Копье судьбы

Эхо Рассвета
Примечания:
Кебтеул – ночной стражник
Гур-хан – то же, что великий хан, применимо к предводителю отдельного племени или группы племен
Чингис-хаан – краткий титул Тэмуужина, объединителя монгольских племен
Джаджераты, меркиты, кереиты – степные племена, в разное время враждебные монголам; в результате побед Тэмуужина одни были уничтожены, другие подчинены союзу монгольских племен
Нукер –искусный воин- телохранитель

В ночь после битвы благословенная степь дарила своим детям покой и по воле Великого неба те, кто спал, видели сны. Утомлённые воины смыкали веки, и тьма скрывала смятые, окрашенные кровью травы. До утренних часов прохладный ветер их разгладит, унесет за горизонт эхо плача по тем, кто уснул навсегда.
Сияли тысячи костров, зажжённых на стоянках у неведомых племен в безбрежной дали Великого неба, и возле юрт монгольских племен им вторили походные огни. Казалось, степь смотрела вглубь самой себя сотнями настороженных, по-кошачьи внимательных глаз, и ни единое движение не может ускользнуть от наблюдательного взгляда.
- Стой, - крик разорвал ночную тишину.
Из-под громадной тени, силуэта Золотой юрты, выступила тьма, очерченная блеском лунного света. Воин-кебтеул в пластинчатом доспехе, с клинком в руке, шагнул вперед, наперерез движению. Стальное острие замерло у горла незнакомки.
- Кто ты, и что делаешь у юрты хана?
Женщина в потрепанной шубе покорно держала на виду бледные руки, а тень от шапки прятала её глаза от настороженного взгляда воина.
- Я хотела увидеть служанку.
- Кто ты? – нетерпеливо повторил вопрос монгольский воин.
Приблизился ещё один охранник, с луком наготове.
Прежде ответа распахнулся полог юрты. Но не у главного входа, а рядом, в боковое помещение. Оттуда выпал в ночь неяркий рыжий отсвет очага. Свет шевельнулся тенью фигуры в под пологом.
- Я женщина хана, - сказала незнакомка и с надеждой посмотрела на свет.
- У хана много женщин. Имя? – прикрикнул кебтеул и острием клинка коснулся её кожи.
- У меня тут пряжа из шерсти. Из той самой шерсти, под которой прятались двое. Мальчик и дочь Соган-Ширая.
Едва прозвучали странные слова, со стороны юрты раздался невнятный возглас.
Воины не поняли слов женщины, схватили её за руки. И услышали слова служанка хана:
- Пропустите её, - Хадаан промолчала, подыскала нужные слова, - Это моя подруга.
- Нэртей, - подсказала незнакомка.
- Нэртей, ты припозднилась, я ждала тебя раньше.
- Прости меня Хадаан.
 Кебтеул выпустил женщину, отвел клинок и властным кивком указал – проходи.
Незнакомка раболепно закивала, она скороговоркой говорила слова благодарности, но воины не удостоили её вниманием, вернулись на посты. Нэртей поспешила под полог, и когда упала шкура, отделяя ночь от внутренности юрты, посмотрела служанке в лицо. Хадаан давно растратила и молодость, и красоту, сейчас её тёмные, натруженные руки растерянно теребили ткань домашнего платья. Она смотрела прямо перед собой устало, тоскливо, но странные слова незнакомки шевельнули в душе воспоминание. На краткий миг внутри у Хадаан вспыхнул отчаянный, полузабытой ей самой огонь. От очага метнулся рыжий свет, смягчил черты лица, разгладил тенью морщины.
- Твоё лицо мне знакомо, Нэртей, - сказала Хадаан, - Но я тебя не знаю, кто ты, и откуда знаешь про шерсть?
- Я знаю многое. Всё, что рассказывал муж о своём названном брате.
Лицо Хадаан побледнело, заострилось. Она взглянула на узоры одеяния Нэртей.
- Всё верно, Хадаан, я сказительница из племени джаджерат. Супруга Джамукэ.

Хадаан покачала головой, прищурилась и долгим взглядом посмотрела в сторону полога, за которым  в эту ночь остались её хан и пленник Джмаукэ. Она не смела слушать разговор мужчин, но иногда их голоса звучали громко, и она разбирала отдельные слова. Хан несколько раз звал её, велел нести ещё вина, и Хадаан ловила новые обрывки разговора. Она теперь примерно представляла, о чём договорились братья-враги. Не то, чтобы её было всё равно, чем кончится судьба гур-хана Джамукэ, но больше всего она волновалась за Тэмуужина, своего господина.
- Зачем пришла? – спокойно спросила Хадаан.
- Ты можешь помочь. Помоги, Хадаан, ты любишь хана, и он тебя любит, помоги, помоги! Ведь он тебя послушает, он всё поймёт, и пусть меня осудит, это я всему виной, только я, только я.
- Молчи, - одёрнула её Хадаан, - В чём ты можешь быть виновна, женщина? Не наше это дело, воины затевать, они сами всё решают. Как думаешь, могу ли я перечить воле хана?
Она озлилась на себя и на глупую женщину Джамукэ, но сердце снова кольнуло воспоминанием. Нэртей владела её тайной, ведала о том, как однажды Хадаан и Тэмуужин, подростки, прятались в повозке с шерстью и спасались от врагов. Как получилось, что Нэртей сумела угадать то сокровенное, что родилось тогда, и до сих пор, по прошествии лет, не поблёкло, не высохло? Да неужели она вздумала, что этим получила  власть над ней, над Хадаан? Наверное, там, в своём племени, белоручка Нэртей, жена гур-хана, привыкла к почестям и власти, а вот теперь, когда её муж потерпел поражение, пленён и полностью во власти Тэмуужина, Нэртей - обыкновенная, несчастная женщина.
- Я не имею права это делать, - шепнула Хадаан, но жалость переполнила ей сердце, и она не устояла, позволила Нэртей приблизится к пологу, из-за которого невнятно доносились голоса мужчин, - Послушай сама, о чём они говорят. И заново реши, могу ли я тебе помочь.

- Брат, мы воевали, да. Ты хотел быть великим ханом, как и я. Только небо распорядилось иначе. По его воле мы оба живы и в здравии. Хочешь, стань моей правой рукой, вместе мы покорим весь мир? Не хочешь, я отправлю тебя на побережье, там есть свободные, ничейные земли, ты их покоришь и будешь ханом. Иди куда хочешь, но я прошу тебя, давай закончим эту безумную вражду. Почему, почему ты хочешь смерти? Неужели только так мы сможем примириться друг с другом? – глубокий, ровный голос Тэмуужина звучал и властно, и проникновенно, он говорил с Джамукэ не так, как разговаривают с пленником. Монгольский хан разговаривал с братом.
- Эх, брат Тэмуужин, - Джамукэ невесело рассмеялся и ответил, - Я расскажу тебе историю о воине, который поклялся быть верным одной единственной женщине. Однажды он не сдержал свою клятву, и сколько бы потом ни упрекал себя, ни давал зароков и ни присягал, со всеми женщинами он был глубоко несчастен. В каждой видел частичку души той самой, преданной им ради сиюминутного, неумолимого желания.
- Ты, как всегда говоришь загадками.
- Веришь - нет, великий хан, у жены научился.
- Хм, - Тэмуужин надолго замолчал, и было слышно, как братья-враги разливают по пиалам крепкое вино, - Ты разъяснишь мне смысл притчи?
- Попробуй сам понять, брат Тэмуужин. А для начала вспомни.

После кончины Есугая, когда Тэмуужин и его братья были детьми, мать Оэлун одна заботилась о них, кормила тем, что удавалось отыскать в степи и вырастить в хозяйстве. Чтобы хоть как-то ей помочь, братья охотились и рыбачили, и однажды Тэмуужин вместе с братом Хасаром поймали в реке красивого пёстрого хариуса. Они решили так, что обязательно должны преподнести рыбу матери и получить заслуженную похвалу, но братья Бектер и Бельгутай из шалости отняли драгоценную добычу. Тэмуужин до глубины души обиделся на братьев и пожаловался матери. Оэлун не на шутку рассердилась и решила урезонить мальчишек.
- Нашли из-за чего ссориться, глупые, это всего лишь рыба. Мы с вами совсем одни, у нас нет друзей кроме собственных теней, и нет хлыста кроме конского хвоста. Вспомните, как говорила сыновьям мать Алан-гоя: пока вы вместе, словно хворостинки связанные ремешком, никто вас не переломит. А расплетется ремешок, тайджиуды перебьют нас поодиночке. Вы этого хотите?
Тэмуужин сделал вид, что послушался, но затаил обиду. Позже, на пастбище, они вдвоём с Хасаром подстерегли брата. Тэмуужина трясло от возбуждения и злости, холодные пальцы, сомкнутые на оружии, побелели. Бектер увидел его лицо, бледное от ярости и жажды отомстить за кражу рыбы, за неповиновение, упал на колени, со слезами умолял пощадить и вспомнить материнский наказ, но ни сердце, ни рука Тэмуужина не вняли мольбам. Он поднял лук и выпустил смерть.

- Эта боль  с годами не слабеет, - подавленно шептал монгольский хан, - Я предал единство семьи, я ослушался матери, я поднял руку на брата. Иногда я боюсь того, брат Джамукэ, как много ты знаешь обо мне, и как хорошо ты понимаешь меня.
- Тебе не меня надо бояться, брат Тэмуужин, - воскликнул пленник, - Себя.
Тэмуужин глубоко и шумно вздохнул.
- Ты понял, да? Сейчас ты боишься повторения истории, брат. Сидишь и думаешь, вот пощажу я брата Джамукэ, и этим искуплю проступок? Нет, брат не искупишь. Мало сделать доброе дело  - оставить пленнику жизнь. Пусть увидит и молвит Великое небо, чем ещё монгольский хан способен искупить убийство брата?
Молчание затянулось, и Нэртей украдкой оглянулась на Хадаан. Служанка сидела над шитьём у очага. Уютный свет играл тенями на лице и на руках, казалось, отсветы огня перебирают пальцами её воспоминания и мысли, контуры лица вспыхивают тайнами желаний и вопросами, которые она желала, но не решалась задать своей гостье. Нэртей смущённо поняла, как благодарна молчаливой женщине. Не только за то, что впустила в юрту и дала подслушать разговор, но и за то, что не задавала вопросов.
- Прости меня, Хадаан, - шепнула Нэртей.

За пологом раздался голос Джамукэ:
- Ты волен поступать, как пожелаешь, хан. В твоей власти пощадить меня или казнить, но вспомни, сколько раз я мог убить тебя, когда ты был побеждён на поле боя? Теперь ты понимаешь, в чём между нами разница? Я не могу убить брата. Увы, Тэмуужин, между нами выросла стена мечей до самого неба. Мы никогда не станем прежними. Я никогда не смогу примириться с тем, что ты великий хан, а не я, но я устал с тобой сражаться.
- Ты хочешь смерти, - подытожил Тэмуужин.
- Попробуешь избавить меня от желания смерти? В этом ты не властен, Тэмуужин. Но если ты меня отпустишь, я могу и передумать умирать. Решать тебе, хан-победитель. Я не могу сказать, как поступил бы, будь на твоём месте. Я не убиваю братьев. А тебе не впервой.
- Замолчи, - крикнул хан и с треском ударил кулаком по какому-то твердому предмету, шумно задышал и выговорил: - Хорошо, Джамукэ, завтра ты умрёшь.
- Тэмуужин, я стал твоим врагом, но я твой брат, и не хочу умирать, как враг. Пролив мою кровь, ты не искупишь смерти Бектера. Пусть моя смерь будет бескровной, тогда я смогу остаться твоим братом, и дух мой будет рядом с тобой. Он защитит тебя и после моей смерти, поможет на пути великого хана.
Тэмуужин молчал, и в тишине Нэртей почудился душою заданный, но не озвученный вопрос. Мог ли монгольский хан хоть чем-нибудь отблагодарить своего названного брата? Долгие годы они воевали, по их приказу погибали тысячи воинов, и степь досыта напилась горячей кровью, но в эту ночь непримиримые враги снова стали братьями.
Нэртей глубоко вздохнула и осмелилась приподнять край шкуры, взглянуть в полутьму. Она мельком увидела до боли любимое лицо гур-хана Джамукэ, его всегда веселое, обманчиво беспечное лицо, которое не покидала открытая и смелая улыбка. Он мог быть коварным и непредсказуемым, и много раз враги не понимали, как он хитёр и расчетлив, впоследствии они сполна платили за беспечность. Будь на то воля неба, Джамукэ стал бы великим ханом, и если бы мог нанести смертельный удар в назначенное небом время, то тогда…
Она посмотрела туда, где сидел монгольский хан-победитель. Он наклонил суровое и неподвижное лицо вперед и обратил его на руку с раскрытой ладонью. Красный огонь из очага в основном помещении юрты лизнул кровавой светотенью по ладони, когда Тэмуужин нечаянно повернул ею в сторону Нэртей.
Хадаан тихо встала за спиной супруги Джамукэ, приблизилась. Они едва не касались лицами друг друга. Служанка тоже смотрела на руки хана.
- Я слышала, он при рождении сжимал в руке сгусток крови, -шепнула Хадаан, - Это кровавый знак, копьё судьбы. Он великий хан, и в его власти дарить как жизнь, так и смерть. Смерть – его судьба, ты сама это видишь и слышишь. Я не могу тебе ни чем помочь, твой Джмаукэ выбрал смерть. Как я могу перечить воле хана?
В этот миг Нэртей показалось, будто Тэмуужин почувствовал взгляд. Она отпрянула, и шкура бесшумно упала.
-  Ты ничего не можешь, - беззлобно заметила Нэртей, - И это твоя судьба.
Хадаан промолчала.
- Отведи меня к той, кто может.
- Ты думаешь, она станет тебя слушать?
- А это не тебе решать, служанка монгольского хана, - голос Нэртей сгустился властным тоном, - Прикажи кебтеулам отвести меня к ней, ну?
Хадаан поколебалась, обернулась к темному заслону, где послышалось движение. Шаги? Она метнулась к выходу из юрты, быстро окликнула воина, шепнула ему что-то и неожиданно решительно, с силой вытолкнула Нэртей прочь из юрты.
Тэмуужин поднял край шкуры, с подозрением взглянул на Хадаан.
- Что происходит? Кто тут с тобой?
- Ничего, мой господин, ко мне заходила подруга, но она уже ушла. А я вот уронила пиалу и обругала себя за неловкость. Простите, свою никчёмную служанку.
Монгольский хан вздохнул, и посмотрел на Хадаан сочувственно, с глубокой, ему самому не подвластной тоской. Он многое хотел сказать ей, но не мог. Тэмуужин не забыл, как они прятались в повозке с шерстью. Теперь он стал ханом, а она его служанкой.
- Принеси еще вина, Хадаан, - приказал Тэмуужин.

 Охранник подтолкнул Нэртей, и на входе в юрту женщина споткнулась. У Бортэ оказалось намного светлее, чем в жилище Тэмуужина. Нэртей почтительно склонила голову, но с любопытством осмотрелась. Внутреннее убранство юрты выдавало не только богатство, но и вкус, изысканное чувство гармонии хозяйки-ханши. Она сидела на скамье, на возвышении, одетая в простую походную одежду. Супруга монгольского хана сопутствовала мужу на войне, она в любой момент была готова сесть в седло, и если надо, взять в руки лук или меч. Что поразило Нэртей во взгляде тёмных, настороженных глаз Бортэ, так это уверенность в себе, глубокая внутренняя сила. Да, так и есть, заметила Нэртей, они похожи даже взглядами: Бортэ и скромная служанка Хадаан. С той разницей, что у одной удел служанки, а другая – полновластная супруга хана-победителя.
Светлую, как драгоценный мрамор, кожу Бортэ осветил едва заметный румянец, и полные алые губы сложились в подобие приветливой улыбки. Хозяйка юрты старалась не выдать возбуждённого, азартного волнения.
- Здравствуй, жена врага, с чем приползла? Если хочешь, можешь встать с колен, я разрешаю.
Нэртей стиснула зубы от стыда и желания броситься на женщину, благодаря которой она всё потеряла, но сдержалась. Медленно, с достоинством Нэртей встала на ноги, оправила шубу.
- Великая Бортэ, я начала эту войну.
- Да неужели? – с иронией переспросила супруга монгольского хана.
- Да, я. Ты знаешь, это ведь мои слова, я надоумила Джамукэ дать выбор Тэмуужину, куда идти кочевать. Либо в горы, где конюхам найдётся даровой приют, либо к реке, где вдоволь корма для овец и пастухов.
- Он точно повторил твои слова, и Тэмуужин их в точности запомнил. Не знаю, понял ли тебя твой Джамукэ, но мой муж пришёл в родную юрту за советом, как растолковать твою примудрость, сказительница Нэртей. Он спросил совета своей матушки.
Нэртей нахмурилась.
- О, да, она тебя прекрасно поняла, но побоялась открыть сыну правду. Оэлун добра и впечатлительна. Она представила, что если Тэмуужину вновь придётся поднять руку на брата? Лишь Великому небу известно, куда могла в тот день свернуть дорога-судьба Тэмуужина. Ты объявила войну моему мужу, Нэртей. Ты знала, что в степи может быть лишь один Великий хан, и ты решила, пусть начнётся война, и победит сильнейший. Ты всё рассчитала правильно, Нэртей, но не учла лишь одного. Того, что твой супруг не может убить названного брата. Мне не стоит сравнивать какого-то там Джмаукэ и моего господина, мужа, хана. Ты вправе сама это сделать, если посмеешь.
- Великая Бортэ, ты права, ты тысячу раз права! Ты мудра и великодушна, пощади его! Скажи своему хану, пусть спасёт, пусть пощадит пленника.
- Нет, - спокойно возразила супруга Тэмуужина, - Ты хотела, чтобы один победил, а другой погиб. Я могу поговорить с мужем, и он послушает моих советов так же, как послушался тогда. Но этого не будет. Ты хотела, чтобы победил твой муж? А я хотела, чтобы мой. Всё справедливо. И вот еще подумай, сможет ли твой Джамукэ жить дальше? После того, как пошёл до конца и проиграл.
- Будь ты проклята, Бортэ, - прошипела Нэртей и вновь преклонила колени.
Супруга хана-победителя не удостоила её ответом, она даже сделала вид, что не расслышала последних слов.
- Молись Великому небу, чтобы мой муж сохранил тебе жизнь. А теперь убирайся, - великодушно промолвила Бортэ.
Ночное время продолжало течь неумолимо, и в Золотой юрте два врага уснули вместе, под одним одеялом, как и полагается названным братьям. Им снились дни, когда вражды ещё не было в помине. Каждый из них во сне был братом Великого хана, и в этой бытности обрёл своё счастье.

Утро встретило детей степи холодным, неспокойным ветром. Волей неба рваные, растревоженные облака низко стлались во весь горизонт и моросили мелкими, колючими каплями. Неприветливо белело между сгустков непогоды солнце, и по морю вольных трав ходили волнами немые, злые тени. Казалось, время стыдится мгновений, спешит отправить настоящее в былое. Безвозвратно убегали последние минуты жизни Джамукэ, но даже на пороге смерти он смотрел перед собой легко, с открытой, смелой, чуточку презрительной улыбкой. Он сам решил свою судьбу, и может быть, устал бояться смерти. Те немногие, кому удалось присутствовать  на казни, нетерпеливо ждали прощальных слов гур-хана, но Джамукэ молчал. Всё, что он мог или хотел сказать своему самому близкому другу, самому непримиримому врагу, он произнёс прошлой ночью. А с остальными говорить ему было не о чем. Им – жить, ему умереть. О чём тут можно разговаривать?
- Начинайте, - глухо произнёс Тэмуужин, и во всё время казни стоял неподвижно, неотрывно привязанный взглядом и сердцем к смерти, которую хотел и не хотел одновременно, но был не в силах отвратить. Приближённые монгольского хана давно не видели его настолько мрачным и отрешенным, им казалось, от него исходит ледяное дыхание зла на судьбу и на волю Великого неба. Под маской беспощадного воина, владыки, победителя, пылало холодное пламя бессилия, зажженное на хворосте сомнений. Казалось, в молчании хана пляшут бесформенные тени, призраки прошлого.
Неподалёку от монгольского хана стояли три женщины.
Нэртей сжимала зубами рукав шубы, бесшумно рыдала, и только по тому, как вздрагивали её плечи, люди угадывали,  чего ей стоит сдерживаться и не кричать в полный голос. Она молчала, боялась, вдруг Тэмуужин рассердится, прикажет её увести, и не позволит видеть мужа до самой его смерти. А Джамукэ вел себя так, будто не замечает супругу. И с тихим, обреченным холодом в груди Нэртей была ему за это благодарна. Тэмуужин один раз посмотрел в сторону Нэртей, не подал вида, что узнал, но коротко кивнул нукерам. Преданные воины встали вплотную, готовые к любым неожиданностям, вплоть до покушения.
Бортэ наблюдала за казнью высокомерно и подчёркнуто бесстрастно, и всё же многие заметили её победное ликование. Да и могла ли она вести себя иначе, будучи женой хана-победителя? Краткий, язвительный взгляд, которым она удостоила Нэртей, больно хлестнул по душе. Такова судьба побежденных, прочитала Нэртей в её взгляде.
Лишь Хадаан, казалось, мало волновало, кто сегодня победитель, а кто побеждённый. Ей не было дела ни до Джамукэ, ни до Нэртей. Она едва дышала из-за страха и переживания: когда и как искупится поступок её хана. Что, если по воле неба смертью Джамукэ его не искупить? Кто и когда его искупит? Неужели сам хан, ценою собственной жизни? Хадаан гнала прочь это ужасное предположение и успокаивала себя только тем, что ей не ведома судьба. Ведь верно говорят: если не известно предначертанное, то будущее можно изменить. На всё воля неба, шептала служанка Тэмуужина и молилась, чтобы ему хватило сил пережить все будущие испытания. 
 
Но тяжёлое пламя  осознанной судьбы пылало в обоих взглядах: и у победителя, и у побежденного. Зажженное раз, оно обречено было гореть до конца, до последнего вздоха. Настал момент, и пламя в одной из душ облегчённо погасло.

События и годы понеслись широким, полноводным потоком, и как бы ни петляло его неровное русло, мир подчинился, упал к ногам победителя Чингис-хаана. Из года в год он вспоминал слова Джамукэ, и страх найти или случайно встретить искупление то утихал, то разгорался с новой силой.
Однажды верные нукеры привели ко входу в Золотую юрту странную, буйную женщину. Ни хан, ни кто-либо другой не смели или  не смогли узнать в ней прежнюю Нэртей. Так же как тогда, во время казни, она держала у рта тёмный, искусанный рукав потрёпанной шубы и тихо выла, а глаза смотрели на повелителя степей с непримиримой злобой, с болью и отчаяньем. Тэмуужин спокойно выдержал свирепый, по животному безумный взгляд и спросил:
- Чего ты хочешь, безумная женщина?
Она не отвечала, только выла, но Тэмуужин всё понимал без слов. Он прежде тысячи раз испытывал взгляды врагов, полные ужаса и ненависти, желания мстить. Нукеры возмутились, что женщина ведет себя не почтительно, не отвечает хану. Они навалились на неё и оттащили руки ото рта. Тогда Нэртей закричала. В потоке бранных и бессвязных слов немногие сумели разобрать, во искупление чего и почему великий Чингис-хаан должен расплатится смертью.
- Ты потеряешь близкого, - голосила Нэртей, - Дорогое сердце. У кого судьба похожа на твою, и крепко связана с твоей, того ты и потеряешь!
Тэмуужин чувствовал, как изнутри с новой силой подступает к сердцу неприятный холодок. Он не боялся людского суда, никто бы посмел обвинить повелителя. Но притча Джмаукэ, рассказанная в ту, последнюю ночь, явственно открыла монгольскому хану существование другого, личного суда, суда совести. Видит небо, он устал от этой тяжести, отложенной в рассрочку до неведомой расплаты. Мелькнуло любопытное желание узнать, а не Нэртей ли автор притчи о воине, женщине и клятве? А может быть, у притчи есть живая предыстория? К горлу Тэмуужина твёрдым узлом подступил ком сомнений и вопросов, но время, когда он мог свободно и легко найти ответы, миновало.
- Убейте сумасшедшую, - приказал он нукерам и вернулся в Золотую юрту.

Напрасно Чингис-хаан полагал, будто со смертью Джмамукэ не осталось никого, кто понимал бы его душу так же хорошо, как названный брат. Один из приближённых монгольского хана, шаман Кокочу, человек наблюдательный и умный, давно поставил себе целью изучить, какие внутренние токи побуждают повелителя к тем или иным поступкам. Без понимания, как думает и чувствует владыка, шаману долго в должности не продержаться, какими бы удачными и изворотливыми не были наветы и предсказания. Он знал, насколько важно точно предугадывать, что хочет услышать хан, когда ждёт совета и голоса Великого неба.
Кокочу за годы службы в свите хана задал немало невинных вопросов, подслушал множество бесед, а остальное подсказали интуиция и здравомыслие. Едва Чингис-хаан отправил на смерть сказительницу Нэртей, шаман решил – надо действовать сейчас, иначе будет поздно. Охваченный сомнениями, жаждой крови или страхом, Великий хан может стать непредсказуем, и орда захлебнётся кровью, а обескровленной, легко падёт под натиском соседних государств.
Безумная Нэртей вещала волю Великого неба, в этом у шамана не было сомнений. Если хан-Тэмуужин не знает, кому суждено стать искупительной жертвой, долг Кокочу – осторожно подсказать повелителю верное решение. Разгадка тайны предсказания в словах о схожести судьбы. И выбор настолько очевиден, что хан легко его примет как должное.

Нукеры преградили путь Хасару, но могучий воин отступил на шаг и потянул клинок из ножен. Охранники заметили кровь у него на руках, обнажили мечи и приготовились к бою.
- Остановитесь.
На возглас Чингис-хаана все обернулись, опустили оружие и преклонили колени.
- Прости, что беспокою, Великий хан, брат.
- Что случилось, Хасар?
- Брат, на меня напали. Их было много, больше дюжины. Я убил четверых, но остальные скрылись. Вот, посмотри, - богатырь бросил к ногам Чингис-хаана клочок окровавленной материи, - Видишь узор? Это кереиты!
Чингис-хаан подошёл поближе, пошевелил запылённую ткань носком сапога. Доспехи хана отразили яркое солнце, блеснули золотом. Сердитое и бледное лицо Тэмуужина потемнело изгибом губ, нахмуренным клином бровей.
- Кереиты? Хасар, мы их давно завоевали. Если какие-то безумцы надели накидки с их символами и задались целью мстить, будь уверен, их всех переловят. Да и что для такого великого воина, как ты дюжина кереитов? Пару раз клинком махнуть, да плечи расправить. Или стар стал, немощен, а?
Тэмуужин шутил беззлобно, и даже нукеры невольно заулыбались, но Хасару было не до шуток.
- Брат, хан, они напали на меня, хотели убить. Тебя они боятся, ты – Великий хан. Но я, моя семья и мой улус в опасности. Поверь, я просто так не пришёл бы к тебе за помощью.
Чингис-хаан обдумал слова Хасара и спросил:
- Конечно, я не брошу в беде своего брата. Чего ты хочешь?
- Дай мне ещё две тысячи воинов, на усиление дружин и патрулей.
 - Забирай, - разрешил Чингис-хаан, кивнул человеку из свиты и повернулся обратно к юрте. Шаман Кокочу приблизился к повелителю и поприветствовал почтительным поклоном.
- Говори, - разрешил Тэмуужин.
- Великий хан, я должен сообщить тебе кое-что важное.
Чингис-хаан отослал всех посторонних и остался в юрте наедине с шаманом.

- Мне было видение, мой хан, - Кокочу говорил торопливо и сбивчиво, он опасался, что его уличат в покушении на ханского брата, - Видение, в котором близкий человек, судьба которого похожа на твою, замыслил стать твоим врагом и поднял тысячи мечей против твоего улуса.
- Джамукэ давно мёртв, Кокочу. Среди моих близких у меня нет врагов.
- Мой хан, видение показывает не названного брата, а родного.
- Повтори-ка, что ты сказал? – оторопел Чингис-хаан.
- Так говорит Великое небо, мой хан. Я принёс  барана в жертву и всё прочитал по внутренностям. Будет время, ты будешь повелителем степи, но будет другое время, и твоё место займёт Хасар.
- Проклятье, Кокочу, ты говоришь загадками. Как мне понимать эти слова?
Шаман облизал сухие, горячие губы. Его пальцы нервно теребили костяные амулеты. Он затеял опасную игру, но если всё получится, то хан исполнит пророчество и потеряет близкого друга, брата. Кто-то усомнится, как это возможно – искупить одно убийство другим? Пусть сомневаются, но кто посмеет осудить Великого хана? Предсказанное совершится, удовлетворённый повелитель снова станет предсказуем, в орде воцарится спокойствие.
- Ты знаешь, хан. Сегодня Хасар попросил у тебя две тысячи воинов, и ты их ему дал. О чём он попросит тебя завтра?
Раздался приглушённый звук шагов по ковру, и Хадаан подала хану пиалу с горячим отваром.
- Твоё питьё, мой господин. Точно ко времени, как лекарь назначил.
- Спасибо, Хадаан, а теперь оставь нас.
Чигис-хаан долго слушал невнятные доводы и домыслы Кокочу, пока пил из пиалы, и вскоре рассуждения шамана уровнялись с его собственными мыслями. Великий хан гневно отбросил пустую чашу, шагнул за порог жилища и посмотрел туда, где в полудне пути стояли юрты Хасара. У брата отличные лошади, но у него, у Великого хана – лучшие.
- Каков мерзавец, он хочет занять моё место, - прохрипел Тэуужин, - Эй, ты.
Он подозвал нукера.
- Возьми двадцать мечей. И передай, чтобы седлали скакунов из золотого табуна. Мне – моего коня. Мы выступаем немедленно.
Едва осела пыль из-под копыт вооруженного отряда, Хадаан покинула юрту и бросилась бежать. Она не знала, верно ли шаман истолковал волю Великого неба, но слышала достаточно, чтобы понять и ужаснуться. Её душа кричала и противилась: смерть Хасара не может быть, не станет искуплением. Хадаан вряд ли сумела бы объяснить, откуда исходит эта твёрдая уверенность, она только надеялась, что та, кому по силам остановить его, послушается слов служанки. И подоспеет вовремя, чтобы остановить Чингис-хаана.

Повелитель мчался впереди, с коротким копьем наперевес, и когда его воины нагнали отряд Хасара, он обрушил на мятежников удары, полные неукротимой, безотчётной ярости. В короткой схватке все телохранители ханского брата оказались убиты или обезоружены, а сам Хасар, плененный, раненный, немой от удивления и страха, покорно склонился к ногам Великого хана. Когда-то так же перед ним склонился брат Бектер, тогда Хасар стоял рядом. Он точно так же виноват в гибели Бектера, у них похожая судьба, так значит вот оно – искупление! Это судьба, это воля Великого неба. Тэмуужин коротким ударом сбил с Хасара шапку, знак воинской доблести и власти, занёс копьё и приготовился к последнему удару.
И в этот миг раздался крик, полный отчаяния, боли и любви:
- Остановись, Тэмуужин. Остановись, сынок.
Рука Великого хана разжалась, и копье бесшумно упало на усталые, истоптанные травы. Тэмуужин встретился взглядом с материнскими глазами, распахнутыми болью и любовью. Не выдержал и отвернулся.

Чингис-хан, повелитель мира по воле Великого неба, во многих случаях мог поступать так, как ему вздумается. Но мог ли он оставить происшествие с Хасаром без последствий? Признать свои ошибки и неверное гадание шамана, скомпрометировать себя и дать врагам весомый повод усомниться в том, как далеко и беспощадно простирается ханская власть? Он отдалил от себя Хасара, поделил его владения между преданными воинами и остальными братьями. С тяжелым сердцем он осознавал, какую глубокую душевную рану нанес этим поступком своей матери. Теперь малейший, самый краткий миг её любви к нему неотделим от отчуждения и боли.
Да, Тэмуужин наконец-то понял, как редко он был волен выбирать поступки, и насколько часто становился пленником последствий своих действий. Он знал людей, которые не верили в судьбу и тех, кому само понятие судьбы всю жизнь светило путеводной звездой. Но чья бы правда не была правдивей, он не знал никого, кто был бы сравнимо бессилен отвратить последствия собственных ошибок.
Шло время, и чем чаще Чингис-хаан задумывался о судьбе, тем ближе совмещались в его мыслях две жизни, две судьбы близких людей: его жены Бортэ и матери Оэлун. Давным-давно отец, хан Есугай, отбил Оэлун у мужчины из другого племени и сделал её своей женой. По удивительному совпадению Тэмуужину так же, как отцу, пришлось с оружием в руках добывать любовь, спасать Бортэ из меркитского плена. И снова совпадение – он спас её из того же улуса, в котором жил прежний муж Оэлун. По возвращении из плена Бортэ родила ему первого сына.
Он не однажды в мыслях упрекал свою жену, терзался от догадок, а его ли это сын? Теперь он рассуждал, а в праве ли он сомневаться и винить её, когда в судьбе Бортэ и в судьбе его матери так много общего, и обе бесконечно дороги его душе? Старший сын, Джочи, рос смелым, отважным мальчиком, и на глазах Великого хана становился прекрасным монгольским воином. Он рос в Золотой семье и ни в чём не нуждался, но Чингис-хаан, отравленный сомнениями обделил его своей отцовской любовью. Настало время вспомнить и исправить то, что ещё поправимо, решил Тэмуужин.
Преисполненный чувствами к сыну он позабыл о сумасшедших предсказаниях Нэртей.

- Тэмуужин, мой хан, я принёс тебе мрачную весть.
От слов нукера пахнуло ледяным, неотвратимым. Ещё до того, как отзвучали слова роковой правды, Великий хан всё понял.
- Твой сын при смерти. Скорей, мой хан, а то он долго не протянет.

Нукеры бежали следом, и едва поспевали за ханом. Но как бы ни торопился Тэмуужин, копье судьбы летело быстрее.

Ноябрь 2009