душами, между прочим.
- Вы гады, потому что вас это, как я погляжу, беспокоит не больше, чем чужая сопля на подошве. Знаешь, я бы на вашем месте костьми лег, но накрыл бы этот жертвенник медным тазом. А вы только сопли распускаете, что туда, мол, только на танках да штурмовиках…
- Ты не прав, - сказала Аня, но по ее растерянному виду я понял, что попал в одну из ее болевых точек, - К тому же у тебя будет возможность лечь костьми. Правда, станет ли от этого кому-нибудь легче, я не гарантирую.
- Ладно, проехали. Может, я и не прав, но позволь мне остаться при сугубо личном мнении, что все вы – первостатейные гады.
- Думай, что хочешь, - обозлилась Аня, - Лично я не обязана перед тобой отчитываться. И вообще, кто ты такой, чтобы нас осуждать? Ты сам не убивал?
- Я убивал на войне. Там все просто: либо ты, либо тебя. А ваших сверхнаучных закидонов я не понимаю и понимать не желаю. Ладно, Аня, говорю же – проехали. Излагай дальше.
- А что тебя интересует?
- Ну, во-первых, откуда берутся жертвы для адской хреновины.
- Почему ты решил, что я это знаю?
- Не юли. Ты сейчас напоминаешь мне согрешившую монашку, которую настоятельница решила проверить насчет девственности. Ты же была в этом проекте. Ты слишком уж осведомлена о его внутренних делах. Так что колись.
- А ты сейчас напоминаешь мне гестаповца, - отпарировала Аня, но информацию все-таки выдала, - Жертвы, в основном, бомжи, пациенты психушек и наркоманы. Уж такова специфика: эти субъекты легче всего подвергаются психической обработке. Зациклить человека с нормальным уровнем критичности всегда проблематично. Нормальный человек зацикливаться на неинтересных ему вопросах, как правило, не желает.
- Значит, есть дурильники, которые регулярно снабжают Сычева живым материалом, так?
- Быстро соображаешь, - похвалила меня Аня, - Есть такие. Но что с того?
- Думаю, с них и стоит начинать подкоп под «Оракула».
- И как ты себе это представляешь? Натравишь на психушки компетентные органы?
- Я пока еще не совсем идиот, - усмехнулся я, - Не нужно быть гением, чтобы допетрить: там у Сычева все схвачено. Не могли наши доблестные чекисты не заметить такой грандиозной параши, как этот проект. Но раз проект до сих пор цветет и пахнет, значит, это кому-нибудь нужно. Нет, это, конечно, не вариант. Но на психушки стоит обратить внимание. Пока я не знаю, как, но задницей чую: именно с этого конца нужно заглатывать макаронину. В общем, раз уж вам с Лунем поставлена задача обеспечить меня информацией, в первую очередь вы дадите мне координаты тех дурильников, которые работают на Сычева. Далее, мне нужно подробное описание того, как скачать из «Оракула» первичные матрицы: на какую кнопку нажать, куда вставить дискету, ну и так далее.
- Нажимать ничего не нужно. У нас уже готов прибор для считывания матриц. Тебе нужно только установить его в сервере вычислительного комплекса, а остальное сделают наши хакеры. Как пользоваться прибором, тебе объяснят.
- Ага, так вы давно уже готовились попользоваться матрицами «Оракула». Да только подходящего камикадзе, который бы установил, где нужно, ваш «жучок», не нашлось. Правильно?
- Не совсем. Мы и впрямь давно готовились, но нам нужен был не камикадзе, мы рассчитывали рано или поздно заиметь своего человека в проекте, который бы нам в этом помог. Но оказалось, что проект в настоящее время монолитен, как скала. В проекте почему-то не осталось инакомыслящих и предателей. И это настораживает.
- Да меня вообще вся эта байда настораживает до мурашек и позорного бздежа. Но лично для меня это не повод развернуть лыжи и сказать «адью», - я опять врал.
Врал ли? Эй, Брыкин, признайся хотя бы самому себе, что ты уже раздумал рвать когти от неведомого вражины. Ты ж, ешкин кот, уже пообвыкся с ролью Дон-Кихота-камикадзе. И тебе, дружбан, уже не удастся слинять на острова – и все по одной простой причине: сейчас и только сейчас ты можешь грудью встать за всех униженных и оскорбленных, за всех, кого уже погубил этот злосчастный проект, и всех, кому еще предстоит сочно хрустнуть косточками в его ненасытной пасти, а о такой героической участи ты мечтал с самого детства. Не ты ли, с отчаянием капитана Гастелло, кидался с кулаками на троих здоровенных пэтэушников, которые ради собственного кайфа попинывали твоего злейшего детдомовского врага Сашку Миронова? А почему, не припоминаешь? Верно. Потому что трое на одного – это всегда несправедливо. Потому что, хоть Сашка и вредоносный пацан, а все ж таки свой, детдомовский.
А сейчас, считай, весь мир для тебя – свой. А там, за невидимой стеной проекта – чужие, враги, которые хотят поиметь если не весь мир, то, по крайней мере, всю эту страну. А даже если и не страну, а одну только девчонку-мутантку – уже ради нее стоит посражаться. По крайней мере, когда твои мозги излучатся в сверхтонкий мир, там, в информационном поле, тебе не будет стыдно за то, как ты жил и ради чего умер.
- И вообще, Аня, я твердо решил: либо мне хана, либо проекту. Третьего не дано, - торжественно произнес я.
Аня удивленно посмотрела на меня: ей ведь невдомек, какую тираду я только что выдал самому себе. Она, пожалуй, и не в курсе, что только сейчас я окончательно оставил мысли о том, чтобы слинять от всех и наслаждаться жизнью. Умей она читать мысли, сейчас бы наверняка прослезилась и отдала бы все свои сбережения на гигантский бронзовый памятник безвестному герою, то есть, мне. Но мысли она не читала, и потому только удивленно хлопала глазами.
- Откуда вдруг такой пафосный героизм? У меня впечатление, что я разговариваю с двумя людьми одновременно. Один – восторженный горлопан, второй – рассудительный практик. Один орет «За Родину, за Сталина», второй задает вопросы, как продуктивнее и с пользой для дела сложить голову за Родину. Интересный ты человек, старлей. Непонятный, но хороший.
- Я и сам себя не понимаю. В том числе, я не понимаю, почему это я – и вдруг хороший человек.
- Мое субъективное личное мнение.
6.
Долгих четыре дня я готовился к возвращению в столицу. Вернее, меня готовили. За четыре дня ушлые и дошлые мутанты организовали подходящего жмурика – меня клятвенно уверили, что жмур этот был просто стибрен из морга. Покойничку организовали пышную кремацию в засветившейся в Люберцах «девятке», и в кармане куртки, одетой на трупа, лежали мои ксивы. Конечно, от паспорта рожки да ножки остались, зато в военном билете, как и положено, была полоска из несгораемого материала, на которой стоял серийный номер моего документа. Уже в тот же день, в вечернем выпуске новостей, в разделе «Чрезвычайное происшествие», сообщили, что в автомобильной аварии погиб сотрудник охранного предприятия «Гранит» Веселкин Андрей Иванович. Следствие-де склоняется к версии о причастности погибшего к криминальным кругам, и истинной причиной аварии послужили разборки преступных группировок. В кадре даже показалась физиономия Коловоротного, который отказался давать какие-либо комментарии. Шеф мой был весьма опечален, но печаль его вполне понятна: теперь за его конторой будут приглядывать повнимательнее.
За четыре дня в мои мозги было влито мегабайт восемьсот информации, а может, и больше. Мозги мои натужно скрипели, я уже плохо соображал, что к чему, и потому в довесок к курсу лекций Лунь снабдил меня пижонским ноутбуком, в память которого были вложены все сведения о проекте, доступные мутантам-партизанам. Адреса, имена сотрудников, координаты лабораторий и научных центров, организация системы безопасности – в общем, стандартный набор исходных данных для планирования диверсии.
Парочка забавных муташек, сильно смахивающих на извращенцев, по заданию того же Луня подрихтовали мою физиономию. Не то, чтобы сильно изувечили, но весьма профессионально загримировали меня, да так, что я сам себя в зеркале перестал узнавать. Грим был весьма специфический, трудноснимаемый. Подкладные щеки, нос картошкой, силиконовый лоб с морщинами – все это сидело на моей физиономии, как влитое. Судя по внешности, я стал на добрый десяток лет старше. Мне даже шевелюру подкрасили, и теперь я был чернявый с проседью.
Моя новая внешность выдерживала любые испытания: мытье под душем, чесание пальцами и даже загорание под солнцем. Я поразился: мой новый шнобель коричневел на солнышке вместе с остальной рожей, ничуть не выделяясь.
Все эти четыре дня Аня словно избегала встреч со мной. Всякий раз, когда я пытался заговорить с ней, она тут же находила предлог, чтобы торопливо смыться. Не знаю, чем я ей так не понравился. Или, наоборот, понравился…Хрен их разберет, этих женщин. А уж женщин-мутантов и хрен не разберет.
В общем, через четыре дня я вернулся в Москву автобусом из Владимира. Теперь я был неким Феклистовым Борисом Васильевичем, с временной московской регистрацией, без определенных занятий. Моя новая квартирка, разумеется, одна из мутантских конспиративок, располагалась в районе станции «Текстильщики», в старом, сталинских времен, доме.
Вытолкавшись из автобуса, я тут же затесался в кучу нерусских челноков, ломанувшихся в сторону Черкизовского рынка. Добрый час фланировал по рынку без особого дела. Вернее, дело было, и вполне конкретное: засечь «хвост», который муташки мне наверняка навесили. И «хвост» в конце концов засветился. Надо сказать, филера ко мне приставили туповатого, бесталанного. Когда я пропадал у него из вида, он тут же начинал суетиться и тыкаться во все стороны, как слепой котенок. Я поиздевался над ним, попетляв по рынку, потом, дабы не зазнавался, натравил на него охрану рынка, мол, подозрительный тип, может, даже карманник. Охранники тут же взяли его в оборот, а я благополучно юркнул в метро.
По пути к своему новом обиталищу, в обшарпанном ларьке я обзавелся дешевым мобильником, явно «бэ-у». В том же ларьке купил две сим-карты, наверняка ворованные, но зато дешевые и не требующие оформления. Номер Муромцева, по счастью, я помнил четко, и первым делом я позвонил именно ему.
- Кто это? – напрямки спросил озадаченный Муромцев.
- Гражданин Муромцев Василий Анатольевич? – придав голосу максимум официальности, уточнил я.
- Да, а с кем я говорю? Голос что-то знакомый.
- У меня есть кое-какие сведения о вашем покойном приятеле, Брыкине. Думаю, нужно встретиться и кое-что обсудить, - я не давал Муромцеву слова вставить, говорил торопливо и негромко, - Сегодня вечером, в половине девятого, будьте в кинотеатре «Ашхабад». Один, желательно без оружия. И не волнуйтесь, лично вам ровным счетом ничто не угрожает.
Не дожидаясь ответа, я отключил телефон. На всякий случай, поменял сим-карту. Мало ли, вдруг дотошный Васька надумает подкатить к шефу на предмет отследить телефон по номеру. А такой подставы мне не нужно.
Этот день я решил не загружать боевыми буднями. Благо до назначенного Ваське часа оставалось еще достаточно времени, я забурился в ванну, потом сварганил простецкий ужин из четырех упаковок «одноразовой» лапши и трех сосисок, включил ноутбук и засел за уроки.
Итак, из четырех психушек, находящихся в пределах досягаемости, я выбрал одну. Во-первых, она находилась совсем недалеко от моей хазы, буквально в четырех кварталах. Во-вторых, судя по статистике, которую с немецкой педантичностью вел лично Лунь, в этой больничке был самый высокий процент смертности с поразительным постоянством диагнозов: сердечный приступ и суицид. Не нужно быть гением, чтобы дотумкать: психов списывают на сторону, а трупы, после обследования одним и тем же патологоанатомом, неким Рыбкиным А.Т., бесследно исчезают в крематории при ближайшем кладбище.
Конечно, если бы я готовил уголовное дело против проекта «Катапульта», я бы начал именно с патологоанатома: наехал бы на него с железобетонными аргументами, выбил бы из него нужные показания. Но я не прокурор, мне его показания без надобности. Тем более, что истинную причину смерти его подопечных я и без него знаю: огнестрельное ранение в голову. Мне же для начала необходимо было узнать, с какой периодичностью случаются эти загадочные суициды и сердечные приступы. А для этого мне, так или иначе, придется побеспокоить господина Рыбкина. Ну, или во всяком случае, тот морг, при котором он трудится, не покладая скальпеля.
Засидевшись за компьютером, я едва не проморгал назначенное Муромцеву свидание. Дабы не опоздать, пришлось брать такси, а потом лихорадочно метаться в поисках билета. В результате, билет в кино обошелся мне раза в три дороже – перекупщики-спекулянты, все, как на подбор, кавказской национальности, свое дело знали твердо.
Шла премьера фильма «Матрица». В зале свободных мест практически не было, и Ваську в такой толчее голов разглядеть было проблематично. Пришлось снова заряжать уже засвеченную сим-карту и звонить Ваське, и уже по тревожному писку телефона искать его в темном зале.
Рядом с Васькой пристроился какой-то очкастый доходяга, судя по худощавости и прыщавости, студент-первокурсник. Я согнал его с места, и, дабы он не вопил, сунул ему двадцать баксов на пиво.
- Это вы мне звонили? – спросил Муромцев, терпеливо дождавшись, когда я усядусь в кресло.
- Да, это я звонил, - ответил я и, посомневавшись немного, добавил, - Васька, ты меня не узнаешь?
Васька пристально всмотрелся в мою новую рожу, и на его лице нарисовалась счастливая улыбка.
- Ты, что ли, покойничек?
- Типун тебе на язык. Жив еще, как видишь.
- А мы уж в конторе помянули тебя. Вчера похороны были. Даже Коловоротный расчувствовался, такую складную речь над гробом толкнул, что кое-кто из наших прослезился.
- Ты один?
- Один. Хотел, конечно, кого-нибудь с собой позвать, для страховки, да вовремя передумал. Блин, башка сейчас треснет. Никак не привыкну, что ты живой. Хотя сомневался поначалу: в гробу такой огарочек лежал, что любо-дорого. Такие огарочки, по моему опыту, как правило, хоронят вместо кого-то. Значит, правильно делал, что сомневался. Так что стряслось-то?
- Не здесь, Васька. Айда в буфет. Или лучше на улицу.
- Садист ты, старлей. Фильм уж больно хороший. Дай хоть досмотреть.
Прикинув, что ничего страшного не случится, если я потеряю в кино пару часов, я милостиво позволил Ваське наслаждаться зрелищем. Да и мне самому фильм понравился. Всем, кто не смотрел, советую.
После фильма мы попетляли по темным улочкам - я все опасался «хвоста» - и, в конце концов, осели в какой-то затрапезной пивнушке. Была пятница, и рабочий люд зависал по поводу окончания рабочей недели. В пивнухе было очень людно, очень шумно и до безобразия накурено. Все это сейчас было только в плюс. Мы согнали с мест за угловым столиком парочку упившихся до свинячества мужиков, взяли по кружке пива, дабы не выделяться из толпы своей трезвостью.
- Ну, рассказывай, - нетерпеливо пробасил Муромцев, отхлебнув пива.
- Рассказывать долго. Ты лучше скажи, чем сейчас занимаешься.
- Коловоротный к Дробышеву приставил. Старого знакомца Сычева от киллеров теперь спасаем.
- Ага, значит, ты кое-что уже знаешь. Тогда слушай: похоже, Дробышев работает непосредственно на Сычева. Помнишь, что случилось на Новый год?
- Ну, помню. Хотя до сих пор с трудом верю.
- Так вот. Дробышев подставил меня под сычевских ухарей. Признаться, меня едва не завалили. Но мне, можно сказать, повезло. Короче, я жив, а эти мокроделы – нет. Одно я понял ясно: именно Сычев зачем-то хочет моей крови. И именно его засланцем была та баба-терминатор.
- Марина, что ли? Слушай, может, у тебя паранойя?
- Нет у меня паранойи, - огрызнулся я, - Только голые факты. Паранойя не шмаляет из темноты тридцать восьмым калибром. И не травит людей гуляшем. Ты лучше мотай на ус, а уж потом сам думай, верить мне или нет.
- Ладно, уговорил. Значит, Сычеву ты обязан своей безвременной кончиной. Так?
- Примерно так. Я еще и сам не до конца соображаю, чем я ему так не приглянулся, но обязательно соображу. А пока мой тебе совет: с Дробышевым ухо держи востро. Не ровен час, и тебя он подставит. Он мужик сообразительный, наверняка и у него есть сомнения по поводу моей смерти. И он, скорее всего, смекает, что первым, у кого я засвечусь в новом облике, будешь ты. Что бы он ни спрашивал, ты ничего не знаешь. Мол, был Иосиф Брыкин, да весь вышел. Сгорел в машине, теперь лежит в сырой земле. А под Сычева я, кажется, нашел способ подкопаться. Но тут нужна твоя помощь. Мне до времени светиться даже с новой мордой не стоит, так что это дело придется обтяпать тебе.
- Что за дело?
- Первое: постарайся незаметно проникнуть в мою квартиру. В сортире, за вентиляционной решеткой, два пакета. В них – стволы, маслины, гранаты. Все это добро опять-таки незаметно принесешь на аллею на Саратовском проезде. Каждое утро там мусор скапливается – местные жители относят его в пакетиках прямо к дороге. Послезавтра в семь утра оставь мое добро в куче мусора и иди по своим делам. Ключи от моей квартиры я тебе дам. Второе, более сложное, - я достал из кармана загодя подготовленную записку, - Вот координаты морга и фамилия врача. Мне позарез нужны записи за три последних года о покойниках из психушки, там написано, из какой. Но только о тех, по которым давал заключение этот труповед. Сумеешь?
- Хлопотно, - покачал головой Муромцев, - Как ты себе это представляешь?
- Ну уж как-нибудь исхитрись. Подскажу один вариант: находишь понятливого мента, из оперов, такого, чтобы лишних вопросов не задавал, даешь ему штуку баксов. Он выбирает удобное время, когда в морге начальства поменьше, подкатывает к санитару, который заведует архивом, соблазняет того бабками и получает копии записей в лучшем виде.
- Что ж ты сам не сунешься? Или, может, раз уж ты так боишься, я сам к санитару подкачу? Может, мне самому штука баксов не помешает.
- Иногда, Вася, ты бываешь клиническим идиотом. Оперу никто лишних вопросов задавать не будет, во-первых. Ты сам в этом деле не засветишься, во-вторых. И в-третьих, у мента куда больше предлогов интересоваться этими записями. Мол, есть подозрение, что под видом психа скрывался от правосудия страшный мафиози. Усекаешь? А ты оперу объяснишь, что занимаешься розыском пропавшего родственника какой-нибудь бабули и что родственник этот до недавнего времени числился в пациентах этой психушки. Закон о частной детективной деятельности, кажется, не запрещает заниматься розыском.
- А штука баксов?
Я пошарил в кармане и достал стянутые в рулон купюры. Отсчитал десять «франклинов», протянул их Ваське. Купюрами меня снабдили мутанты, когда снаряжали на ратный подвиг. Надо сказать, не скупились ребята – я теперь был гордым обладателем двадцати штук, вернее, уже девятнадцати штук баксов.
- Ну, коли так, сделаю. Отчего ж не сделать? – пожал плечами Муромцев, сграбастав купюры, - А ты, гляжу, разжился финансами. Откуда бабло?
- Васька, есть вопросы, которые взрослому мужчине задавать неприлично. И сейчас ты задал именно неприличный вопрос.
- И все-таки? – не унимался Васька.
- Лучше тебе не знать, - ответил я, - Только без обид: для твоей же пользы. Я, Васька, в такой переплет попал, что…Короче, ты меня понял.
- Да понял. Меньше знаешь – крепче спишь. Твоя поговорочка, кстати.
- В общем, как только записи будут у тебя, скинешь на мой номер эсэмэску: «Насчет телок договорился, когда поедем в баню?». После этого я сообщу тебе, как передать мне записи. Ясно?
- Ясно. Думаю, на вопрос, как связаны мертвые психи с Сычевым, ты мне не ответишь. Для моей же пользы. Потому и не спрашиваю. Только сдается мне, твои затеи мне еще вылезут боком…
Я его прекрасно понял и отслюнил ему еще штуку баксов.
- Держи. За моральный напряг.
- Это уже другой разговор. Тоже, конечно, не деньги, но чего не сделаешь ради боевого товарища.
Значит, разбежались мы с ним в разные стороны. Сперва слинял Васька, потом, обождав минут пятнадцать, и я отправился домой. Всю дорогу, трясясь в вагоне метро, поднимаясь по эскалатору, торопливо шагая по темной улице, я напряженно думал: может, зря я обратился к Муромцеву? Ведь не исключен вариант, что и он каким-то боком касается проекта. А даже если и не касается, теперь он работает с Дробышевым, а эта гнида, судя по всему, ишачит конкретно на Сычева и его кодлу. И может случиться такая параша, что Дробышев найдет меня через Ваську, а это чревато провалом всей моей затеи.
Дабы не слететь с катушек от тотальной подозрительности, придя домой, я нажрался водкой, как свинья, и выпал из жизни почти на сутки. В конце концов, теперь мне оставалось только ждать, когда Муромцев даст о себе знать, и посему я мог себе позволить тихий загул.
Наверное, именно в том хмельном угаре у меня сложился план проникновения к «Оракулу», достаточно безумный, чтобы иметь все шансы на успех. Конечно, план был самоубийственный – а как же без этого? – но я заставил свой инстинкт самосохранения заткнуться хотя бы на время.
Еще почти сутки, едва справившись с похмельем, я туго думал, пока в теории, без применения к практике, что может голый безоружный человек противопоставить толпе вооруженных до зубов мутантов. В осуществлении моего бредового плана это был вопрос ключевой, решающий. Рукопашка отпадала: если уж какая-то там мутантка Марина продемонстрировала сногсшибательные бойцовские качества, то что ждать от более серьезных ребят? Нет, голыми руками на этот танк переть бессмысленно. Нужен ум, и не просто ум, а умище.
Но мои мозги пока не тянули на звание «умища», и потому я хоть и напрягал извилины, а не выдумал ничего толкового.
В назначенное Ваське время, прикинувшись в какую-то захезанную одежонку, я изобразил из себя бомжа и вышел на аллею, что была неподалеку от дома, типа, пособирать бутылки. И едва не опоздал: к оставленным Васькой пакетам уже приценивался мой конкурент, в отличие от меня, натуральный бомж, от которого мочой разило метров за двадцать.
- Эй, брателла, не трожь! – крикнул я бомжу, - Это мое.
- Ты кто такой? – тут же попер на меня конкурент.
- Патриарх всея Руси, - ответил я, - А вас, гражданин, я знать не знаю и видеть здесь не желаю.
- Это моя точка, понял? – обиделся бомж, - Хочешь проблем? Так ты скажи – сразу обеспечу проблемы.
Он уже потянулся за пакетами, и мне пришлось действовать. Я запустил в башку наглого бомжа сумкой с пустыми бутылками, но тот как-то увернулся, продемонстрировав неплохую реакцию. В руке его нарисовался нож – чахленький, вроде перочинного, но все-таки нож.
Проходящая мимо бабка с авоськой принялась вопить и звать милицию.
- Заткнись, дура, - цыкнул на нее бомжара, на какое-то мгновение отведя взгляд. И этого мгновения мне вполне хватило, чтобы впаять ему промеж ног ботинком, одновременно перехватывая руку с ножом. Бомж скукожился, но ножом еще пытался помахивать. Пришлось выломать его руку в суставе и выкрутить нож из цепких пальцев. И пока страдалец тихо скулил, кроя меня трехэтажным матом, я сграбастал свою посылочку и стал резво делать ноги: на выручку безвинно пострадавшему уже бежали из окрестных подворотен разгневанные коллеги.
Попетляв по дворам, я вернулся окольным путем домой. Бомжи особо не утруждались погоней за мной: им в качестве компенсации достался мой утренний бутылочный улов в матерчатой сумке. А то, что там что-то из стеклотары побилось, так это мелочи жизни. В общем, у подъезда меня не встречали с музыкой и арматуринами, и меня это не могло не радовать.
Дома я перво-наперво отмылся. Мне казалось, что вонь пострадавшего бомжа приклеилась ко мне намертво и отклеиваться не желает. И посему я яростно скребся жесткой мочалкой, измылил на себя целый шматок мыла, но ощущение мерзостной вони в носу хоть и перестало быть навязчивым, окончательно не исчезло.
Приведя себя в порядок, я первым делом проверил свой арсенал. Что ж, уже неплохо. Все на месте, все работает, остается только почистить и смазать.
За этим нехитрым занятием, то бишь, за чисткой и смазкой, меня застал голосок домофона. Ага, кто-то проявил ко мне интерес. Знать бы только, кто.
Я сгреб весь свой арсенал под диван, оставив на всякий пожарный лишь «зиг-зауэр» с глушителем, глянул в окно, благо из окна хорошо просматривалась площадочка перед дверью подъезда.
На площадочке терлись два подозрительных типа: один маленький, пружинистый, густо заросший черной щетиной, да и вообще весь черный – начиная от ботинок, джинсов и футболки-стретч, и заканчивая солнцезащитными очками неприлично огромного размера, похожими на забрало летного шлема. Второй – повыше, помассивнее, порыхлее, что ли, в рубашке с короткими рукавами, из которых проглядывали могучие бицепсы. На его лошадиной физиономии тоже угнездились черные очки, поменьше, чем у первого, но тоже нескромные. Этот второй-то и терзал кнопку домофона.
- Я вас слушаю внимательно, - сказал я в домофон, мысленно готовясь к самым разным подлянкам.
- Вы заказывали доставку билета на Копенгаген? – поинтересовался мой собеседник.
Это был пароль, а значит, эта сладкая парочка явилась от мутантского подполья.
- Да, но я передумал. Мне нужен билет до Гонолулу, - ответил я, мысленно проклиная того, кто придумал такой идиотский пароль.
- Но в Гонолулу теперь не летают самолеты.
- Зато отлично ходят корабли.
- В таком случае, вы должны оплатить неустойку.
- Кому я должен – всем прощаю.
Церемония обмена паролями состоялась, и я вроде бы даже ничего не напутал. Да и гости мои пароль знали назубок.
Пришлось их впустить, и уже через пару минут в моей квартире стало на двух человек люднее. Вернее, не человек – мутантов. Это я понял, едва заметил, что в полутемном помещении они не удосужились снять свои очки. Старые знакомые, живучая и глазастая двенадцатая серия.
- Мы от Луня, - сообщил мне коротыш, - Эта точка засвечена, решено эвакуировать вас в более безопасное место. На сборы – семь минут.
- А что так скоро-то? – удивился я наигранно, - Пивка бы попили, за жизнь побазарили. Куда торопиться?
- Семь минут, - безапелляционно заявил коротыш, - Время пошло.
Ах ты, мелочь пузатая! Время пошло…Ты еще, гнида, секундомер включи.
- Я свяжусь с Лунем, - сказал я, - Что, в конце концов, за безобразие? Не дают поработать в спокойной обстановке.
Тем временем я пытался сообразить, что к чему. Соображалось туго, но интуитивно, каким-то задним умом, я понимал: что-то здесь нечисто. От муташек так и веет напряженностью и желанием пострелять. И холодок такой противный по жилам бегает: мол, не спи, Брыкин, замерзнешь.
Если Лунь решил эвакуировать меня, то почему на связь не вышла Аня, как мы договаривались? Почему не она, а эти двое абреков явились со сногсшибательной вестью? Нет, либо сейчас Лунь сам ответит за то, что заставляет меня волноваться, либо…
- Никакой связи, - рявкнул на меня тот, что помассивнее, - Ваш номер отслеживается и прослушивается.
А вот это он переборщил. Мой номер не может отслеживаться хотя бы потому, что я им ни разу не пользовался и не оформлял его на свое имя. Значит, все становится на свои места: эти ребята вовсе не от Луня. И посему им до слез не хочется давать мне шанса проверить их легенду.
Так, ладно. Звонить не буду. Но и с этими придурками никуда не пойду.
- Ребята, в сортир хочу. Покакать возможность дадите? – взмолился я.
Ребята переглянулись, и маленький кивнул.
- Оружие и телефон оставьте, - предупредил он, - В сортире они вам все равно не пригодятся.
- Пож-ж-ж-жалуйста! – хмыкнул я, выложив на стол мобильник и «зиг-зауэр». Здоровяк с лошадиной физиономией бегло осмотрел санузел, потом нехотя пропустил меня внутрь.
Я заперся и стал лихорадочно думать. Что делать? Как бежать? У этих муташек наверняка есть стволы, а я пока безоружный. А что я могу, безоружный?
И тут меня осенило. Еще как могу! Эту ситуевину я уже обдумывал, когда собирался на сходку мутантских главарей. И сейчас у меня в кармане еще лежит пачка «житана», в которой половина сигарет начинена пиротехникой.
План действий созрел у меня практически сразу. В санузле достаточно просторно, чтобы я мог маневрировать, но муташки сразу вдвоем сюда не поместятся. А даже если и поместятся, им же хуже…
Я приготовил сигарету и зажигалку, потом включил холодную воду и брызнул из душа в лампочку Ильича, свисавшую с потолка на неопрятных проводах.
Лампочка, разумеется, не вынесла такого хамского обращения и с характерным чпоком лопнула. Сразу стало темно и неуютно. А по ту сторону сортирной двери завозился муташка, почувствовав неладное.
Он подергал ручку двери, на что я ответил:
- Занято!
А сам в это время запалил «зипповскую» зажигалку. Все, амба, сейчас каждая доля секундочки важна, как целая жизнь.
Негромко сморкнулся ствол с глушителем, лязгнул вырванный из двери пулей замок, и дверь отворилась. Испытав дикое облегчение, я заметил, что муташка все-таки снял очки и даже настроил свои окуляры на ночное видение. И теперь этот пучеглазый урод, непрофессионально выставив ствол перед собой на почти вытянутой руке, шагал в темноту. Шаг, другой…
Получи, паскуда!
Сигаретка сработала, как надо: заискрилась, аж глазам больно стало. И я, выскочив из закутка, в котором прятался унитаз, влепил свой кустарный фальшфейер прямо верзиле в зенки. Само собой, муташка потерялся и даже выронил ствол, схватившись за глаза и замычав на манер раненого бегемота. Я же опрокинулся на спину, грохнув лопатками о кафель – ощущения, кстати, не из приятных! – и в падении угостил муташку ботинком по коленке, правда, целился я размозжить ему бубенцы, да не туда попал. Но и удар в коленку сыграл свое дело. Верзила окончательно запаниковал, заметался, дав мне почти секунду на то, чтобы я успел нашарить оброненный им пистолет.
В дверях нарисовался коротыш. Мелькнул этакой черной молнией и скрылся за стенкой.
Я вскинул пистолет и запоздало всадил пулю в стену прихожей, прострелив свою куртку, висящую на вешалке.
В ответ на мою неудачную пальбу коротыш, высунув из-за стенки одну только руку с пистолетом, пару раз выстрелил в темноту, в то место, где я только что лежал. Но за долю секунды до этого я откатился поближе к унитазу и затих, взяв на прицел дверной проем.
А верзилу я со счетов рановато сбросил. Довольно быстро оклемавшись, он нашарил мою ногу своей могучей дланью и стал наощупь подбираться к моему горлу. Мне оставалось только брыкаться и бить его по чану рукояткой пистолета. Стрелять было несподручно: верзила навалился на меня, что твой медведь, и принялся душить. Гляделки его по-прежнему не работали, но ему в данной ситуации это уже не так сильно мешало. Глаза, как говорится, не видят, а руки делают…И я уже хотел спеть самому себе отходную, но тут верзиле здорово подсиропил напарник: так же вслепую, на звук, он пальнул в меня, а попал верзиле в чайник. Да так аккуратно, точнехонько – пуля просквозила вражью черепушку, токнулась в кафель у самого моего уха, а мне на лицо брызнули всякие черные мысли вместе с теми мозгами, в которых они еще совсем недавно уютно обитали.
Нет, что ни говори, а с мозгами у двенадцатой серии и впрямь что-то не в порядке. Тупые, однако, ребята.
Я кое-как выкарабкался из-под осевшей на меня туши, вскочил верхом на унитаз – узкий закуток, в котором скрывалось это чудо сантехники, был вполне надежным укрытием. И, как оказалось, правильно сделал: оставшийся в живых мутант всадил в тушу напарника еще три пули, опять-таки вслепую. Надеялся попасть в меня, паскудник.
Потом повисла тяжелая тишина. Я старался дышать беззвучно, глотал воздух мелкими глоточками, в ушах барабаном бухал пульс. Мой противник тоже старался не шуметь. А напарник его уже не умел издавать никаких звуков.
Не знаю, сколько бы мы вот так простояли, проверяя, у кого из нас нервы крепче. Ситуация напоминала шахматный пат: мутант не может носа в темный сортир сунуть, и я из своего закуточка опасаюсь вылезать – гаденыш неплохо стреляет на звук.
Но тут патовую ситуацию разрушил мой мобильник, вовремя заквакавший мерзким звонком. И я, особо не задумываясь, махнул в сторону ванны. Звук мобильника наверняка заставил муташку ослабить на секунду внимание, потому что он слишком запоздало влепил пулю в ванну – я уже грохнулся на дно чугунной посудины и был надежно укрыт ее массивными стенками. А я теперь занял выгодную огневую позицию: муташка теперь был практически ничем не прикрыт. И посему я, уже особо не осторожничая, высунул из ванны пистолет и три раза пальнул в то место, где прятался этот гад. Две пули ушли в стену, третья же попала, как надо: пробила вражине горло. Мутант захрипел, несколько раз суматошно выстрелил по ванне, от чего я слегка оглох – было ощущение, что меня запихали в огромный колокол и вдарили по нему кувалдой – а потом осел на пол и стал тихонечко задвигать кеды в угол. Я подождал какое-то время, прислушиваясь к прощальным хрипам муташки, потом, когда он затих, высунул башку из своего чугунного укрытия.
Все, и этот зажмурился. Ну, денек! Два трупа – и никакой почвы для размышлений о превратностях судьбы. Чего от меня хотели эти два покойничка? Если они из подполья, почему так страстно желали мне безвременной кончины? А если не из подполья, откуда они знали пароль? Блин, одни вопросы, а с ответами – жидковато.
Ладно, думать будем потом. Сейчас нужно рвать когти. Не ровен час, этим двоим идет на выручку подкрепление. А еще одной перестрелки я могу и не пережить.
Мобильник тем временем проквакался и затих. Я проверил номер звонившего – что-то совершенно незнакомое. Позвонил в ответ, просто так, чтобы узнать, кому я понадобился и откуда этот кто-то знает мой номер.
- Мужик, прости, обознался, - затараторил незнакомый голос из трубки, - Понимаешь, восьмерку нажал вместо девятки.
- Готов тебя расцеловать, мужик, - ответил я, - Почаще бы ты так удачно ошибался.
Мужик не понял, в испуге и смущении отключился.
Эх, незнакомый мне герой, проставился бы я пивом за спасение моей шкуры от лишних дырок, да времени нет. Как-нибудь, в светлом будущем…
Я наскоро покидал в сумку свой арсенал, прикрыл его шмотками, сверху впихнул ноутбук. Затер на рукоятке пистолета свои отпечатки, сунул ствол в руку мертвого верзилы – думаю, не стоит объяснять, зачем. Сграбастал мобильник и стал делать ноги из злополучной квартиры.
Через парадный выход ходить не стоило: если он и не простреливается, наверняка хорошо просматривается. Навесят мне «хвост», отрывайся потом. Нет уж, мы люди неприхотливые, мы чердаком прогуляемся.
Дверь чердака, располагавшаяся четырьмя лестничными пролетами выше, была заперта на аховый висячий замок. Такой аховый и сопливый, что сшибить его не составило никакого труда. По пыльному чердаку я прогулялся до спуска в последний, четвертый подъезд, из которого, как я помнил, был выход не только во двор, но и на улицу. Торопливо спустился до первого этажа, собрался с духом и вышел на свежий воздух.
Тепло, солнышко светит, птички поют, машины гудят и шуршат покрышками. Красота! А за моей спиной, метрах в ста, во двор заруливает здоровенный джип, набитый народом под завязку. Ага, вот и группа поддержки подоспела! Сейчас поймут, что опоздали, и начнут суетливо метаться в поисках меня. А я тем временем буду уже очень далеко – в метро. Хотя, нет: в метро соваться пока нельзя – там могут поджидать филеры. Нужно брать такси.
Я завернул в ближайшую подворотню, покрутился по дворам, делая вид, что спешу по делам. Дворами отмахал несколько кварталов, потом вышел на улицу, нашел скучающего по клиентам таксера, молча сунул ему сто баксов. Таксер без лишних реплик взялся за баранку, и резвая «хондочка» с шашечками на крыше рванула вперед.
- Куда едем? – уютно и сноровисто пристроившись в транспортный поток, поинтересовался водила.
- Давай в Красногорск, - наугад ляпнул я, хотя и сам толком не понимал, какого ляда мне понадобилось в Красногорске, - Доедем без шухера – еще сто баксов получишь.
- Красногорск большой. Куда именно?
В Красногорске я знал только одно место, его и назвал.
- Дэ-ка «Подмосковье», высадишь напротив входа, на Можайке.
Пока таксер петлял по московским улицам, я все пялился в зеркало заднего вида – опасался «хвоста». Таксер заметил это и флегматично спросил:
- Что, пятки кто припалил?
- Любезный друг, я плачу не только за доставку меня по адресу, но и за отсутствие лишних вопросов. Ясно?
- Нет, оно, конечно, ясно. Но как бы потом у меня проблем не возникло.
- Не возникнет, - заверил я водилу.
Водила лишь скептически хмыкнул. Видно, тертый жизнью калачик, не впервой ему вот так по спецтарифу людей подвозить.
Довез он меня в лучшем виде, бережно и аккуратно. За аккуратность получил премию в сто баксов, а мой бюджет, соответственно, еще на сотню похудел. «Хондочка» на прощанье вильнула задним бампером и усвистала по Можайскому шоссе в сторону столицы.
А я, отслюнив червонец угрюмой тетке, которой больше подходил бы не белый халат, а мундир тюремного надзирателя, обзавелся пломбиром и пошагал куда глаза глядят – лишь бы на месте не стоять.
Довольно споро ноги занесли меня на улицу с добрым и светлым названием Школьная. Здесь, насколько я знал, существовало несколько общаг, где можно вписаться без лишних вопросов. Плати бугру положенную мзду и живи, сколько душе угодно. Из одной такой общаги в недавнем прошлом, которое сейчас мне казалось весьма давним, мы с Васькой Муромцевым выковыривали вздумавшего податься в хиппаны сынишку нашего незабвенного клиента Петрыкина. Отрок сей наивно полагал, что длинные немытые патлы, коробок с анашой и раздолбанная гитара за спиной тут же настроят местный бомонд на благоприятный лад, а местный бомонд оказался немного хитрее и, прочухав, что родитель новоявленного хиппи – человек с пузатым кошельком, тут же схомутали неразумное чадо и стали теребить Петрыкина-старшего на предмет выкупа. Но они не знали, что вместо ментов коммерсант натравит на них нас с Васькой. Признаться, шухер тогда мы навели знатный: никто не ушел без своей порции поджопников. Главарю незадачливых киднэпперов Васька, проявив нездоровую фантазию, вставил в прямую кишку толстенный резиновый шланг и подключил страдальца к пожарному гидранту. Клизма получилась, что надо! Законопослушные жители общаги ржали, как в цирке. А неразумное петрыкинское чадо, вежливо нас поблагодарив, вернулось домой, чтобы через неделю опять свинтить, на этот раз с автостопщиками.
Общаги располагались в полуподвальных этажах обыкновенных жилых домов. Никто их специально не оборудовал под жилые помещения, и потому здесь было за норму, если прямо над кроватью проходит канализационная труба, по которой текут, падая прямо на маковку вонючими каплями, фекальные воды со всех шестнадцати этажей, что взгромоздились выше. Соответственно, и публика здесь обитала непритязательная, малобюджетная, многопьющая, умеренно страдающая разными пороками типа клептомании или сверхнормативного либидо.
Бугор того вонючего подпола, в котором я решил до времени зашкериться, здоровенный кавказоид с характерным орлиным профилем и огромным волосатым брюхом, в котором места для еды не всегда хватало – портвейн занимал весь объем его аквариума – смерил меня мутным взглядом.
- Свабодных мэст нэт, - булькнул он.
Я молча достал зеленую купюру с Франклином на форзаце. Взгляд бугра стал чуть более осмысленным.
- Паищем, - пообещал бугор, узловатыми пальцами ухватив бумажку, - Но это маловато.
- Не великоваты ли ставочки? – усомнился я.
Бугор гыкнул.
- Базар балшой. Пахады – патаргуйса.
Пришлось умастить кавказоида еще тремя сотнями. Бугор тут же подобрел, нашел мне комнатку, причем вполне культурно обставленную, даже пообещал:
- Будэш такой же саабразытэлный – тэбя ныкто нэ побэспокоит. Мамой клянус. Кто абыдыт – скажи, Мишико Вадалаз твой бугор. Атстанут сразу.
Но сам же меня и побеспокоил минут через пятнадцать, едва я разложил свое имущество по укромным углам своего нового обиталища.
- Бабу нэ хочеш? – спросил Мишико, - Арганызуэм, ты толко скажи. У нас дэвки чистые, сам правэрял.
Соваться собственными частями тела туда, где бывал немытый копулятивный орган товарища Мишико, мне совсем не хотелось, и поэтому я вежливо отказался.
- Как знаэш, - погрустнел бугор и отвалил.
Комната моя по здешним меркам была люксом. Две кровати, причем одна размером с вертолетную площадку. Шифоньер, покоцанный, зато вместительный. Два стола, холодильник, микроволновка и даже зеркало на стене. Стены обиты лакированными реечками. И если бы не канализационный сифон с гнилой деревянной заглушкой, торчащий из пола около двери, да не зарешеченное окно под потолком, от которого видна лишь половина, а вторая половина радует дневным светом соседей за стенкой, можно было бы подумать, что я во вполне презентабельной квартире.
Первое, что я сделал, уладив свой жилищный вопрос – позвонил Ане. На прощание она оставила мне несколько резервных номеров, по которым можно связаться с ней и только с ней, без посторонних слушателей. Два номера не отзывались, некая дама из трубки ласково вещала, что абонент не абонент, а отсутствующий в природе персонаж. Третий номер порадовал меня сперва гудками, а потом напряженным голосом Ани.
- Кто это? Брыкин, ты?
- Я, солнце мое. Кто ж еще? – ответил я, - Ты сейчас можешь разговаривать?
- Тебе повезло: сейчас я гуляю по лесу и меня никто не пасет. Так что излагай.
- Может, лучше ты мне изложишь чего интересного? Например, насчет того, что меня едва не замочили в сортире два мутанта двенадцатой серии.
- Погоди, ты о чем? – всполошилась Аня.
- О том, что пару часов назад ко мне заявились двое малокультурных жлобов с паролем и, якобы, с приказом Луня перевести меня в другое место.
- А ты что же?
- А что я? Наказал ребят за низкий уровень культуры. Теперь на вашей квартирке два жмурика с огнестрельными дырочками. Или я погорячился и ухлопал своих в доску парней?
- Лунь никакого приказа не отдавал, - растерянно произнесла Аня, - Я бы знала…
- Значит, кто-то решил заклепать гол в свои ворота. И этот кто-то – из ваших командиров. Короче, нужно встретиться и поговорить. Где и когда, скажу позже, а сейчас отключаюсь. Держи ухо востро, Аня. Не все в порядке в вашем Датском королевстве.
Она хотела вставить реплику, но я ее уже не слушал. Отключил телефон, сменил сим-карту и погрузился в тяжкие раздумья.
Так, эти двое были явно не от Луня – в этом я не сомневался уже тогда, когда началась пальба и мордобитие. При этом действовали они по чьей-то шаловливой воле, а не по своему почину – достаточно вспомнить, какая бригада приехала к ним на выручку. Нет, это худо-бедно, но все-таки организованная группа, которой кто-то управляет. И зачем я понадобился этому кому-то – непонятно. Конечно, версии есть – например, один из партизанских лидеров решил сладко лизнуть Сычева, дабы тот простил и помиловал свое творение, заблудшее во мраке неподчинения и прочих нарушений корпоративной этики. И сладко лизнуть полковника он хотел, предоставив меня Сычеву на блюдечке, на крайний случай, с траурной черной каемочкой. Или еще вариант: вероломный командир мутантов решил повести свою игру, добывая лидерство в партизанском подполье, и я должен был стать его, вроде как, заложником. Оба варианта, конечно, хороши, но очень уж сомнительны: чего во мне такого ценного, чтобы ради меня затевать целую войсковую операцию?
Правда, есть еще вариант: кто-то в подполье все-таки ишачит на проект «Катапульта», и ему важно, чтобы я не добрался до «Оракула». Тоже, конечно, чахлое объяснение могучим фактам, но на другие у меня не хватало фантазии.
Ночью мне не давали спать всякие посторонние шумы. Нет, я вполне способен давить на массу и под задорное рявканье гаубиц, но когда прямо над головой слышится натужное сопение, а затем характерный шум воды в унитазе, и от этого кажется, что находишься прямо под чьей-то задницей, спать и видеть радужные сны не получается. Вместо снов – какой-то бред на пищеварительные темы.
Соседи за стенкой шумно выясняют, кто из них сожрал последний огрызок колбасы. Мишико Водолаз, шаркая растоптанными сандалиями, бродит, аки призрак коммунизма, от двери к двери и пристает к жильцам подвала с настойчивым предложением выпить. В конце коридора, у нашего, подвального сортира, какие-то джентльмены вежливо интересуются у кого-то незначительного телом и духом насчет денег, которые он им должен. Незначительный телом и духом в ответ на их реплики только шмыгает носом и сдавленно хекает в такт ударам джентльменских ботинок и карающих дланей. Ну, и выкрикивает иногда, только потихоньку, чтобы никто не слышал:
- Сатрапы! Ух…Вам не понять…хек…Ой, моя рука…хек…Хамы, вы же ее вывихнули…хек…Все, погиб поэт…хек…невольник чести…хек…пал от руки ничтожеств…
Страдающего и погибающего в муках поэта джентльмены сочувственно и милосердно приложили головой к батарее, отчего поэт окончательно затих.
- Короче, Степа, у тебя на все про все неделя, - сказал один из сатрапов поверженному невольнику чести, - Либо ты вернешь деньги, либо мы придем к тебе снова.
Сатрапы протопали по гулкому коридору и, грохнув дверью, испарились. А поэт очень скоро запрыгнул в свои шлепанцы и, прихрамывая, зашуршал к своей двери. Мне почему-то стало жаль бедолагу, и я, выглянув из своей комнаты, предложил ему зайти на рюмочку чая.
- Эк тебя отделали, - хмыкнул я, когда невольник чести перебрался через мой порог. И впрямь, поэт был хорошо отбит – хоть сейчас на сковородку.
- Пигмеи интеллекта и духа, - всхлипнул опечаленный поэт, но завидев в моей руке начиненный водкой фугас, тут же просветлел ликом, - Меня Степа зовут. А ты кто?
- Называй Борей, - сказал я, - За что тебя так?
- Пигмеи! – снова возопил Степа, - Им не понять, что такое свобода творения!
- Ближе к теме, Степа. За что?
- Да неважно. Ты, Борис, наливай, - Степа жадно облизнулся.
После третьей рюмки пострадавший за свободу творчества, наконец, стал поразговорчивее.
- Понимаешь, я им обещал довести до работоспособного состояния бета-версию новых «окошек». И аванс взял. А тут с делами зашился, ну и не успел…Да ты, Боря, не гляди на меня, как на придурка. «Окошки» - это операционная система «Виндоус», - Степа остановил свой мутный взгляд на ноутбуке, лежащем на столе, - Ого, да у тебя классная машина! Значит, должен понимать, о чем я толкую, раз такой техникой пользуешься. Так вот, хотел я этим гадам объяснить, что «юникс» гораздо интереснее новых «окошек», а они меня не поняли. Ну и случился у нас конфликт. А я тут такую хреновину придумал – закачаешься! Мне бы чуток финансов, да вдохновения – я бы удивил этот мир.
И Степа поведал мне, уже после четвертой дозы спиртного начав видеть во мне своего друга и вообще правильного мужика, чем таким он собрался мир удивлять.
Оказывается, Степа, молодой и талантливый программист – это он так сам себя охарактеризовал – окончив восемь лет назад Бауманку по специальности «примат», то есть, прикладная математика, некоторое время – почти два года – трудился в научном учреждении, специализировавшемся на создании «программных продуктов особого назначения», то есть, компьютерных вирусов. От этих вирусов, как задумывалось по сценарию, компьютеры и прочая электроника врагов развитого социализма, должны были гэпнуться и стать покорными воле вирусодела. Ему, как самому молодому и горячему, поручили участвовать в самой хулиганской части разработки – в создании модулей управления, то есть, тех подпрограмм, которые в один прекрасный момент должны взять на себя контроль над всеми процессами, происходящими даже в самой завалящей микросхеме. Разработки зловредных программных продуктов продвигались споро, и на горизонте уже замаячила возможность взять под контроль всю буржуйскую электронику, вплоть до микроволновок. Но тут наступила хана развитому социализму, и Степины труды оказались никому не нужны: Запад из вероятного противника превратился в невероятного друга, которому следовало не пакостить, а целовать его пропитанные многовековым опытом мудрой демократии ступни.
Но Степа решил не бросать начатое дело на половине пути – и вот уже почти готов вирус, которому, как божеству, поклонятся все микрочипы. Восемь лет Степа корпел над своим – и, как теперь получается, только своим и ничьим больше – детищем. Ночей не спал - вдохновленный бухлом, сочинял элементарные двоичные алгоритмы управления. И вот…
- Жаль, что действовать будет только на «интеловские» процессоры. Другой материальной базы для изучения пока не попадалось, а на родные ЕС и «багеты» прицеливаться скучно и неинтересно. У наших разве что бухгалтерскую отчетность умыкнуть можно. То ли дело за бугром! Запендюрить мою программку в локальные сети Всемирного торгового центра – и в один момент можно миллиардером стать. Можно всю штатовскую экономику похерить. Да все, что угодно, можно. У них на Западе сейчас и на горшок сходить без ведома компьютера нельзя. Да я там без пяти минут богом могу заделаться!
- Слушай, Степа, а как ты собираешься этот вирус распространять? Неужели через интернет?
- Ха, интернет, - хмыкнул Степа, - Есть вариант и повеселее. Если хочешь, могу как-нибудь показать. Здоровенный сорокакиловаттный передатчик с узконаправленной антенной, с расстояния в километр в любой микросхеме такой шухер наведет, что…Короче, на испытаниях я этим передатчиком сразу на трех компьютерах БИОС перепрошил. И теперь у раздосадованных владельцев компьютеры понимают только «полуось» и кое-что из ДОСа. Каково, а?
- Если не врешь, впечатляет. Да и если врешь – впечатляет талант фантаста. А считать на расстоянии информацию твой передатчик сумеет?
- Ну, если постараться…- неопределенно пробормотал Степа, - Я, конечно, не пробовал, но…Вот если бы параллельно шине винчестера провести шину на передатчик с хорошим усилителем, тогда может быть. Хотя, к черту параллельную шину. Фигня все это. С моим вирусом в желудке винчестер сможет самостоятельно насвистеть в эфир все, что нужно. Правда, сигнал будет слабенький – только радиотелескопом и ловить. Да и расшифровывать придется по гигабайту в неделю, всякие посторонние шумы отфильтровывать. В общем, геморройно, но чисто теоретически возможно.
Наверное, на меня подействовал алкоголь: в речи Степы, которая с каждой минутой становилась все невнятнее и насыщалась примесями мата и специфических программерских ругательств, я начал видеть рациональное зерно. Если хотя бы половина из Степиного трепа – правда, значит, можно использовать его достижения во благо человечества – для распотрошения информационных потрохов адской машины «Оракула». Запузырить в процессоры вычислительного комплекса Степин вирус, который с подачи своего автора именовался не иначе, как «зомби», добиться от процессоров команды на передачу данных – и снимать пенку! Вариант, конечно, неплохой. Но, если припомнить систему охраны «Оракула» из моего ноутбука, там и на всякие радиосигналы своя закорючка имеется. А именно, целая сеть антенн-глушилок, проложенная внутри железобетонных стен. На антенны подается сигнал от четырех усилителей, а те, в свою очередь, питаются от автономного генератора, зарытого на глубине сорок четыре метра. Короче, все в лучших традициях советских стратегических объектов.
- Степа, если ты не врешь, я готов тебя немного проспонсировать. Мне как раз позарез понадобился твой «зомби». И я даже подскажу, куда его удачно подсадить.
- Обижаешь, начальник, - вальяжно произнес Степа, - На три-четыре дня работы – и вирус твой. Разумеется, не бесплатно. Могу даже дать в аренду передатчик. Но это тоже не бесплатно и на время. Ведь он у меня один-единственный.
Распрощались мы со Степой на мажорной ноте. Степа, предвкушая мои финансовые пожертвования на развитие науки, довольный и почти счастливый пополз по стеночке в свою комнатенку. А я, хотя и устал, как собака, принялся лихорадочно мыслить и кубатурить, оседлав ноутбук. Наверное, лучше всего мне думается по пьяни…
7.
Итак, мы имеем: объект «Оракул», расположенный в заболоченной лесистой местности, в трехстах километрах к северо-востоку от Москвы. На расстоянии десяти километров вокруг объекта – посты охраны, первый периметр обороны. Там, где можно пройти, не замочив ног, все обнесено многорядной «колючкой», оборудовано охранной системой «Сосна». Где колючка отсутствует – сплошное болото, отмеченное на карте как непроходимое.
Далее, на расстоянии трех километров начинается форменный укрепрайон: железобетонные брустверы, доты, бронированные вышки. Через каждые двести метров – «пластуны», то есть, врытые в землю бронированные гробы с откидывающейся крышкой, из которых, как чертики из коробочек, выпрыгивают платформы с огневыми комплексами. Эту штуку у нас в училище называли «маккофе» - за вооружение, которое было у «пластуна» «три в одном»: строенные пулемет, гранатомет АГС и вызывающая у любого танкиста расслабление сфинктеров и нервный метеоризм труба «корнет», из которой стартуют кумулятивные колобашки с тандемной боевой частью.
Глубина укрепрайона – два километра. За укрепрайоном начинается водная гладь – окруженное лесом озеро, посреди которого на гранитном зубе-острове находится собственно «Оракул» и еще один объект, обозначенный как лаборатория 67.
«Оракул» со всей вспомогательной начинкой располагается в железобетонном параллелепипеде шириной сто сорок, длиной двести десять и высотой сорок метров. Причем, из сорока метров высоты из гранитного тела острова наружу торчит только восемь. От параллелепипеда в разные стороны отходят этакие аппендиксы – тоннели, завершающиеся отдельными бетонными камерами. В этих камерах – генераторы, насосы, камеры утилизации, то есть, крематории, и прочая лабуда, предназначенная для обеспечения комфортной жизни обитателям параллелепипеда. Минимальная толщина стены – метр восемьдесят. Максимальная, у той части, которая торчит на поверхности, четыре с половиной метра. Короче, прямое попадание ядерной бомбы для этой гадости – так, легкая щекотка.
Внутри железобетонного пенала – шесть этажей. Один на поверхности и пять подземных. Запутанная система коридоров и переходов. Пять грузовых лифтов, и, кроме лифтовых шахт, этажи соединяют лишь три узких колодца аварийных лестниц. Нижний этаж, минус пятый – технический. Там узлы управления генераторами, насосами и прочей дребеденью. Этажом выше – собственно «Оракул», вернее, его камера-приемник и блок первичной обработки сигнала. На минус третьем этаже – вычислительный комплекс и рабочие помещения: кабинеты, лаборатории, какие-то камеры. На минус втором, разделенном на две несообщающиеся половины глухой стеной, тоже рабочие помещения и обширный медицинский блок. Именно медицинский блок почему-то отделен от всего остального комплекса не только стеной, но и мощными перекрытиями, да еще и солидными дверями толщиной в добрых полметра. Хотя, нетрудно догадаться: именно в медицинском блоке маринуют живую пищу для «Оракула». Минус первый этаж – жилые помещения, столовая, спортзал. Наземный этаж – административный. Там заседает всякое начальство.
Что мы имеем? На что можем рассчитывать?
Вирус «зомби». Если Степа и в самом деле не врет, этот вирус даст мне возможность пошерудить шаловливыми ручонками в памяти «Оракула».
Сорокакиловаттный передатчик, с помощью которого можно заразить «зомбизмом» «оракуловские» мозги.
Свои собственные руки, ноги и голова. Ну и кое-какой огнестрельный арсенал.
Все. Больше ничего нет. Пожалуй, можно было бы притянуть к работе мутантское подполье – не все им на чужом горбу выезжать. Но после вчерашних событий я этим ребятам доверять боюсь. В лучшем случае, неведомая гнида-предатель засыпет всю операцию. В худшем меня просто убьют.
Пожалуй, можно еще рассчитывать на Муромцева. По крайней мере, когда нужны будут дополнительные рабочие руки и рабочая голова.
Что требуется?
Во-первых, требуется, собственно, запузырить «зомби» в сервер «Оракула». Во-вторых, обеспечить стойкий прием сигнала, когда «Оракул» начнет колоться, как пленный партизан. В-третьих, доставить информацию Ане. А уж она разберется, что с ней делать.
Но запустить «зомби» в сервер не так уж просто. Нужно отключить генератор, питающий глушилки. Нужно доставить передатчик на такое расстояние от «Оракула», чтобы можно было без проблем навести шухер в его процессорах. Если учесть толщину скалы, прикрывающей сервер, расстояние должно быть не больше километра. Во всяком случае, я так думаю. А это значит, нужно воткнуть передатчик у самого берега озера, в тылах укрепрайона. А это - деяние уровня бессмертных подвигов товарища Геракла Зевсовича. Возможно, и прав был очкарик Че, когда говорил, что к «Оракулу» без танкового полка и эскадрильи штурмовиков не стоит и подползать. Вот только правоту его я непременно проверю практикой – я не я буду, если не проверю.
Может, достать где-нибудь передатчик помощнее, чтобы прободал эту скалу километров с пятнадцати? Не силен в радиотехнике, к сожалению. Не знаю, сколько киловатт нужно передатчику…Надо будет заставить Степу посчитать необходимую мощность. Если он такой уж знаток всех премудростей электронно-вычислительного мира, значит, должен скумекать что-нибудь.
Стойкий прием сигнала…Да, тут заминочка вышла. Нет у меня в кармане радиотелескопа. И не предвидится. Даже если муташки подкинут финансов на особо чувствительный приемник, этого будет недостаточно. Даже я представляю себе, каков будет сигнал от двенадцативольтового винчестера – с пяти метров не прочитаешь ни бита. Значит, нужен хороший усилитель. И этот хороший усилитель нужно подключить к серверу. А для этого нужно как-то доставить к «Оракулу» грамотного специалиста с оборудованием, что не представляется возможным.
Так или иначе, мне придется просачиваться на этот остров-крепость. Прорываться с боем – нереально. Нет у меня ни танкового полка, ни эскадрильи штурмовиков. Нужна хитрость. И эта хитрость зреет в моих мозгах вот уже двое суток.
Если мне и удастся проникнуть на этот чудо-остров, я буду гол, как сокол. Через этакую систему охраны я и перочинного ножика не пронесу. Значит, придется все делать голыми руками. Отключать генератор, спешно приспосабливать электронную аппаратуру для стойкой передачи четкого сигнала…Да, здесь и Геракл бы спасовал. Послал бы буку Эврисфея, который давал этому вояке непосильные вводные, по адресу…интересно, сколько букв будет в слове…ну, в том, которое у нас из трех букв…если перевести его на древнегреческий? А мне и послать-то некого. Хотя мутанты и снарядили меня на ратный подвиг, я все-таки сам по себе. Так что послать могу только самого себя.
А все-таки, какого хрена я влез во всю эту кашу? Неужели только из болезненного любопытства? Только ли от того, что так сложились обстоятельства? Мне, лично мне, маленькому человечку с минимальными запросами на кой ляд совать башку под мощную гильотину проекта, сооруженную сильными мира сего?
Не знаю, то ли с перепоя, то ли от накопившейся усталости, но меня одолели глюки. Я мог бы назвать их сном, но не получалось. Странным образом какая-то часть меня продолжала шарить взглядом по схемам и спутниковым фотографиям на экране ноутбука, ворочать в голове разные суицидные варианты налета на «Оракул». Другая же часть моего существа бесплотным духом вознеслась над землей – над мерцающим миллионами огней городом, над тонкими ниточками рек, над набрякшими каплями озер, над пеленой облаков. Мир подо мной сжался до размеров странички из атласа. И по этой страничке – я ясно это видел – змеились, сплетаясь, завязываясь узелками, бесчисленные нити. Одни – яркие, плотные, насыщенные какой-то энергией, которую я чувствовал как низкое гудение, другие – чахлые, угасающие, истончающиеся до нулевой толщины. Нити уходили куда-то очень далеко, в непроглядную черноту бесконечного пространства. И там, вдали, они постепенно сливались в одну тугую струну, прямую и твердую, как алмаз. Мир скользил по этим нитям, многократно множился в местах их сплетений, но там, в дальней дали, размноженный мир снова становился един и неделим, как фундаментальная частица.
Потом меня рвануло вниз. В гущу нитей и миров. Я летел и думал, а не расшибусь ли я обо что-нибудь твердое. Как ни странно, я не боялся. Наверное, это потому, что я отдавал себе отчет в том, что все это – глюк и не более того.
Я не расшибся. Не растекся кровавой лужицей по неласковой земной тверди. Мое падение перешло в бреющий полет над самой землей. Я летел на высоте метров трех, и взгляд мой выхватывал из окружающей действительности какие-то застывшие картинки-фотографии.
Город. Похож на Москву, вон, на заднем плане даже виднеется шпиль Останкинской телебашни. Но какая-то странная Москва, словно простерилизованная. Ни грязинки, ни соринки. Люди по тротуару движутся ровными колоннами, не обгоняя друг друга, не сталкиваясь, и у каждого москвича на лице – абсолютно нулевое выражение, как у фотографии в паспорте. Да и лица – елки зеленые! – с небольшими вариациями повторяют друг друга. Примерно так могли бы выглядеть родные братья-сестры…
Завод. Огромный индустриальный монстр, коптящий облака кубическими километрами дыма. На склад готовой продукции лениво ползут своим ходом приземистые танки, похожие на черепашек. У станков – такие же одинаковые люди с одинаковым выражением на лицах. Слесари крутят гайки голыми руками – они у слесарей цепкие и твердые, словно отлитые из металла. Станочники уверенно останавливают здоровенные суппорты станков ладонями. На ладонях – толстенная кожа и меленькие шипы, которыми можно пользоваться вместо абразивной бумаги. Контролеры проверяют качество деталей на глаз, без всякого штангенциркуля или микрометра. У них для этого и глаза подходящие, вроде фасеточных. Мастер участка – детина с огромной головой, на которой лицо смотрится всего лишь случайной кляксой. Он видит все, знает все – и ему даже не нужно раскрывать рот: производственный процесс подчиняется каждому шевелению его гигантских мозгов. Целесообразность во всем. Каждый на своем месте, каждый при деле. Мастеру – мастерово, слесарю – слесарево. А танки из цеха все выползают и выползают…
Внезапно мой полет оборвался. Мое «я» стремительно склеилось воедино, и я снова обнаружил себя сидящим на стуле. Глюк, если верить часам, вычеркнул из моей сознательной жизни всего-навсего пару минут. Нет, Иосиф, пора тебе поспать. Иначе можно пристраститься к такому вот глюковидению.
И все-таки, почему я до сих пор не сделал ноги в теплые края? Почему до сих пор вынашиваю злодейские планы против проекта «Катапульта»? Можно, конечно, притянуть за уши детскую отмазку, что они, мол, «не наши», а я сражаюсь за счастье «наших». Но с чего я взял, что проект столь уж зловреден? Да, они убивают людей ради того, чтобы заглянуть в будущее. Но может это – лишь малая плата за то полезное и здравое, что принесет этот проект людям? В конце концов, Сычеву же удалось так поворошить человеческий геном, что уже двенадцатая серия его подопытных может похвастаться феноменальной живучестью. А вдруг конечной целью является бессмертие каждого отдельно взятого индивидуума? А я, суетливый чистоплюй, только мешаюсь под ногами – мне, видите ли, не нравятся методы, которыми наука пользуется при движении к светлому «завтра».
И все-таки плевать я хотел на такую науку. Если наука хочет слопать меня – а она явно показала свои намерения – я буду обороняться. На ласковый шлепок по заднице отвечу увесистым маваши в черепную коробку.
Я еще долго мог бы спорить с самим собой. Но организм настойчиво потребовал свое, и с мыслью о том, что на сегодняшний день я пока остался ярым противником проекта, я отправился на боковую.
Жутики-кошмары и глюки с ниточками-мирами, слава Богу, не донимали. Спал, что твой младенец. И, проснувшись, понял, чего мне не хватало для полной уверенности.
Я позвонил Ане. Аня, как обычно, оказалась в непрослушиваемом месте и без свидетелей: ехала в Москву, дабы попасти Дробышева. Мне, кстати, так и не удалось понять, почему хрупкой…ну, пусть даже и не совсем хрупкой…девушке поручают слежку и мокруху, да еще и не обеспечив ее надежными тылами в виде группы поддержки. Я поставил себе галочку при случае порасспрашивать ее по этой скользкой теме. Но сейчас меня занимал другой вопрос.
- Аня, скажи, только быстро: каким боком коснулся проекта ваш профессор Тихонов?
- Ты, Иосиф, довольно бесцеремонен. Ни здрасьте, ни до свидания. А я, между прочим, за тебя беспокоюсь. Если по теме, профессор Тихонов собственноручно разрабатывал «Оракул». Если бы не он, у тебя бы сейчас не было подробных схем объекта.
- Значит, он должен знать, какова конечная цель проекта. Мне нужно с ним встретиться.
- Он не знает, - заверила меня Аня, - Может, всего лишь догадывается. Но догадки к делу не пришьешь. Так что встречаться вам не следует.
Интересно, откуда у нее такая уверенность в том, что Тихонов ничего не знает? Может, она просто не желает, чтобы Тихонов встречался со мной наедине да сболтнул чего-нибудь лишнего?
Подозрения я отогнал, но какой-то осадок остался, засел в подкорке зудящей мухой. Мол, не все так просто, как ты думаешь, Брыкин.
- Ты где? Я могу заехать за тобой, - торопливо, пока я не отключился, сказала Аня.
- Не стоит, - ответил я, почувствовав что-то нехорошее в ее торопливости, - Завтра привези профессора на станцию Баррикадная. Ровно в четырнадцать ноль-ноль. Оттуда двинетесь метрополитеном до станции Чертановская. Там и увидимся. Все, пока.
Я отключил телефон, привычным движением поменял сим-карту.
Если я все правильно понимаю, послезавтра Аня доставит мне профессора. Но не его одного, а целую группу захвата в придачу. Как-никак, я выпал из их поля зрения, вышел из-под контроля. И не за бабки свои они беспокоятся – им важно, чтобы я не наделал глупостей и не навел на них Сычева сотоварищи. Ну, и бабки, конечно, их тоже немного беспокоят. Возьмут меня послезавтра под белы рученьки, да и запрут в своем санатории до лучших времен, пока не решат, что со мной делать.
Да, куда ни кинь…К Сычеву на поклон тоже нет резона идти. Если уж он меня приговорил еще в Чечне, теперь, после того, как я немного прочухал насчет его проекта, он мне коньячка точно не предложит. Распатронит на органы, а из печени, по которой цирроз скучает, наделает пирожков. Вернуться к нормальной жизни? Нет, тут я пас. Если Дробышев и впрямь – птенец гнезда Сычева, нормальной жизни мне останется от силы неделя. Да и с Коловоротным не все до конца понятно. Короче, остается мне только одно: разгребать эту навозную кучу обстоятельств, пока она меня не погребла на манер кургана.
Время до послезавтра у меня еще было, и я решил использовать его на всю катушку.
Первым делом я подкатил с пузырем портвешка к Мишико Водолазу. Так, мол, и так, Мишико: нужен классный водила, не задающий лишних вопросов. На неприметной, но юркой тачке, с набором липовых номеров. Мишико, конечно, повыкобенивался, набивая себе цену, но двести баксов в его личный карман решили дело в мою пользу.
- Будэт тэбе вадыла, - пообещал Мишико, - Толко он дорага бэрот. Эсли на дэнь, гатовь полтонны зэлоних. Эще тонну, эсли вадыла стрэлять будэт.
- Не волнуйся, Мишико. Стрелять буду я, - успокоил я бугра, - Водила нужен послезавтра, в одиннадцать ноль-ноль.
- Как скажэш, батоно чемо, - похлопал меня по плечу Мишико, - А ты, я гляжу, нэ из простых лудэй. Из чьей брыгады будэш?
- Тут, Мишико, ты попал пальцем в задницу. Я – сам по себе. Но за меня есть, кому слово сказать. Так что если вдруг решишь устроить мне подлянку, от твоего маленького бизнеса останется лишь слабое воспоминание. Договоримся: я плачу честно, ты тоже играешь без тузов в рукаве. Идет?
- Аб чом рэчь! – широко улыбнулся Мишико.
Вторым пунктом в моей программе был визит к программисту Степе. Степу я обнаружил в состоянии жестокого бодуна, и мне опять пришлось сбегать за водкой в ближайший магазин – без дополнительного горючего Степа был сейчас не разумнее бабуина.
Остограммившись, Степа заметно прибавил в интеллекте, после чего с готовностью выслушал мои вопросы. Я не стал пытать его насчет вируса «зомби» и передатчика – сейчас мне было важно другое.
- Степа, ты же умный человек. Подскажи, что делать. Моему хорошему знакомому позарез нужно техническое средство для узконаправленного сканирования на предмет наличия у собеседника радиомаячков и прочей следящей хрени. Предлагает хорошие деньги. Но нужно послезавтра. Ну как, сумеем что-нибудь скумекать?
- Чего тут кумекать? – усмехнулся Степа, - Я такие хреновины штук по десять в месяц делаю. Расходятся, как горячие пирожки. Обычный радиопеленгатор, ведет автоматический поиск сигнала по всем частотам от метровых до миллиметровых волн. Радиус действия…ну, метров двадцать примерно. В принципе, можно сделать и больше, но тут уж слишком много посторонних сигналов будет. Не поймешь, что пеленговать. Сейчас у каждого третьего мобильник – в эфире такая каша, что не расхлебать.
Он порылся в своем шкафу, выудил из его недр черную пластмассовую коробочку с кнопочками и жидкокристаллическим экраном, размером примерно со школьный пенал для ручек, и протянул мне.
- Дарю как хорошему человеку. Бери, не тушуйся. Я себе еще таких налеплю. Нажимаешь сюда, - Степа начал показывать мне кнопки, - Включается автоматическое сканирование. Как только попадается сигнал, отличный от фонового, который принято называть «белым шумом», сканирование останавливается. Динамик так себе, но сигнал все-таки расслышать можно. Для того, чтобы продолжить сканирование, снова нажимаешь эту кнопку. На полное сканирование уходит минут сорок, так что рекомендую установить верхний и нижний пороги сканирования. Нажимаешь сюда – выскакивает цифра на экране. Удерживаешь кнопку – цифра меняется. Ну, ты ж неглупый человек – сам разберешься. Кстати, Боря, ты вчера говорил что-то насчет спонсорской помощи…
Я молча положил на стол три сотни баксов.
- Обнадеживает, - кивнул Степа, - Но в окончательном виде «зомби» будет стоить полторы штуки зеленых. Без обид, программисты тоже люди и тоже хотят кушать.
Я посчитал в уме наличность. Сейчас у меня на руках – пятнадцать с половиной штук. Тачка с водилой и вирус – еще две штуки вынь да положь. А может, и больше. Останется примерно тринадцать тысяч. Ничего, жить пока можно, если не сильно шиковать.
- Ладно, Степа. Будут тебе полторы штуки. А на досуге поразмышляй, каким передатчиком можно запустить твой вирус в многопроцессорный сервер, укрытый сорока метрами гранитной скалы и пятью метрами железобетона, с расстояния в десять-пятнадцать километров.
- Ого! – удивился Степа, - Ты не на Пентагон ли решил покуситься?
- Считай, что на Пентагон, - ответил я.
Степа крепко задумался и начал поглядывать на меня с опаской и уважением.
- Хорошо, я поразмыслю. Если будут деньги, я и передатчик такой найду.
- Ищи, Степа, ищи. За деньгами дело не встанет.
Определенно, сегодня у меня все складывалось удачно. Если сейчас еще и Муромцев с документами по дохлым психам проявится, можно будет отмечать это восемнадцатое мая красным цветом во всех календарях. Поразмыслив немного, я решил проверить себя на удачливость и включил телефон. Так и есть – письмецо от Васьки!
Я набрал его номер, поздоровался, как положено, потрепался о погоде и бабах. Не потому, что это мне было очень уж интересно: я пытался понять по посторонним шумам в трубке и по Васькиному голосу, нет ли рядом с Васькой ненужных свидетелей. Наконец, Васька и сам допетрил, с чего я вдруг заговариваю ему зубы.
- Все чисто, старлей, - сказал Васька, - Спросил бы прямо, а то строишь из себя домохозяйку. Я, между прочим, за входящие звонки тоже плачу. Так что экономь мои и свои деньги.
- Тогда, Василий, ближе к телу. Бумаги у тебя с собой?
- Ты что, дурак? Стану я такие вещи с собой таскать. У меня от этих бумаг и без того аппетит испортился. Я их надежно заныкал. На Шмитовском проезде строится высотка, ты ее сразу увидишь. Так вот: подойдешь к сторожам, спросишь Максимыча. Максимыч – это здоровенный такой хохол с усами, вечно в засаленном камуфляже ходит. Скажешь ему, что от Муромцева за посылочкой. Бутылку ему приготовь. Лучше всего «смирновки». Он это дело любит.
- Спасибо, Васек. Когда-нибудь будешь рассказывать своим детям, что помог мир спасти. А сейчас прости, но мне пора исчезать.
Я отключился, хотя Васька еще что-то пытался сказать вдогонку.
И на радостях закрасил красным маркером, стыренным у Мишико, цифру 18 на настенном календаре.
Пожалуй, ничего не упустил. К послезавтрашней вылазке в Москву подготовился. А сегодня вечером можно будет наведаться и за бумагами из морга.
Весь остаток дня до вечера я маялся от вынужденного безделья. Мне бы, наверное, стоило порадоваться нечаянному выходному – вернее, двум выходным. Но радости почему-то не возникало. Хотелось действия – немедленно, сейчас. А действовать пока было делом излишним и даже потенциально вредным.
Но нервное зудение требовало выхода. Блин, пойти морду кому-нибудь набить, что ли? Однако, кандидатов на мордобитие под рукой не оказалось, а самому нарываться на сомнительные приключения не хотелось – глупо как-то, по-ребячески.
Вечером я съездил на такси к вахтеру Максимычу. Тот и впрямь оказался огромным хохлом с вислыми казачьими усами, и ко всему прочему, совсем не дурак выпить. Пришлось отпустить такси и составить Максимычу компанию. А в незнакомой компании бывает всякое, и уже через час после первой опрокинутой стопки я почесал, наконец, кулаки об наглого вахтера, коренастого кривоногого татарина Рамиля. Этот осколок чингисхановой орды слишком уж рьяно трындел насчет неполноценности славянских народов. Максимыч, наверное, по привычке не обращал на трепотню Рамиля никакого внимания, а мне, человеку пришлому и незнакомому с местным колоритом, стало обидно за славянские народы…
В общем, отделался я легкой царапинкой под глазом и разбитой губой. Рамиль же получил колченогим табуретом по чайнику и затих. Максимыч только горестно покачал головой и укрыл пострадавшего куском грязного брезента, дабы не смущал выпивающих своей схожестью со свежим трупом.
- Наш человек, - уважительно произнес Максимыч, выставляя оценку моим ратным подвигам, - Отомстил за три века поганого ига.
Уже заполночь вернулся я в общагу – пьяный, слегка побитый, но зато угомонившийся. До обеда проспался, потом немного пострадал похмельем, и, приняв лошадиную дозу кефира пополам с аспирином, заставил себя засесть за изучение вороха ксерокопий, добытых Муромцевым в морге.
В общем, разнообразием «диагнозов» патологоанатом Рыбкин А.Т. своих подопечных не баловал. Бесконечные «обширные инфаркты» и «инсульты» лишь изредка перемежались «травматической асфиксией вследствие суицидальных действий», а один раз Рыбкин почти честно написал «огнестрельное ранение головного мозга, несовместимое с жизнью», что, впрочем, было списано опять-таки на суицид.
Ну да ладно. Я и без этих бумажек знаю, каким образом шизофренические души психов расставались с бренной плотью. Меня интересовало другое: к каждому заключению о смерти прилагалась небольшая выписка из истории болезни, в которой указывался психиатрический диагноз, с которым труп, еще будучи вполне живым, коптился в психушке. И вот тут-то меня ждали открытия уровня колумбовых.
Самым распространенным диагнозом у психов, скормленных «Оракулу», был апато-абулический синдром, верный спутник шизы. Кроме того, пару раз промелькнул диагноз «психопатия неустойчивого (абулического) типа». Тут уж не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы допетрить: именно абулические проявления являются благодатной почвой для высаживания в мозги нужного «Оракулу» вопроса.
Это как раз то, что нужно. План проникновения к «Оракулу» практически сложился. Теперь мне нужно только успешно загреметь в злополучную психушку с подходящим диагнозом, и совсем скоро меня с комфортом и почетом доставят к адской машине – мне даже не придется махать руками и оружием: сиди себе и старательно коси под психа. Вот только дальше-то что делать? Вопрос, однако…
Вот если бы я был, словно Чужой из киношки, жутким монстром и умел плеваться кислотой, а также бегать по потолку и отбивать толоконным лбом летящие пули, тут, конечно, я бы не задавал себе неудобных вопросов. Просочился бы под видом психа к «Оракулу» и сожрал бы всю охрану, а заодно наоставлял бы кругом своих личинок. Никаким самым боевитым мутантам мало не показалось бы. Да вот беда, не умею я плеваться кислотой, да и по части толоконного лба слабоват. А личинку я могу отложить только в унитаз, и единственное ее боевое достоинство в том, что она дурно пахнет…
Так, стоп! В этом что-то определенно есть. Разумеется, кислотой я плеваться не научусь, а вот насчет дурного запаха…
Догадка прострелила меня, словно пуля. Я сорвался с места, словно укушенный, и, поймав случайное такси, рванул к химику Черенкову, к тому самому, который так складно пел про кластеры и токсины.
Не забывая об осторожности, я поначалу побродил вокруг дома, где обитал химик. Поискал глазами филеров, потрындел с вездесущими бабками у подъезда о политике, сволочах-демократах, подонках-американцах, о чахлых пенсиях и насквозь преступной войне в Чечне. Заодно и поинтересовался, не проходил ли кто в гости к Черенкову. Бабки успокоили меня: мол, никто к нему уже дня три не приходит.
- Из милиции, наверное, - догадались баушки, когда я вежливо распрощался с ними и пошагал к подъезду, - Натворил опять этот химик чего-нибудь, вот теперь пусть и отвечает по закону.
Я не стал их разубеждать.
Петя встретил меня радушно, хотя и видел он меня, вернее, гражданина Феклистова Бориса Васильевича, первый раз в жизни. Правда, пришлось внушить ему мысль, что о моем визите не должен знать никто. И мысль эту подкрепить финансово.
- Да не вопрос, Боря, - заверил меня химик, сноровисто спрятав в карман сотню баксов, - Дело-то понятное. Вот только кто вам мой адресок дал, если не секрет?
- Один мой коллега, Дробышев, - ответил я, - Вот только и ему о моем визите ни слова. Договорились?
- Что, опять анализ делать? – спросил Петя.
- Нет, мне консультация нужна. Подумай, чисто теоретически, можно ли схимичить так, чтобы организм человека самостоятельно выделял боевые отравляющие вещества?
- Человек, пердящий зарином? – засмеялся Петя, - Круто. Поймаете такого – обязательно покажите мне. Пока что таких уникумов науке не попадалось.
- Так что, теоретически такое возможно?
- Нет, увы, - развел руками Петя, - Такой зловонный гнус сразу бы сам себя отравил. Вот если бы меркаптан…
- Что-то такое я уже слышал. Что за меркаптан?
- Ну, меркаптаны – это соединения сероводорода и органических веществ. Органический радикал замещает в молекуле сероводорода атом водорода, и в зависимости от разновидности радикала, получается метилмеркаптан, бутилмеркаптан, ну, и так далее. Все меркаптаны – исключительно вонючие вещества. Об этом даже в Книге рекордов имени Гиннеса написано: мол, меркаптаны – самые вонючие вещества в мире.
- А они ядовитые?
- Нет, к сожалению, не ядовитые. Но вонища от них такая, что можно запросто сознание потерять. По крайней мере, рвотные позывы и головная боль обеспечены.
- И что, можно заставить организм вырабатывать меркаптан, а, Петя? Подумай…
- Это запросто. Реакция-то простенькая. Правда, кишечник можно так повредить, что до конца своих дней жрать придется одну манную кашку. Погоди, я чего-то не догоняю…Что, есть доброволец, который возжелал отравить своими газами злобного врага, а заодно и полмира?
- Считай, что есть, - признался я, - Так что, Петя, вымудри такую таблетку, чтобы можно было вонять этим меркаптаном. Сможешь – за ценой не постоим, сторгуемся.
- Неделя времени, и таблетка будет, - поразмыслив, сказал Петя, - Мне даже нравится это дело. Оригинальное решение, знаете ли. Если дело выгорит, его можно будет записывать в историю хулиганства.
- Ну, раз уж все так хорошо складывается, нет ли у тебя средства, чтобы на какое-то время сдвинуть человеку чердак? Но только на время. Нужна стойкая апатия, абулия и прочие симптомы депрессивной шизы.
- Сам я такое не делаю. Но знаю, где можно достать. Средство-то вполне известное, им еще америкосы во Вьетнаме баловались. Пленных допрашивали, накачав этой гадостью. За две штуки баксов сделаю меркаптановые пилюли и достану психотропы. Пятьсот баксов предоплата, остальное – при получении товара. Идет?
- Хорошо, пусть будет две штуки. Через неделю увидимся.
Нет, мне уже в который раз чертовски везет. Не сглазить бы.
Если все получится так, как я задумал, дней через десять можно будет начинать вторжение к «Оракулу» во всеоружии. Эх, если бы еще удалось до того времени потолковать с профессором Тихоновым…
8.
Надо сказать, Мишико постарался на славу. Водилу мне подобрал из асов, троекратного чемпиона Москвы по стрит-рэйсингу. И то, что был он наполовину негр, не умаляло достоинств этого ушлого паренька.
Машина у Андрея – так звали этого гонщика-мулата – была, как я и заказывал, неброской на вид, но сверхнакачанной. С виду – затрапезная бежевая «девятка», которых в Москве пруд пруди. А под капотом – сущее испражнение больной фантазии гения-механика. Десятицилиндровый четырехлитровый движок с кучей разнообразных примочек, начиная от электронной системы зажигания и кончая системой впрыска закиси азота. Ну, и турбонагнетатель, лишь слегка деформировавший строгие линии капота, здесь присутствовал.
- Куда едем? – помахивая ключами от машины, поинтересовался Андрей, когда я, наконец, закончил охать, ахать и восхищаться начинкой его аппарата.
- Метро «Чертановская», - ответил я, - Дальше – по обстановке.
- Серьезный дядька, - заметил Андрей, переглянувшись с топтавшимся рядом Мишико.
- Нармалный мужик, - пробасил Мишико, - Платыт честна.
Я тем временем закинул в спартанского вида салон сумку с оружием и пеленгатором и уселся на жесткое сиденье, которое тут же впилось в мою задницу слабо прикрытыми пружинами.
- Привыкай, это тебе не люкс, - пояснил Андрей, упав на соседнее сиденье, - Машина спортивная, для гонок. Так что все лишнее выброшено ради экономии веса.
- Интересно, сколько ты грамм сэкономил на набивке сидений, - задал я риторический вопрос, который остался без ответа.
До Чертановской мы доскакали довольно резво, хотя и пришлось ехать окольным путем, по МКАДу. Андрей приткнул машину на площадке возле универмага «Чертановский», изловчившись перекрыть дорогу остальным шоферюгам, пытающимся вклиниться на стоянку. Что ни говори, разумно. Стартовать можно будет без проблем, никого не объезжая и не тыкаясь бампером в чужие тачки.
До назначенного времени оставался почти час, и Андрей, воспользовавшись моментом, тут же задымил туго забитый косячок.
- Не ссы, я по накурке еще резвее гоняю, - пояснил Андрей, когда я хотел было обломать ему кайф, отобрав косяк.
Спорить я не стал. В конце концов, у каждого свои причуды. Но если этот укурыш провалит дело…
- Учти, Андрей, если будешь тупить – пристрелю, - пообещал я, - А твой гонорар потрачу на гроб цвета свежей конопли. Понял?
- Как не понять, - пожал плечами Андрей, - Не первый раз замужем.
Короче, Андрей накуривался, я, дабы убить время, хлебал горячий кофе, добытый у тупого кофейного автомата, так и норовившего всучить мне обычный растворимый «нескафе» вместо «капуччино». И вот, наконец, таймер на моем телефоне пискнул, и я собрался и напружинился.
Первым делом набрал Анин номер. Аня долго не отзывалась, и я уже подумал, что она не хочет со мной разговаривать. Но, наконец, из трубки послышался ее сочный голос с хриплыми обертончиками, пробуждающими в душе и некоторых органах странные шевеления.
- Мы на месте, у выхода из метро. Ты где?
- Во-первых, привет, Аня, - улыбнулся я, хотя мобильник улыбку не транслирует, - Во-вторых, рад тебя слышать и буду еще больше рад тебя увидеть. А в-третьих, шагайте от станции вдоль стены универмага в сторону автостоянки.
Я отключил телефон, вылез из машины, поправив торчащий за поясом «зиг-зауэр».
- Если через пять минут не вернусь – жми отсюда на всех парах, - предупредил я Андрея и сунул ему две сотни баксов, - Это аванс.
Я вальяжно прогулялся до угла универмага, демонстративно закурил. Ага, вот и Аня. И профессор «на прицепе». Неужели решили поиграть честно, без подлянок?
Пробежался взглядом по лицам прохожих. Вроде все чисто, подозрительных личностей не заметно. Вот только Аня какая-то напряженная, прямо-таки на взводе. Да и профессор какой-то пожухлый, идет, опустив глаза.
- Давно не виделись, - поприветствовал я Аню, - Да и вы, профессор, как-то уже поистерлись в памяти. Пора бы освежить знакомство.
- Иосиф, ты только не делай глупостей, - вдруг сказала Аня, - Тебе нужно поехать с нами.
Интересно, с кем это – «с нами»? Ага, заметил! На небе – серая хмарь, грозящая затяжным мелким дождичком, а в мою сторону якобы прогуливается парочка кентов в черных очках. Блин, неужели опять двенадцатая серия?
Вон, еще один субъект якобы ковыряется в машине, подняв крышку капота. Но в руке вместо гаечного ключа – ребристая рукоятка чего-то, похожего на пистолет «глок».
- Неспортивно, Анна Батьковна, - заметил я между прочим, - Вы бы еще целую роту сюда притащили.
- Ты о чем? – изобразила удивление Аня.
И тут ситуация повернулась странным образом. Пока я раздумывал и прицеливался, как поудобнее сграбастать профессора и рвануть с ним к машине, подошедший на расстояние в пяток метров кент в очках не по погоде выдернул из-под пиджака ствол с глушителем. Причем, направил он пистолет не на меня, а на Аню.
Я успел только прыгнуть вперед с криком: «Ложись, дура!» и разом опрокинуть на асфальт и Аню, и профессора. Надо мной тут же чавкнул выстрел, и пуля чиркнула меня по заднице. Мне стало больно и обидно, к тому же остальные кенты уже повыхватывали оружие и приготовились дырявить всю нашу троицу. С матерным криком «Банзай, бл..!» я подкатился колобком к ближайшему вражине, садившему пулю за пулей в асфальт позади меня, из переката впаял ему пяткой в пах, и когда он слегка обмяк, схватил его в охапку, благо весовая категория у него была чуть поменьше моей, и, развернув лицом от себя, закрылся им, как щитом.
Праздно шатающаяся публика принялась визжать и разбегаться. А ко мне на всех парах подкатывали еще четверо враждебно настроенных типов.
Бросив беглый взгляд за спину, я заметил, что Аня не стала теряться и впадать в панику. Прикрыв собой покряхтывающего профессора, пытающегося вернуться к назначенному природой прямохождению, она выцеливала в суматошной толпе паникующей публики врагов, но почему-то не стреляла.
Что ж, и без нее управимся. Муташка, которым я прикрывался, пришел в себя и попытался рыпаться. Пришлось врезать ему по чайнику рукояткой пистолета. Он совсем раскис, и мне пришлось бросить его на асфальт. И едва я открылся, четверо душегубцев тут же стали шмалять в меня безо всякого стеснения.
Я снова упал на асфальт, откатился в сторону, прикрывшись здоровенным мусорным контейнером. Пули злобных гадов щербили тротуар в считанных сантиметрах от меня, и если бы мне сегодня везло чуть меньше, я был бы уже похожим на дуршлаг, набитый фаршем.
Пользуясь тем, что внимание врагов сосредоточилось на мне, Аня уволокла профессора в универмаг, под надежное прикрытие стен. И уже оттуда, разнеся каким-то стулом витрину, принялась палить, что твой Клинт Иствуд.
Враги слегка присмирели, стали разбегаться в поисках укрытия. Один даже получил пулю в плечо и потерял пистолет. Я же, воспользовавшись заминкой во вражьем стане, рыбкой нырнул в гостеприимно распахнутую дверь магазина.
В магазине – паника, визги, писки и мат-перемат. Аня, присев на колено, палит из «беретты» через разбитую витрину. Профессор, едва-едва нашарив на полу свои очки, дрожащими руками пытается пристроить их на носу. Пищит и надрывается сигнализация.
А у меня саднит задница – такое ощущение, словно я наждачной бумагой подтирался. И джинсы с тыла уже промокли от крови.
- Рвем когти! – ору я Ане, а сам хватаю профессора.
Продавщица, умница, не стала впадать в обморочное состояние при виде приставленного к носу пистолета – сразу показала запасной выход. По счастью, задняя дверь в ее отделе нижнего и верхнего белья выходила аккурат на стоянку, где меня дожидался Андрей.
Я выпихиваю на улицу Аню, за ней – профессора. Сам держу на прицеле дверь. Вот в двери появляется знакомая рожа в черных очках. Стреляю, не попадаю, вместо рожи разношу витрину с парфюмами, но рожа исчезает, сочтя за лучшее не лезть под пули.
Воспользовавшись моментом, сигаю в запасной выход, выскакиваю на стоянку и пинками запихиваю Аню и профессора в машину. На углу появляется еще один вражина и стреляет в меня навскидку. Но между нами – иномарки в три ряда, и я спасаюсь от обстрела за тушей чьего-то «мерседеса».
- Садись быстрее! – орет мне Андрей, радушно распахивая дверцу.
Я ныряю в машину, головой утыкаюсь Андрею в промежность, но опытному водиле это не помеха.
«Девятка» стартовала с грацией реактивного истребителя, помахав врагам на прощание незакрытой дверцей.
Вдогонку началась суматошная пальба. Заднее стекло осыпалось белыми кубиками, но по счастью этим наши повреждения и ограничились.
- Если не желаешь удовлетворить меня орально, вставай, - сказал мне Андрей, - И учти: стекло четыреста баксов стоит. Так что гонорар растет. Смотри, как бы еще на пару штук баксов не разгуляться.
Сидеть мне пришлось боком, давя кресло единственной непострадавшей ягодицей. На заднем сидении пришипились с видом нашкодивших детей Аня и профессор.
- Ну, теперь рассказывайте, что сие значит, - строго сказал я, - Кто-то мне сейчас ответит за то, что мои ползадницы на тротуаре потерялось.
- У-у, да тут еще и салон от кровищи отскребать придется, - оживился мулат Андрей, - Еще три сотни, и это еще в самом дешевом сервисе.
- У тебя не башка, а кассовый аппарат, - огрызнулся я.
- На том стоим, - гордо улыбнулся Андрей.
- Так, Анна Батьковна, я вас внимательно слушаю, - вернулся я к теме, - Что за хрень произошла?
- Понятия не имею, - растерянно пробормотала Аня, - Почему они стреляли?
- А что они должны были делать? Защекотать меня до потери сознания? Знаешь, мне порой хочется выпороть тебя, как сидорову козу, да и отправить ко всем чертям. Я к ней со всей душой, а она, блин, так меня подставила.
- И сама же вытащила, между прочим, - буркнула Аня.
- Да ладно, если бы я не предвидел такую подлянку с твоей стороны, никого бы ты не вытащила. И сама бы сгинула, между прочим. Не подскажешь, почему первый выстрел был адресован именно тебе?
Аня только пожала плечами.
- Ясно. Тогда с самого начала. Как ты планировала наше свидание?
- Планировалось захватить тебя живым и невредимым, - выдавила из себя Аня горькую правду, которую я и без нее знаю, - И доставить на базу.
- Зачем?
- Слишком опасно стало иметь в активе непредсказуемого психопата, который совершенно выпал из-под контроля. Ты мог бы наделать много бед своими выходками.
- И в чьей голове созрело этакое незатейливое решение проблемы? Все еще хочется верить, что не в твоей. Даже если ты считаешь меня непредсказуемым психопатом.
- Это целиком и полностью задумано Товарищем Че. Ты, наверное, помнишь его: такой худощавый, в очках. Его предложение поддержали все, кроме меня и Луня. Ну, и пришлось подчиниться решению большинства.
- Значит, это его люди были?
- Да, эти уроды из команды Че. Только, сдается мне, работали они не по его приказу.
- А мне кажется, что все-таки по его, - подал голос профессор Тихонов, - И если я не ошибаюсь в выводах, именно Товарищ Че решил убить, причем не только Иосифа Ивановича, но и вас, Анна. Живыми вы ему только мешаете.
У Ани отвисла челюсть и округлились глаза. Я же только хохотнул.
- А что, молодец Че. Раз не получилось ухайдакать меня на квартире, решил половить на живца. И ты, Аня, дала ему такую возможность, когда решила посоветоваться с начальством насчет моей просьбы. Скажи мне, какого ляда ты растрезвонила всем, что я назначил свидание профессору? Ты уже не доверяешь мне?
- Если уж быть честным до конца, это я всем растрезвонил, - вступился за Аню профессор, - В чем, собственно, каюсь. А Анна была категорически против вашего задержания.
- Ладно, поговорим потом, - махнул я рукой, - Незачем нашему чернокожему другу знать о наших разногласиях.
Андрей только хмыкнул.
Минут через пять ситуация снова накалилась.
- Нам на хвост сели, - подсказал мне Андрей, - В соседнем ряду, слева. Серебристый «чероки». Тащится за нами уже километра три.
Я мысленно обругал себя матерными выражениями и выхватил из сумки пеленгатор.
- Мобильники за борт! – рявкнул я.
- Чего? – переспросила Аня.
- Мобильник свой выбрасывай, - пояснил я, - И все «жучки»-маячки тоже.
Поворчав немного, Аня все-таки выбросила мобильник. Профессор же гордо сверкнул на меня стеклами очков и заявил:
- Мобильными телефонами не пользовался и пользоваться не собираюсь.
Тем временем пеленгатор шипел и квакал, сканируя эфир. Из «белого шума» выплывали обрывки чьих-то разговоров, тонкий прерывистый писк, далекий скрежет радиомодема. Но на расстоянии в двадцать метров никакого источника сигнала прибор не находил.
Серебристый «чероки» тем временем подобрался достаточно близко. В салоне джипа было заметно активное шебуршение и бряцание оружием.
- Сейчас начнется экшн, - предупредил Андрей, - Выскочим на Кутузовский, там вжарим по полной. А пока, граждане, молитесь и забрасывайте врага какашками.
Хорошо, что отсутствие заднего стекла превратило нашу тачку в подобие тачанки. У меня на этот случай и пулемет имелся, в смысле, «узи». С превеликим трудом, превозмогая боль в окровавленной заднице, я перебрался на заднее сиденье, потеснив профессора, который тут же безропотно сполз на пол и даже закрыл голову руками.
Из окна джипа показалась упитанная ряха, а вместе с ней – две толстенных ручищи с дробовиком.
Андрей, оперативно обмозговав ситуацию, тут же перестроился, подрезав наглый «чероки», и джип оказался правее нас, так, что ряхе с дробовиком пришлось вылезать из окна по пояс и стрелять поверх собственной крыши. Разумеется, комфорта ему не прибавилось, и потому первые два выстрела ушли «в молоко», просадив борт встречной фуре.
Я не стал стрелять в этого лихого ковбоя. Вместо этого я дал очередь по радиатору джипа и, кажется, во что-то попал. Джип вильнул и заметно отстал. Но товарищ с дробовиком не унимался. Следующим выстрелом он продырявил багажник, и несколько картечин даже завязли в спинке сиденья.
- Еще две сотни! – радостно объявил Андрей, - Гуляй, душа! Бей посуду – я плачу!
Ответной очередью я разнес ветровое стекло «чероки» и, кажется, задел водителя. В салоне вражеского авто засуетились люди, джип завилял и снова отстал, но вскоре выровнялся и стал неотвратимо догонять.
- Блин, Андрюха! Ты ж гонщик! Не можешь побыстрее, что ли? – разозлился я.
- Не стреляйте в музыканта – он играет, как умеет, - отпарировал Андрей, - У них, между прочим, тоже неплохой моторчик. А для гонок здесь улица не подходящая. Потерпите до Кутузовского – совсем немного осталось.
Пришлось снова практиковаться в стрельбе по движущейся мишени. Злокозненная ряха тем временем поменяла ствол на милый сердцу «калаш», и по нашей машине защелкали автоматные пули. Крыша прохудилась сразу в десяти местах, а одна зловредная маслина даже ухитрилась залететь через плечо Андрея в приборную доску и расколупать спидометр.
Я окончательно разозлился и выпустил весь магазин в стрелка с автоматом. И мне опять повезло – сразу три пули разметали башку и грудную клетку супостата, и он кулем вывалился на дорогу. Да и водила вражеский окончательно зажмурился, отчего серебристый «чероки» своими маневрами стал похож на броуновскую частицу и, покочевряжившись на дороге, впилился в бетонный столб.
Мы благополучно выскочили на Кутузовский проспект, и Андрей таки оправдал свое высокое звание трижды чемпиона – «девятка» засвистела турбонагнетателем и резво рванула вперед, выписывая немыслимые курбеты в неторопливом транспортном потоке.
Пеленгатор тем временем замер на частоте шестьсот сорок мегагерц, и из его динамика доносился четкий размеренный писк.
- Так, господа! У кого маячок? – спросил я, - Подозреваю, Аня, что у тебя.
- Да нет у меня маячка! – разозлилась Аня, - Не веришь – обыщи!
- Раздевай ее, Боря! – обрадовался Андрей.
- Подозреваю, что маячок находится в моих часах, - смущенно произнес профессор, - В последнее время они как-то странно потяжелели. Жаль, конечно, но придется их выбросить.
Он с видимым сожалением снял с руки дорогущие «касио» и, вздохнув тяжко, выбросил в окно.
Пеленгатор тут же заткнулся и продолжил сканирование.
- Недооценил я Товарища Че, - сокрушенно сказал профессор, - Я должен был предвидеть…Глупец, понадеялся на русский «авось».
- А что, ваш Товарищ Че решил похалдеить на Сычева? – предположил я.
- Он решил, как вы выразились, «похалдеить» на проект «Катапульта», но не на Сычева. По крайней мере, я прихожу именно к такому выводу. Если вы позволите, я расскажу все по порядку, но в более спокойной обстановке.
- Лады, профессор. Будем исповедоваться, когда домой доберемся. А сейчас всем заткнуться и слушать только мои команды.
- Солдафон, - криво усмехнулась Аня, выказывая странное презрение к моей личности. С ее стороны это было странно: как-никак, именно моя личность спасла ее от пули, подставив на место ее спины свою героическую ягодицу.
- Как скажешь, шеф, - пожал плечами Андрей, - Кстати, на полторы штуки вы уже нагуляли. Вон, вся тачка, как решето. И спидометр жалко. Я его с «бентли» стянул, между прочим.
- Не выступай, коммерсант хренов, - обозлился я, - Лучше за дорогой смотри. Значит, слушай сюда, мой черномазый друг. Сейчас выезжаешь на МКАД, по кольцу пилишь до Варшавского шоссе. Там сворачиваешь в город и гонишь на станцию Тушинская. Там выбрасываешь нас у самой электрички, а сам попетляешь по городу и через два часа подъедешь к Мишико. Там и рассчитаемся. Идет?
- С вами разве поспоришь… - вздохнул Андрей, - Ладно, мистер Бонд, будь по-вашему.
На Тушинской мы втроем заскочили в электричку на Красногорск. Мою окровавленную задницу пришлось прикрыть от любопытных глаз, повязав на поясе свитер на манер шотландского килта. В таком наряде я стал похож на дремучего-предремучего провинциала, завсегдатая сельских дискотек. Но все-таки это было гораздо лучше, чем привлекать ненужное внимание кровавым пятном на заднице.
Часа через полтора мы добрались-таки до моего временного пристанища. Окинув взглядом обстановочку, Аня брезгливо сморщилась.
- Антисанитария и полное попрание гигиенических норм, - вынесла она вердикт, - Кстати, не сгонять ли мне до аптеки? Дыру-то в ягодице героя нужно чем-нибудь законопатить…
Я было согласился, но почему-то в голову пришла параноидальная мысль, что Аня, воспользовавшись моментом, свяжется с предателями-мутантами и сдаст нас с профессором тепленькими.
- Нет уж, - покачал я головой, - Ты лучше побудь рядышком, чтобы я тебя видел и слышал. А в аптеку найдется, кому сбегать.
Пришлось потревожить соседа Степу, отслюнив ему на бутылку. Степа без лишних вопросов слетал до аптеки и вскоре вернулся с полным пакетом медикаментов. Следом за Степой в мою комнату завалился мулат Андрей, истощив мой бюджет на две тысячи долларов.
Спровадив всех лишних за дверь, Аня занялась оказанием первой помощи моему исстрадавшемуся организму. Вкатила мне лошадиную дозу местного обезболивающего, отчего все, что ниже пояса, едва не покрылось инеем. Потом обработала рваную царапину антисептиками и заштопала прореху. Все это она проделывала аккуратно, сноровисто и, как мне показалось, нежно. Признаться, были моменты, когда я готов был прострелить свою задницу еще в паре-тройке мест, лишь бы только она так же нежно и заботливо штопала мои раны.
- Жить будешь, - удовлетворенно произнесла она, закончив работу и полюбовавшись делом рук своих, - Правда, сидеть будет не самым приятным занятием.
- Как-нибудь переживу, - ответил я, - Ты-то сама как?
- В каком смысле «как»? – приподняла брови Аня, - Как я себя чувствую? Как мне представляется ближайшее будущее? Как я понимаю все происходящее?
- И то, и другое, и третье.
- Чувствую себя нормально. Не тошнит, не болит, не дергает. Насчет всего остального могу ответить – никак. Я вообще не понимаю, что происходит и куда все это катится.
- Происходит, скорее всего, вот что, - осторожно вставил реплику профессор, - Товарищ Че давно вызывал у меня смутное беспокойство. Уж очень рьяно он собирал материалы по конкретным работам проекта. Я полагаю, ему удалось изучить досконально разработанный Сычевым метод программируемой мутации. Тем более, что и сам он – очень неплохой ученый-генетик. Подозреваю, что с некоторых пор он задался целью уничтожить Сычева и взять проект в свои руки. Что ни говори, а проект – заманчивая штука, вроде Кольца Всевластья. Надеюсь, вы читали Толкиена?
- Читали, читали, - ответил я, - Вы, профессор, не отвлекайтесь на лирические образы. Излагайте суть.
- Ну, раз уж вы настаиваете на сути, Иосиф Иванович, приготовьтесь выслушать длительную лекцию, поскольку истинное положение вещей сокрыто, так сказать, в предматериальной основе нашего пространства-времени.
- Длительная лекция вредна для пустых желудков, - тонко намекнул я.
- А сытое брюхо к учению глухо, - хихикнул дребезжащим старческим смешком Тихонов, - Но, так уж и быть. Подкрепиться и вообще снять напряжение, думаю, нам всем не помешает. Аня, я не силен в кулинарии. Может быть, вы сообразите что-нибудь на обед?
Мой статус гостеприимного хозяина не позволял мне, как честному человеку, эксплуатировать гостей по части кашеварения. И потому я, покряхтывая и матерясь вполголоса – задница-то совершенно онемела и затрудняла ходьбу – самолично полез в холодильник и принялся кулинарить. Аня, посмотрев на мои мучения, покачала головой и присоединилась к процессу. Профессор же, улучив минутку, захрапел прямо в кресле. Старичок, что с него возьмешь…Но, надо сказать, старикан он боевитый. Только что под пулями шастал, потом поучаствовал в бешеной гонке в роли груза, и при этом ни разу в карман за валидолом не слазил. В его возрасте это – подвиг.
- Все-таки я должна сказать тебе спасибо, - вполголоса произнесла Аня, покосившись на пускающего блаженную слюну профессора, - Ты уже во второй раз спасаешь мне жизнь. И мне кажется, что у тебя это входит в привычку.
- Пустяки, - отмахнулся я, пряча за небрежностью странные шевеления своей души, - Дело-то житейское.
А внутри у меня словно черти плясали. Вроде бы ничего особенного не сказала мне Аня, но от ее слов почему-то хотелось петь и танцевать, рисовать ее портрет кровью на стекле, сочинить пару матерных сонетов и выпить литр водки залпом, доказывая, какой я герой. Подумать только, всего несколько звуков ее голоса – и я превращаюсь в бабуина-самца. Вот ведь вылепил Сычев! Не женщина – форменный суккуб. Только вот с характером генетика подгадила – редко мне попадались особы с таким градусом ледяной стервозности.
- Вовсе не пустяки, - опустив глаза, произнесла Аня, - Ты…ты уж прости меня. Дура я. Пока ты пропадал где-то, я много всякого передумала. И до сего дня полагала, что ты – предатель и шпион. Ну никак твое поведение не укладывалось ни в одну логическую схему.
- Ты всех людей пытаешься в схему уложить? – улыбнулся я – мне и впрямь стало весело.
- До того, как ты появился, все, кого я знаю, вполне укладывались. А ты…ты какой-то нелогичный. Вот объясни мне, зачем ты отрывался от наблюдателей, едва приехал в Москву? Тебе же ясно сказали: они – для твоей и нашей безопасности. Если бы проект снова на тебя вышел, они бы тебя худо-бедно прикрыли, в крайнем случае, вызвали бы подкрепление.
- А я не люблю, когда за мной приглядывают. Да и топтуны ваши лохами оказались. Толку от них так и так никакого.
- Вот, о чем я и говорю. Нелогично. Я бы на твоем месте так не делала. Не рубила бы сук, на котором сижу.
- На моем месте тебя бы вместе с твоей нерушимой логикой уконтрапупили бы в момент. Так что позволь мне оставаться нелогичным и непонятным.
- Оставайся, - кивнула Аня, - Тебе это очень идет.
Ага, ледяная стервозность дала трещину! Не могу не порадоваться…
- Да я вообще ничего себе мужчина, - раздухарился я, - Могу на десять метров прицельно плевать. А скоро вообще научусь пердеть ядовито.
- Ну и юморок у тебя, - хихикнула Аня, - Солдафоном был, солдафоном и остался.
Но на этот раз «солдафон» у нее получилось не презрительное, а, скорее, ласковое. Так мамка приговаривает, умильно трепля пальцами непокорные вихры сынишки: «Балбес ты у меня, ну вылитый балбес!»
- Ладно, Аня. Я тоже не образец. Мне порой самому думалось, что ты меня как-то подставить хочешь. Так что, как говорят на ридной Кавказчине, алаверды. Так и так нам теперь вместе вошкаться – тебя-то, кажись, тоже приговорили. А соратникам друг другу гадить западло. Короче, мир во всем мире, русси-хинди бхай-бхай, банька моя, я – твой тазик.
- Уговорил, чертяка языкатая, - улыбнулась персонально мне Аня, - Теперь – полное доверие.
- Ну, коли так, доверься мне и поясни, какого ляда тебя отправляли в одиночку мочить Дробышева? Или ты такой крутой боец, что тебе и танковая армия – не враг, а пшик?
- Нет, боец я не самый крутой. Но я привыкла, что мне отдают приказ, а я его выполняю. А все вопросы остаются при мне.
- Дай догадаться: приказы тебе отдавал Товарищ Че. Угадал?
- Угадал, - кивнула Аня, - Я понимаю, к чему ты клонишь. Че хотел, чтобы я засыпалась и угодила к Сычеву? Так? Но зачем ему это? Даже если, как говорит профессор, Че решил занять место Сычева и завладеть проектом, я нужна ему в целости и сохранности. Хотя бы в качестве генетической матрицы для второй попытки создать тридцатую серию. Ему было бы выгоднее держать меня взаперти, под надежной охраной.
- А если у него уже есть генетическая матрица? Если я хоть что-нибудь понимаю в генетике, думаю, достаточно заморозить пару миллилитров твоей крови – вот тебе и матрица. Помнится мне, ты говорила, что Сычеву очень нужно тебя уничтожить, дабы не допустить рождения бракованного мутанта тридцать первой серии. И тут Че мог повести свою игру: Сычев рано или поздно клюнул бы на тебя, как на приманку. Посуди сама: ты попадаешься Дробышеву, Дробышев сдает тебя Сычеву, Сычев наверняка захочет самолично убедиться, что ты – это ты, а не кто-то другой. Если бы тебя, и меня заодно, пришили в подвале в Люберцах, наверняка через пару часов Сычев лично прибыл бы полюбоваться свежими трупами. А тут, откуда ни возьмись, пара-тройка снайперов из команды Че. Несколько прицельных выстрелов – и все, кранты полковнику.
- Вполне возможно, - согласилась Аня, - Только, знаешь, я уже начала уставать от всех этих интриг. Получается, никому нельзя доверять. А хочется ясности. Хочется конкретного врага и конкретного оружия против него.
- Ну, теперь-то в этом вопросе – кристальная ясность. Есть я, ты и профессор. Все остальные – враги. Так понятнее?
- Понятнее. Только вот как-то пугает обилие врагов.
- А никто тебе и не обещал счастливой жизни. Привыкай – я в таком режиме, сколько себя помню, живу. И ничего, не окочурился пока что.
- Наверное, и впрямь придется привыкать, - вздохнула Аня, - Неуютно как-то ощущать, что за плечами уже не стоит сильная и надежная организация. Отвыкла я быть до конца самостоятельной. Да, пожалуй, никогда такой и не была. Понимаешь, это изъян многих серий мутантов. Большинство из них, вернее, из нас не могут существовать, никому не подчиняясь. Порой диву даюсь, как вообще смогла появиться наша организация. Мы ведь поголовно запроектированы послушными и податливыми.
- И это как раз то, что отвечает истинному назначению проекта, - как всегда внезапно вторгся в разговор профессор, - Понимаете, Анна, я говорю это как человек, стоявший у истоков этого начинания. Послушные и податливые мозги легко становятся кормом для энергоинформационных полюсов.
- Чего-чего? – не понял я, - Получается, мутанты – всего лишь корм?
- Мутанты, а при успехе проекта и все люди, - торжественно, даже с радостью заявил профессор, - А вы, гляжу, преуспели в кулинарии. Конечно, горячие бутерброды с тушеными котлетками моему здоровью пользы не принесут, ну да ладно. Было бы, чем запить…
Ох, и старпер! Ай да сукин сын! Мало того, что нервы крепче титана, так еще и не дурак выпить. Признаться, я зауважал профессора и в знак уважения выставил на стол бутылку водки из холодильника.
- Значит, вы готовы выслушать лекцию, - облизнулся профессор на бутылку, - Что ж, тяпнем по маленькой и приступим.
Мы тяпнули, налегли на пышущие паром бутерброды, и профессор под такую сурдинку начал вещать.
- Как вы, наверное, не знаете, наш мир образован колебаниями разной частоты. Материя как таковая – миф, субъективность. Такой же субъективностью является видимый свет, по сути ничем, кроме частоты, не отличающийся от радиоволн, например. Просто наши органы чувств воспринимают колебания одной частоты как свет, колебания другой частоты как тепло. И материя является всего лишь продуктом нашего восприятия. На самом же деле существуют лишь нематериальные безмассовые объекты, совершающие разночастотные колебания. Как их называть – суперструны или мембраны – не суть важно. Гораздо важнее, что вся физическая картина мира образована именно их вибрациями. И эти вибрации происходят вовсе не в четырехмерном континууме, а в мире гораздо большей мерности.
- Вот с этого места – поподробнее, - попросил я, - Мне, как тупому солдафону, совершенно неясно, как выглядит, ну, хотя бы пятимерный объект.
- Вам и не должно быть ясно, - снисходительно улыбнулся профессор, - И вообще, я склонен полагать, что ни один человек в мире этого не представляет. Так что приходится опираться на расчеты и косвенные признаки существования «лишних» измерений. Ну, например, фермионные переменные, лежащие в основе последних теоретических изысканий в физике. Казалось бы, парадокс: фермионные переменные имеют смысл и значение, но не могут быть отличными от нуля. И этот парадокс разрешается просто: фермионные переменные существуют на координатной оси, которая проецируется в трехмерную систему координат бесконечно малой точкой.
- Непонятно, но пока сойдет, - сказал я, чувствуя себя на удивление тупым и необразованным: Ане-то, судя по ее скучающему виду, все понятно! Хотя она наверняка трех бульдогов и мастифа схавала во всех этих сверхумных теориях.
- Так вот, - продолжил профессор, бесцеремонно влив в себя еще стопочку водки, - Каждое колебание может совершаться во всех измерениях, доступных суперструне или мембране. Но мы-то, сирые и убогие, воспринимаем только те колебания, которые имеют четырехмерность! А остальная часть колебаний остается за кадром. И эта, недоступная наблюдению часть колебаний, порождает множество многомерных объектов и взаимодействий. Но! Теоретические расчеты и кое-какие эксперименты, которые проводил я лично, убедительно доказывают, что полная энергия колебаний для каждой струны одинакова. И, значит, на наш четырехмерный мир приходится гораздо больше энергии, чем на те же четыре измерения в пятимерном, шестимерном и так далее. Почему так? Ну, посудите сами: одинаковые торты режутся на четыре, пять, шесть кусков. В каком случае кусок будет весомее? Разумеется, в первом. Примерно то же самое можно сказать и об энергии колебаний фундаментальных объектов. Таким образом, физические реальности разной мерности отличаются друг от друга, скажем так, количеством энергии – в привычном нам понимании этого термина. И это все от того, что для многомерного физического мира наша энергия является узкофокусированной. По отношению к реальностям большей мерности наш мир – что-то вроде лазерной установки. Но тут кроется еще один нюанс: для нашего мира многомерные колебания являются чем-то вроде управляющей информации. Так, трехмерное движение летящего самолета отображается на плоской поверхности двухмерной тенью. И наш мир – вроде такой вот тени, всего лишь уплощенное отображение пятимерного мира. А пятимерный мир – отображение шестимерного. Ну, и так далее. В предельном состоянии, при условно бесконечном количестве измерений, реальность будет определяющей для всего многообразия миров. И такая реальность, чрезвычайно расфокусированная по части энергии, вмещает в себя бездну управляющей информации. Ее-то мы и называем полем событий. В поле событий присутствуют не только многочисленные пространственные измерения, но и как минимум два временных. И потому то, что для нас является будущим, для поля событий не имеет подобного смысла. Там наше будущее уже состоялось, но так и осталось будущим. Позвольте не пояснять эту сентенцию – это достаточно громоздко. Как говорят хитрые кабаллисты, убегая от конкретного ответа, это относится к тайнам Торы. Нам же важно только то, что все наше будущее уже существует в поле событий в виде многомерных колебаний. И, как оказалось, существуют способы заставить это будущее слегка проявиться, обозначить себя. Для этого достаточно создать колебательный сигнал на частоте резонанаса с нужными колебаниями в поле событий. И тогда, энергетически насытившись, колебания в поле событий проявляются в четырехмерности в виде этакой тени будущего – торсионного поля, ну, или поля кручения, если угодно. Но тут появляется чисто техническая проблема: единственным инструментом, способным создать сигнал на частоте резонанса является человеческий мозг. Да, да, не удивляйтесь: только человеческий мозг способен резонировать с колебаниями поля событий. Хотя, есть околонаучные теории, пытающиеся состыковать религию и физику, которые гласят, что дело вовсе не в мозге, а в устойчивом волновом образовании, которое принято называть душой. Я, как завзятый материалист, в этом сомневаюсь. Хотя и отрицать не могу – не хватает аргументов.
Мне немного поплохело. Не то, чтобы я был туп до идиотизма, но добрую половину изречений профессора я не понял. Однако старательно продолжал слушать и не перебивать.
А профессор, приняв на грудь третью порцию, раздухарился не на шутку:
- Начинается самое интересное, господа! Машина, именуемая «Оракулом», является тем сверхчувствительным инструментом, который способен с огромной точностью фиксировать напряженность и спиновые характеристики квантов торсионного поля – торсионов. Но одной фиксации измерений недостаточно. И потому первичная картина поля анализируется блоком первичной обработки, который приводит на первый взгляд хаотичные показания датчиков к удобоваримому виду первичных матриц вероятностей. А дальше в дело вступает разработанная мной программа, которая из первичной матрицы успешно стряпает векторную картину развития физических событий. Наверное, стоит пояснить, почему будущее можно представить лишь в виде наиболее вероятных векторов. Дело в том, господа, что свободу воли еще никто не отменял – и даже всемогущая физика не смогла доказать, что мы целиком и полностью зависим от поля событий. Мы все-таки не просто отбрасываемая этим полем четырехмерная тень. Мы – тень, способная заставить своего хозяина действовать по нашему хотению. Если наш мозг способен резонировать с полем событий, значит, возможно существование мощных сигналов, взаимодействующих с многомерными колебаниями, например, в противофазе – и тогда колебания затухают, и происходит некое обнуление будущего. Словом, поток человеческих мыслей и чувств приносит в поле событий существенный элемент неопределенности. А если огромные массы людей начнут излучать на одной частоте, произойдет настолько мощное изменение многомерных колебаний, что будущее изменится согласно того сигнала, который несет излучение множества человеческих мозгов. На том, кстати, и строится феномен веры. Если вера твоя крепка, то есть, сигнал твоего мозга достаточно мощный, то скажешь горе: «сойди с места», и сойдет, то есть, масштабно изменится поле событий, и, как следствие, изменится и наша физическая реальность.
- И это доказывается теорией? – удивился я. Как-то не получалось у меня поверить в то, о чем говорил профессор. И немудрено: я-то всегда считал себя атеистом-материалистом. А теперь, выходит, есть Бог, ну, то есть, поле событий, которого стоит очень хорошо попросить, то есть, излучить что-то там из мозга – и оно сбудется.
- С теорией пока трудновато. Но эксперименты наглядно показывают, что моя теория работает, - гордо заявил профессор, - Кстати, «Оракул» имеет еще одну функцию, о которой знаем только я и полковник Сычев, он же Луковцев. При должной калибровке и настройке машина способна не только улавливать торсионные возмущения, но и усиливать сигнал мозга в миллионы раз. То есть, при достаточной совместимости человека и «Оракула» возможно самостоятельное управление полем событий. Вы понимаете, что это значит?
Мы с Аней переглянулись. Не знаю, какой вид был у меня, а Аня выглядела донельзя напуганной. Даже побледнела.
- Это значит, что с помощью «Оракула» возможно моделировать будущее по собственному хотению? – пробормотала она, - Но ведь это же…Черт, профессор, это покруче Кольца Всевластья.
- Вы совершенно правы, Анна, - кивнул профессор, - Это куда круче. Вот только технически пока это неосуществимо. Не существует в природе мозга, способного эффективно взаимодействовать с «Оракулом». И вот тут как раз кроется истинная цель генетических изысканий Сычева. Завершением проекта должен стать уникум, мозг которого будет дополнять «Оракул». И когда этот уникум достаточно созреет для перекраивания судеб всего мира, проект «Катапульта» станет научно-техническим аналогом Бога.
Не знаю, почему, но я вдруг разозлился, почти до истерики.
- Да пошли вы! – крикнул я, не ведая, что творю и вообще ничего не соображая, - Уроды! Нахимичили, мать вашу!
Я кричал еще что-то, в основном, нецензурное. А потом форменно поплыл. Мир перед глазами стал тускнеть, и угасающим взором я успел заметить, как заметалась по комнате Анна, как в руке моей возник словно сам собой стул, тут же разбитый мною о стену, как перевернулся стол, как профессор, сжавшись в комочек, спрятался в угол. Бессмысленная, безадресная, тупая ярость плескала из меня во все стороны сразу – наверное, в эту минуту я неслабо излучил в поле событий, все колебания там узелками позавязывал…
А потом наступила тьма. И где-то там, по ту сторону тьмы слышались далекие голоса:
- Профессор, помогите. Надо его на кровать. Черт, тяжелый боров…
- Господи, я и не предполагал, что его это так шокирует…
- Меня, кстати, это тоже шокировало. Так что вы уж поаккуратнее с научными откровениями…
9.
Когда я открыл глаза, первое, что я увидел, было лицо Ани. Встревоженное, немного напуганное.
Я лежал на широкой кровати. Аня сидела рядом и совала мне в нос ватку с нашатырем. Резкий запах продирал мозги до самых дальних закоулков, до подсознания.
Я встрепенулся, порывисто сел.
- Живой? – участливо спросила Аня.
- Живой пока, - буркнул я.
- А ты, Брыкин, все-таки слабонервный товарищ. И как только ты Чечню пережил с такими нервишками?
- Как надо, так и пережил. Где этот профессор? Хочу ему морду набить за его изобретательство.
- Тише, профессор спит. Уясни для себя, что его вины в том, что происходит, нет. Он – ученый, не более того. И в том, как используются его открытия, он не виноват. Зато теперь нам ясно, чего добивается Сычев и для чего ему понадобился мутант тридцать первой серии. Власти он хочет над нашей физической реальностью, ни больше, ни меньше.
- Черт возьми, порой мне кажется, что все это – дурной сон. Хочется проснуться, а не получается. Вот паскудство…Что же получается, если Сычеву удастся его затея, миру каюк?
- Похоже, что так, - она вдруг улыбнулась, наверное, для разрядки обстановки, - А ты страшен в гневе. Нет, кроме шуток. Берсерк, да и только.
- Что есть, то есть, - улыбнулся я в ответ, - Ладно, не будем о печальном. Давай лучше подумаем, что теперь делать. Хочешь, не хочешь, а мир теперь спасать только нам – больше некому. Не писать же петицию президенту. И в ООН не пожалуешься. Не поймут, в лучшем случае, в психушку упекут.
- Это точно, - вздохнула Аня, - Только давай как-нибудь потом. Сейчас уже поздно. Лично я хочу спать.
- А я жрать хочу. Кстати, насчет сна. Как койку делить будем? Нет, я, в принципе, не из капризных. Могу и на полу под дверью, на манер собачки.
- Если обещаешь не посягать на честь и достоинство, ложись рядышком. Так теплее.
Сейчас в ней не осталось, пожалуй, ни капли сухой стервозности. Холодная отстраненность и логичность куда-то испарились, и сейчас она казалась мне просто уставшей девчонкой, милой и такой близкой…Блин горелый, как так получилось, что я все-таки люблю ее? И как так получилось, что только сейчас, вот в эту секунду, я сумел признаться в этом самому себе? Вроде бы нас ничего не связывает в прошлом, ну разве что тот факт, что я ее дважды из-под пуль вытаскивал. Что, в конце концов, может связывать - ну, чего уж тут слона в комоде прятать – солдафона и академически высушенную мутантку, у которой вся жизнь обязана укладываться в логические схемы? Да ничего, если подумать.
Но если не думать…Вот, она сейчас сидит рядом. А что будет, если ее вдруг не станет?
Я представил, и мне сразу стало тоскливо. Чего-то важного, что не имеет названия и научного объяснения, не будет хватать. Уж как-то так сложилось, что помимо своей воли я теперь делю себя на две половинки. И одна из них прочно увязалась с Аней – не отцепишь.
- Не обещаю, - хрипло произнес я, - Мне кажется, что рядом с тобой я стремительно дурею и теряю самоконтроль.
- Это еще почему? – удивилась Аня.
Ох, как мне хотелось плюнуть ей в лицо давно заготовленным: «Люблю я тебя, дура мутированная!» Но я сдержался и только буркнул, обозлясь на самого себя:
- Сама поймешь, если мозги на месте.
Черт, ну надо же так раскиселиться из-за бабы! Никогда еще меня так не цепляло…
Аня только вздохнула, видимо, списав мою реплику на последствия истерики.
- На столе кое-что покушать есть. Поужинай, если хочешь. А потом рекомендую поспать. Утро вечера мудренее, если верить народу.
Спать мне не хотелось. Может, оно и к лучшему: есть время побыть наедине с самим собой, разложить по полочкам весь тот бред, который в одночасье стал для меня суровой правдой жизни.
Аня тоже не спешила укладываться на боковую. И я не сразу сообразил, почему. А когда сообразил, деликатно вышел якобы до сортира. Когда вернулся, выкурив на свежем воздухе сигарету под затянутым легкой дымкой звездным небом, Аня уже улеглась, аккуратно, словно примерный солдат, сложив одежду на стуле. Ну стеснялась она демонстрировать мне свое нижнее белье! Что тут такого?
Я спешно закинул в желудок несколько остывших сэндвичей, запил их крепким кофе и уселся за ноутбук.
Вот она, паскудная машина! Вот в этих схемах и фотографиях. В текстовых файлах. В таблицах и графиках. А также во множестве других проявлений. В каждом мутанте, в полковнике Сычеве. И имя ей вовсе не «Оракул» - имя ей Зло.
Как все-таки просто лепить ярлыки! Это вот – Зло, а вон то – Добро. А что такое Зло и Добро, никто толком и не знает. У каждого свои критерии оценки. И кто мы такие, чтобы иметь право оценивать меру Добра и Зла? Жалкие отражения многомерного мира?
Ну уж нет, я – не отражение! И я имею право оценивать. Пока могу излучать в это самое поле событий, я имею право решать, что хорошо, а что плохо в том мире, в котором я живу. Это мой мир, чертово поле! Не твой! И не Сычева с его манией величия! И до тех пор, пока я верю в свое право на этот мир, это право останется при мне. Не Сычеву и не полю событий решать мое будущее – только мне самому, насколько хватит сил и банальной веры. В Бога? В дьявола? В Высший Разум? Нет, Иосиф, только веры в себя, в то, что нет ни в одной физической реальности такой силы, которая сможет за тебя решить, что будет в следующую секунду твоей жизни.
И если какая-то падла решила поиметь этот убогий четырехмерный мир – я порву эту падлу. Потому что каждая травинка, каждая пылинка, каждая капля воды, каждая молекула воздуха – мои. Родные. Кровные. Заработанные мною в жестокой гонке, когда я, помахивая жгутиком, обогнал миллионы собратьев и застолбил место в мамкиной яйцеклетке.
- Работаете? – раздался вдруг прямо над моим ухом голос профессора. Ушлый старикан, подкрался совершенно незаметно.
От неожиданности я вздрогнул.
- Ну, ну, я не хотел вас пугать, Иосиф Иванович, - забормотал профессор, - Просто, знаете ли, плохо спится. Нервишки ни к черту.
Ничего себе «ни к черту»! После всех событий прошедшего дня мне не то, чтобы плохо – мне вообще не спалось. А профессору – хоть бы хны. Ни успокоительного ему не надо, ни валидола.
- Надеюсь, вы больше не будете буянить? – осторожно поинтересовался профессор, - Понимаю, что для вас все услышанное означает крушение устоявшегося мировоззрения. Но против правды возражать не стоит – себе дороже. Мы не имеем права быть наивно слепыми.
- Считайте, что я уже наивно зрячий, - ответил я, - И, кстати, хотя и было у меня желание прописать вам порцию увечий средней тяжести, сейчас я угомонился.
- Чем я вам так не угодил? – вздохнул профессор.
- Тем, что выпустили джинна из бутылки. После господ Эйнштейна и Бора мир до сих пор расхлебывает атомную кашу и до диареи боится своих собственных игрушек массового поражения. А ваши теории пострашнее атомной бомбы, как ни крути.
- Тут вы правы. Я потому и ретировался из проекта, что понял, куда ведет моя преступная беспечность. В свое оправдание скажу только одно: мой «Оракул» уникален, и никто, кроме меня, его не повторит. А я лучше умру, чем снова создам что-то подобное.
- Хотелось бы верить. Вы, профессор, не стойте столбом. Присаживайтесь, кофе себе наливайте – еще не успел остыть. Раз уж вы проснулись, у нас будет серьезный разговор.
Я уступил профессору стул, сам присел на краешек стола. Профессор с виноватым видом налил себе кофе и стал вяло жевать последний уцелевший сэндвич.
- Ругать будете? – после продолжительного молчания спросил он.
- Ругать поздно. Пороть – тоже. Вы упоминали что-то насчет того, что мутанты – всего лишь корм. Так вот, я хочу спросить: для кого этот корм предназначен?
- Я назвал их энергоинформационными полюсами, - почти шепотом сказал профессор, - Дело в том, коллега, что я обнаружил косвенные признаки существования в промежуточной реальности размерностью от десяти до двенадцати измерений, точнее, увы, сказать не могу, устойчивых структур, обладающих определенной разумностью и волей. В силу того, что поддержание их устойчивости требует больших энергозатрат, они постоянно нуждаются в подпитке. И этой подпиткой служат колебания определенной частоты, излучаемые, в частности, нашими мозгами. И что самое интересное, эти излучения характерны для очень узкого спектра мыслей и действий. Энергоинформационные полюса, грубо говоря, паразитируют на нашем мире, подпитываясь от людей, чувствующих и думающих на съедобных для них частотах. Так вот: мне удалось сконструировать прибор, регистрирующий торсионные следы каналов энергообмена полюсов и их доноров. С помощью этого прибора я, в свое время, установил, что многие подопытные проекта связаны каналами…Вы, наверное, думаете, что с полюсом. Ан нет! С самим Сычевым! И этот энергообмен носит обоюдный характер: мутанты снабжают Сычева энергией своего мозга, а он по этим каналам способен напрямую руководить их мыслями и эмоциями. Поначалу это меня сильно озадачило. Но потом я обнаружил, что сам Сычев подключен мощнейшим каналом к одному из энергоинформационных полюсов. И тогда пришел к странному и пугающему выводу: Сычев как таковой уже не Сычев. Он полностью подконтролен своему хозяину-полюсу и старается только ради его непомерного аппетита. Склонен полагать, что в настоящее время весь проект представляет собой модель пищевой цепи, в которой есть продуценты – мутанты, производящие съедобные для полюса колебания, есть редуцент первого звена – сам Сычев, собирающий и упорядочивающий энергетические потоки, и на вершине пирамиды – полюс, кормящийся от Сычева. И когда проект достигнет своей цели, не Сычев будет вершить судьбы мира, а его хозяин-паразит, для которого полковник – всего лишь марионетка. Нетрудно догадаться, в какую сторону он будет менять мир. Если я правильно понимаю, все человечество вскоре будет думать и чувствовать одинаково. Упорядоченно, механически, по приказу с вершины пищевой пирамиды люди будут любить, ненавидеть, тосковать, радоваться – а полюс будет жиреть, насыщаться энергией и новыми возможностями.
- То есть, сейчас все мутанты проекта – зомби? – догадался я, - И Сычев тоже? И кукловод у этих ребят сидит в недосягаемом двенадцатимерии?
- Примерно так, - согласился профессор, - Но вот только по части недосягаемости готов поспорить. Пока что полюс-паразит находится в стадии охоты и собирательства: ухватывает обрывки излучений, хаотично доносящиеся из пестро мыслящей массы людей. Проект «Катапульта» - его переход к прочному земледелию. Мутанты – это его огородик, из которого он планирует вырастить тучные нивы. И если прикрыть этот огородик, можно надолго испортить этому потустороннему хаму настроение и аппетит. Да вот беда, существует еще один полюс, которому приглянулся огородик конкурента. Не догадываетесь, коллега, кто служит этому полюсу четырехмерной аватарой?
- Тут и думать нечего, - усмехнулся я, - Товарищ Че. Угадал?
- Совершенно верно. Это я буквально позавчера установил, просканировав наших теперь уже бывших соратников на предмет подключения к полюсу. Слишком поздно, чтобы успеть хоть что-то предпринять. Прозевал я, старый дурень. Там, в бывшей нашей банде, уже почти все поголовно оболванились и управляются аватарой. Как вы метко их назвали, зомби.
- Выражаясь языком богословов и мистиков, мы имеем дело с демоническими сущностями, которые вселяются в нужных им людей и собирают покорное воинство живых мертвецов. Правильно?
- Браво, Иосиф Иванович! – профессор даже захлопал в ладоши, - Аналогия очень удачная, практически верная. Тут даже можно вольно пофантазировать на тему, в первый ли раз человечество сталкивается с такой…хе-хе…демонической угрозой. Ведь чего хотят демоны-полюса? Полностью подконтрольного тоталитарного общества во всем мире. Настолько тоталитарного, что о свободе совести и мыслей придется забыть. Напрашивается вольная аналогия с Лениным, Гитлером, Цинь Ши-Хуанди. Даже Христос…заметьте, он проповедовал не просто слепое выполнение заповедей. Ему нужно было, чтобы все праведники искренне возлюбили Бога и людей. А это, как-никак, тянет на попытку упорядочить частоты излучаемых мозгом колебаний. А как ловко он набрал себе учеников? Просто пришел и сказал: «Идите за мной». И они таки пошли! Все бросили и пошли! Почему? Да потому, что были слабы и податливы, и Христос сразу же подключил их к энергетическим каналам.
- Лет триста назад висели бы вы на колу с острием в заднице за такие речи, - усмехнулся я.
- Лет триста назад я бы не пришел к таким выводам, - ответил профессор, - В лучшем случае, опередил бы Айзека Ньютона по части закона всемирного тяготения. В худшем, слепил бы крылья из бумаги и сиганул с колокольни.
Ну, теперь мне все понятно. По крайней мере, все встало на понятные места, правда, изрядно потеснив в моей голове диалектический материализм и атеистическое мировоззрение. Есть демоны, мечтающие завладеть душами миллионов и миллиардов людей, есть их земные аватары, а к аватарам бесплатным приложением – армии зомби. Все в лучших традициях голливудских ужастиков. Вот только потянем ли мы втроем на роль демоноборцев?
- Профессор, вы должны что-нибудь придумать. Ведь есть же способ изничтожить этих демонов? Должен быть…Ну, не знаю. Измудрите какой-нибудь торсионный бластер, гравитационную бомбу, меч-самотык, палку-копалку – хоть что-нибудь.
- Увы, Иосиф Иванович, - горестно развел руками профессор, - Я думал над этим вопросом уже не один год. И пришел к выводу, что существует лишь два способа их уничтожить. Первый – долгий и практически невыполнимый – заморить их голодом. Но для этого нужно, чтобы ни один человек в мире не излучал на вкусной для них частоте. А поскольку, как мне кажется, на всякую мысль и эмоцию существует свой полюс-паразит, это означает полное прекращение мыслительной деятельности. Такой хрен в самом деле не слаще редьки. Второй способ – попроще, но тоже невыполним, по крайней мере, пока – перекормить гадов, чтобы они лопнули. Перенасытить их колебания энергией до потери стабильности и управляемости. Но для этого нужен, во-первых, источник сигнала, во-вторых, мощный усилитель, в-третьих, колоссальные энергозатраты. Чисто теоретически это получится, если мутант тридцать первой серии, обладая свободой воли, подключится к «Оракулу», на излучатели которого подается энергия сразу от пяти-шести атомных электростанций. Но, как вы сами понимаете, нынешний уровень технологий не позволит создать такие мощные излучатели. Так что остается только латать пробоины в мироздании и терпеливо ждать, когда наука и техника подберутся вплотную к решению данной проблемы.
- И теперь, значит, настала наша очередь затыкать собой пробоину, - невесело усмехнулся я, - Думаю, «Оракул» и все чертежи и схемы нужно уничтожить. Это будет неплохой заявкой на победу, как вы считаете?
- Разумно, - покивал головой профессор, - Без «Оракула» вся затея проекта потеряет смысл. Но не стоит сбрасывать со счетов двух вредоносных аватар – Сычева и Че. Через них демоны-полюса рано или поздно подгадят нашему миру. Их желательно тоже уничтожить.
- Предпочитаю решать проблемы по мере их возникновения. Пока что у меня есть бредовый, но, как мне кажется, работоспособный план проникновения к «Оракулу». Если все выгорит, мы скачаем из машины всю нужную информацию, а потом, даст Бог, я уничтожу машину. Вы только подскажите, как это сделать понадежнее.
- Ну, тут достаточно раскурочить блок первичной обработки. Этот блок отвечает также за усиление сигнала. Без него «Оракул» - просто тупой приемник-передатчик слабых торсионных возмущений.
- Так вот: если после этого я останусь жив и относительно здоров, будем разбираться с аватарами. Пока же считаю приоритетной задачей именно уничтожение «Оракула».
- Тут я вас полностью поддерживаю, - закивал профессор, - В конце концов, для троих человек и «Оракул» - невероятно сложная мишень.
Когда мы с профессором, наконец, определились с приоритетами, расставили точки над «ё», так сказать, наш разговор постепенно переключился на менее неприятные темы. Профессора обуял научно-словесный понос, и он стал вещать мне о безграничных возможностях, которые сулит человечеству освоение торсионного поля. Я слушал его вполуха, сам же вертел в голове совсем не радужные перспективы своего личного будущего.
Пожалуй, впервые я задумался о том, что эпическая битва с «Оракулом» неизбежно закончится для меня исключением из списка живых. Даже если мне удастся навести шорох в стане врага и уничтожить их главное оружие, уйти мне не удастся. От внешнего мира меня будут отделять бетонные стены, стальные двери, добрых полкилометра водной глади, охранный периметр и почти две тысячи злобных муташек и не менее злобных людей. Пройти через такую оборону и остаться в живых – это, по меньшей мере, чудо. Но я-то не чудотворец! И посему жить мне осталось…
И тут я почувствовал, как сильно мне хочется жить. Пусть в этом мире у меня нет почти ничего, пусть моя жизнь похожа на кусок фекалий в проруби – но это моя жизнь! Да пусть эти демоны сожрут хоть весь мир – мне плевать! Я жить хочу!
А ради чего? Ради того, чтобы жрать, бухать, спариваться – и в один прекрасный день сдохнуть, покорившись циррозу печени или коварному гонококку. И даже если я заработаю кучу денег, заимею крепкую семью – что я скажу сам себе перед смертью? Вот, мол, Иосиф, ты жил, жил, да и умер. Как жили и живут миллиарды людей. Мелькнул ты на фоне исторической панорамы жалким светлячком – и кончился. И отряд-человечество не заметил потери такого малоценного бойца. А если бы и заметил, памятника не воздвиг бы. Не за что, не заслужил.
Да мне плевать на памятник! Обойдусь и без воинских почестей и обязательного поминовения в церковных заупокойных. Но вот самого себя стыдиться я не хочу. А я буду стыдиться до конца дней своих, потому что не сделал того, что мог сделать…
Эх, гуляй, душа! Погибать, так с музыкой! Жить хочется – до слез хочется. Но умереть во благо человечества, получается, моя обязанность, не выполнить которую я не имею никакого права.
И тут я придумал для себя особо мазохистскую уловку…Я заставлю себя не бояться смерти. Как камикадзе, откручу на хрен шасси у своего лихого самолета…
- Профессор, вы ложитесь спать, - сказал я хрипло. От собственных страшных мыслей в голове стоял шум и грохот, а руки тряслись, как у старичка-паркинсониста, - Я сейчас уйду, только вы ничего плохого не подумайте. Я обязательно вернусь завтра к обеду. Без меня ничего не предпринимайте.
- Понимаю, - по-отечески ласково улыбнулся профессор, - Вам очень нужно расслабиться, снять напряжение. Идите, Иосиф Иванович, мы обязательно вас дождемся…
Я выдернул из холодильника последний пузырь водки, за дверью комнаты, в коридоре ополовинил ее прямо из горла и на подкашивающихся ногах подкатил к Мишико Водолазу.
- Мишико, - говорю, - Ты здесь все ходы-выходы знаешь. Хочу экстрима. Найди мне срочно шлюху. Но не просто шлюху, а чтобы с гарантированным диагнозом ВИЧ.
- Савсэм плахой, да? – скривился Мишико, - Плахой экстрим задумал, батоно чемо.
- Мишико, я тебя пристрелю, честное слово, если сейчас же мне такую бабу не достанешь. Ну, не тормози, Мишико. Плачу два счетчика.
- Хазяин – барын, - вздохнул Мишико, - Толка распыску астав, чыто па сваей воле рыскуэшь.
Мишико достал мобилу и добрых десять минут вызванивал какую-то Машу. Наконец, дозвонился и едва ли не шепотом договорился о встрече меня родимого с оной спидоносицей. Потом самолично проводил меня до хаты этой гибельной шалавы – жила она на соседней улице, и дойти можно было пешком. Немного потоптался под дверями ее квартиры, словно желая сказать мне что-то на прощание.
- Ну, Мишико, спасибо тебе, - я сунул опечаленному бугру сразу три сотни баксов, - Если бы ты знал, как ты мне помог.
- Дурак ты, Боря, - вздохнул Мишико, - Утром будэш каяться и по дактарам бэгат.
- Не буду, - пообещал я.
Мне показалось, или и в самом деле суровый бугор сморгнул слезинку?
Маша оказалась на диво старательной по части трахания. Наверное, истосковалась по сексу – при ее-то диагнозе ни один нормальный мужик к ней на километр не подойдет. Только такой псих, как я.
Да и по части внешних данных была она очень даже ничего. Ладненькая, там, где мяса хочется побольше – все объемно и упруго, насчет целлюлита – ни намека, ни морщинки. Словом, хорошая такая эротическая бомба массового поражения.
В алкогольном угаре, почти ничего не соображая и наплевав на последние сомнения, я ринулся в этот смертоносный секс-омут.
Без лишних вопросов она раскочегарила меня аж на четыре захода. Да и сама завелась будь здоров – в зоне стыковки все хлюпало и текло, и впервые за долгие месяцы мне стало очень легко на херце.
Когда мы устроили перерыв перед пятым заходом, она впервые поинтересовалась, какого ляда мне понадобилось суицидствовать столь оригинальным способом. Вроде бы нормальный мужик. При деньгах, да и внешностью Бог не обидел. Джойстик работает круче отбойного молотка. Чего, мол, тебе еще нужно? Живи и наслаждайся.
Прежде, чем ответить, я дохлебал водку и выкурил сигарету. И только потом сказал:
- По-другому не получается.
Столь расплывчатый ответ ее явно не устроил, но она, видимо, привыкла не задавать лишних вопросов.
После пятого захода я подумал, что на сегодня мой запас полового героизма исчерпан. И вместо шестого захода я заставил Машу отыскать в загашниках одноразовый шприц и, выкачав из нее пяток кубиков крови – она, к моему вялому удивлению, даже не пыталась возражать – вкатил себе в вену порцию заразы.
Все, теперь мне гарантированный каюк.
С такой мыслью я и вырубился до самого позднего утра.
И только проснувшись, понял, как вдруг стало легко на сердце. Все! Амба сомнениям! При самом лучшем раскладе проживу лет с десяток, а то и меньше. И эти жалкие годы полужизни уже не стоят того, чтобы ради них отказываться от великих и отчаянных подвигов во имя человечества.
Как я себя, а? Куда там Сашке Македонскому с его гордиевым узлом! Он-то веревочку рубанул, а я – самого себя. Уже это достойно упоминания хоть в каком-нибудь анале истории.
Вернулся я домой в удивительно приподнятом настроении. И только мрачные часики где-то в подсознании отщелкивали секунды в режиме обратного отсчета, слегонца подпоганивая радость. Пьянило дивное ощущение безграничной свободы. Терять мне уже нечего, так что теперь могу творить все, что хочу. Вот сейчас подойду к Ане и…
- Здорово, бандиты! – крикнул я с порога приунывшим соратникам, - Не спать, труба зовет! Аня, не стой столбиком, сваргань что-нибудь съедобное.
- Ты где был? – сурово спросила Аня.
- Пиво пил, - отшутился я.
- Анна, не будьте столь суровы, - мягко произнес профессор, - Человек снимал стресс доступным ему образом. Это простительно.
- Быть скотиной – не простительно, профессор, - взвилась Аня, - А ты, старлей, нашел время квасить!
- Профессор, поясните авторитетно: мутантам тридцатой серии СПИД страшен? – обнаглел я.
Аня захлебнулась от возмущения, а я только веселился.
- Представьте себе, ни в коем разе, - ответил профессор, - Сычев хоть и злодей, а умудрился решить и эту проблему на генетическом уровне. Уже за это можно смело присуждать ему нобелевку.
- Вы меня успокоили, - сказал я и, подойдя к Ане размашистыми шагами, поймал губами ее губы. Сперва они были твердыми, напряженными, а потом вдруг смягчились, и поцелуй, поначалу похожий на оральное изнасилование, закончился вполне на уровне – у меня аж голова закружилась.
Потом, правда, была пощечина и суровый вопрос:
- Что это значит, Брыкин?
- Это значит, Аня, что люблю я тебя, дура ты моя мутированная, - рассмеялся я, потирая щеку и наслаждаясь собственным безумием, - И на правах камикадзе не боюсь быть откровенным.
Аня хотела что-то сказать в ответ, но слова у нее не склеивались, и она пулей выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
- Похоже, ночью случилось что-то важное для вас лично, - лукаво сощурился профессор, улыбкой повторив вождя мирового пролетариата, - До Ромео вам, конечно, далеко, но сейчас я наблюдал самое красивое и веселое признание в любви за последние…ну, десять лет – точно. Вам бы, Иосиф Иванович, еще бы чуть-чуть деликатности…
- Да плевать я хотел на деликатность, профессор, - рассмеялся я, - Смертникам просительно быть хамами.
- А вы – смертник? – удивился профессор.
- А как вы думали? Или вы полагаете, что мне дадут спокойно уйти, когда я раскурочу ваш «Оракул»?
Профессор задумчиво пожевал губами.
- Да, Иосиф Иванович, об этом я как-то не подумал. В самом деле, неприятная ситуация.
- Неприятная? – мне захотелось съездить профессору по маковке, но вместо этого я снова засмеялся, - Знаете, профессор, неприятная ситуация, когда обгадишься на людях. А когда необходимо склеить ласты во имя всеобщего блага – это полный свистец. Но вы не переживайте за меня. Я-то уже отпереживался, мне теперь по фигу. И даже за радость принести человечеству пользу своей безвременной кончиной. Об одном прошу: сделайте все, чтобы мое расставание с этим миром не было напрасным.
- Но ведь это же неправильно! – всплеснул руками профессор, - Вы же должны жить. Как же так? Должен же быть другой выход.
- У вас в запасе имеется пять-шесть атомных электростанций и излучатель? – усмехнулся я, - Нет? Значит, вопрос снят. Другого выхода нет. В течение ближайшего месяца-двух я проникну на объект «Оракул» и уничтожу машину. Или погибну. Хотя, погибну в любом случае. А вот вам, профессор, действительно придется еще пожить. Ваши мозги должны поработать ради того, чтобы запихнуть вашего же джинна обратно в бутылку. А я – камикадзе. Мой самолет уже взлетел и подарил шасси земной тверди.
- Поэтично, экспрессивно, но не понятно, - выдал комментарий профессор, - В смысле, непонятно, почему вы считаете, что погибнете в любом случае?
- Проф, - устало выдохнул я, прекратив зубоскалить, - Я сегодня ночью намеренно заразил себя СПИДом.
У профессора от удивления и испуга очки с носа соскользнули.
- Это еще зачем?!
- Затем, чтобы не было соблазна обеспечить себе персональное счастье вдали от всех этих демонов, зомби и аватар. Знаете, вчера вы поставили передо мной серьезную задачку. Хотя, нет, я и до вчерашнего дня отдавал себе отчет в том, что налет на «Оракул» - затея самоубийственная. Но вчера…Вчера я это понял так четко, что дальше некуда. И еще понял, что, кроме меня, эту стремную операцию никто не выполнит. Некому, кроме меня, «Оракул» штурмовать. А жить вдруг так захотелось, что я испугался самого себя: у меня ведь все шансы были, чтобы сделать отсюда ноги и жить долго и счастливо. Я испугался, что воспользуюсь этими шансами. Ну, и, как завещал упомянутый Христос, коли глаз твой соблазняет тебя – вырви его на хрен. Я и вырвал. С корнем. Теперь понятно?
- Черт возьми! – прошептал изумленный профессор, - У меня просто нет слов! Вот это дух у вас, батенька! Чудовищно, немыслимо, что такие люди, как вы, погибают!
- Я солдат. Моя основная функция – погибать. И сейчас впервые за всю жизнь я отдаю концы за то, за что действительно хочу их отдать. Так что я почти что счастлив.
- Я восхищаюсь вами, Иосиф Иванович, - произнес профессор, - Безумно жаль, что вам пришлось пойти на такой поступок. Если бы вы сначала посоветовались со мной, я бы, наверное, смог убедить вас не делать глупостей. Но эта ваша глупость благородна и, возможно, оправдана…
- Только, проф, ни слова Анне, - предупредил я, - Надеюсь, вы понимаете…
- Конечно, конечно, - покивал профессор.
Вскоре вернулась Аня. Должно быть, угомонилась, отпыхтелась в уголке, стравила возмущение, испортив своим кроссовком демографическую ситуацию в популяции здешних тараканов. Но на меня смотрела волком.
- Иосиф, ты славный человек, но – нет, - сказала она, - Мне, конечно, приятно, что я тебе не безразлична. Но в таких вещах требуется взаимность, а от меня ты ее не дождешься. И никто не дождется. Я уже объясняла, почему.
- Да плевать я хотел на взаимность, - махнул я рукой, - Один философ как-то сказал: можно любить человека, а можно любить его любовь к тебе. Так вот, считай, что я люблю в тебе человека, а не источник ответной страсти. И вообще, я не навязываюсь. Нет - значит, нет.
- Ну и хорошо, - смягчилась Аня, - Признаться, ты сейчас избавил меня от изрядного груза. Ведь я хотела попросить тебя об одной услуге, а ты мог бы отказаться, если бы счел себя обиженным.
- На обиженных воду возят. Что за услуга?
- Ты можешь позволить мне попользоваться твоим мобильником?
- Кому ты собралась звонить?
- Луню. Помнишь такого?
Я скептически усмехнулся.
- Аня, либо ты круглая дура, либо играешь в чужой команде. Не забыла, что вашим бывшим коллегам доверять опасно?
- Луню можно доверять, - умоляющим голосом произнесла Аня, - Я знаю, он надежный человек. Он скорее себе пулю в лоб пустит, чем навредит мне. И сейчас, я думаю, он в большой беде. Если в нашей конторе начался передел власти, Луня просто устранят как неудобный элемент.
- А что ты так за него переживаешь? Кто он тебе?
- В тебе говорит ревность или осторожность? – спросила Аня, уперев руки в боки – ни дать, ни взять, суровая супруга, только сковородки в руках не хватает для полноты образа.
- Да плевать я хотел на ревность! Не стоит давать повода врагам шнырять по нашему следу. Он и так слишком хорошо заметен. Не сегодня – завтра наши рожи будут во всех криминальных хрониках, в рубрике: «Следственная группа желает познакомиться». Вчерашняя пальба на Чертановке – это вам не мелкая шалость. Тянет на хорошую статью уголовного кодекса.
- Что тебе нужно, Брыкин? – взвилась Аня, - Профессор, заткните уши!
Профессор послушно сунул пальцы в ухи и даже стал покачивать головой, словно вместо пальцев у него – наушники плейера.
- Ты хочешь, чтобы я тебе отдалась, Брыкин? Так ты скажи только. Я готова, если ты взамен позволишь мне позвонить.
Мне захотелось влепить ей пощечину. Но я не стал – не поднялась рука на даму. Однако, стало донельзя обидно. Да за кого она меня принимает?!
- Дура ты, - плюнул я словами и швырнул на кровать мобильник, - Звони, сколько влезет. Но не говори потом, что я тебя не предупреждал. А я пока вещички соберу…
- Зачем это?
- Затем, что я не желаю работать с теми, кто сам себе норовит создать проблемы. Вы оставайтесь, а я пошел. Мне еще с вашим гребаным «Оракулом» разбираться…
- Постой, Иосиф, - Аня схватила меня за рукав, - Прости, я и в самом деле дура. Но ты должен знать: Лунь – мой брат. И я не могу его просто так бросить.
- Как это – брат? – удивился я, - Что, он тоже тридцатая серия?
- Нет, не тридцатая. Да и гены у нас практически разные. Но мама-то у нас одна! Одна женщина нас вынашивала – выкармливала. И это к чему-то да обязывает.
- Ну, будем считать, что я поверил. Что ж теперь, мне нужно прослезиться и в очередной раз подставить свою задницу ради ваших условно семейных уз?
- Сделай это ради меня, - опустив виновато глаза, сказала Аня.
Я мог бы возразить, сказать, что слишком уж резво она стала апеллировать к моему глубокому и прекрасному чувству в ее адрес, не имея на это ни морального, ни юридического права. Но я опять размяк и раскиселился.
- Ладно, хрен с вами. Звони своему братану. Но учти: если он хотя бы попытается нас сдать Товарищу Че, я лично его пристрелю. И мне будет совершенно наплевать, кто чей родственник.
- Спасибо, - тихо сказала Аня и как-то не очень уверенно взяла телефон.
10.
Похоже, не зря Аня так беспокоилась за своего брателлу Луня. Этот суровый типчик с замашками принципиального вояки влип по самые уши. Если верить Аниным словам, Лунь, пожалуй, единственный из всего подполья хотел составить оппозицию узурпатору Че, за что и угодил под замок. Надо отдать должное Товарищу Че, он правильно оценил ситуацию и даже не отобрал у Луня средство связи – знал, гаденыш, что Аня рано или поздно свяжется с ним. Я не строил радужных иллюзий – я уже почти наверняка знал, что Анин звонок отслежен, абонент локализован, и вскоре к нам заявятся озлобленные гости – глодать наши кости.
- И чем ты только думаешь, логичная ты наша? – спросил я Аню, едва она поведала нам с профессором содержание телефонной беседы, - Неужели не сообразила, что у арестантов обычно телефоны отбирают? Да и братец твой хорош гусь. Вместо того, чтобы отключить мобильник, помог сестричке неслабо подставиться.
Аня виновато молчала, уставившись в пол. Профессор сокрушенно качал головой.
- Если ты еще раз будешь с ним говорить, передай от меня, что я ему за такую стратегическую недальновидность набью морду, - полыхал я злобой, - Блин, иногда я жалею, что ты не мужик. Ты бы сейчас тоже от меня получила.
- Иосиф Иванович, - подал голос профессор, - Я думаю, ситуация такова, что мы не имеем времени на эмоции и ругань. Нужно что-то предпринимать, как вы образно выражаетесь, делать ноги, рвать когти.
- Ага, а муташки Че разнесут эту общагу по кирпичику вместе с обитателями.
- Что ты предлагаешь? – уставилась на меня Аня пытливым взглядом.
- Выход очевиден. Вы с профессором исчезаете. Неважно, куда, лишь бы подальше отсюда. Так, чтобы Че не смог вас быстро найти. А мне придется остаться и увести супостатов за собой в другую сторону.
- А не лучше ли бежать втроем? – спросила Аня.
- Слушай, у тебя, похоже, не только половая сфера генетически кастрирована, но еще и совесть отрезана за ненадобностью. Я же говорю: если они не найдут нас здесь, они вырежут здесь всех, прежде, чем поймут, что никто из местных не в курсе, куда мы подевались. Тебе что, плевать на людей, которые тебя приютили?
- А что, если тебя убьют? – всплеснула руками Аня, - Что нам тогда делать?
- А с чего это ты вдруг стала за меня так беспокоиться? Что, боишься, что некому будет к «Оракулу» соваться?
- Не боюсь. Но не одобряю твоих прыжков грудью на амбразуру.
- Кто-то же должен прыгать, - пожал я плечами. Похоже, роль Бэтмена пришлась мне по вкусу – сейчас мне было по кайфу геройствовать. Наверное, это от того, что Костлявая мне теперь запанибрата. Если ее на бояться до усрачки, столько новых возможностей открывается! Конечно, модный писатель Паша Коэльо о такой ситуевине целую книжку накропал (Примечание автора: здесь сознательно допущен анахронизм – действие происходит, если опираться на косвенные признаки, в 1997 году, а Паоло Коэльо написал «Вероника решает умереть» в 1998.). Книжка добротная, правильная. Но ее героиня, видимо, в силу сложности и чрезмерной нелогичности женской натуры, привыкала к вседозволенности целую неделю. Все менжевалась, дурочка, словно ей оставалось, что терять на этом свете. Мне же хватило нескольких часов тяжелого хмельного сна.
И, в отличие от придуманной Коэльо Вероники, я знаю, как с пользой провести отмеренное мне время. Меня не гнетут сексуальные комплексы, я не терзаюсь грузом неосуществленных мечтаний. Я свободен, в том числе, и от самого себя.
Я вытолкал Аню и профессора в коридор, хотя они и пытались возражать, сунул им две штуки баксов на первое время и бегом протащил их до пятачка, на котором кучковались таксисты.
- Как ты нас найдешь?! – уже из салона такси крикнула Аня.
Ах, да. Совсем забыл.
- Постой, шеф, - сказал я таксисту, - Дай карандашик и бумажку.
Я написал на бумажке номер телефона Васьки Муромцева.
- Вот, надежный человек. Доверяй ему, как мне. Только учти: при разговоре с ним осторожничай - теперь он вместо меня охраняет Дробышева. Словом, соблюдай конспирацию. Сообщишь ему, что тебя прислал Боря Феклистов. Если он засомневается, напомни ему про «кольт» тысяча восемьсот семьдесят третьего года, коня, шляпу и «винчестер». Должен сообразить, что к чему. Купишь нелегальную сим-карту, оставишь Ваське свой номер. Я вас найду через него. Все, чешите отсюда! В Рязань, в Тулу – только подальше отсюда.
Такси рвануло с места в карьер, и вскоре от Ани и профессора осталась только тучка пыли над асфальтом.
А я бегом вернулся в общагу. Не знаю, сколько у меня минут в запасе. Может, уже нисколько. Забросил ноутбук к Степе, на всякий случай предупредил Мишико, что сейчас начнется нехилая буча, так что ему есть резон подсуетиться насчет группы поддержки из братвы. Рассовал по карманам оставшуюся наличку, гранаты, запасные магазины к «зиг-зауэрам», заткнул оба своих пистоля за пояс, прикрыв их от любопытных глаз джинсовой курточкой и вылетел во двор.
Как раз вовремя. Едва я успел пересечь двор и усесться на лавочку у подъезда соседнего дома, как с горочки спустился целый караван – три разномастных здоровенных джипа, в том числе, «хаммер» веселенькой желтой расцветочки. Свадебный кортеж, да и только – лишь шариков не хватает да кукол-цветочков на капотах.
Из джипов высыпала орда человек в пятнадцать. Они тут же принялись шарить по сторонам глазами и разбредаться по двору.
Вот беспредельщики! Они даже стволы не прятали! Шли, как эсэсовцы при прочесывании леса.
- Эй, братки, не меня ли ищете? – подал голос я.
Братки встрепенулись и, скучковавшись, взяли меня на прицел. Из «хаммера» показалась знакомая физиономия. Ого! Товарищ Че собственной персоной!
- Иосиф Иванович? Рад вас видеть, - крикнул мне Че, шагая в мою сторону. Худощавый, неприметный, похожий на молодого клерка – как-то даже не верится, что это – аватара демона.
Видимо, получив от него приказ на какой-то там мозговой частоте, его бойцы разом опустили оружие. Хочет расположить к доверительной беседе? Интересно. Значит, пойдет торговище…
И я даже знаю, кого хочет выторговать Товарищ Че.
Мы встретились с ним в центре двора, между песочницей и каруселькой. Остановились друг от друга на расстоянии в десяток шагов. За спиной аватары грозной стеной стояли бойцы. Я был один, как перст.
Но мне не было страшно. Ни капельки. Я даже позволил себе приветливо улыбаться, словно встретил старого друга.
- Должен сказать, Иосиф, ты меня озадачил, - начал толковище Че, - Твои выкрутасы уже стоили мне пятерых не самых плохих бойцов.
- Ну, что вы, Че, - вальяжно протянул я, - Это ведь только начало. Цветочки, так сказать. Я способен и на большее.
- Охотно верю, - кивнул Че, - Но, похоже, мы с тобой несколько недопонимаем друг друга. Ты видишь во мне врага, должно быть.
- А вчерашняя стрельба была дружеской щекоткой? – засмеялся я, - Тогда позвольте и мне вас пощекотать, чтобы вам веселее жилось. По-дружески, разумеется.
- Это было недоразумением. Понимаешь, против тебя лично никто ничего не имеет. Хотя, по-хорошему следовало бы тебя наказать. Пять бойцов при нынешнем дефиците кадров дорогого стоят! Но я не обидчивый. В конце концов, мы с тобой преследуем одну и ту же цель – уничтожение полковника Сычева. Так?
- Пока что я подписывался только на похищение первичных матриц, - напомнил я, - Хотя, готов признать, что Сычев – личность неприятная. Но я подозреваю, что вы пожаловали сюда не для того, чтобы потрындеть о том, какой гад этот полковник.
- Разумеется, - кивнул Че, - У меня к тебе вполне определенное дело. Как я понимаю, профессор Тихонов где-то неподалеку. Ты же не сделал глупость, отпустив его на все четыре стороны. Заметь, я мог бы сейчас приказать бойцам, чтобы они прошерстили здесь всю округу, и профессор достался бы мне даром. Но я люблю играть честно. Если ты не с нами – Бог с тобой, никто тебя не неволит. И твою подружку Анну тоже. Гуляйте на все четыре стороны. Но я твердо знаю, что Анна далеко не уйдет без своего братца Луня. Он, кстати, сидит в машине и ждет освобождения. Предлагаю обмен: ты мне профессора, я тебе – Луня.
- А в чем прикол? Вообще, я не понимаю логики: вчера твои люди пытались убить и меня, и Анну. Ну, меня-то я понимаю, за что. А Анна чем не угодила?
- Мы твердо знаем: Анна и Лунь работают, ну, или до недавнего времени работали на Сычева. Не буду юлить: вчерашняя встреча планировалась как инсценировка умерщвления Анны твоими руками. Многие из наших соратников не одобрили бы моего решения ликвидировать шпионку, процесс мог бы затянуться на долгое время, а за это время могло бы произойти много бед по вине Анны и ее братца. Пришлось проявить самостоятельность, и попытаться списать последствия этой самостоятельности на тебя. Каюсь, это было несколько подло с моей стороны. Но теперь, в отсутствие профессора, мне удалось получить полный карт-бланш, и я решил распорядиться свободой действий наиболее щадящим способом. Анну и Луня в нашей команде уже не примут, а вот профессор нам нужен. Так что я отпускаю вас троих на все четыре стороны, но взамен хочу получить назад Тихонова. Или ты предпочитаешь силовое решение вопроса?
Оружие в руках бойцов-зомби взметнулось на уровень плеча и уставилось на меня хищными глазками стволов. Впечатляющая демонстрация, ничего не скажешь. Вот только я за последние сутки изрядно потерял во впечатлительности.
- Ну, для начала, покажи Луня, - сказал я, - Мало ли что? Вдруг ты опять решил поступить несколько подло?
Разумеется, я не поверил витиеватому трепу аватары. Аня – шпионка проекта? Ну до чего смешно! Придумал бы что-нибудь пооригинальнее. Хотя…стоит, пожалуй, задуматься. Сколько раз она вроде бы не нарочно подставляла меня под пули? А профессор? Стоит ли спасать его от Че? Сам вымудрил какашку, сам пусть на ней и поскальзывается. И вообще, какого хрена я влез во всю эту историю? И только во мне зазудело сомнение, как я натурально почувствовал, что превращаюсь в жидкий мякиш. Словно кусок печенья в стакане с горячим чаем.
Мысли спутались, стали вялыми и какими-то однобокими, в основном, кровавого содержания.
Словно наяву я представил, как подхожу к Ане и с криком: «Продала, шалава, ни за грош!» бью ее в торец кулаком. Брызжет юшка склизкими рубиновыми каплями, Аня падает, а я добавляю тяжелым ботинком ей в печень…
Налетаю на профессора с воплем: «Гаси яйцеголовых! Да здравствуют новые луддиты!» и натурально сворачиваю ему башку. Потом пальцами, которые отчего-то стали титановыми лезвиями, отрываю верхушку профессорского черепа и вгрызаюсь в теплые мозги. И от этой трапезы меня не воротит – мне кайфово!..
Приставляю пистолет ко лбу Васьки Муромцева. «Ты мне, конечно, друг, но новая истина дороже!». Ба-бах! Мозги, кровища и осколки кости аккуратно ложатся на свежепобеленную стену. А я любуюсь на эту импровизированную фреску, словно на творение великого художника…
Хватаю программиста Степу за волосы и с фразой «Да здравствуют авторские права Майкрософта!» сую его носом в какой-то распределительный щиток. Степина голова начинает медленно поджариваться и искриться. И мне опять все в кайф!..
Я словно забыл себя прежнего – превратился в тупую машину уничтожения. Мне нравилось крушить и ломать, я наслаждался чужой смертью, я готов был пить кровь и есть свежую человечину. Я был уже не я.
И вдруг какая-то шальная мысль уцепилась за прежнего меня. За Аню, которую я люблю, несмотря на все ее закидоны. За профессора, по-детски наивного и беззащитного. За Ваську Муромцева, с которым мы бок о бок сражались за чужие интересы, прикрывая друг друга. За обалдуя Степу, который без бутылки туп, как амеба.
Вот он я, никуда не делся! Я не только в своей голове – я еще и в тех людях, с которыми меня свела жизнь.
Скользя в потоке мыслей, цепляясь разумом за самые светлые воспоминания, за всех людей, которые хоть что-то для меня значат, я постепенно выбрался на свет. И увидел…
Гладкая, как бильярдный стол, равнина. Никакого намека на тот двор, в котором мы только что были. Напротив меня – все тот же Че. За его спиной – все те же бойцы. Но теперь я ясно вижу, как тянутся из головы Че белесые трубки-кишки, словно сотканные из воздуха. И каждая такая трубка заканчивается в голове бойца.
А одна из трубок нагло пытается присосаться к моей голове.
Вот ты какой, аватара! Не врал, выходит, профессор!
Но каким таким зрением я вижу эту вот голую равнину, скучное серое небо над ней и вот эти живые, пульсирующие шланги? Неужто научился видеть торсионные, или как их там, поля?
Ладно, размышлять некогда. Кишка-то белесая уже буравит черепушку на манер бормашины. А из зева кишки падают на маковку ледяные капли, от которых в мозгах мелькают кровавые картинки, вызвающие мимолетный дурман-кайф. Нетрудно догадаться, что затечет в мои мозги, когда кишка доберется до них.
Пытаюсь рукой стряхнуть с себя мерзкую трубу, но рука проходит сквозь нее, как сквозь легкий туманчик. Че улыбается. Бойцы за его спиной победно ржут.
Мне становится не до смеха. Шутки шутками, а надо что-то делать, пока меня не подключили к аватаре торсионным пищеводом. Подбегаю к Че, выписываю красивый маваши – и едва не падаю. Нога просвистывает сквозь голову аватары, а тому хоть бы хны. Выхватываю пистолет, стреляю в башку гада – тот даже не пытается уклониться. Пули пролетают сквозь него, даже не поцарапав.
- Прости, Иосиф, это уже не твоя реальность, - вещает с улыбочкой Че, вернее, уже не Че, а демон, завладевший его телесностью, - Здесь у тебя нет ничего. Даже тело твое – не более, чем то, каким ты себя представляешь. И пистолетик твой – всего лишь твоя фантазия. А она у тебя чахленькая, как я погляжу. Ну ничего, скоро я обогащу твой внутренний мир собой. Не рыпайся, дурашка. Ты же сам не представляешь, сколько новых возможностей у тебя сразу появится!
- А если я захочу, чтобы у тебя появился здоровенный геморрой? – усмехнулся я, придав своему растерянному и поверженному во прах разуму бодрости.
Кажется, что-то сработало. Наверное, я излучил в поле событий сильную волну-желание-мысль, и поле событий слегка пошевелилось в ответ. На лице Че нарисовалась гримаса боли, он тягостно застонал, вытянувшись по струнке, а настырная труба-кишка вдруг оборвалась у самой его головы и истаяла в воздухе. Но такая заминочка продолжалась недолго: уже через несколько секунд физиономия аватары разгладилась и снова стала невозмутимо самодовольной.
- Черт, и впрямь геморрой! – мне показалось, что в голосе Че сквозит восхищение, - Однако, не ожидал. Урок мне: не расслабляйся. Недооценил я тебя, Иосиф. Недооценил. Впредь буду умнее. А как это у тебя получилось?
- Так же, как и это, - обрадовался я и вытянул из себя желание-веру-волну насчет того, что руки мои стали раскаленными стальными болванками. Аж самому горячо стало!
И пока Че пялился на меня широкими от удивления глазами, я запаял ему рукой, которая и впрямь стала напоминать свеженькую стальную отливку, промеж гляделок.
Запахло паленым мясом, Че рухнул навзничь и взвизгнул совсем не по-человечески. Закрепляя успех, я подскочил к упавшему супостату и попытался закатать кулак-болванку в его нос. Но кулак мой с мелодичным звоном ударился во что-то и отскочил, а заодно и я просвистал по навесной траектории метров десять и плюхнулся спиной оземь. Руки мои снова стали обыкновенными мясными, да и сам я почувствовал, что ослаб малехо.
Че поднимался на ноги, на глазах обрастая зеркально сверкающей броней. Ну ни дать, ни взять – жидкий терминатор из второй части Камероновской киношки!
- Все, товарищ Брыкин, - заявил терминатор - Че, - Шутки в сторону. Не тебе, какашке, со мной тягаться. Сейчас мочить тебя буду.
Блин, во что бы такое поверить, чтобы ухайдакать эту падлу? Я цеплялся за воспоминания, эмоции и за кучу других мозговолн, но окромя слабого шебуршения искорок в воздухе, ничего не получалось.
А озеркалившийся до последнего квадратного миллиметра кожи демон неторопливо шагал ко мне, потирая руки. И между его руками проскакивали нешуточные молнии.
Хорошо, хоть воинство его стоит истуканами и пялится на батальную сцену оловянными зыркалками. Хотя, чего уж тут хорошего? Атеизм, навязанный мне устаревшей воспитательной системой, отучил меня верить по-настоящему во что бы то ни было. Не верить – всегда пожалуйста. Могу не поверить даже в то, что Земля – круглая. А в этом поганеньком мире, в который меня с такой легкостью затянул поганец Че, вера, похоже, является силой определяющей.
Стоп! А если и впрямь – не поверить. Не бывает такого! Не бывает демонов!
Силуэт Че на какую-то долю секунды потускнел, но снова выправился.
- Неплохая попытка, Иосиф, - похлопал металлическими ладонями Че, отчего по округе поплыл приятный звон, похожий на звон валдайских бубенцов, - Замысел хорош. Да только энергии колебаний маловато для такого полного обнуления меня. Черт тебя подери, Брыкин! Ты ужасно интересный противник! Такого и убивать жалко…Но все равно придется. Уж очень вкусный ты по части излучений.
Как бы не так! Не для того я себе СПИД прививал, чтобы меня бесславно какой-то потусторонний фраер загоношил!
Мысль моя почему-то уцепилась за растреклятый ВИЧ, да так сильно, что я наяву представил себе черненьких вирусов, копошащихся в моей крови. И – оба-на! На моем теле вдруг словно сыпь появилась. Черная такая, словно капли мазута. Я пригляделся к этой сыпи и понял: не сыпь это вовсе, а распухшие до размеров жирной мухи вирусы. Не долго думая, я представил-излучил, что вирусы воспаряют надо мной…
Черные шарики прыснули от меня во все стороны, построились тремя клиньями над моей головой и ринулись в атаку на терминатора. Прямо образцово-показательные выступления пилотажных групп!
За считанные секунды вирусы сожрали зеркальные доспехи демона и принялись за мясо, но тут по демону пробежалась сеточка синеватых молний, и вирусы попадали на землю, словно черная перхоть.
А демон, поправив на себе пиджачок, удивленно спросил:
- Что это было?
- ВИЧ-инфекция, уважаемый, - признался я, - Запоздало я понял, что СПИД таким гондонам, как ты, не грозит. Виноват, исправлюсь.
Между мной и Че было метра два, не больше. Самое то для завязки рукопашной. А этот придурок зачем-то вдруг отрастил себе вместо рук два пулемета М197, шестиствольных таких – видимо, фанатеет мой визави по фильму «Терминатор». Я же без особых хитростей представил-поверил-излучил, что на руках моих пара увесистых кастетов, а на ногах – подкованные шипами армейские берцы. И пока демон раскручивал пакеты пулеметных стволов, одаривая меня драгоценными долями секунды, я поднырнул под пулеметами и впаял потустороннему деятелю кастетом в пах.
Видимо, такой удар и демону неприятен: стволы пулеметов вмиг обмякли, повисли недоваренными черными макаронинами. А я, не теряя времени даром, гвазднул каблуком по колену демона, и тот немного растерялся. Отпрыгнул, тряхнул головой, выправил поломавшуюся коленку и нафантазировал себе пару самурайских катан.
- Всегда любил рукопашную, - улыбнулся он, изящно крутанув мечи вокруг собственных запястий.
Блин, а ведь ловок, гаденыш. Выходит, просто прикидывался лошком, в поддавки играл?
Не силен я в кендо, это надо признать. Но и на этот болт с левой резьбой найдется задница с лабиринтом – в моих руках стремительно материализуется увесистый меч, из тех, что называют варяжским. Не абы что – метеоритное железо в основе стали его клинка.
Демон Че налетает на меня, словно вихрь. Скорость у паренька – много выше среднего. Мне остается только уйти в глухую оборону, ловя мечом одну катану, а вторую парируя рукой – она до самого дельтоида заросла твердейшим хитином. Это я попытался представить себя огромным тараканом. Но фантазии только на руку хватило.
А гад напирает! Вот – пробил в корпус ногой промеж двух своих мечей. Удар чудовищный! Я шлепаюсь на задницу и скольжу по земле, хватая ртом воздух. Демон подпрыгивает и летит на меня, дабы распластать катаной надвое. У меня хватает сил и злости, чтобы как следует рубануть по его катане, да так, что тощенькое лезвие не выдерживает натиска добротного творения древнерусских мастеров и разлетается на куски.
Вскакиваю, отбивая взмах другой катаны, вознамерившейся снести мне башку. Сам прокручиваюсь, выписывая восходящую дугу коленом, как при старом добром маваши, но ногой выкручиваю что-то вроде штопора, и удар получается не боковым, а самым что ни на есть прямым – в солнечное сплетение негодяя. Разумеется, такого он не ожидал…Да и мало, кому такой ударчик блокировать удавалось – этому трюку меня научил один бывалый прапор по фамилии Конан, большой знаток китайского да-цзе-шу.
Негодяй сгибается пополам, роняет катану, и та, брякнувшись оземь, истаивает без следа. Ага, расфокусировал я твои волны-колебания!
Но не тут-то было. Демон выпрямляется, и из его сжатого кулака с тихим гудением высверкивает луч светового меча а-ля «Звездные войны».
Никогда не понимал, как эта хреновина работает. Ну не может быть светового меча ни при каких законах физики!
Луч скользит по моей шее, а мне хоть бы хны – не верю, и все тут! И световой меч от моего скепсиса превращается в лазерную указку.
Демон удивленно пялится то на меч, то на меня, а я снова бросаюсь в бой. Вхожу в зону клинча, яблоком на рукоятке меча сворачиваю вражине челюсть, одновременно посылаю колено в пах. Вражина слегка теряется, но уходит по нижнему уровню, разрывая явно неудобную для него дистанцию, и с подскока угощает меня ногой в грызло.
Я форменно отпадаю. Ударчик еще тот! Мозги в голове едва в кисель не превратились. Я опять в качественном нокдауне, аватара злорадствует, а мое оружие истаивает вместе с хитином на руке. Я снова в своем нормальном облике, беспомощный и слабый…
И тут у меня возникает сумасбродная идея. Настолько сумасбродная, что я с готовностью верю в нее – ведь любая моя глупость мне всегда удавалась и приносила положительные результаты…
Рука моя ныряет в карман и хватает гранату. А демон, уверенный донельзя в своей окончательной победе, превращается в омерзительного видом йети, легко и непринужденно хватает меня за горло длиннющей рукой и, подняв в воздух, начинает душить.
Обезьянья харя демона дышит в лицо смрадом гнилых зубов, скалит длинные желтые клыки и победоносно ревет. Картинка перед глазами плывет и меркнет, воздуха катастрофически не хватает…
На остатках сил пробиваю кулаком что-то вроде апперкота. Но рука моя, расфокусированная моей неуверенностью, проходит сквозь кожу, мясо и кости врага, не причиняя ровно никакого вреда. И граната в моей руке сейчас тоже вроде призрака.
- Ха-ха три раза, - ухмыляется йети.
Собираю волю в кулак. Старательно верю-излучаю, что граната моя овеществилась и отдергиваю руку…
На пальце моем остается заветное колечко с чекой.
- Вот теперь ха-ха, - говорю я, показывая мохнатому уроду палец с кольцом.
Демон слегка теряется, не понимая, что все это значит, хватка слегка ослабевает. Я выкручиваюсь из его цепких лап и рыбкой ныряю на землю, подальше от врага.
И тут жвахнуло! В нормальном мире лимонка так не взрывается – наверное, я так сильно поверил в гранату, что она стала, как минимум, противотанковым фугасом. Йети разметало погаными ошметьями по всей округе, а меня протащило по земле и окончательно оглушило. Свет померк, сознание выключилось…
Я открыл глаза.
Двор, знакомые дома, знакомый мир вокруг. Напротив меня истуканом замер Че. Бойцы за его спиной ползают по земле на карачках и ревут, как моржи на лежбище – форменный дурдом! В голове моей шум, в организме – удивительно неприятный комплекс ощущений. Голод, мигрень, жажда, ломота в костях и мышцах – хоть ложись и помирай.
- Ночной дозор! Всем выйти из сумрака! – крикнул я в ухо застывшего Че. Ноль внимания. И это хорошо. (Тут еще один намеренный анахронизм: «Ночной Дозор» был написан также в 1998 году – примечание автора)
Я сорвался с места, подбежал к «хаммеру», в котором сидел Лунь. Водила и охранявший Луня мутант только хлопают глазами и ни на какие движения больше не способны. Неужели я так круто одолел демона Че, что все его зомби сразу стали не страшнее мальчиков-дебилов?
Не верю я в столь легкие победы. Чувствую, жив еще этот потусторонний урод Че. Небось, спешно собирает себя в кучку, тянет излучения из своих болванчиков – то-то они одурели! Вот склеит себя заново – и тогда снова примется за меня.
- Иосиф? – удивленно глянул на меня Лунь, - Ты…Что вообще происходит?
Бравость этого вояки куда-то улетучилась. Сейчас он был просто здоровенным растерянным мужиком, которого и ругать-то было как-то неловко.
- Двигай за мной, - приказал я Луню, вытащив из-за ремня пистолет.
- Угрожаешь? – насторожился Лунь, завидев пушку.
- Дурак ты, - сказал я и без лишних объяснений перешиб двумя выстрелами наручники, сковавшие его по рукам и ногам.
Тут Лунь все понял и поспешил за мной. Мы выбежали на шоссе, проходившее под горочкой, на которой стояли дома Школьной улицы. Я тормознул серебристую «хондочку», выскочив прямо на дорогу. Водила, врезав по тормозам, пытался возмущаться и материться, но я успокоил его, предъявив ствол, и уже через десять секунд мы мчались на всех парах в сторону Можайки. Водила мандражировал: я сидел позади него, держа на мушке его затылок. Но – хвала ему – тачку вел аккуратно, не привлекая лишнего внимания.
- Мужик, ты не дрейфь, - успокоил я водилу, - Ты и твоя тачка нам не нужны. Довезешь до Серпухова – и свободен. Я тебе даже денег дам за моральный ущерб. В обиде не останешься.
- У меня презентация через час! – проблеял водила, - Не успею – меня уволят!
- Считай, что у тебя форс-мажор, - ответил я, - Согласись, лучше быть безработным, чем дохлым.
Видимо, мои аргументы оказались достаточно убедительными: водила заткнулся и больше не выступал, смирившись с паскудством своей судьбы.
А вот меня паскудство всего происходящего только бесило.
- Лунь, ядрить твою кочерыжку, какого хрена ты нас так подставил?
Лунь виновато молчал, медитируя на своих ботинках.
- Я тебя спрашиваю: почему ты не выключил на хрен свой мобильник? Не допетрил, что Аню могут отследить по звонку?
- Не допетрил, - признался Лунь.
- Тупой, - поставил я диагноз, - А еще полевой командир.
- Я уже не командир. Все мои подчиненные теперь работают на Че. И я не понимаю, что происходит.
- А что, собственно, происходит?
- Ни с того, ни с сего, все наши вдруг стали подчиняться только Че. Словно их зомбировали. Из всей нашей команды не осталось ни одного, кто мог бы хоть слово сказать против его воли. И этого я никак не могу понять. За неполные сутки – восемь боевых операций. Че разгромил в пух и прах трех главных конкурентов на черном рынке, его бойцы – сущие звери. Чеченская диаспора в панике, кутаисская группировка практически приказала долго жить. Такое ощущение, что Че объявил тотальную войну всем подряд.
- Ну, это тебе профессор растолкует при встрече. Если она состоится, конечно. Мне кажется, у профессора всегда есть ответы на все вопросы. А почему ты, мил друг, попал в немилость?
- Этого я тоже не понимаю. Но предполагаю, что это из-за Ани. Кстати, как она? Где?
- Надеюсь, она в порядке. А вот где она, я не знаю. Где-то…И тебе, кстати, лучше до поры до времени этого не знать. Буду прям, как хрен после воздержания: у меня нехилые сомнения насчет твоей идейной чистоты. Уж не засланный ли ты казачок, Лунь?
Лунь вдруг усмехнулся невесело:
- Ирония судьбы. Не так давно сомнения вызвал у меня ты. И я диктовал тебе условия игры. Теперь, похоже, все наоборот. Наверное, мне придется смириться с тем, что такой примитив, как ты, стал вдруг хозяином положения.
- Между прочим, высокоразвитый ты мой, - озлобился я, - Именно вышеозначенный примитив вытащил тебя из очень неприятной параши, и только благодаря этому примитиву ты можешь наслаждаться личной свободой.
- Свободой? – усмехнулся Лунь, - Хочешь сказать, я могу идти на все четыре стороны, и ты не пустишь мне вослед пулю?
- Да вали, куда тебе заблагорассудится! Сдался ты мне, балласт! Сестренку твою жалко стало, ради нее старался. Мог бы, между прочим, и спасибо сказать.
- Хорошо, спасибо, Иосиф, - с ехидной улыбочкой на устах сказал Лунь, - Только я и сам мог бы выбраться…
- Ну и урод же ты, - махнул я рукой на Луня, - Лучше молчи, пока не получил по своей неразумной тыкве. Мне лично ты ни капли не интересен, гниденыш неблагодарный.
Лунь послушно умолк, а я еще долго не мог успокоиться. Бывают же противные личности на свете! Гонору – на десятерых хватит, а мозгов – ноль и хрен вдоль. Может, шлепнуть его в лесочке, а Ане соврать, что это Че постарался? Да нет, я все-таки еще не настолько озверел. Но стоит признать, чахлую радость от нечаянной победы этот сноб Лунь мне напрочь отравил своим недостойным выпендрежем. Ему, поганцу, лишь бы лицо сохранить, даже если с изнанки хорошо заметно, что лицо это с натяжкой тянет хотя бы на мурло немытое.
К вечеру мы добрались до Серпухова, к счастью, без приключений. Остатки моих финансов еще пока позволяли мне не жлобствовать, и я задобрил водилу тремя сотнями баксов. Водила, видимо, уже поддавшийся стокгольмскому синдрому, подобрел и даже помог расколупать остатки наручников на конечностях Луня, после чего мы благополучно расстались. Водила усвистал решать свои насущные проблемы, а я потащил Луня в ближайший кабак, где можно было скоротать время до утра, хлебая пиво, а если повезет, и подцепить нетребовательную бабенку с относительно свободной квартирой.
- Запомни, пижон, - предупредил я Луня, - Засунь свой язык в задницу и не выпендривайся. Папа сейчас будет ночлег пробивать. Сегодня будешь трахаться с кем я скажу, когда я скажу и тем способом, каким я скажу. И при этом будешь делать вид, что тебе все очень в кайф. Усек, верзила?
- А если я не соглашусь? – начал выпендриваться Лунь.
Меня его выпендреж окончательно взбесил. В голову словно кипятком плеснуло, и я впаял Луню по уху. Лунь схватился за подбитый локатор ладонью и отскочил, сноровисто опускаясь в низкую стойку.
- Ты, сморчок, подраться хочешь? – усмехнулся я, полыхая яростью, - Ну, давай, сопляк…
Хотя сопляком на фоне Луня выглядел именно я. Даже со своей искусственно состаренной рожей.
Лунь тяжело дышал, сверля меня горящим взглядом. По физиономии желваки так и скачут!
Хотя моя оплеуха была чисто нервным жестом, теперь стоило навешать Луню безо всяких нервов, спокойно – исключительно в воспитательных целях. Нарочито вальяжно я опустил руки, принял стойку лоха, осталось только ладони в карманы засунуть для полноты картины «Илья Муромец выказывает презрение монголо-татарскому игу».
- Что ты можешь, мутированный мой друг? – я даже плюнул на асфальт под ноги Луня, - Ты же пельмень. Тебя и бить-то непочетно.
Мутированный друг, не стерпев оскорблений, бросился в атаку, вознамерившись втолкнуть свой кулак внутрь моей грудной клетки, и одновременно занося ногу для лоу-кика в голень. Прием известный, на него у меня сотня контрприемов имеется. Слегка скручиваюсь корпусом, прокатывая по себе его кулак, правой хватаю его вредную руку, слегка придаю ей ускорение, левая скользит между его поднятым плечом и подбородком, и, приседая-падая, я опрокидываю зарвавшегося муташку затылком прямо на асфальт. Все. Технический нокаут. Иппон, так сказать.
- Надеюсь, вопрос исчерпан, - наставительно сказал я, милосердно протянув руку бесславно павшему Луню, - При всей вашей крутизне, батенька, не вам с русским десантником на равных биться.
- Да пошел ты, - не желая признавать поражение, промямлил Лунь.
- Если я пойду, интересно, как далеко ты без меня уйдешь? Нет, я не гордый, я уйду. А ты, коли желание есть, возвращайся к Че. Куда тебе еще, сирому да убогому? Ни денег, ни мозгов…Короче, если хочешь повидаться с сестренкой, тебе придется делать то, что я скажу. Понял?
- Как не понять, - ехидно усмехнулся Лунь, - Ладно, так уж и быть, пока признаю тебя временным руководителем.
- Ну и замечательно. Айда в кабак, и рожу свою слегка разгладь. А то она у тебя больно каменная. Сфинкс, и тот по сравнению с тобой – рыжий клоун.
Мы засели в кабаке за столиком, спрятанным в стенной нише, откуда хорошо просматривалось все помещение. Толстомясая официантка предпенсионного возраста снабдила нас пивом и сушеными кальмарами, а немного погодя шлепнула на стол две тарелки с макаронами по-флотски.
- Давай, друг мой, налегай. Тебе предстоит трудовая ночь, - шепнул я Луню, насладившись зрелищем его скривившейся физиономии.
Посетителей в кабаке было маловато, в основном, шоферюги и прочий пролетариат. Особнячком сидели за столиком угрюмые личности с рожами черноморских бычков, одетые, как в униформу, в спортивные костюмы. Не иначе, местная братва.
Вон, скучают три девицы под окном – Пушкин, не переворачивайся в гробу, у них и впрямь столик под самым окном стоит. Сравнительно молодые, то есть, за тридцатник еще не перевалили. Наряженные, как куколки: сапожки до колен, чулочки в сеточку, длинными сигариллами дымят – не иначе, плечевые. Нет, нам таких не надо.
Ага, вот то, что нужно!
У барной стойки, вцепившись с отчаяньем утопающей в бокал с «мартини», сидела зрелая такая дама, похожая на школьную училку. На лице ее – полный спектр отрицательных эмоций, среди которых доминировало отвращение ко всему, происходящему вокруг. Не нужно было именоваться психологом, чтобы догадаться: единственное, что ее привело сюда и что пока что удерживает от того, чтобы сбежать отсюда – желание зацепить хоть какого-нибудь мужика: хоть на ночь, хоть на час – но зацепить. Хотя, возможно, это и не так. Может, у нее назначена здесь встреча…
Но – попытка не пытка.
- Короче, Лунь. Ты – боец хороший. Сейчас вон к той дамочке приклеится один наглый кент. Аккуратно побьешь его, не сильно, чтобы он самостоятельно уйти мог. Если я правильно понимаю, дамочка угостит тебя спиртным. Не отказывайся и вообще начинай ненавязчиво к ней клеиться. Твоя задача – уговорить ее на ночь. Ясно?
- Наглым кентом не ты, случайно, будешь? – хмыкнул Лунь.
- Не надейся, - осадил я мутанта, - Короче, я пойду покурить, а ты смотри и не зевай.
Я вышел на улицу, под меленький моросящий дождик, достал сигареты, закурил, пошаривая глазами по сторонам.
Успел выкурить две сигареты прежде, чем нашел то, что искал. Неподалеку от кабака, подпирая собой бетонный столб, стоял помятый мужик, небритый и во всех отношениях непрезентабельный, но вполне крепкий физически.
- Выпить хочешь? – предложил я мужику.
- Ась? – глянул на меня мутным взором мужик, - Ты кто?
- Я – твой личный Джинн Хоттабыч. По твоему одухотворенному лицу, о сахиб, я вижу, что сейчас ты желаешь одного: выпить и подраться.
- Бабу я хочу, Джинн Хоттабыч, - признался сахиб, - Наколдуй мне бабу.
- Желание твое исполнено, о цирроз печени моей! Вот в этом кабаке ждет тебя у стойки бара прекрасная дева. Иди и возьми ее.
- Правда, что ли? – усомнился мужик.
- Да правда, правда, - успокоил я его, - Одинокая дама страстно желает познакомиться. Причем, на халяву. Иди давай, не заставляй даму ждать.
- Ну, это я мигом, - обрадовался мужик и, с трудом сохраняя подобие вертикального положения, завалился в кабак.
Уже через пару минут мужик выпал из дверей, протаранив носом асфальт. В дверях мелькнул отличившийся Лунь, тотчас же снова исчезнувший в недрах кабака. А страдалец, кряхтя, поднялся на ноги и начал возмущаться:
- Ну, Хоттабыч, ты и сволочь! Весь в батьку своего Хоттаба!
Чтобы он не сильно шумел, я снабдил его пятьюдесятью рублями и сигаретой – все-таки, и впрямь, пострадал за правое дело. Прикинув, что денег ему вполне хватит на пузырь водки, страдалец угомонился и даже предложил составить ему компанию. Я, разумеется, отказался.
Когда я вернулся за столик, Лунь уже вовсю обхаживал училку. Травил анекдоты, умеренно хвастался, сыпал комплименты, как из рога изобилия – в общем, старался, как мог. Училка таяла на глазах, и уже совсем скоро осмелилась положить Луню голову на плечо.
Когда дама достигла нужной кондиции, я ненавязчиво переселил условно влюбленную пару за наш столик, мило потрепался с нашей новой знакомой, как бы невзначай задавая ей интересующие меня вопросы. Ее звали Валентиной, она и впрямь была училкой русского языка и литературы. Изрядно захмелев, Валентина раскололась, что живет одна, в трехкомнатной квартире, доставшейся ей по наследству от недавно умершей мамы. Мужа нет и не было никогда. Детей, соответственно, тоже.
Потом я как бы невзначай напросился к ней в гости. Прием стандартный, с нетрезвыми дамами прокатывает с неизменным успехом. Я, мол, завзятый кулинар, а кухня в этом недостойном заведении оставляет желать лучшего и всячески норовит оскорбить мои вкусовые рецепторы. Если угодно даме, я, мол, порадую ее чем-нибудь из арсенала французских поваров. Разумеется, в приватной обстановке, на территории дамы.
В общем, не прошло и часа, как мы с Лунем уже были полноправными гостями в квартире Валентины. Изголодавшаяся по мужской ласке училка тут же утащила Луня отбывать трудовую повинность в свою спальню, правда, перед этим деликатно постелив мне на диване в гостиной.
Я не обиделся. Во-первых, Валентина была дамой хоть и достаточно привлекательной, но все-таки несколько не в моем вкусе. Во-вторых, с моей стороны было бы форменным свинством расплачиваться за гостеприимство порцией вирусов СПИДа. Ну, и в-третьих, в отличие от Луня, мне было, о чем подумать в тихой, спокойной обстановке. Разумеется, относительно тихой и относительно спокойной: не знаю, что там вытворял Лунь, но Валентина громко ахала, охала и даже звонко визжала, так, что соседи деликатно намекали, постукивая по батарее, что надо быть немного скромнее.
Итак, я опять в бегах. На этот раз я капитально влип в положение беженца: документы, подтверждающие легитимность моей физиономии, остались в общаге в Красногорске, а туда соваться я пока не намерен – ставлю десять против одного, что за общагой приглядывают мутанты Товарища Че. Есть кое-какие деньги, но их теперь нужно экономить. Вдобавок, на моей шее повис этот Лунь. Конечно, он может быть и толковым напарником, когда захочет. Но сам по себе – туповат. Пропадет без меня, дубина стоеросовая. Хотя…Если у Луня с Валентиной что-нибудь срастется, можно будет до поры до времени оставить его квартироваться здесь.
Да, это, пожалуй, самый удобный вариант. Лунь будет в безопасности, его здесь ни одна собака не унюхает. Да и мне спокойнее: не будут мучить сомнения насчет того, не шпион ли, не зомби ли таскается у меня на поводке на манер собачки. По-хорошему, мне стоит дождаться, пока Валентина гарантированно заснет, снабдить Луня инструкциями по поводу того, как себя вести и линять, пока гостеприимная хозяйка давит на массу.
Ах, да. Программист Степа. Лютые муташки Товарища Че, если не полные дебилы, проследят все мои связи в общаге – хотя бы для того, чтобы выведать, куда я мог податься и вернусь ли снова. По-любому, найдется хоть одна языкатая сволочь, которая наведет их на Степу. И тогда…
Видимо, придется возвращаться. Если Степу начнут расспрашивать с пристрастием, он поведает о моем интересе к его «зомби»-вирусу, и Товарищ Че легко догадается, что я замыслил. Возможно, даже попытается шантажировать меня, предлагая программиста в обмен на профессора Тихонова. А я не хочу давать демону лишних козырей. И торговаться с ним не собираюсь.
В два часа ночи, наконец, появился Лунь. Выжатый, как лимон, потный, как горилла и почему-то довольный, словно кот, обожравшийся сметаны.
- Иосиф, я, кажется, люблю ее, - признался мне Лунь с ходу, немало меня удивив своим признанием.
- С чего это вдруг? – спросил я.
- Ты понимаешь… - вдруг этот здоровенный мужик, явно разменявший четвертый десяток, раскраснелся, словно школьница.
И до меня дошло. Я едва не расхохотался.
- Лунь, ты что, девственности лишился, что ли?
- Ну, до этого как-то не довелось, - выдохнул Лунь, - Сперму сдавал, это обязательная процедура. А чтобы так, с женщиной…В общем, ты прав. Она у меня первая.
- Дай Бог, не последняя, - хохотнул я, - Не буду спрашивать, как тебя угораздило до седых яиц дожить и ни разу не потрахаться по-человечески. Захочешь – сам расскажешь. У меня другой вопрос: как ты насчет того, чтобы здесь пожить какое-то время?
- Не знаю, удобно ли, - смутился Лунь, - Я, конечно, был бы не против. Но как на это посмотрит Валя?
- Это уж от тебя зависит. Сумеешь понравиться – и она будет не против. Понял?
- Оно, конечно, понятно. Только как-то сомнительно.
- А ты не сомневайся. Можешь в крайнем случае ЗАГСом пригрозить. Если я правильно понимаю ситуацию, против предложения руки и сердца эта дама возражать не станет.
- Что, придется жениться? – слегка опечалился Лунь.
- Ох, святая простота! – вздохнул я, - Тебе главное – лапшу ей на уши повесить. А уж слинять из-под венца – дело техники. Тебе нужно перекантоваться здесь недельку-две, а там видно будет.
- Хорошо, я попробую. А что мне делать?
- Ничего. Сиди и не высовывайся. Меньше попадайся на глаза соседям, участковому, бандитам. По кабакам не шляйся. Жди, пока не появлюсь я или Аня. Если появится кто-то, кроме нас, намекни про пароль. Паролем будет…ну, допустим, «Потолочный лампоед». Отзыв – «Восьминогий спиногрыз». Запомнил?
- Запомнил. Слушай, Иосиф, - Лунь замялся, - Ты, в общем, извини. Я себя неправильно вел. Столько всего навалилось сразу…
- Да ладно, я не обидчивый, - махнул я рукой, - В общем, я линяю отсюда. Надо еще кучу дел переделать.
- Может, и мне с тобой? Не привык я мертвым грузом лежать.
- А я не привык за собой груз таскать. Не обижайся, но мне проще без тебя. Все, вот тебе пятьсот баксов, чтобы не чувствовал себя дармоедом. Будь здесь, а я пошел…
11.
В Красногорск я успел вернуться к утру, пока все законопослушные граждане наблюдали красивые сны. Попался попутный дальнобойщик на мощном «вольво», который как раз ехал в Красногорск. Дальнобойщик был не дурак поговорить: мы проболтали с ним до самого финиша, травили анекдоты, ругали Клинтона, посмеивались над президентом Борей. Видимо, скучно было мужику, вот он и подобрал меня ночью на дороге, чтобы лясы точить. Однако, на финише от денег не отказался.
Мне страшно хотелось спать. И вообще, прошедшие сутки измотали меня до невозможности. Я был помят, хмур, к тому же еще и небрит. Бомж бомжом, короче. Но мне-то не на светский раут идти!
В общагу к Мишико я пошел не сразу. В ночном магазине взял пару банок энергетических напитков – они и впрямь слегка подстегивают организм, что бы там кто ни говорил. Купил сигарет, чипсов – ну жрать я хотел страшно! И со всем этим добром проскочил в подъезд дома, стоящего напротив общаги.
Из окна подъезда хорошо просматривался почти весь двор. И, что самое главное, вход в общагу.
Шесть утра. Птички поют, собачники водят своих питомцев на поводках и без. Дворник метлой шурует. Коты дерутся. Вот процокала каблучками смазливенькая девчонка – то ли на работу спешит, то ли наоборот, с работы…Блин, почему в голову только пошлые мысли лезут? Не иначе, с недосыпа и перепоя.
Вот появилась парочка подтянутых юношей. В ушах – наушники плейеров, на ногах кроссовки. Ага, побежали. Здоровый образ жизни ведут, не то, что некоторые, в смысле, я.
Если я правильно понимаю, не позднее восьми утра появится Степа собственной персоной. В это время он обычно продирает глаза и шлепает в магазин за свежим кефиром. Хотя, не факт, что он не выбивается из своего графика. Ладно, посмотрим.
Время тянулось вяло, ничего особенного я не замечал. И поэтому меня начало клонить в сон. Были моменты, когда я уже не мог со стопроцентной уверенностью сказать, на самом деле я вижу медленно просыпающийся двор, или мне снится эта картинка.
Вдруг я встрепенулся: дверь общаги открылась, и на свежий воздух выпростался совершенно незнакомый тип. По крайней мере, в общаге я его ни разу не видел. Я присмотрелся повнимательнее.
Вот тип достает сигарету, закуривает, блаженно пуская колечки. Вот пытается присесть на корточки. Но что-то мешает, и это что-то он поправляет, сдвигая поближе к яйцам. Да у него за поясом ствол, могу поспорить на ящик водки!
Вот ты и попался, мил друг! Двойка тебе по конспирации.
Готов спорить еще на один ящик водки, этот кент меня ждет. Причем, не один, а с компанией таких же ухарей. И засела эта компания прямо в общаге. Может, даже в моей или Степиной комнате.
Много бы я отдал, чтобы заглянуть сейчас в этот подвал. Врываться туда практически вслепую, с шашкой наголо и молодецким посвистом, это, конечно, красиво, но глупо. Пальнуть могут из любого закутка, и тогда – прощай, мечта о счастье человечества.
И вдруг, словно в ответ на мои мысли, перед глазами все потускнело – из окружающего мира словно высосало краски. Остались лишь тонкие намеки на цвет. Сперва я подумал, что у меня просто устали глаза – все-таки я уже успел позабыть, когда в последний раз нормально спал и ел. Но потом…
Потом я увидел над головой мирно покуривающего кента тонкую спицу-луч, уходящую куда-то за облака. Сперва она казалась всего лишь неясным маревом, но с каждой секундой я различал ее все четче и четче. И, наконец, допетрил: не спица это, а уже знакомый торсионный пищевод. Та самая кишка, которая вчера едва не проела мне мозги.
От такого зрелища я растерялся. Картинка перед глазами тут же прояснилась, краски вернулись. Никакой спицы-кишки, никакого марева – может, это просто глюк был? Может, я на секунду прикемарил, даже не поняв того, что сплю?
Однако шалый бес в душе подзуживал: не глюк это, просто, Иосиф, появилось у тебя новое зрение. Бывает зрение инфракрасное, а у тебя, мол, торсионное образовалось.
Я снова пригляделся, на этот раз максимально расфокусировав свои окуляры. Ага, работает! В самом центре поля зрения, покрывшегося мутью, образовался кружок четкого изображения. И в этом кружке мои глаза, заработавшие новым, не известным официальной науке способом, ясно видели и мужика с пистолетом, и спицу-пищевод, и еще четыре спицы, торчащие из крыши дома – словно шутник-великан натыкал иголок, перепутав твердь железобетонного здания с мягкой плюшевой подушечкой. Казалось, дом подвешен к ровному серому небу на тонких белесых тяжах.
Вот это да! А ведь могу! Вижу! Интересно, как это называется – уж не ясновидение ли?
И кого мне благодарить за этот нечаянный дар? Может, Товарища Че? Или у меня самостоятельно открылся третий глаз? Может, я жил себе с этой способностью и греха не ведал, а вчерашняя встреча с демоном на его потусторонней территории расшевелила что-то такое внутри меня?
Ладно. Получая подарок, не принято спрашивать о его цене. Нужно хватать его и пользоваться, пока не отняли.
Не знаю, правильно ли поймете…В общем, я потянулся, но не руками-ногами и прочей телесностью, а самой что ни на есть волной-мыслью – через стекла окна, через простор двора прямо к пищеводу, вцепившемуся в голову покуривающего у входа в общагу типа. И вдруг обнаружил, что стою совсем рядом с ним. Я чуть с катушек не слетел от такого оборота событий. Заозирался растерянно, глянул на окно подъезда, в котором только что был…Блин, и там я! Если хорошенько приглядеться, можно даже рассмотреть одежду на мне-который-в-подъезде.
Ну ни хрена себе шизофрения! Раздвоение личности, причем не в виде надоедливых голосов, а в виде этакого клонирования. В этот момент я ощутил себя…Ну, в общем, наиболее близкая аналогия – как отпечаток с негатива. В смысле я – отпечаток, а негатив, ну, или там, энергоинформационная матрица – в подъезде.
Хотя, если порыться в памяти, на ум приходит еще одно меткое сравнение. По верованиям, бытовавшим у многих народов древности, а кое-где докоптившим и до наших дней, у спящего человека душа выходит из тела и может свободно разгуливать по белу свету, не отягощаясь желудочно-кишечными, половыми и прочими проблемами, присущими бренному телу. Типа, так человек и отдыхает: освобождается на время от тяготящей его мясной оболочки.
Как бы то ни было, а сейчас я должен что-то делать. Не просто стоять и размышлять о громадье открывшихся вдруг способностей, а использовать эти самые способности во благо себе и во вред врагам.
Время вокруг меня словно застыло. Все такое медленное, тягучее. Рука курящего у дверей общаги пижона словно застыла, держа сигарету у напряженно сомкнутых губ. Взгляд – ну совершенно никакой, оловянный, словно у накирявшегося ханыги.
Мне вдруг стало искренне жаль его. Пожалуй, впервые в жизни меня укололо что-то вроде доброго чувства к явному врагу. Что он видел, этот мутированный паренек? Пробирку, какой-нибудь инкубатор, потом – суровое подполье, разом превратившееся в личную кормушку демона-Че? Поди, и не изведал еще нормальной человеческой бабы, как тот же Лунь. Сдавал, небось, положенную норму живчиков в какой-нибудь неприветливый холодильник, от которого и слова ласкового не дождешься. Предел человеческой радости – покурить, пока на горизонте враг не замаячил.
И едва я дал волю своим теплым чувствам, как ощутил, что меня так и тянет к этому муташке. Не в эмоциональном смысле, а в самом что ни на есть физическом. Меня натурально стало затягивать в него, словно мощным магнитом. И не рыпнешься, что самое интересное!
Вот, мои руки уже погрузились в его тело по локоть, вот и грудь приросла к его широкой груди – наверное, со стороны мы с муташкой выглядели образцово-показательными сиамскими близнецами. Краткий миг – я не успел даже испугаться – и я уже…
Я? А кто я? Дмитрий Розанов, подопытный шестнадцатой серии. Календарный возраст – девять лет. Биологический коэффициент зрелости – двадцать восемь лет. Группа Б-четыре, оперативная задача: обезоружить и иммобилизовать объект номер двадцать два. Запрет: прекращение жизнедеятельности объекта. Допустимые действия: нелетальные повреждения конечностей.
Ешкин кот, как скучно-то! Этот гребаный объект, может, еще неделю сюда носа не покажет. А ты, Димон, сиди в этом клоповнике и наслаждайся обществом немытых маргиналов. И командир тоже хорош! Ни в коем случае не убивать…Тоска! Замочить, что ли, кого-нибудь? Вон, мужик куда-то пошел. Влепить пулю в затылок – хоть какое-то развлечение…
И с каких это пор я стал таким кровожадным, а? Ведь были деньки – стихи писал. Например, это: «Стою на асфальте я, в лыжи обутый. То ли лыжи не едут, то ли я…». Хотя, нет: это народное творчество. А что я сочинял? «Мне в репу бьет чужая длань: я гневом праведным пылаю. Мне не по нраву эта срань, я в эти игры не играю. Я слизываю кровь из ран, я вою волком, в плен попавшим. Мне в репу бьет чужая длань, и я не знаю, как жить дальше…». Песни под гитару, помнится, пел. И все в кайф было. Когда были те деньки? Черт, и не вспомню. Кажется, давно это было, а глянешь в календарь – месяца не прошло. Как раз месяц назад на шашлыки с ребятами вырвались – первое настоящее тепло половить, позагорать на апрельском солнышке. А что? Если я – мутант, если могу какую хочешь пигментацию кожи себе сделать за пару секунд – хоть пятнами камуфляжа покроюсь, если захочу…Так что, если я такой, мне уже и позагорать нельзя? Не ради загара, а ради процесса, так сказать…
Выходит, что нельзя. И самое обидное, уже и не хочется. Сломалось во мне что-то. И так был недочеловеком, а может, и сверхчеловеком – кто его, Отца, разберет? – теперь же и вовсе – нелюдь. Всей радости в жизни – пострелять, поубивать, кровушку чужую порасплескивать.
Может, стрельнуть, а? Не в человека, так в себя. А что? Терять мне нечего. Раньше был какой-то смысл, ради чего-то жил. А теперь уж и не помню, ради чего. Нет, конечно, есть Сверхзадача. Это – святое. Мы все для нее и существуем. Но, сдается мне, в этой Сверхзадаче не будет места для конкретного Димона Розанова, которому даже имя и фамилия не от мамы с папой достались, а придуманы компьютером. Вот, и сейчас-то для меня места на этом свете маловато, а в Сверхзадаче меня не будет вообще – будет функция имени меня. И эта функция будет убивать, крушить, расчищать место для Сверхзадачи. А я, лично я, Димон Розанов, жить хочу. Сам, не в роли функции, не в роли элемента Сверхзадачи…
Нет, надо исповедаться. Главный поймет, объяснит мне неразумному, как надо жить. У Главного всегда найдется нужное слово – для каждого персонально. Сомнения – это страшно. Это – слабость. От наших сомнений тает сила Сверхзадачи. И надо от этих сомнений поскорее избавиться…
Вот пойду сейчас к командиру и напрошусь на ходатайство об аудиенции у Главного. Тогда, глядишь, и в башке все устаканится…
Кто я? Что я? Какого хрена…
Я – Иосиф Брыкин! Не муташка Димон, а полноценный человек, простите за выражение, гомо сапиенс. И исповедоваться я пока не собираюсь – видимо, мне смерть и без покаяния сойдет. И грешил я, и девок портил, и стихов я не писал. Был, правда, один пунктик: на гитаре чего-то там бренчал в детдоме…
А все-таки, в чем-то мы с Димоном похожи. Я без родительской ласки рос, словно сорняк, да и ему от чашки Петри отеческого тепла не перепало ни джоуля. Он запроектирован примерным бойцом, и мне, похоже, на роду написано вкалывать на благо общества штыком и прикладом.
Может, именно поэтому я так сноровисто с ним совокупился – не поймите превратно – в энергоинформационном смысле? Подобное притягивается к подобному…
Ох, Димон, Димон! Прости, что не ты сейчас рулишь своим телом – правда, и Товарищ Че сейчас не закачивает в твои мозги свою кровожадную сущность. Прости за то, что я собираюсь сделать твоими руками, ногами и прочими органами…Прости, мальчуган, мне очень хочется, чтобы ты по-настоящему повзрослел, отметил первый в своей жизни юбилей. Но еще больше мне хочется, чтобы твоя Сверхзадача не помешала миллиардам твоих сверстников вырасти нормальными людьми, а не зомбированными болванками, жаждущими убивать.
Прости, Димон…
Я выбрасываю окурок, медленно переступаю через порог общаги. Из своей комнаты выглядывает Мишико – раздраженный и вместе с тем напуганный.
- Гавару вам, нэ прыдот ваш таварыщ. Зыря врэмя тэряете, - осторожно говорит он.
Если бы ты только знал, Мишико, что «таварыщ» сейчас стоит перед тобой, пользуясь чужим телом, словно машиной, взятой напрокат.
Молча прохожу мимо. Димон знает, где сидят его коллеги, а значит, знаю и я.
Мое новое тело – сущая боевая машина. Танк, умело слепленный кем-то из мяса и костей. Хотя, нет: танк – это слишком неуклюже. Скорее, реактивный истребитель. Я знаю – теперь знаю, хотя Димон знал это почти всю свою сознательную жизнь – чем наградила эту плоть и кровь всемогущая генетика. За счет перестройки альфа- и бета-связей в молекулах гемоглобина кислорода в крови запасается примерно в тридцать раз больше, чем у обычного человека. В мозгу гипертрофирована область, отвечающая за кинестетическую, сиречь, моторную память. Благодаря этому Димон умудрился за неполный год изучить джиу-джитсу, каратэ, хапкидо и еще кучу всяких способов высококвалифицированного мордобития, а заодно изрядно натаскался по части бесприцельной стрельбы из пистолета по системе Потапова. Жировые клетки и клетки эпителия приучены запасать в диких количествах АТФ, отчего это тело научилось работать при колоссальных нагрузках невероятно долгое время. Например, в темпе стометровки я теперь могу пробежать три-четыре километра. Кости в этом чудо-организме сверхпрочные, в межклеточных мембранах костной ткани постоянно откладывается титан, так что поломать эти кости можно только здоровенной кувалдой – и не факт, что получится с первого удара.
Я позволяю своему, вернее, чужому телу действовать самостоятельно. Оно лучше меня знает, как и что делать. Мне же остается лишь общее руководство, целеполагание, так сказать.
Захожу в комнату, где не так давно я обитал. Там сидят двое – командир группы, подопытный девятнадцатой серии Евгений Прыгунов и мой товарищ…не мой - Димона товарищ!...Леня Соболев, тоже шестнадцатой серии.
Прыгунов сурово смотрит на меня.
- Ну что, покурил? Успокоился, комплексант хренов?
- Успокоился, - не своим голосом отвечаю я и выдергиваю из-за пояса ствол.
Тело само уходит в падение-перекат, опережая молниеносные действия Прыгунова. Не успеваю выстрелить, а надо мной уже пролетает пуля – командир по старой привычке сперва стреляет, а потом думает. Это уже неоднократно ему жизнь спасало. Но теперь не спасет.
В падении-прыжке успеваю дважды нажать на спусковой крючок. Одна пуля уходит в стену за спиной Прыгунова, вторая впивается в плечо командира. Я же падаю за кровать и перекатываюсь в положение упора сидя. Рядом со мной пули рвут одеяло и матрац, но, по счастью, все мимо меня.
Из положения упора сидя вскидываю руку с пистолетом и кувыркаюсь через нее, не забывая давить на спуск. Тело послушным колобком закатывается за массивный стол, краем глаза замечаю, что еще две моих пули продырявили командирский организм. Но на то он и девятнадцатая серия, чтобы хавать свинцовые маслины на завтрак, обед и ужин. Единственный способ загоношить Прыгунова со стопроцентной гарантией – прострелить ему череп, что, вообще-то сложно: лобная и височные кости у него покрыты биологическим аналогом кевлара, многослойной коллагеново-кератинной сеточкой. И обычная пуля запросто может сплющиться о его толоконный лоб, вызвав лишь легкое сотрясение мозгов.
Сидеть на месте нельзя – пристрелят. Тело на автомате выпрыгивает из-за стола, выписывая немыслимое сальто под самым потолком. Кувыркаясь в воздухе, всаживаю пулю прямо в макушку обалдевшего Леньки Соболева, отчего Ленька осаживается на пол вялым мешком, но тут же нарываюсь на чудовищный пушечный удар ногой – это меня красиво поймал Прыгунов. Вот ведь, три пули схлопотал, паразит, а еще шустрит.
Приземляюсь на пол, как утюг. Бьюсь сразу всеми своими титановыми костями о холодный бетон. Но тут же перекатываюсь, уходя от выстрела. В подкате вскидываю ногу, ботинок врезается в командирскую длань, и пистолет его летит по красивой дуге куда-то в угол комнаты. Ответным ударом Прыгунов обезоруживает меня, а заодно успевает просадить кулаком в основание черепа.
Перед глазами все плывет: удар у командира круче, чем у Тайсона. Но и мы не лыком шиты, у нас тоже мозги бронированные. Кувыркаюсь назад, в низкую стойку, тут же блокирую мощный поддевающий удар командирского ботинка и просаживаю боковой удар-крюк каблуком в колено атаковавшей меня ноги. Титан титаном, а колено все ж таки – вещь хрупкая. И командир это понял на своем опыте…Развиваю тактический успех: проворачиваюсь вокруг своей оси на опорной ноге и выстреливаю ударную правую прямым восходящим в кадык Прыгунова. Прыгунов успевает уклониться, выгнувшись назад мостиком. Ну прямо как в фильме «Матрица»! Тело мое – вернее, временно мое - не спросясь моего разрешения, делает ход конем: резко перескакивает с ноги на ногу и, опять прокрутившись этаким волчком, проводит шикарную подсечку. Прыгунов грохается на пол, но перекатывается в сторону и резво вскакивает. Как раз, чтобы нарваться на штопорный удар кулака, переходящий на захват его раненой руки. Скручиваюсь корпусом, вытягивая на себя руку Прыгунова, тот поневоле наклоняется, и я, проделав кувырок-сальто вокруг его плененной конечности, впечатываю колено в его шнобель.
Командир брякается в нокдаун, я завершаю кувырок уже на полу, подхватывая пистолет, и из положения упора на колено три раза стреляю в бронированный лоб супостата. Все, точка. Череп не выдерживает сразу трех попаданий и раскалывается, словно гнилой арбуз.
В дверях появляется еще один крендель. Лох двенадцатой серии, Мишка Желваков. Пока до него доходило, что к чему, я разворотил его башку двумя пулями. Так он и рухнул на пороге, украсив стену коридора собственными мозгами.
Остался еще один. Толковый парень, практически собрат. Шестнадцатая серия, как и я. Тьфу, не я – Димон! Ежесекундно приходится напоминать себе, кто я и зачем я здесь. Упрямый Димон сидит в своем теле прочно, настырно лезет на первый план, стараясь изо всех сил меня потеснить. Ну, блин, форменная шиза! В одном теле – два субъекта! И по обоим психиатр уже соскучился.
Толковый собрат, кажется, просек, что кто-то из его команды стал клепать голы в свои ворота. Потому и затихарился в коридоре, взяв на мушку дверь комнаты. Я – тот, который Иосиф – четко видел даже сквозь стену белесую кишку, торчащую из его макушки. На нее и ориентировался…
Выпрыгиваю в коридор, плечом тараню дверь той комнаты, что напротив. Все настолько быстро, что собрат не успевает прицелиться, стреляет нервно, и потому мажет, высекая пулями бетонную крошку из стен. Я же влетаю в чужую комнату, по счастью, безлюдную. Отсюда, как мне помнится, выходит еще одна дверь, вечно заколоченная. Что за ней, я не знаю. Но хочется верить, что не тупик.
Дверь прячется за поеденным молью ковром. Она достаточно хлипкая, чтобы я мог вышибить ее ударом ноги. Хлоп! Дверь набок, ковер со стены долой. Запрыгиваю в узенький темный коридор, почти наощупь иду по нему куда-то в сторону сортира – как раз туда, куда нужно. Но паскудный коридор завершается вовсе не в сортире: он огибает нужник и плавно перетекает в обширное подвальное помещение – абсолютно темное, захламленное и пропахшее гнилью.
Логика подсказывает, что нужно возвращаться назад. Но чувствительное к торсионным полям зрение ясно показывает: кишка-спица плавно приближается, наверняка по тому же коридору, по которому только что прогулялся я.
Мое новое зрение сейчас мне дает огромное преимущество: у шестнадцатой серии муташек нет всевидящих буркал, как у двенадцатой. Зрение у них самое обычное, разве что разрешающая способность и скорость передачи импульсов от зрительных нервов к лобным долям мозга на порядок выше среднечеловеческой.
Я прячусь за обмотанной стекловатой трубой теплотрассы, беру прицел чуть ниже того места, где кончается торсионная кишка, туда, где слабым пятнышком голубоватого света сияет голова. Вот пятнышко головы, словно жутковатое привидение, подплыло совсем уж близко – а шагов не слышно: еще бы, у нас, шестнадцатых, от рождения пластика не хуже кошачьей. Можем и бесшумно ходить, и на перекладине любой номер из олимпийской программы выполнить – мы много чего умеем.
Стоп! Какие «мы»? Димон, усохни! Не высовывайся, дурак. Не твое время сейчас – сейчас я командую, Иосиф Иванович Брыкин.
Дважды стреляю в светлое пятнышко. Пятнышко гаснет, слышится звук падающего тела. Все, победа. Еще четыре трупа в мой актив.
И тут меня начало колбасить. Натурально, меня словно через мясорубку прокручивало: перед глазами поплыли разноцветные круги, по всему телу ломота пошла и боль дикая, словно я покрылся с ног до головы зубами, и эти зубы разом начали болеть.
Потом меня словно пинком вышибло из тела, я пролетел прямо сквозь стены, успев заметить, как любопытно выглядит бетон, если смотреть на него изнутри. А после – яркая вспышка…
Я поморгал ошалевшими глазами. Вот он, я. Стою себе в подъезде, пялюсь в окно. В организме творится черт-те что: все болит, аж шевельнуться невозможно, сердце в грудную клетку барабанит частой дробью, легкие словно кто-то помял, как целлофановый пакет.
Что сейчас было? Уж не приснилось ли мне, что я, словно заправский бес, вселился в мутанта и покрошил его руками-ногами всю группу захвата, поджидавшую меня в общаге? Хрен его знает, может, и приснилось. Только уж какой-то слишком реалистичный сон получился.
Двери общаги распахнулись, и из них показался до боли знакомый персонаж. Тот самый мутант, который мне приснился. Приснился ли?
Нет, это, похоже, был не сон. Мутант нервно закурил, утер кровь с разбитых костяшек кулака. Вид у него был помятый, взъерошенный какой-то.
Разумнее было бы к нему не соваться. Мутант Димон наверняка не упустит возможности пристрелить меня за все мои фокусы. Ему терять уже нечего. Трупом больше – трупом меньше, для прокурора это не будет иметь принципиального значения.
А ведь в его бедах виноват только я. Именно я каким-то образом заставил его подчиняться моей воле. И не он, а именно я пристрелил четверых мутантов, которые на вид – обычные люди. И, между прочим, боевые товарищи этого Димона – с муташкой Ленькой Соболевым он, кажется, даже дружил в рамках приличий.
Что меня толкнуло совершить очередную глупость, я не знаю. Может, совесть закусала, может, чисто человеческое сострадание замучило. Ведь не оголтелого злодея я только что использовал на манер одноразовой куклы, а ребенка! И то, что ребенок этот выглядит едва ли не взрослее меня и генетически выструган идеальной боевой машиной, ничего не меняет. Ему же девять лет всего! Я вышел из подъезда, на подгибающихся ногах пересек двор.
- Кого я вижу, - вяло удивился Димон, даже не потянувшись за пистолетом, - Ты как раз вовремя.
Признаться, я не мог смотреть на него, как на врага. Он ведь еще ребенок, хотя и выглядит старше меня. А детей я не мог считать врагами. Ни тогда, в Чечне, когда двенадцатилетние пацаны выпрыгивали из дворов и подворотен с автоматами наперевес или с «мухами» на тщедушных плечах, ни теперь…
- Если хочешь, можешь меня убить, - сказал я, демонстративно разведя руки в стороны.
Наверное, если бы он сейчас стал меня убивать, я бы не сопротивлялся: он имел на это полное право. Конечно, в свете последних событий моя жизнь приобрела особую ценность – я не имел права умирать раньше времени, еще далеко не все дела мои в этом мире завершены. Но…но чего стоит счастье человечества, если ради него приходится быть сволочью? Как сказал один мечтательный философ, весь мир не стоит одной детской слезинки. И если раньше с этим тезисом я не соглашался, сейчас я готов был почему-то лично расписаться под этим крылатым изречением.
- Зачем? – пожал плечами Димон, - Я по твоей милости уже наубивался. Лимит по душегубству на сегодня исчерпан.
- Так ты, выходит, в курсе, кому обязан? – удивился я.
- Еще бы, - криво усмехнулся Димон, - Не знаю, кто ты такой, но теперь понимаю, на кой хрен ты понадобился Главному. Ты ж ему, выходит, первый конкурент после Отца.
- Ты простишь меня, Димон? – как-то жалобно, просительно сказал я. Мне трудно было смотреть в глаза мутанта, но я смотрел, не отводил взгляда. И, пожалуй, впервые в жизни я готов был отдать все, что имею, за одно только искреннее «Прощаю» из уст этого парня.
В глазах мутанта промелькнуло удивление.
- Простить? А за что?
- Ведь это я заставил тебя убивать.
- Что из того? – устало выдохнул Димон, - На войне, как на войне. Я попался, ты победил. Никак не пойму тебя: Главный и Отец никогда не просили прощения, если делали кому-нибудь пси-подсадку. Почему же тебе нужно, чтобы я тебя простил?
- А Отец и Главный – это кто? Уж не Сычев ли и Че? – догадался я.
- Да, для людей они называются так. Для нас они Отец и Главный, носители Сверхзадач. Я видел тебя внутри себя и понял: ты тоже – носитель Сверхзадачи. Своей, отличной от Сверхзадач Отца и Главного. Но носитель. Если бы ты не был им, вряд ли у тебя получилось бы вытеснить Сверхзадачу Главного из моей головы.
- Твои Главный и Отец – гады первостатейные, - сказал я, - Видишь, я прошу прощения, мне в самом деле стыдно за то, что я использовал тебя. А они трахают вам всем мозги, и совесть их ни разу не укусила.
- Хороший ты парень, - улыбнулся Димон, - Жаль, что мы по разные стороны баррикады. И Сверхзадача твоя, похоже, неплохая штука, если ее носитель позволяет себе иметь совесть. Я прощаю тебя, если тебе это так важно. В конце концов, я даже немного благодарен тебе. Веришь, нет ли, я впервые в жизни ощутил себя свободным. Впервые в жизни мне плевать на Сверхзадачи, впервые в жизни мне никто не приказывает и не контролирует каждый мой шаг. И это, как мне кажется, следствие твоей пси-подсадки. Я теперь могу быть самим собой, могу загорать на берегу речки, ловить рыбу. Если получится, влюблюсь в кого-нибудь, хотя, признаться, не знаю, как это делается. А ты ступай себе, я не буду тебе мешать. Документы твои лежат в ящике стола в твоей комнате. А друг твой Степа с утра клавишами барабанит – забавный человек, надо сказать.
- Удачи тебе, - выдавил я сквозь ком, вдруг подкативший к горлу: расчувствовался я не на шутку, - И, знаешь что: я, конечно, не философ, но думаю, что у каждого человека должна быть своя персональная Сверхзадача, за которую не жалко жизнь отдать. Найди себе свою Сверхзадачу, Димон. Свою собственную, а не ту, которую тебе вливают в мозги. Живи ради того, что сам любишь. Ради стихов твоих и песен под гитару. Ради речки и рыбалки. Ради солнышка и травки зеленой. Ради какой-нибудь симпатичной бабы. И не позволяй никому указывать тебе, ради чего ты должен драться и умирать.
- Красиво сказал, - улыбнулся Димон, - Сам придумал или подсказал кто-то?
- Жизнь подсказала, Дима.
Я забрал свои документы, выдернул из-за компьютера Степу. Степа поначалу наотрез отказывался идти со мной куда бы то ни было, и мне пришлось наплести ему про срочную работу «на выезде», за которую предлагают отличные бабки. Бабки для Степы были непререкаемым авторитетом – наверное, у него даже условный рефлекс имеется на упоминание о дензнаках: он сразу становится податливым и начинает истекать слюной.
Степа спешно собрал манатки в большую спортивную сумку, сунул под ворох одежды мой ноутбук.
- Надеюсь, ты допетрил закинуть в ноутбук исходники «зомби»? – поинтересовался я.
- Обижаешь, начальник, - самодовольно усмехнулся Степа, - Все в лучшем виде. Причем, там не только исходники, но и готовая программа. Можно пользоваться. Но учти: она на пароле, а пароль я скажу, только когда финансовый вопрос уладим. Без обид, Боря: бизнес есть бизнес.
Выходя из общаги, я снова встретился нос к носу с мутантом Димоном.
- Вот этот поц со своими коллегами тебя тут поджидал, - шепотом сообщил мне Степа.
- Сам ты поц, - усмехнулся Димон добродушно, - Дал бы тебе по репе за базар, да не охота время тратить. Я предупредить хотел…
- Валяй, - сказал я.
- Засиживаться здесь не стоит. Главный уже наверняка в курсе, что здесь произошло. Так что с минуты на минуту здесь намечается небольшая заваруха. Сматывайтесь, господа хорошие, пока есть возможность смотаться.
- А ты как же? Неужто думаешь, что тебя пощадят после всего?
- Ничего я не думаю. Я тоже сматываюсь. И нам с вами лучше всего бежать разными тропинками.
- Резонно, - согласился я, - Ну, удачи тебе, Дима. Извини, что все так нескладно получилось…
- Все получилось хорошо, - успокоил меня Димон, - Прощай, шаман. Даст Бог, свидимся.
Мы со Степой резво домчались до стоянки такси, запрыгнули в видавшую виды «волгу», и вскоре уже были далеко от Красногорска и злополучной общаги. Я возвращался в набившую оскомину столицу…
Когда все кончится, и если я еще буду числиться в живых, я в этот гребаный мегаполис – ни ногой. Достал он меня. Хочу домой, в Сибирь. К тайге, к медведям, к рекам, полным хариуса и тайменя. Уеду на хрен в глушь, заведу огородик, маленькую избушку где-нибудь в глухом поселке, буду в тайгу за сохатиной хаживать, с кедрача шишку колотушкой сшибать. И терпеливо ждать, когда меня СПИД доконает.
А чтобы не скучно было, можно даже прихватить с собой в этот первобытный рай спидоносицу Машу. Она – барышня весьма и весьма…С такой в одной койке и в лютый мороз не замерзнешь.
Мы со Степой выскочили из такси на Горбушке. Здесь и затеряться в толпе можно, и разжиться «серым» мобильником с одноразовой сим-картой. Пора бы побеспокоить Муромцева – наверняка Аня и профессор уже где-нибудь осели и дали Ваське знать, как с ними связаться.
Я купил мобильник, Степа выудил у меня аванс в сотню долларов и тут же просадил его на диски с программами. Потом мы осели в шашлычной, где Степа принялся налегать на пиво, а я ограничился минералкой. Зато по части еды я стал совершать подвиги: заказал себе сразу три порции шашлыка, миску плова и корейскую морковку на закуску.
- Ну, что за работа такая? – наконец, спросил Степа.
- Работа как раз по твоей части. В ближайший месяц, может, два, тебе нужно будет съездить с одними хорошими людьми в одно нехорошее место и запустить вирус в многопроцессорный сервер. Возможно, работа опасная. Не исключено, что будут стрелять и бить морду. Но ты не переживай: хорошие люди тебя прикроют. Если понадобится, своими телами. Но до этой поездки тебе придется перекантоваться там, где скажут.
- Не нравится мне это все, - признался Степа, - Не хочу подставляться под пули.
- Десять тысяч, Степа, - голосом заклинателя змей провещал я, - Десять тысяч долларов за два месяца. Где ты еще столько заработаешь?
- Десять тысяч? – глаза у Степы округлились, - Так бы сразу и сказал. Но три тысячи вперед, авансом, так сказать.
- Ну и аппетиты у тебя, - хмыкнул я, - Торгаш ты, Степа, а не программист.
- Хочешь жить – умей вертеться, - философски заметил Степа.
- Как твоя фамилия? – спросил я, слегка озадачив вирусодела вопросом.
- Вайзман, а что? – не замечая подвоха, ответил Степа.
- Оно и видно, что не Иванов, - усмехнулся я, - Один мой нехороший знакомый утверждал, что Вайзманы и Рабиновичи продали Русь. Не знаю, как насчет Руси, но торгаши вы знатные.
- Юдофоб, - обиделся Степа.
- От юдофоба слышу, - ответил я, - Между прочим, по еврейским понятиям, я стопроцентный еврей – у меня мама за права своей нации еще при Брежневе яростно сражалась. Так что насчет юдофобства – это не по адресу.
- Наверное, ты весь в папу. Он-то судя по фамилии, напоминающей о кале и глистах, русский. Тебя, наверное, в школе Глистом дразнили или Фекалием.
Да уж, подсиропили мне мутанты-подпольщики с фамилией. Феклистов…Хе…Над такой фамилией не то, что Степа – микрокалькулятор бы нашел способ посмеяться.
- Заткни фонтан, остроумец, - миролюбиво сказал я.
Остроумец Степа и впрямь заткнулся. Видимо, сообразил, что палку перегибает.
Я доел свой шашлык с пловом, отпыхтелся, блаженно ощущая сытость по всему организму. Потом набрал номер Муромцева.
- Ну, что тебе еще нужно, противный? – брюзгливо спросил Васька, когда убедился, что я – это я, - Достал ты своими выкрутасами хуже горькой редьки.
- Хуже горькой редьки много вещей, - заметил я, - Например, амебная дизентерия, которая в твоих мозгах цветет и дурно пахнет. Достали, видите ли, бедного Васю…
- Не гони волну, старлей, - огрызнулся Муромцев, - Короче, сейчас пришлю тебе эсэмэской номер твоей подружки. И больше не беспокой меня, ладно? А то я уже стал привыкать к мысли, что ты покойник.
- Жлоб ты, Васька. Ты лучше поведай, как там поживает Дробышев.
- Как поживает? Да нормально поживает. Чего-то там накопал, из разряда сенсаций. Вышел на каких-то мутантов, которые Сычева приговорили заочно. А поскольку кишка тонка самому с ними разобраться, сдал все материалы Сычеву под расписку и получил гонорар. Ну, и мне кое-что перепало. Кстати, видел я Сычева – совершенно изменился старпер. Помолодел, постройнел, видимо, подтяжку сделал с липосакцией. И не узнать его теперь. Правда, меня он сразу узнал. Все о тебе расспрашивал.
- Ну, а ты что?
- А что я? Сказал, что похоронили тебя, что я лично на твой гроб горсть земли бросил. Мне показалось, что он не поверил.
- Дурак был бы, если бы поверил. Ну ладно, хрен с ним, с Сычевым. Присылай номер, а то времени в обрез.
Через пару минут получил я от Васьки новый Анин номер, а заодно и матерное ругательство, набранное транслитом. За что на меня Васька так взъелся – ума не приложу. Как будто я его чересчур напряг. Так он за свои труды честную штуку зеленых получил, ему грех жаловаться. Наверное, просто настроение у него поганое.
Потом позвонил Ане. Услышал в трубке ее голос, и опять растекся соплями – ну люблю я ее, что уж тут поделать! Причем, впервые в жизни – вот так, до потери твердости духа и раскиселивания психики. Угораздило же: вокруг полным полно таких баб ходит, что дух захватывает от одного взгляда, а мне вдруг спонадобилась непробиваемая в смысле эмоций мутантка, да еще на шестом месяце беременности.
- Как дела? – поинтересовался я.
- Все нормально, - ответила Аня, - Мы сейчас в безопасном месте. Профессор работает, не покладая мозгов. Я уже почти сутки, как плюю в потолок. В общем, тишь да гладь.
- А где это такое райское место находится?
- А что ты заказывал Муромцеву, когда он тебя на работу приглашал?
Ага, хоть и плюет в потолок, а бдительности не теряет. Молодец. Надо при случае поощрить бутылочкой хорошего вина и скромной розочкой в прозрачном кулечке.
- Коня, «винчестер», ковбойскую шляпу и «кольт» тысяча восемьсот семьдесят третьего года, - отрапортовал я.
- Хорошо, Брыкин, верю, - сказала Аня, - Короче, дуешь по Каширскому шоссе от МКАДа, отсчитываешь сорок два километровых столбика, сворачиваешь по указателю к дачному поселку, находишь улицу Озерную, дом номер двадцать один. Там и увидимся. Кстати, я свинья…
- Никогда этого не замечал, - искренне удивился я.
- Я по-свински забыла спросить, как ты сам. Живой - здоровый, или опять с простреленной задницей? Я тут даже курить начала, пока за тебя вчера переживала…
- Со мной все нормально, - ответил я, - Кстати, и с твоим братаном тоже все в ажуре.
- Ты…Но как? – кажется, она слегка охренела от нахлынувшего счастья, - Иосиф, ты…Ты форменный Бэтмен. Как тебе удалось?
- Об этом – не по телефону. Встретимся – все расскажу.
- Блин, старлей, я у тебя, кажется, в огромном долгу. Не знаю, чем и отплатить…
- Знаешь, - хмыкнул я.
- Об этом не мечтай, - отрезала Аня, - Надеюсь, ты не станешь настаивать, иначе мне придется быть неблагодарной скотиной.
- Я пошутил, - тут же смутился я, - Прости, не должен был.
- Уже простила. Ну, я тебя жду.
Степа тем временем дохлебал третью кружку пива, изрядно захмелев. Я вытащил его из-за стола и запихнул в такси. И уже через полтора часа мы были в дачном поселке, на улице Озерная.
- Куда ты завел нас, Сусанин, герой? – промямлил Степа, оглядев окрестности, резко контрастирующие с пейзажем мегаполиса. Тут вам и цветочки-бабочки, и птички-белочки, и сосны-ели. Откуда-то рекой пахнет, щекоча ноздри. Так и хочется бежать к воде, скидывая с себя все вплоть до трусов, хочется врезаться всей тушей в прохладу речной стихии, нырнуть так, чтобы в ушах зазвенело, а потом рвануть из воды – прямо к солнцу…
Что-то я размечтался. Нет времени сейчас на отдых в ласковых объятьях неблагоустроенной природы.
- Куда надо, туда и завел, - буркнул я. Пьяный Степа меня начинал раздражать.
Со Степой на прицепе я добрел-таки до дома номер двадцать один. Дом этот оказался добротной усадьбой еще сталинских времен, на кирпичном фундаменте, с мансардой, украшенной вырезанной из дерева пятиконечной звездой, с ажурным балкончиком, на котором расположился, грея кости на майском солнышке, какой-то тщедушный пенсионер в трусах до колен.
- Здравствуйте, - крикнул я пенсионеру, потоптавшись перед калиткой в надежде, что появится Аня или профессор, и мне не придется задавать идиотских вопросов незнакомому человеку, - Это дом номер двадцать один?
- А вы не видите, что на заборе написано? – резонно заметил пенсионер, - И кто вы такие, что вам вдруг понадобился этот дом?
- Мне сказали, что одна моя знакомая гостит у вас. Ее зовут Анна, а с ней – профессор Тихонов.
- Ах, это вы? Виктор Романович о вас кое-что рассказывал, - оживился пенсионер, - Вы проходите, не стойте в дверях. Иосиф Иванович, я полагаю?
- Да, это я, - подтвердил я, заталкивая Степу в калитку. Степа упирался и возмущался:
- Иосиф Иванович? Да кто ты такой вообще? Боря, ты мне объясни, кто ты такой. И как тебя на самом деле называть?
- Иди, чудила, - подпихнул я Степу локтем, - Потом все узнаешь.
И добавил голосом заклинателя змей:
- Десять тысяч, Степа. Десять тысяч…
Видимо, у пьяного Степы условные рефлексы работали куда лучше здравого рассудка, и при упоминании о деньгах он сразу приободрился и стал покладистым.
В дверях дома появилась Аня. Одетая в лучших традициях дачной моды – в коротких джинсовых шортиках и в откровенно облегающей точеный торс белой маечке.
- Ух ты! Ну и подруги у тебя, Боря! – Степа похотливо облизнулся, просканировав жадным взглядом длинные стройные ноги Ани.
- Не облизывайся, все равно тебе не светит, - почти с сочувствием сказал я.
Завидев меня, Аня заметно обрадовалась. Бросилась навстречу, и я уже понадеялся, что она сейчас кинется мне на шею и, может даже, поцелует. Но нет. Шагах в четырех от меня у нее словно сработал стопорный механизм, она резко перешла на шаг и, подойдя ближе, протянула мне руку.
- Я ужасно рада тебя видеть, - дрожащим голосом сказала она. Что-то явно рвалось из нее наружу, но она словно боялась давать волю своим эмоциям.
Неужто сурово оскопленная эндокринная система стала выдавать на-гора положенные гормончики? Интересно, очень интересно…
- Я тоже рад, что у тебя все в порядке, - ответил я, осторожно пожав ее руку.
- А где Лунь? И кто это с тобой?
- Лунь в безопасности, в надежном месте. Не хотелось тащить его с собой, уж очень он хлопотный попутчик. Ты за него не волнуйся, он в хороших руках.
- В хороших руках? – на лице Ани проскользнула тень подозрительности, - Где он?
- Ну, если ты так настаиваешь, записывай номер телефона. Номер серпуховский, кода города я не знаю. Можешь хоть сейчас ему позвонить и сама с ним обо всем потолкуешь. А я устал и хочу спать.
- Какого черта он забыл в Серпухове? – пробормотала Аня.
- Кто его знает? Может, семейное счастье забыл, - усмехнулся я, - Кстати, развей мои сомнения. Сколько тебе лет? В смысле, календарных. Твой биологический коэффициент зрелости я как-нибудь уж сам определю…
- Кто тебе сказал? – смутилась Аня, опустив глаза.
- Сам допер. Знаешь, никогда не причислял себя к педофилам, но есть подозрение, что я поневоле им стал.
- Ты в курсе, что спрашивать женщину о возрасте неприлично? – попыталась увильнуть от ответа Аня.
- Девочек-школьниц спрашивать об этом вполне можно. Им даже нравится четко рапортовать: мне уже десять исполнилось, вот я какая взрослая.
Аня опасливо глянула на Степу, потом прошептала мне на ухо:
- Десять лет. Исполнилось две недели назад.
Я слегка охренел. Конечно, я уже кубатурил в голове подобный вариант, когда мы со Степой ехали сюда, но принять свои собственные догадки за истину оказалось сложнее, чем я думал.
- Елки зеленые! – воскликнул я, - Чувствую себя Гумбертом…
- Ты не волнуйся: я уже достигла порога геронтологической стабильности. Теперь я буду такой, как ты меня видишь, еще лет пятьдесят-шестьдесят.
- Успокоила, нечего сказать, - усмехнулся я, - Полвека ждать, когда ты, наконец, постареешь и станешь достаточно морщинистой, чтобы не вызывать влечения? Да я свихнусь…Скажи, а все ваши…хм-м…коллеги тоже в таком же юном возрасте?
- Самые старые – шестнадцати лет от роду, - ответила Аня, косясь на Степу. Но Степу уже не занимала наша беседа: он развалился на травке и блаженно зажмурился, видимо, намереваясь заснуть.
- Блин, связался с детским садом, - буркнул я, подхватывая с травы Степин баул с моим ноутбуком, - Ладно, пойдем в дом, что ли. Я тоже вздремнуть хочу хотя бы три часа.
Аня бросила несколько презрительный взгляд на развалившегося на траве Степу.
- А этого куда?
- Пусть себе отдыхает, - махнул я рукой, - Устал, хлопец, с кем не бывает.
- По-моему, он капитально пьян, - констатировала Аня очевидный факт.
- Кто из вас без греха, пусть первым бросит в него камень, - усмехнулся я.
- Как скажешь, - пожала плечами Аня, подобрала с земли небольшой окатыш и метко засадила им прямо промеж Степиных глаз. Степа только пожмурился, пробухтел что-то себе под нос и перевернулся на бок.
Внутри дачный дом представлял собой один огромный рабочий кабинет, к которому словно случайно прилепились три комнатки-спальни, небольшая столовая и кухня с настоящей русской печкой. Вдоль стен кабинета громоздились стеллажи, туго набитые книгами, у окна расположился здоровенный верстак, заваленный проводочками и всякими радиоэлементами, а прямо посередине монументально возвышался стол-гигант, заваленный бумагами.
Здесь вовсю хозяйничал профессор Тихонов. Как и положено ученому, он постоянно что-то записывал, что-то высчитывал на калькуляторе, дробно пробегался пальцами по клавишам изящного ноутбука, и на меня внимания не обращал.
- Здравствуйте, профессор, - окликнул я вошедшего в раж мыслителя.
Профессор поднял на меня взгляд поверх очков, пожевал губами а-ля лошадь поручика Ржевского, и только потом легонько улыбнулся.
- Иосиф Иванович, здравствуйте. Очень рад вас видеть живым и невредимым. Мне кажется, вы опять совершили нечто выдающееся. Я прав?
- Да, я наделал кучу выдающихся глупостей, но почему-то все еще жив. Мне нужно вам многое рассказать, задать несколько вопросов по вашей части. У вас есть время?
Аня возмущенно фыркнула. Наверное, ее задело, что все важные разговоры я намерен вести с профессором, а не с ней. Будь она нормальной бабой, я бы подумал, что такая реакция – признак недалекого ума. Но она ведь еще ребенок, пусть и сверхразвитый для своих десяти лет, и подобные обиды как раз в формате ее возраста.
- Анна, вам тоже полезно послушать, - сказал профессор, - Не уходите далеко.
Я расположился в низеньком плетеном кресле, укрытом клетчатым пледом, закурил, не спрашивая разрешения. И, дымя сигаретой, стал излагать. Рассказал профессору о своей баталии с аватарой, о том, как я спонтанно стал ясновидцем и пси-террористом, умеющим захватывать чужие сознания. По ходу моего рассказа глаза у профессора округлялись, Аня нервно похихикивала, а я чувствовал, как в воздухе повисает непонятная напряженность.
- Да, Иосиф Иванович, вы меня очень озадачили, - высказался профессор, когда я, наконец, закончил с исповедью, - До этого дня я полагал, что человеческих органов чувств недостаточно для фиксации торсионных полей.
- И это все, что вас удивило? – спросил я, - Может, для вас нормально, что человек может спокойно выходить из тела и шастать, где попало, в том числе, и в чужих мозгах?
- Нет, это не нормально. Для среднестатистического человека, разумеется. Но теория прямо указывает на возможность всего этого. Понимаете, чисто теоретически, волновая структура, образованная деятельностью мозга, та самая, которую принято называть душой, способна к почти автономному существованию. Теория показывает, что ее автономность поддерживается за счет активного поглощения резонансных волн, излучаемых, скажем так, «родным» мозгом. И эта волновая структура, в свою очередь, способна подстраиваться под частоты других волновых структур, а при подавляющем превосходстве в амплитуде колебаний, и перестраивать чужие волновые структуры, что называется, «под себя».
- То есть, вы хотите сказать, что моя душа, вышедшая из тела, имела то самое подавляющее превосходство в амплитуде и смогла перенастроить душу мутанта?
- Не совсем так. Скорее всего, ваша волновая структура не перенастроила волновую структуру вашего визави, а наложилась на нее, а поскольку она и в самом деле была, скажем так, мощнее, мозг мутанта стал в первую очередь принимать управляющие сигналы именно от вашей души, и лишь когда ваши сигналы становились слабее, на первый план снова выходила собственная волновая структура мутанта. Когда же вы сочли цель вторжения в чужую психику выполненной, сработал механизм отката, излучение вашего мозга, питающее вашу автономную волновую структуру, ослабло, и вы вернулись в свое тело.
- Похоже на бред, профессор. Я бы не поверил ни единому слову, если бы ничего не видел своими глазами. Но почему вдруг я стал таким шаманом? Что, наследственность хорошая?
- Полагаю, здесь наследственность не при чем. Я бы не хотел делать поспешных выводов, и, если вы не против, я проведу с вами ряд экспериментов, благо кое-что из оборудования мне удалось собрать. Видите ли, хозяин этого дома – мой давний друг и коллега, профессор Гальперин – уже довольно долго разрабатывает ту же тему, что и я, но только совершенно частным порядком. И у него имеются приборы для измерения параметров торсионных полей, сопутствующих многомерным излучениям мозга.
- Хотите сделать меня подопытным кроликом? По-моему, на это сейчас нет времени.
- Иосиф Иванович! – профессор всплеснул руками, - Я не предлагаю вам быть подопытным кроликом! Я хочу разобраться, что с вами происходит. Возможно, ваши новые способности смогут нам всем помочь, но для того, чтобы ими пользоваться, их сперва нужно понять. Вы не согласны?
Да, возможно, профессор был прав. В конце концов, что толку от пушки, если не знаешь, как из нее стрелять? Никакого – вред один.
- Вообще-то все вполне резонно. Ладно, хрен с вами, проводите свои эксперименты. Но на все про все у вас три, максимум, четыре дня.
- Думаю, мы успеем, - пожевав губами, сказал профессор.
Я глянул на Аню. Та нервно теребила невесть откуда взявшуюся авторучку и молчала, старательно не смотря в мою сторону.
12.
Профессор начал ставить свои эксперименты, даже не дав мне выспаться по-человечески. Далеко заполночь он в компании пенсионера – хозяина дачи завалился в отведенную мне спальню, растолкал меня, все время что-то суетливо бормоча.
- Вы полагаете, Виктор Романович, что этот субъект и впрямь будет сильно излучать? – оценив меня беглым взглядом, спросил хозяин дачи, профессор Гальперин.
- Я уверен в этом. В конце концов, я склоняюсь к мысли, что «Оракул» и впрямь определил его как сильный минус-фактор, - с нотками гордости в голосе ответил Тихонов.
- Сомневаюсь я что-то, - покачал головой Гальперин, - Уж больно вид у него…Словом, на выдающегося мыслителя он не тянет.
Эти старички оценивали меня, словно я и впрямь был подопытным кроликом, и их ничуть не смущало, что я топчусь перед ними в одних трусах и мучительно пытаюсь запихнуть ноги в джинсы.
- Похоже, сегодня мы получим ответ на давно мучивший нас вопрос, коллега, - торжественно объявил Тихонов, - И я склонен полагать, что ответ нас с вами не очень обрадует. Придется признавать правоту наших оппонентов, мизиков.
- Кого? Каких еще мизиков? – спросил я.
- Это наш академический жаргон, - пояснил Тихонов, - Те наши коллеги, которые тяготели к мистике и утверждали, что волновая структура, обозначенная как душа, является определяющей, а мозг и его высшая нервная деятельность всего лишь инструменты для выработки подпитывающих душу излучений, получили прозвище мистикофизиков. Коротко – мизиков. Долгое время спор о приоритете души в сознательной деятельности оставался неразрешимым, поскольку не было приборов, способных замерить параметры торсионного поля души.
- А сейчас эти приборы появились?
- Нет, увы. Чувствительность приборов осталась ничтожно малой. Но если вы излучаете так сильно, как я предполагаю, сопутствующие торсионные поля проявятся так четко, что можно будет засечь их и столь грубой техникой.
- Если вы правы, тогда я и в самом деле – великий шаман, - усмехнулся я, - Можете начинать меня бояться.
- Молодой человек, - улыбнулся мне Гальперин, - Для истинного ученого страх не является сколько-нибудь значимой категорией мышления. Если бы ученые позволяли себе бояться, мы бы сейчас не имели атомной энергетики, не летали бы в космос и вообще до сих пор бродили бы по земле с каменными топорами.
Старички позволили мне одеться, умыться и даже напоили крепким кофе с овсяным печеньем. На кухне я столкнулся с Аней – ее, видимо, мучила бессонница. На меня она опять старательно не смотрела и старалась не разговаривать. Что ее так во мне отталкивало? Неужто мои новые способности?
- Аня, я тебя чем-то обидел? – спросил я напрямую.
Старички переглянулись, Тихонов что-то шепнул на ухо Гальперину, и они деликатно вышли из кухни, прикрыв дверь. Догадались, видно, что нам с Аней нужно серьезно поговорить без лишних свидетелей.
- С чего ты взял? – пожала плечами Аня, старательно изображая равнодушие.
- Со вчерашнего дня ты даже словом со мной не перемолвилась. А это – верный признак того, что не все гладко в наших отношениях.
- О каких отношениях ты говоришь? – усмехнулась Аня, - Нет между нами никаких отношений.
- Я не имею в виду интим и обнимашки-целовашки. Не так давно мы с тобой определились, что мы – надежные деловые партнеры, между которыми не существует недомолвок. Или я что-то не так понял?
- Ты все правильно понял. Но я не могу так. Ты…Слушай, ты вообще уверен, что ты – человек?
- А ты уверена, что ты – человек?
- Ну, я никогда себя и не позиционировала гомо сапиенсом. Я – мутант, если ты еще помнишь. А кто ты такой?
- Я – человек. И ты, между прочим, тоже человек. И тот мутант, в которого я вчера вселился, аки бес, тоже человек. Может, даже гораздо больше человек, чем многие гомо сапиенсы. Тебя смущают мои новые фокусы? Представь себе, меня они тоже смущают. Но ведь это не повод для того, чтобы принципиально воротить нос от меня.
- Есть еще кое-что, - выдержав паузу, тихо сказала Аня, - И это «кое-что» меня пугает.
- С этого места – поподробнее. Взаимного доверия пока никто не отменял.
- Мне трудно об этом говорить – боюсь ошибиться в терминах. С недавнего времени я вдруг стала за тебя по-настоящему волноваться. Ты героически бросаешься голой задницей на ежа, а мне страшно. Веришь – нет, вчера почти пачку сигарет издымила, пока ты не позвонил.
Мне стало радостно и во всех отношениях весело. Победил-таки ее куцую природу, заставил дрогнуть девичье сердечко! Ох, неспроста она за меня переживала, совсем неспроста…
- Так ведь это замечательно! – воскликнул я, - Ты просто становишься нормальной бабой, в смысле, женщиной. Женщинам положено волноваться за своих мужчин. К тому же тебе не впервой за мужиков переживать – вон как суетилась насчет братана своего!
- Но то брат. Я к нему привязалась.
- Считай, что ко мне ты тоже привязалась.
- Это не просто привязанность, Брыкин, - вздохнула Аня, - Это что-то на порядок выше. И меня это пугает.
- Зато меня очень даже радует. А то, знаешь ли, надоело вздыхать по тебе безо всякой взаимности.
- Не все так просто. Поначалу я не знала, что со мной происходит. А вчера послушала вас с профессором и поняла: ты же форменно используешь меня!
- Это как? – опешил я.
- Да очень просто. Излучаешь в мой адрес всякие свои блудливые волны-мысли, а поскольку они очень мощные, если верить профессору, они просто рихтуют мою волновую структуру, что называется, под себя. Отсюда все странности.
- В народе это называется приворотом, - буркнул я, - Не могу утверждать на сто процентов уверенно, но мне кажется, что ничего такого я не делал.
- Горе ты луковое! – всплеснула руками Аня, - Ты можешь делать это неосознанно, спонтанно. Знаешь, я не виню тебя. Ты не виноват, что испытываешь ко мне что-то такое…Но я не хочу жить наведенными, индуцированными эмоциями. И потому нам лучше всего поменьше общаться. Иначе, кто знает, до чего меня доведут твои излучения.
- Ты просто трусиха, - хмыкнул я, почувствовав себя донельзя обиженным, - Нет никаких мыслей-волн, никто тебя не рихтует. Просто ты сама боишься своих собственных шевелений души. Ну, бойся дальше. А у меня нет времени утирать тебе сопли и оправдываться в том, чего я не делал.
Разозленный до предела, я вылетел из кухни, хлопнув дверью.
За дверью меня ждал Тихонов. Гальперин, видно, ушел готовить аппаратуру.
- Простите, я все слышал, - тихо шепнул мне Тихонов, - В мои привычки не входит страсть к подслушиванию, но уж очень громко вы выражали свои эмоции. Не принимайте близко к сердцу, но мне кажется, что в догадках Анны есть зерно здравого смысла. Понимаете, она и впрямь не способна испытывать того, что называется любовью. Я имею в виду не родственные и дружеские чувства, а комплекс условно положительных эмоций, сопровождающий половое влечение. Так что у нее есть все основания полагать, что ее переживания сейчас целиком и полностью индуцированы вашей волновой структурой.
- И ты, Брут… - горько вздохнул я, - Мне что теперь, и влюбиться нельзя?
- С вашими способностями, батенька, вам нужно быть предельно осторожным по части эмоциональной сферы. Если эксперимент подтвердит наличие у вас ненормативно мощной волновой структуры, ваши эмоции могут быть даже опасны. Допустим, разозлитесь вы на кого-нибудь, позлитесь, да и забудете. А рядом с вами может оказаться человек со слабой, податливой волновой структурой. И ему привьется ваша злость, он возьмет, да и выместит ее, совершив, не дай Бог, убийство. Или еще что похуже.
- Еще предложите мне удариться в медитацию, - усмехнулся я, - Дабы я не покалечил кого-нибудь.
- Возможно, это будет наиболее правильным шагом, - покивал головой профессор.
- Профессор, лучше помолчите. А то, не ровен час, излучу вам в голову что-нибудь непотребное, заставлю на горшок каждые полчаса ходить, ну, или там, волосы на яйцах пинцетом выщипать.
- Ну, ну, не кипятитесь, - миролюбиво залопотал профессор, - Поймите одно: мы все очень хотим вам помочь. Мы, в конце концов, соратники, хотим мы того или нет. И сейчас не время для мелких личных разногласий. На кону – жизни миллионов и миллиардов.
Постепенно приглаживая своим лопотанием мою взъерошенную психику, профессор вел меня под локоток к двери, ведущей в подвал.
Подвал, как я и подозревал, не имел ничего общего с обычным дачным погребком, в котором покоится закатанный в банки урожай и зреет, помахивая раздувшимися резиновыми перчатками, домашнее винишко. Во-первых, в подвал вела добротная лестница из чего-то, похожего на авиационный дуралюмин, во-вторых, лестница утыкалась в массивную металлическую дверь, которая была бы к лицу хранилищу с оружием. Ну и в-третьих, за дверью глазам открывалась величественная панорама самой натуральной лаборатории, напичканной мигающим, попискивающим, жужжащим и жрущим массу электроэнергии хламом. По количеству лампочек, датчиков, кнопочек, тумблеров и проводов на кубометр объема этот подвал оставлял далеко за кормой знаменитый ЦУП.
Возле аппаратуры суетился Гальперин. Тощий, длинный, он сейчас напоминал восьминогого паука, колдующего над своей паутиной.
- Все готово, можно начинать, - сообщил он Тихонову, едва мы с профессором появились на пороге лаборатории, - Откалибровал датчики по фоновым параметрам. Базовый уровень напряженности – три и две десятых.
- Многовато, коллега, - нахмурился Тихонов, - Интересно, что у тебя тут так фонит?
- Понятия не имею, - пожал плечами Гальперин, - Возможно, локальная флюктуация поля. Если ты помнишь, на Красной площади фон был и поболе. Четыре с половиной, кажется.
- То Красная площадь, а это – дачный поселок. Здесь фонить, по идее, нечему.
- Значит, есть чему. Может, в Дубне опять синхрофазотрон запустили, вот и фон появился завышенный.
- Ладно, черт с ним, с фоном. Устанавливай ноль на три и две десятых.
- Уже установил, коллега.
Я чувствовал себя маленьким и глупым. Два супермозга общались на каком-то неведомом мне языке, лишь отдаленно напоминающем русский. Сейчас у меня язык не поворачивался назвать их старперами – настолько они сейчас вызывали уважение и даже трепет.
- Вы, Иосиф Иванович, садитесь в кресло, - подсказал мне Гальперин, указав пальцем на здоровенную конструкцию, явно стыренную в стоматологическом кабинете, - Расслабьтесь и не волнуйтесь.
Я взобрался в кресло, развалился в нем в полулежачем положении, даже прикрыл глаза. Никогда раньше не замечал, что зубоврачебное кресло может быть удобным и даже уютным.
Тихонов тут же облепил мою голову датчиками, провода от которых тянулись к увесистой металлической коробке с круглым экраном осциллографа.
- Обычный энецефалограф, - пояснил мне Тихонов, - Не бойтесь, он не кусается.
- Черт возьми, возмущение с пиком три и восемь! Относительная напряженность – ноль шесть! – вдруг воскликнул Гальперин, возбужденно тыкая пальцем в принадлежащий какому-то малопонятному прибору экран, на котором величаво проплывала ломаная кривая, - Батенька, вы все-таки волнуетесь?
- Немного, - признался я.
- Ничего себе «немного»! – присвистнул Гальперин, - А какой любопытный спектр, коллега! Взгляни…
Оба профессора прилипли носами к другому экрану, начисто загородив его от меня. А мне было страх, как любопытно, чего они там такого углядели.
- Надеюсь, ты все это записываешь, - пробормотал Тихонов, судя по голосу, совершенно охреневший от той картинки, которую показывал таинственный экран.
- Обижаешь, Романыч. Все показания фиксируются компьютером. Ты сам что об этом думаешь?
- Набор частот, конечно, весьма специфический, - сказал Тихонов, - Смотри, пик три и восемь приходится на частоту восемнадцать двадцать три. Околопиковые показатели в диапазоне от восемнадцати ноль пяти до восемнадцати и трех. Всплеск явно несимметричный. Похоже, это что-то несвойственное волновой структуре. Индуцированная активность, может быть?
- Иосиф Иванович, - обратился ко мне Гальперин, - Вы сейчас не чувствуете ничего несвойственного вам по части эмоций?
Я призадумался: да, пожалуй, что-то такое есть. Никогда не был человеком обидчивым, а на Аню сейчас я почему-то обижался ну совсем по-детски.
- Обида, - сказал я, - Это мне не свойственно.
Профессора переглянулись.
- Можно сказать, первый успех, - удовлетворенно заметил Тихонов.
- Мы сейчас открыли миру новую науку, коллега, - хохотнул Гальперин, - Как вам название «торсионная психология»?
- Не будем отвлекаться, коллега. Работы еще очень много. А вы, Иосиф Иванович, не обижайтесь. Я вас понимаю, вам тяжело сейчас. Но обида напряженностью ноль шесть выше фона – это почти на грани ощутимого воздействия. Вы можете покалечить Анну или повредить свою собственную волновую структуру.
- А парень-то и в самом деле мощно излучает! – восхитился Гальперин, - Уникальный случай!
- Если бы уникальный, - вздохнул Тихонов, - Не забывай, что, как минимум, двое излучают еще мощнее. И это грозит большими бедами.
- Ты имеешь в виду того выскочку Луковцева, который теперь Сычев? А второй тогда кто?
- Есть один неприятный субъект с такими же мессианскими замашками. Сычевское детище четырнадцатой серии по прозвищу Товарищ Че. Но те двое – явные акцепторы. А Иосиф Иванович, кажется, излучает полностью автохтонные колебания. Посмотрите, показатели фона стабильны, поглощения резонансной мощности не наблюдается.
- Я бы назвал это явление энергетической самоотверженностью, - задумчиво произнес Гальперин, - Интересно, коррелирует ли она с самоотверженностью психической?
- В данном случае здесь, похоже, прямая зависимость, если, конечно, исключить случайное совпадение, - ответил Тихонов, - Более самоотверженных людей я не встречал. Иосиф Иванович, не сочтите за лесть, но это действительно так. Я до сих пор под впечатлением от вашего поступка с ВИЧ-инфекцией.
- Я и сам под впечатлением, - отозвался я, - Профессор, я не пойму: для эксперимента нужно, чтобы я просто сидел и ничего не делал?
- Да, да, мы отвлеклись, – засуетился Тихонов, - Давайте все-таки приступим к работе.
Работа состояла в том, что мои мозги заставляли активно работать. Для начала перед глазами включили что-то вроде стробоскопа. Каждое мигание ослепительно белой лампочки отзывалось красивой горочкой на энцефалограмме. Зато по озадаченным физиономиям ученых мужей и по их репликам, я понял, что возмущения в торсионном поле сошли на нет.
Потом меня заставили в уме умножать что-то четырехзначное на что-то трехзначное. Я едва не выпрямил извилины, ворочая в голове цифры, энцефалограмма превратилась в зубастую пилу, а торсионные датчики все молчали.
- Выходит, мозг и впрямь не определяет функционирование волновой структуры, - горестно вздохнул Гальперин, - Мизики, получается, правы?
- Не торопись с выводами, - успокоил его Тихонов, - Пока что мы лишь очень приблизительно установили, что левое полушарие не влияет на волновую структуру, либо его влияние пренебрежимо мало. А насчет правого полушария все еще очень неопределенно.
Цветовой тест Люшера заставил мою волновую структуру слегка пошевелиться, напряженность поля подскочила до ноль двух выше фона, но быстро выровнялась, едва агрессивные цвета, вроде красного и оранжевого, сменились спокойными зелеными и кремовыми тонами.
- О чем я и говорил, - торжествующе провозгласил Тихонов, - Заработало правое полушарие, коллега. Выплескивает, однако, энергию…
- Не факт, - возразил Гальперин, - Возможно, господин Люшер неосознанно проградуировал по своей шкале не реакции подсознания и не деятельность правого полушария, а именно реакции волновой структуры. Но готов снять шляпу: ты оказался прав. Твой Иосиф Иванович излучает не слабее синхрофазотрона. Даже на слабые раздражители его волновая структура реагирует интенсивным всплеском активности. Могу даже предположить, что его излучений достаточно для формирования персонального энергоинформационного полюса.
- Ты думаешь? – скептически сощурился Тихонов.
- Я только предполагаю.
Потом профессора перешли к вещам более экстремальным, чем тест Люшера. Перед моим лицом повесили небольшой телевизор, по которому пустили жутковатый видеоролик. Сперва на экране возникла форменная порнуха, где два дюжих ниггера изощренно использовали грудастую блондинку, одетую в костюмчик примерной школьницы. Через пятнадцать секунд порнуха сменилась панорамой поедания двумя львами еще живой антилопы. Еще через пятнадцать секунд вместо львов появилась сцена расстрела каких-то грязных оборванцев латиноамериканской наружности. Причем, одного из оборванцев убили лишь с третьей попытки, и до самой смерти бедолага орал и визжал, аж уши закладывало. Так, через каждые пятнадцать секунд сменяя друг друга, перед моими глазами возникали сцены явного насилия и надругательства над человеком, оголтелого трахания, поедания одними животными других.
На порнуху я реагировал вполне адекватно: даже от пятнадцатисекундных обрывков чужих совокуплений в штанах вскоре стало тесновато. Но едва половые выкрутасы на экране сменялись кровопролитием в мире живой природы, вполне естественное возбуждение слегка слабело, а на первое место вылезало…не поймите превратно…в общем, мне вдруг хотелось стать хищником и кого-нибудь с аппетитом захавать. Когда мне показали, как рысь вгрызается в стремно верещащего зайца, я почти что почувствовал в горле теплую заячью кровь.
А вот сцены убийств, казней и пыток меня только бесили и портили все настроение. Я даже начал слегка ненавидеть людей вообще – только люди способны убивать ради собственного развлечения и для достижения каких-то там высших целей. То ли дело в природе! Не съешь ты – схарчат тебя. Все предельно честно: выживает сильнейший. У людей на экране, как нарочно, пытками и казнями командовали люди тщедушные, жалкие и отвратительные, а пытаемые и казнимые, как на подбор, были крепкими и живучими. Словно мне указывали именно на нарушение законов естественного отбора: в человеческой популяции, мол, выживает не сильнейший, а подлейший.
- Коллега, кажется, наступает швах нашей теории, - возбужденно протараторил Гальперин, шаря глазами по экранам приборов, - Энцефалограмма запаздывает на пятнадцать сотых секунды. Волновая структура, кажется, пошла вразнос и стала обгонять мозг по части реакций на эмоциональные раздражители.
- Черт побери! – воскликнул Тихонов, - Мизики правы! Ведь обгоняет же!
Картинки на экране меня окончательно доконали. Я почувствовал, что реально зверею.
- Господи, пик два с половиной выше фона! – сорвавшись на писк, заголосил Гальперин, - Частота двадцать три тринадцать!
Тихонов обхватил руками голову, словно боялся, что она сейчас лопнет. А я вдруг четко ощутил, как воздух вокруг меня сгущается, тяжелеет. Ежу понятно: происходит что-то незапланированное. Может, сейчас все взорвется на хрен, разметав наши бренные тела по округе в виде маленьких грязных кусочков.
Тихонов покраснел, словно рак. Очки соскользнули с его носа, но не разбились. Зато сам Тихонов внезапно врезал по очкам Гальперину, отчего худощавый профессор слетел с коньков, протаранив своей спиной какой-то назойливо пищащий ящик.
Елки зеленые! Так это ж я постарался! Это мои волны-мысли-эмоции брякнулись на извилины тихоновских мозгов, отчего профессор натурально озверел. Нет, надо этот цирк кончать…
Я вскочил и, вложив в удар всю свою ярость, просадил каблуком кинескоп зловредного телевизора. Ярость моя тут же улетучилась, но сам я почувствовал себя донельзя уставшим, словно только что разгрузил вагон с цементом.
Тихонов тоже посмирнел, даже помог подняться пострадавшему во имя науки Гальперину.
- Романыч, ты чего? – обиженно проскулил Гальперин.
- Лева, прости, мы, кажется, перехимичили, - виновато пробормотал Тихонов, - Два с половиной выше фона – это чересчур даже для моих мозгов. Иосиф Иванович, по-моему, вы со своей бешеной энергетикой опаснее атомной бомбы.
- Еще скажите, что меня нужно изолировать от людей, дабы чего не вышло, - криво усмехнулся я, - Ну, излучаю я слишком сильно, так что с того? Вы мне лучше расскажите, почему вдруг я стал таким великим и ужасным колдуном. Ведь жил себе, в потолок плевал, и не думал, что могу такие вещи вытворять.
- Подозреваю, Иосиф Иванович, что это – следствие вашего контакта с волновой структурой аватары. Возможно, резонансное воздействие излучений энергоинформационного полюса расшевелило доселе дремавшие силы вашей волновой структуры.
- То есть, этот демон вышиб из меня какую-то пробку, и теперь я фонтанирую, как бутылка с шампанским? Все, что накоплено долгими годами тяжкой жизни теперь хлещет в мировое пространство – так надо понимать?
- Красиво излагает, поэтично, - хмыкнул Гальперин.
- Это его конек, - не без гордости ответил Тихонов, словно не меня, а его похвалили, - Иосиф Иванович за словом в карман не лезет. И, что самое любопытное, находит удивительно точные определения. Бутылка шампанского…Какая замечательная аналогия, а? И ведь суть передана верно.
- А заткнуть фонтан уже никак? – робко спросил я, - Если все вытечет, мне-то что останется?
- Похоже, затыкать фонтан уже поздно, - покачал головой Тихонов, - Медитируйте, батенька, ограничивайте эмоции. Но я полагаю, что энергии колебаний вашей волновой структуре хватит до конца ваших дней. Волновая структура подпитывается от работы нейронной сети, то бишь, мозгов. В этом мизики оказались правы на все сто, мне так кажется. Так что пока хватит мозгов, излучайте на здоровье. Только уж пожалуйста, держите себя в руках. Поймите, с вашими способностями нужно обращаться очень осторожно.
- Да уж, - поддакнул Гальперин, прижимая холодную железяку к стремительно опухающему глазу.
- Ну что, на сегодня хватит экспериментировать или у вас в программе концерта еще что-то имеется? – спросил я.
- Рискнем продолжить, коллега? - глянул на Гальперина Тихонов, - Когда еще представится такая великолепная возможность для экспериментов?
- Что ж, рискнем, - неуверенно произнес Гальперин, - Только постарайтесь держать себя в руках, коллега.
Меня снова усадили в кресло, облепили датчиками, и на всякий пожарный вкололи что-то успокоительное. И когда я слегка размяк, растекшись по креслу ленивой тушей, Тихонов начал давать вводные.
- Итак, Иосиф Иванович, закройте глаза и попытайтесь дотронуться до стены, которая перед вами. Уточнение: с кресла не вставать.
Я глянул на бетонную стену, окрашенную светло-голубой краской. До нее было метра три, не меньше.
- Не понял юмора. У меня не щупальца, а руки, как-никак.
- Вы просто делайте, что вам говорят, - мягко улыбнулся профессор.
Я закрыл глаза, постарался расслабиться. А потом представил, как пальцы мои ложатся на холодный бетон, как я глажу стену, словно любимую…ну, не женщину, а, примерно, собаку или кошку. Поначалу все было бредово, на уровне фантазии. Но через пару минут я вдруг ясно ощутил, что реально трогаю бетон, что он реально холодный и слегка влажный. Ощущения были такими четкими, что я открыл глаза, дабы убедиться, что все еще сижу в кресле и что стену я на самом деле не трогаю.
Открыл глаза – и охренел. Я стоял, прижавшись к стене, на моей голове и в помине не было датчиков, а позади меня…Позади меня, честно зажмурившись, сидел я сам, собственной персоной. В кресле, облепленный датчиками, и с какой-то странной миной на лице.
Опять шиза…Один в один, как вчера, когда я вышел из тела и прогулялся по общаге в Красногорске пассажиром в теле мутанта.
Все вокруг было медленным, вязким и слегка мутным. Опять из окружающей действительности стекли яркие краски, оставив после себя лишь слабые полутона. В воздухе висело странное басовитое гудение, и я не сразу понял, что это гудение – голоса профессоров, словно записанные на пластинку и проигранные на низкой скорости.
- Образован четкий канал. Ширина спектра от одиннадцати ноль восьми до ста трех и двух десятых. Пик – три восемьдесят четыре выше фона, - это высказывался Гальперин, медленно двигая головой, переводя взгляд с одного экрана на другой.
- Локализовал волновую структуру? – прогудел Тихонов.
- Азимут – двенадцать, расстояние – три двадцать от базовой оси.
- Значит, он все-таки вышел из тела, - мне показалось, что Тихонов обрадовался, хотя уловить интонации голоса было проблематично. При таком замедлении все звуки казались одинаково неживыми, - Иосиф Иванович, если вы меня слышите, попробуйте выйти из лаборатории и прогуляться по дому. Заодно загляните в кабинет и посмотрите, что лежит на столе. Потом возвращайтесь
Я так и сделал. Поначалу меня смутило то, что дверь лаборатории была заперта, и повернуть рычаг замка я не мог. То есть, я мог его потрогать, но едва я пытался его сдвинуть хоть на миллиметр, мои пальцы погружались в металл. Выходит, в своей новой ипостаси я не более, чем дух бесплотный. Что ж, значит, мне плевать на двери…
Зажмурившись, я шагнул прямо в стальную дверную створку, и уже ожидал, что сейчас впечатаюсь лбом в твердый металл, но не тут-то было: краткий миг странного состояния, когда я чувствовал с дверью что-то вроде единения – я и дверь стали на этот миг ближе, чем сиамские близнецы, мне даже показалось, что я сам стал крепким металлом – а потом выскользнул из двери уже с другой стороны.
Круто! Я – самое обаятельное в мире привидение с мотором! Вам страшно? Мне – нет…
Неторопливо поднялся по лесенке, повторил трюк с дверью, на этот раз немного побыв прочной дубовой доской, и оказался в коридоре.
Заглянул на кухню. На кухне Аня допивала, наверное, десятую чашку кофе и, воровато озираясь, дымила сигаретой. Я подошел к ней, осторожно прикоснулся к ее волосам, причем явно почувствовал каждый волосок под своими пальцами. Они были такими мягкими, нежными и приятными на ощупь, что я надолго задержался, поглаживая голову Ани. Жаль, что она ничего не чувствует…
А, впрочем, это весьма удачно, что для нее я сейчас что-то вроде полтергейста. Я поймал момент между двумя сигаретными затяжками и легонько поцеловал ее, едва не захлебнувшись едким табачным дымом…
Наверное, зря я это сделал. Аня встрепенулась, провела ладонью по губам.
- Брыкин? – удивленно произнесла она, медленно роняя сигарету. Я хотел подхватить дымящий бычок на лету, но бычок просквозил мою ладонь и лишь оставил мне на память мимолетную искру боли – что ж вы хотели, почти восемьсот градусов по Цельсию!
- Да, это я, - признался я, запоздало подумав, что она меня не слышит.
- Что ты делаешь, шаман хренов? – пробормотала Аня, - Вон из моей головы, паскудник!
- Я не паскудник, - обиделся я.
Аня почему-то заплакала, обхватив голову руками. А я, потоптавшись в нерешительности у нее за спиной, ушел. Испугался чего-то, чего сам не понимал. Да и женские слезы…ну не выношу я их! Когда в моем присутствии женщина начинает плакать, я тут же начинаю думать, что в чем-то провинился перед ней.
Я заглянул в кабинет, посмотрел, что там такое особенное лежит на рабочем столе. Оказалось, что ничего особенного. Ворох исписанных мелким бисерным почерком бумаг, ноутбук и книга какого-то там Михаэля Лайтмана «Основы мироздания».
Потом снова украдкой заглянул на кухню. Аня продолжала изредка всхлипывать, и от ее всхлипов мне становилось не по себе. Железная леди позволила себе эмоции – это явно неспроста. Что-то в ней определенно менялось, просыпалось что-то по-настоящему человеческое. Но станет ли ей от этого легче жить? Вопрос, что называется, гамлетовский, из разряда «быть или не быть»…
Вернувшись в лабораторию, я сразу же постарался соединиться со своим телом. Надоело шастать полтергейстом. Это оказалось довольно просто: я зажмурился и постарался почувствовать самого себя, сидящего в кресле, почувствовать неласковый металл датчиков на черепушке. Раз – короткая вспышка – и я снова я. Живой, здоровый, с руками-ногами и прочей анатомией. Вот только в голове шум и коловращение, как будто влудил литр самогона, а руки-ноги словно свинцовые отливки – неприподъемные.
- Канал исчез, - шамкнул Гальперин, - Остаточные возмущения на частоте тридцать три и три десятых.
- Вы вернулись, Иосиф Иванович? – заботливо спросил Тихонов.
- Вернулся, - прохрипел я, едва разлепив ссохшиеся губы.
- Надо бы взять пробы крови, - напомнил Тихонову Гальперин, - Если я не ошибаюсь, сейчас у нашего коллеги заметно понижен гемоглобин.
- Конечно, конечно, - засуетился Тихонов и сноровисто выцедил шприцем из моей вены на локтевом сгибе кубика три кровушки.
Сопротивляться и возражать не было ни сил, ни желания. Сейчас я ощущал себя куском говядины, которому уже давно все по барабану. Даже если бы этим яйцеголовым понадобилось сделать мне пункцию костного мозга, я бы, наверное, даже не рыпнулся.
- Устал я, проф, - сказал я Тихонову, - На сегодня все.
- Пожалуй, вы правы, - покивал Тихонов, - Нам всем не помешало бы отдохнуть.
- Да уж, за два часа работы материала набрано более, чем достаточно, - сказал Гальперин, - Теперь есть кое-какие данные для анализа.
Профессора заглушили аппаратуру, сняли с меня датчики. Гальперин жестом заправского фокусника выудил откуда-то термос и, повозившись немного, сунул мне под нос пластмассовую кружку с горячим и очень сладким чаем, а к чаю вместо печенья всучил мне две плитки гематогена.
Я заставил себя все это проглотить, после чего профессора едва ли не на руках выволокли меня из подвала и уложили на кровать, укрыв толстым одеялом.
- Отдыхайте, Иосиф Иванович, - по-отечески заботливо сказал мне Тихонов, - Видит Бог, у нас у всех была напряженная ночь.
Старички потоптались немного возле меня, словно любуясь тем, как я стремительно засыпаю. Потом, едва я закрыл глаза, они выскользнули за дверь, оставив меня в гордом одиночестве.
Спать мне очень хотелось, но я старательно боролся со сном. Конечно, утро вечера мудренее, но сейчас мне нужно было подумать о многом. Подумать и решить, что делать дальше.
Итак, официальная наука в лице двух сверхумных старперов признала факт того, что я способен на прямо-таки сверхъестественные поступки. Лет двадцать назад то безобразие, что со мной происходит, назвали бы магией и объявили несуществующей. Но сейчас…Да, сейчас и мне приходится признавать, что магия, ясновидение и прочие астральные штуковины реально существуют и даже имеют под собой железобетонный фундамент физической теории. Вот только как-то неуютно ощущать, что именно я вдруг стал этаким Мерлином. С одной стороны, конечно, весело отстегивать от себя тело, словно ставшую тесной одежду, и бродить бесплотным духом, для которого и стальная дверь – не преграда. Весело ощущать то, что свои собственные эмоции я могу залить в чьи-нибудь податливые мозги, а то и самому залезть в чужое сознание и порулить там немного. Но я не верю в халяву. Если сейчас мне жутко подфартило с новыми возможностями, недалек тот час, когда эти возможности аукнутся мне серьезным геморроем. Вон, уже сейчас Аня шарахается от меня, как от чумного. Не знаю, возможно, и я бы на ее месте шарахался…
Короче, с моими новыми навыками мага и чародея нужно быть предельно осторожным. Может, даже стоит удариться в медитацию, как рекомендовал Тихонов. Ах, черт, нет у меня времени! Через три дня нужно будет забрать у химика Черенкова чудо-таблетки, потом сразу же внедряться в психушку, а там, глядишь, недалек тот час, когда меня, аки султана, на руках донесут до «Оракула». А потом…Потом – полная неопределенность и слепая вера в русский «авось». Авось, поломаю я этот «Оракул». Авось, удастся нам спереть первичные матрицы. Авось – самый хлипкий авось – получится уйти оттуда живым.
Некогда медитировать, некогда осваиваться в своей новой ипостаси великого шамана – все некогда. А силенок уже не остается – вымотали меня все эти мутанты и зомби, все эти демоны и профессора. Хоть сейчас ложись – и помирай. Я бы, пожалуй, так и сделал, если бы умел. Закрыл бы глаза, вышел бы из тела, чтобы уже никогда не возвращаться…
Да что со мной? С чего это я вдруг так рассопливился? Что, на войне легче было? Меньше стреляли? Больше спал и сытнее ел? Ни хрена подобного! Ну-ка, старлей, взбодрись! На тебя, сопливца, само мироздание возлагает огромные надежды. Возможно, вся твоя жизнь от рождения и до сего дня для того и была, чтобы сейчас, здесь ты смог подставить плечо под шатающуюся стену, заткнуть собой амбразуру, совершить один-единственный подвиг. И если ты сейчас сдохнешь, выходит, и жил ты впустую.
Что-то где-то сместилось в высших сферах в ответ на мои мысли. Хотя, черт его знает, может, это просто сработало самовнушение. Но я вдруг почувствовал, как наполняюсь странной, не имеющей аналогов в классической физике силой. Ощущение было примерно такое, словно в меня вставили шланг и мощным насосом принялись накачивать меня, как футбольный мяч.
Усталость стремительно растаяла, от наползавшего на меня тяжелого сна не осталось и следа. Захотелось действий – прямо сейчас и прямо здесь. Я не стал сопротивляться самому себе: вскочил с койки, походил немного по комнате, расшевеливая ленивые мышцы, потом ринулся на кухню, в надежде на то, что Аня не завалилась на боковую и все еще хлебает в убойных дозах кофе, приправленный сигаретным дымом.
- Ты не спишь? – подняла на меня Аня наплаканные глаза, едва я показался в дверях, - Тихонов сказал, что ты отдыхаешь от трудов праведных. Наверное, тяжелый выдался эксперимент…
- Не буду врать: устал, как собака, - признался я, - Но это все фигня. Я гляжу, и тебе нелегко пришлось. Плакала?
- Нет, - пряча глаза, соврала Аня.
- Ага, это просто мошка в глаз залетела, да? – усмехнулся я.
- Именно мошка и именно в глаз, - беззлобно огрызнулась Аня, - Не обращай внимания. Ты кофе хочешь?
- Хочу. А вот тебе советую тормознуть немного. У тебя здесь дыма, как в раздевалке литейного цеха в обеденный перерыв. Да и кофе для миокарда – не лучший друг-товарищ.
- Мне можно, - Аня усмехнулась криво, - Я – мутант, сверхживучий и чрезвычайно невосприимчивый ко всякой отраве. Или ты забыл?
- Я не забыл. Всякий раз самому себе напоминаю. Только не хочу я, чтобы ты испытывала на прочность свой организм такими глупыми методами.
Аня замолчала, уставилась в окно, за которым стремительно бледнела ночь, наливаясь тяжелой синевой.
Кофеварка похрюкала немного и, наконец, выдала мне чашку крепкого кофе.
- Скоро рассвет, - тихо сказала Аня, - Наверное, он будет красивым…Когда я была маленькой, мне очень нравилось смотреть на рассветы и закаты.
- Давно это было? – не удержался я от сарказма, - Года три назад, поди?
- Пять, - невозмутимо ответила Аня, - Пять лет назад я еще считалась сопливой девчонкой, хотя мне в голову уже напихали всю программу средней школы.
- Вот к этому я все еще никак не привыкну, - признался я.
- К чему – к этому?
- К тому, что тебе всего десять лет от роду. Ты же почти в дочки мне годишься.
- И что тебя смущает?
- Ну не бывают десятилетние люди такими, как ты! В десять лет положено играть в куклы и смотреть мультики про Чебурашку. Положено прилежно ходить в школу, радоваться пятеркам, рыдать из-за двоек. Положено иметь котенка или там хомячка. Но уж никак не носиться по Москве и ее окрестностям с пистолетом! В десять лет не положено убивать людей! В десять лет не положено находиться на пятом месяце беременности!
- Забудь ты про мой календарный возраст! – обиженно рявкнула Аня, - Я – не человек! У меня не было и не могло быть детства. Мне приходилось воровать кусочки детства, понимаешь? Куклу, которую я сшила сама, когда мне было три года, Сычев лично сжег в утилизаторе. Так что удобства ради считай, что я родилась сразу взрослой, как Афродита из пены морской.
- Ты – человек! – обозлился я, перешел на повышенные тона, - Лично мне плевать, что у тебя там в генотип понапихано. Для меня ты – человек. Пожалуй, самый для меня дорогой. И ничего другого я знать не хочу. И тебе не советую.