БЕСКОНЕЧНОСТЬ
Удары сердца сдавливали горло, звучали в висках. Быстрее, быстрее! Только вперёд…Она бежала, не замечая боли в груди, не слыша стука в висках. Кругом было серо; густой лес куполом вековых елей смыкался высоко над головой. А девушка всё бежала, цепляясь за крючковатые корни, падала, поднималась, раня руки хвоей, пока не вылетела на свет, едва успев остановиться у песчаного обрыва над озером. Свет заходящего солнца ударил в глаза - стало больно. И она закричала. Вокруг не было ни души, никто не слышал, как она отчаянно крикнула:
- Нет!
Эхо понесло её голос вдаль, куда-то на тот берег, где по утрам деревенские пацанята ловили рыбу. Эхо дробило её крик на тысячи осколков, пока не превратило в пыль. И эта пыль была в освещённом солнцем воздухе, оседала на траву у её ног. Она упала на эту траву без сил, уставилась в небо, наслаждаясь пустотой в себе, передышкой от боли. Она говорила себе преувеличенно спокойно:
-Нельзя так… Так, наверно, и сходят с ума… Он, - запнулась, вскочила, отряхнув хвою и сухую траву с осколками вновь накатившей боли, пошла домой берегом озера.
Александра: копна кудрей, сине-голубые глаза, улыбчивые губы, рост - 163 см. Александра это я. Я кричала на обрыве, чтобы убить свою боль. Почему? Об этом я и хочу написать. Я хочу рассказать о том, что чувствую. Всю правду. Люди так часто скрывают свои чувства. Я больше не хочу. Может, мой рассказ – ваш рассказ тоже, может, моя боль – ваша боль тоже. Я расскажу, чтобы освободится.
Со дня нашей последней встречи прошло уже больше 2-х месяцев. Но я всё помню. Помню до мельчайших подробностей. С того дня, как он перешагнул порог моей жизни.
Это было почти 2 года назад. В сентябре мы после летних каникул вернулись в свою школу. Нельзя было назвать приятным этот день: нашу параллель объединяли в один класс. Мы: «ашки» и «бешки» сидели отдельно, то и дело злобно поглядывая друг на друга. Татьяна Семёновна, наша классная, начала как ни в чём ни бывало рассказывать о наших одноклассниках, поступивших в Сузы. Я не слушала, глядела в светлое по-весеннему чистое небо в окне, где ветка клёна, подёрнутая багрянцем, как бы заслоняла его своей ветвистой лапой, призывала слушать.
Девчонки на задних партах сокрушались, как мало у нас в классе парней, они визжали. Противно смеялись. Это резало слух.
Татьяна Семёновна сказала, хитро подмигнув:
- А знаете: к нам скоро приедет учиться парень из Москвы.
- Кто?! Кто?!
- Сын Елены Афанасьевны.
- Той, что ведёт биологию?
- Да, её.
- Он красивый?- спросила Вика, выпячивая губку.
- Я, думаю, да, - отвечала Татьяна Семёновна, улыбаясь.
- Когда?! Когда он приедет?! – завопили девчонки.
- В конце сентября.
Дни пошли чередой, задождило, холодные осенние ливни уносили дни календаря бесследно. Те таяли, как тлеющие в костре угли, и лишь неясно теплились где-то вдали слабым-слабым отблеском.
Он не приехал в конце сентября, в октябре. В окна первой изморозью скрёбся ноябрь. Все, должно быть, уже забыли, а я почему-то ждала. Ждала его, этого «парня из Москвы», которого не знала, не знала даже, как его зовут. Я ждала его, как будто знала давным-давно, в детстве или в прошлой жизни, он уехал и теперь должен вернуться.
Однажды утром, в начале ноября, когда ещё не выпал снег, но иней уже белым искрящимся ковром покрыл всю землю, я вышла из дома в школу. Было рано, по дороге никто не шёл, вокруг было тихо-тихо. Солнце кроваво-красным шаром освещало восточный край серого холодного неба. Я пошла по хрустевшему под ногами тонкому покрывалу. Поёживаясь, выше поднимала воротник, сожалея об оставленной дома шапке. По дороге за мной увязалась шавка. Это была Муха.
Особа эта, маленькая и плешивая, вся в чёрные и белые пятна с мокрым подвижным носом и бусинками блестящих глаз, воспитана весьма дурно. Она беспрестанно лает, бросается на прохожих, хватает детей за куртки. Но она безобидна: обладая столь мерзким характером, Муха ещё ни разу никого не укусила. Она шла за мной, тихонько тявкая, скорее для порядку, а я так же вяло отмахивалась.
Собачонка как будто стала отставать, я, не оборачиваясь, ускорила шаг. Уже почти дойдя до поворота на школьный двор, я услышала отчаянный лай и злобное рычание. Я обернулась. Солнце поднялось уже высоко, стало из красного холодновато-жёлтым, освещая всё ёщё тихую, насквозь остывшую землю. Оно било мне в глаза. Заслоняясь рукой, я разглядела, что Муха треплет какого-то несчастного, вцепившись в его ногу.
Я сложила руки рупором и крикнула на собачонку не своим голосом. Муха отскочила и, тявкнув напоследок, исчезла за поворотом. Человек выпрямился, отряхивая брюки, произнёс:
- Спасибо.
Я кивнула, обернулась и пошла прежней дорогой, только быстрее. Сердце моё, сделав отчаянный скачок, сильно быстро-быстро застучало. Я понимала: что-то случилось, что-то ворвалось в мою жизнь. Я тогда ещё не знала, что это он, он приехал, но чувствовала в себе что-то новое.
В тот день он вошёл в наш класс и, стоя у доски перед всеми нами, слегка смущаясь, назвал своё имя:
- Евгений... Женя.
Я не любила серых глаз и русых волос, мне не нравилось в нём ровно ничего: ни фигура, ни походка, ни даже манера держать себя. Он был насмешник, смеялся над всеми и над всем, иногда над тем, что было мне дорого. Он решил с самого начала, что знает всё и может обо всём судить. Но никто этого как будто не замечал, все вились вокруг него, развлекая его, желая единолично владеть его вниманием. Лишь я не желала этого, мне только всё время хотелось доказать ему что-то, а, скорее, просто объяснить. Но я не могла этого точно сформулировать. И я молчала. Вела себя, словно его, Жени, вовсе не существовало на свете. Он, однако, сумел разбить и моё безразличие.
На литературе в тот день мы говорили о «Герое нашего времени»: об образе Печорина, о Беле, о её жизни и любви, о любви к ней Печорина. О том, какого они желали счастья и какую судьбу друг другу уготовили.
Лидия Егоровна спросила Евгения:
- Как ты думаешь, Печорин сожалел о смерти Белы?
Он помолчал немного, а потом уверенно ответил:
- Не сожалел.
Я обернулась: он был спокоен, смотрел почему-то не на неё, а на меня. Я смутилась, но разгорелась ещё жарче:
- Как?! Как не сожалел?
Он смотрел спокойно-надменно своими холодными глазами и слегка улыбался одними уголками губ. Класс молчал, все знали, что он не прав, что он читал лишь сокращение, что я права, но осуждали меня за то, что я с ним спорю. Мы смотрели друг другу в глаза: его были холодные, ледяные, а мои, должно быть, метали молнии.
- Может, он её и вообще не любил?
Он внезапно смутился. Я не ожидала этого, с удивлением наблюдая перемену в нём. Что он ответит, теперь не имело для меня значения, важно было читать какие-то неясные новые мысли в его открытых потеплевших глазах. Но это было лишь мгновение, а потом он снова весь как бы закрылся и, глядя уже своими, холодными, глазами, спокойно ответил:
- Конечно же, нет.
Нас спас звонок. Наш спор никто не разрешил, в нём не было третьего. Были он и я. Слишком близко. Это меня испугало.
С того дня я начала строить между нами стену. До этого в ней просто не было нужды: я действительно не видела Женю в упор. Но теперь мне захотелось отгородиться от него, от его странного мира. Он тоже строил стену и делал это по-своему: смеялся мне в лицо, ставил под сомнение всякий мой шаг. Я не стерпела этого: говорила о нём с пренебрежительной улыбкой, смеялась над ним, сама не замечая, что играю по его правилам.
Однажды, в конце февраля, мы с девчонками пошли навестить нашу заболевшую подругу. Когда пили чай на кухне, они спросили меня, что я думаю о новеньком. Я отвечала, что в нём нет глубины, а только сплошное самомнение. Я говорила так уверенно, что они мне поверили. Но я сама себе уже не верила. Мне не хотелось чувствовать то, что я чувствовала. Но от этого мало что менялось. И так было год.
Это было почти год назад: 1 сентября 2007 года. В 09:35 утра. Я стояла с подружками в школьном коридоре, на улице шёл дождь, мелкий и противный. Это лучшим образом напоминало о том, что каникулы закончились и теперь осень. О том, что солнце на замке до мая. Я смотрела в окно и вдруг обернулась. Евгений шёл по коридору мне навстречу. Это был он и не он. Я понимаю: это всё глупо, а ещё ужасно наивно и сентиментально, но... я так чувствую. И тогда я почувствовала, что люблю его. Что моя прежняя жизнь, жизнь до него, отходит в прошлое и обесцвечивается. Мы поздоровались, Женя прошёл мимо. Одна из моих спутниц отметила его галстук, другая – костюм, а третья отчего-то решила, что он построил ей глазки. Да, всё было по-прежнему, только я была другая.
И снова дни за днями, недели за неделями. Страшась этой правды сама, я уходила от неё, как могла. Я твердила себе: «Он просто очень симпатичный. На него приятно смотреть. Он мне нравится. Я не люблю его».
В конце сентября, когда погода была ещё по-летнему беззаботной, а утром так сладко спалось, я проспала. Я летела со всех ног на свой 3-ий этаж. Всё бы ничего, но то был четверг, и опаздывала я на русский. Каково же было моё удивление, когда у дверей класса я с размаху налетела на Лидию Егоровну. Однако удивление моё было вызвано вовсе не этим фактом. А дело вот в чём.
Лидия Егоровна не накричала на меня, не сделала замечания, даже не смерила обычным надменным взглядом. К тому же, обратившись ко мне по имени, заговорила вполне приветливо:
- Саша, я сегодня нашла в ящике стола заявку. Это очень интересный конкурс.
Я часто писала сочинения на конкурс, поэтому не удивилась, а просто кивнула.
- Конкурс, организованный совместно Белорусским и Российским Министерствами образования, посвящённый единству народов этих держав, - Лидия Егоровна сделала значительное лицо.
От всех этих слов и от её выражения значительности мне стало неловко, я попыталась возразить:
- Но я никогда ничего подобного не делала. К тому же, над этим проектом в
нашем классе уже работает Алеся и, кстати, довольно давно.
- Да-да, я знаю. Эта заявка у меня в столе уже месяц. Но я помогу. Кстати, ты не хочешь представить эту работу как соавторство?
Она говорила так, словно всё давно решено, как будто я уже согласилась. И я сдалась, ведь оставалась всего неделя.
- С вами? - отвечала я на её предложение о соавторстве.
- Нет-нет, - заторопилась Лидия Егоровна, - я же педагог. С Женей Соколовым.
Мне было не по себе. С того дня, как осознала, что люблю Женю, я изо всех сил старалась держаться от него подальше. Из далеко не бедного опыта своей недолгой жизни я вынесла одно единственное чёткое убеждение: я больше не хочу любить, никогда... никогда в жизни. Я не готова была забыть об этом правиле. Не теперь. Однако всего этого никто не знал. Я никому никогда этого не говорила. И теперь я ничем этого не выдала, а только спросила:
- Но разве он в этом хоть что-то понимает?
А Лидия Егоровна меня уже не слушала, трещала что-то о том, как хорошо, что Женька – россиянин, а я белоруска, как положительно это скажется на нашей совместной работе.
Но на этот раз я так легко не сдалась:
- Женя занят. Он с Татьяной Семёновной и Юлией Георгиевной делает презентацию открытого урока.
Но Лидия Егоровна и глазом не моргнула:
- Ну и что? Открытый урок - зимой. Отвлечётся ненадолго.
Я поняла, что всё напрасно и безнадёжно поплелась в класс.
Лидия Егоровна подошла к нему после урока. Евгений посмотрел на меня, на неё, а потом ещё раз на меня и сказал, что согласен. Я ужасно разозлилась на него: мог хотя бы возразить. Но, не подав виду, улыбнулась и сказала:
- Хорошо. Завтра я принесу тебе первые наработки.
Вечером, переделав всё, что нужно и не нужно, я уселась за стол, взяв ручку и стопку белых плотных листов А4. Весь день я честно пыталась думать о том, как начну эту работу. Весь день носила в кармане джинсов маленький листик, на котором каллиграфическим почерком Лидии Егоровны было написано: «Историко-культурные связи писателей России с белорусской землёй (родовые корни, история создания произведений и т.д.)» К концу дня лист был измят до предела, на нём едва можно было разобрать буквы. Я миллион раз доставала его из кармана, разворачивала, прочитывала и клала на место. Но за весь день ни одна толковая мысль так и не забрела в мою голову.
И тогда я начала писать что-то глупое и ужасно патетичное о дружественности и братстве, об исторических судьбах народов и ещё что-то невразумительно-слезливое. Испортив таким образом горы бумаги, я, наконец, остановилась. Порвала омерзительную писанину на мелкие клочки, с наслаждением выбросила. Больше я за ручку не бралась. Лишь закрывая глаза, почти уже уснув, подумала:
«А ведь перед Женькой завтра будет стыдно...»
Сон как рукой сняло.
«Перед Евгением? Перед тем, кто сам толком ничего не умеет? Фу, гадость!»
Я вскочила и, включив свет, моментально набросала складное вступление и только потом сладко уснула.
Утром, прилетев в школу, я снова столкнулась с Лидией Егоровной. Она внимательно и холодно посмотрела на меня и потребовала показать, что я написала. Бегло прочитав черновик, она по обыкновению придирчиво прикусила губу. Я тоже: когда волнуюсь, всегда прикусываю нижнюю губу.
- Скажи: ты действительно...
«Да, я действительно думаю, что моя писанина может быть кому-то интересна», - мысленно отвечала я на обычный вопрос.
Но Лидия Егоровна фразы не закончила, в следующую секунду, приветливо кивнув кому-то за моей спиной. Я обернулась:
- Привет, Женя.
Он кивнул нам и подошёл.
- Даже исправить ничего не могу,- произнесла училка разочарованно.
Я не сразу поняла, что её замечание относится к моей работе, а она уже передала Женьке лист со словами:
- Напечатай это сегодня.
Я облегчённо выдохнула. Евгений тем временем взял лист и нахмурился, а потом, виновато, но вместе с тем, как-то нагло взглянул на меня и произнёс:
- Не могу прочитать.
Да, почерк у меня действительно ужасный, но, списывая последний тест, он разбирал его отлично.
- Ладно,- спокойно улыбаясь, ответила я,- перепишу для тебя разборчиво.
После уроков Лидия Егоровна позвала нас к себе в кабинет и, видимо, для бодрости духа, как следует наорала.
Мы сидели за одной партой прямо перед ней, низко наклонив головы. На самом деле, я сдерживала приступ хохота, а Женька, наверно, просто за компанию «устыдился». Ему ведь почти не досталось.
Когда мы вышли в школьный коридор, он был пустой совершенно. Именно в этот момент, ощутив, что её внимательные глаза уже не смотрят на меня, не ищут моей боли и смятения, я поняла, что обижена, расстроена несправедливыми обвинениями, а ещё смертельно устала. Мне хотелось убежать скорее прочь, запереться где-нибудь одной, а ещё лучше, просто провалиться сквозь землю. Я, молча, протянула Жене вступление, переписанное печатными буквами.
Он усмехнулся:
- Да ты и кириллицей писать умеешь!
- Вообще-то, предпочитаю мефодьицей, - злобно огрызнулась я, - почему все лавры достаются одному, а другому – только оплеухи?
Женя оценил мой сарказм и густо покраснел. Мне стало неловко.
- Ладно, - нашёлся он, наконец, - можно посмотреть, что ты написала?
Я кивнула. Женя сделал умное лицо и начал читать, а я боковым зрением исподтишка следила за ним, пытаясь определить, нравится ли ему. Он прочёл до конца, поднял брови, потом перевернул лист и ещё раз сначала пробежал его глазами. Сомнений не было: он удивлён. А потом в нём всё снова перевернулось на 180 градусов: он стал прежний – скептик и насмешник до мозга костей:
- Да, хорош был первоисточник, если с него можно так мило скатывать.
- Какой первоисточник? Я и есть...
- То есть, ты хочешь сказать, что сама всё это придумала?!
- Конечно.
С того дня всё стало как-то иначе. Он стал здороваться первым, раскрывать передо мной дверь из класса. Я не обольщалась: Жене нравилась другая – Марина, наша одноклассница. Марина говорила мне: «Он прелесть. Такой воспитанный, щедрый, милый». Я старалась не слушать, но не могла не видеть, как он уверенно покоряет её, как хочет обладать ею. Он мог быть несгибаемо упорен, если чего-то хотел. И он хотел её, а не меня. Но за ту неделю, что мы делали работу на конкурс, было несколько мгновений... мгновений очевидной иллюзии, но я потеряла контроль.
Я гуляла с подружкой. Это был последний погожий день той осенью. Мы шли тенистой липовой аллеей, ветви жёлто-багряных деревьев отбрасывали на дорожку томные тени, отдававшие летней беззаботностью. Мы лениво болтали о чём-то. В сумке забарабанил телефон, не глядя на дисплей, я ответила.
На том конце была какая-то заминка.
- Саша? – это был голос Жени.
Я не удивилась: он часто звонил по поводу работы.
- Да, - отвечала я, - говори, я слушаю.
Но он молчал, молчала и я. А потом он, словно желая скорее избавиться от меня, быстро-быстро заговорил:
- Извини... я не тебе... случайно позвонил. Прости.
Он положил трубку. Я пожала плечами и, скрывая дрожь в голосе, зачем-то соврала, что звонила мама.
Завтра погода резко изменилась. Непрерывно шёл дождь. Дохнуло холодом.
Настроение испортилось. Мы, задержавшись после уроков, сидели в лаборантской. Я монотонно и, стараясь не смотреть на Женю, диктовала ему номера страниц и абзацы, из которых он вечером «соберёт» нашу статью. Завтра всё уже будет кончено, а всё, что было важно для меня, уже хотя бы потому, что дало мне эту неделю рядом с ним, всё это соберётся в маленькую пластмассовую папочку с файлами и будет отправлено в Минск.
Это владело мною весь день, и мне было не по себе. Я не понимала до этого дня, а теперь хотелось кричать, потому что мне необходимо было видеть Женю, каждый день сидеть с ним рядом, близко-близко, говорить, смотреть ему в глаза, которые оказались не серыми, а медными, тёплыми на свету... А он писал своей красивой мужской рукой в тетради, смотрел на меня изредка и ничего не чувствовал.
Я встала и пошла к книжному шкафу, который был прямо у него за спиной, чтоб взять какую-то книгу. Он писал, а я искала книгу. Я мельком, случайно обернулась и взглянула на его плечи, шею...
Никогда ещё со мной такого не было. Меня к нему тянуло, как магнитом, нестерпимо и сладко закружилась голова.
«Поцеловать его теперь... И будь, что будет».
В тот момент это казалось просто. Но что-то держало меня. Где-то за пределами меня родилось решение: нет. Я где-то слышала, что если необходимо притормозить, надо резко уколоть себя под коленку. Я оглянулась: ничего не было, даже ручки или карандаша. Тогда я зажмурилась и со всего размаху саданула коленом в угол стола. Боль была такая, что искры из глаз полетели. Я вскрикнула. Он обернулся и бросился ко мне. Поддержал, посадил на свой стул. Из раны сочилась кровь, но колено омертвело и не болело. Я чувствовала, что дерево хранит тепло его тела. Мне было так хорошо, что это стоило того.
- Как ты так? - он испугался и не знал, что делать.
- Ничего. Мне не больно, - я протянула ему книгу, - вот, там страницы заложены, и всё отмечено. Если что – звони.
Я пошла домой, решительно отвергнув его предложение проводить меня. Не надо этого. Я так решила.
Стоит ли говорить, что я почти ничего не помню из моей прошлой жизни, если это не было связано с ним. Поэтому целые недели я пропускаю в своём повествовании, поэтому пишу только о нём.
Был той осенью ещё один день, о котором я не могу не помнить. День моего рождения, 7 октября. С самого утра меня закружило в вихре неотложных дел. Стол, гости, цветы, подарки... Я улыбалась, но на душе было скверно. Моя лучшая подруга не пришла. Обещала, но не пришла, не позвонила даже. Я не могла понять: почему она так со мной поступила. На мобильный приходили SMS-ки с поздравлениями. Я всем отвечала: «Спасибо». Но от этого настроение не улучшалось.
Пришло ещё одно сообщение. Коротенькое. Оно было важнее всех. От Женьки.
«С Днём Рождения!» Вот и всё, что он написал. Но мне хотелось петь от счастья, хотелось сделать для него когда-нибудь что-то такое же хорошее. Я написала ему: «Спасибо! А когда у тебя?»
Он ответил: «25 июля». Так зародилась самая приятная традиция, какую я могла себе представить: мы могли поздравлять друг друга с Днём Рождения.
Вот и всё. Теперь я не могу надеяться на чудо. Прошёл год. Евгений не написал, не поздравил меня. Сегодня 7 октября 2008 года. Он порвал всё давным-давно, а я нет. Я его потеряла. Теперь уже навсегда. Мне так нужно было, чтоб не рвалась хоть эта связь, я так просила... Шептала: «Пожалуйста... Пожалуйста...» Много-много раз... казалось, сотни раз. Ну, за что ты так со мной? Я же не неваляшка, чтоб, как ни в чём не бывало вскакивать каждый раз, когда меня ударяют. У меня нет сил начинать сначала. У меня нет сил, чтоб вскочить на этот раз, сделав вид, что мне не больно. Я человек. Я живая. Мне больно.
Наверно, 100 раз сегодня я порывалась удалить этот файл. Я удалила все его фотографии, я вынула из кулона его фото, и теперь грудь холодит от пустоты. Но я решила довести это дело до конца. Отдать дань памяти всему тому, что было. Ведь я этим жила, всё ещё живу, и не знаю, как жить иначе.
Итак, я была на седьмом небе от счастья после поздравления Евгения. Но счастье – вещь капризная, а люди – существа алчные. Хочется всегда чего-то большего. Но в нашем случае мне всегда хотелось только одного: понять Женю Соколова. Уж поверьте наслово, он загадка не из простых. А я как раз с детства не люблю простого и понятного.
И снова дни за днями, недели за неделями. Бесконечные пустые дни. Нет, конечно, нет. Не пустые. Они лишь только издали такими кажутся. За это время так много всего было: и открытый урок, и новые друзья, и новые разочарования... Не было только его. Так просто у нас всё развязалось... Но ведь и не было ничего. Так говорила я себе. И так умела себя успокоить. Ничего не было. И так 3 месяца. 3 месяца самообмана, когда, увидев его с Мариной, я закрывала глаза и заставляла сердце биться ровно. Да, сердцу не прикажешь. Но я приказывала ему молчать, и оно меня слушало. Судьба коварна. Когда, кажется, всё забыто и уже не больно, она вдруг делает поворот – и всё ставит на свои места.
Теперь я должна рассказать о том, что больше всего сблизило и отдалило нас. О том, что позволило мне целый месяц быть рядом с ним, когда мне уже не хотелось этого, когда хотелось быть где-то далеко-далеко от всего, что с ним связано.
В начале января, после зимних каникул, Лидия Егоровна подбросила всем нам новое приключение: телесюжет на конкурс. Кстати, «нам» - это нашей будущей команде, а точнее, коллективу несуществующей студии «Alter ego»: Алесе, Маше, Диме, Наташе, Андрею, Жене и мне, Саше. Вот так-то...
Должна сказать, съёмки телесюжета совсем не входили в мои планы. Весь январь был расписан по минутам и отдан учёбе. Всё-таки вступительные экзамены были не за горами. Но если предложение исходит от Лидии Егоровны, то самое наилучшее принять его как руководство к действию. Это все мы знали не понаслышке.
Я не жалею, что ввязалась в эту авантюру, хотя, признаюсь, она далась мне нелегко. Но этот телесюжет стал для нас всех своего рода Солярисом, который дал ответы сразу на многие вопросы. Мы снимали его месяц. И за этот месяц многое изменилось.
Лидия Егоровна сразу же надавала нам множество безусловных советов. Первым из них была тема нашего телесюжета: «Мы за здоровый образ жизни», а вторым – поездка на Витебскую Теле Радиокомпанию. С неё мы и решили начать.
На ТРК собрались в понедельник, 15 января. Я очень хорошо помню тот день. Он был погожий, солнечный, почти весенний. Тёплое солнышко растопило снег - утром был страшный гололёд. Конечно, ехать с пустыми руками было неудобно, мы сложились и купили скромный презент.
Так уж получилось, что с самого первого дня всё делали мы вчетвером: я, Алеся, Женя и Маша. Андрей в заявке значился звукорежиссером, а, значит, его работа начиналась намного позже, когда всё уже отснято. Дима самоустранился. Наташа вообще попала в больницу. Нас осталось четверо. Мы были одноклассниками, но друг с другом не общались. И даже, несмотря на это обстоятельство, то был лучший день за этот месяц.
По дороге на ТРК мы весело рассуждали о том, что идея безумная, что едем мы зря, представляли, как нас с треском оттуда выпрут. Доехали. Вышли на остановке и... поняли, что совершенно не представляем, куда идти. Мы минут сорок бродили вокруг ботанического сада и искали дом, которого там не было. Самое забавное, что в результате нашёл его Женька – тот, кто меньше всех хотел найти, к тому же приезжий. Найти-то нашли... Но вот войти внутрь – дело совсем другое. Минут 10 топтались у входа. А дом стоял себе на месте и насмешливо смотрел на нас глазами нарядных пластиковых окон. Мне первой надоело так стоять.
- Может, попробуем, - предложила я.
На меня уставились 3 пары недоверчивых глаз.
- Ну, хотите, я первая пойду, - предложила я.
Моё предложение было одобрено. Мы двинулись к двери. Я смело дёрнула ручку, дверь подалась неожиданно легко, но за ней оказалась другая. Я мысленно выбранила, на чём свет стоит того, кто придумал двойные двери, и распахнула вторую. Мне открылся широкий холл, напоминающий немного детскую поликлинику. Следующим, что я увидела, был синий форменный костюм работника охранной службы. Где-то на уровне талии. Я подняла глаза: охранник был как минимум двухметрового роста, белобрысый, плотный. Он очень напоминал дюжего викинга, сошедшего с картинки учебника по всемирной истории. Викинг басом осведомился:
- Пропуск?
Я отрицательно покачала головой. Викинг насупился почти забавно, но я почему-то испугалась и затараторила:
- Мы юнкоры, снимаем телесюжет на конкурс, - в этот момент я почти физически ощутила, как вытаращились на меня «юнкоры».
- Ну и что? – осведомился викинг.
«И, правда: что? Что нам здесь надо?»
Я поднабрала воздуха и выпалила:
- Нам нужно проконсультироваться с кем-нибудь...
Викинг отодвинулся от меня и направился к телефону. Он позвонил, поговорил с кем-то о «юнкорах» и снова направился ко мне.
- Подождите немного, - сказал он совсем неожиданно, и вдобавок приветливо улыбнулся.
Мы стали ждать. Минут через 5 нам навстречу вышел улыбчивый немолодой мужчина. Он был сед, волосы лежали пышной благообразной шапкой, как, должно быть, у всех телеведущих старой формации. Он приветливо взглянул на нас и пригласил побеседовать в конференц-зале.
Мы подробно объяснили ведущему суть нашей просьбы. Он выслушал нас внимательно, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, и пообещал, что поможет, чем сможет, ведь «дело это интересное». Потом он назначил нам встречу на завтра в 8:00. Мы обещали явиться и отправились по домам.
Вечером, лёжа в постели, я думала о нашей поездке. Всё в ней было хорошо и гладко, всё удалось. Но что-то всё-таки неприятно кололо изнутри. Я скоро отыскала причину. Евгений. Он вёл себя как-то не так... не так, как должен, в моём представлении, вести себя парень. Не по-мужски прятать глаза, когда тебя просят помочь. А впрочем... мне часто говорят, что я из 18 века, что у меня приблизительное представление о современных нравах. Убедившись в собственной неправоте, я спокойно уснула.
Через неделю я наконец-то поняла: всё действительно не так просто... и мне не показалось. Да, всё очень непросто: снимать видео – целая наука, сумасшедшая круглосуточная беготня. Выяснилось, что наша группа-студия, мягко говоря, не очень организованная и чрезвычайно ленивая. Кстати, даже название у неё оказалось символичным: «Alter ego» – это ведь второе я. Вот мы и проявили его во всей красе.
В хорошем сплоченном коллективе любые проблемы можно преодолеть. У нас не было такого коллектива, зато проблем оказалось предостаточно. Началось всё, как водится, с банальной лени. Уже совсем скоро мы стали мотаться по всем спортивным учреждениям Витебска. Что мы только не снимали: и витебские улицы для вставок между сюжетами, и школу спортивной гимнастики, и поликлинику, и детский сад, и парашютный клуб... Уже на второй неделе съёмок Женька и Маша взвыли волком. Она абсолютно не терпела дополнительной нагрузки и при малейшей возможности снимала с себя всякую ответственность за происходящее. Женя... Да это вообще отдельная история.
Он ничего не желал делать, а когда его о чём-то просили, становился язвительным и резким. Тогда я уже знала, что он вполне способен быть жестоким, эгоистичным без меры и циничным до отвращения. Да. Но в отношении себя я многое могу простить, на многое закрою глаза. Главное, чего я не терплю, когда обижают слабого и делают больно тем, кто мне дорог.
Как-то утром я спешила в школу. Я чувствовала, что уже почти опоздала и мчалась, что было сил. Перед уроком мне надо было найти Женю и что-то ему отдать. Я увидела его впереди и ускорила шаг. Я почти догнала его, когда случилось то, что перевернуло меня, поразило сильнее, чем многое до и после поражало. Рядом с ним шла девочка. Маленькая такая, худенькая, с огромным рюкзаком, должно быть, ровесница его брата-первоклассника. Она поскользнулась и упала. Так страшно и сильно, что во мне всё сжалось. Я бросилась её поднимать, а он прошёл мимо. Она рухнула прямо у его плеча, а он даже не повернул головы. Девочка плакала. И тогда он обернулся и посмотрел на нас. В его глазах было только раздражение. Ничего больше, клянусь. Как я хотела бы тогда, да и после, когда много-много раз вспоминала тот миг, прибавить к его взгляду хоть чуточку сострадания, хоть каплю раскаяния. Но этого не было. Да, Евгений, именно он, тот, кто распахивал двери перед девушками и говорил любезности нашим немолодым учительницам, именно он не подал руки ребёнку. И его я любила.
Как ни больно было, но надо было признать, что в Жене не было благородства и нет сострадания. Он безукоризненно вежлив и галантен до зубовного скрежета, но... с ним холодно и неуютно. Больно и колко с ним. И чем больше я узнавала эту его сторону, тем меньше помнила его другим, тем чаще мне казалось, что он как будто сдавливает мне запястья железными обручами своих ладоней и тащит за собой. В какую-то гниль, мерзость. И чем меньше мне хотелось знать это о нём, тем больше я узнавала. Мне иной раз хотелось врезать ему звонкую оплеуху, а иногда просто поговорить, попытаться понять, зачем он так делает. Но всего этого я не могла. Я могла только звать его по имени и смотреть ему в глаза, да и то, когда он сам того хотел. Наша совместная работа превратилась в кошмар. Если б не другие люди, которые ждали от меня помощи, я сбежала бы с этого проекта, не задумываясь. Сбежала и постаралась всё забыть. Но он сделал это первым. Он ушёл, а я осталась. Мне надо было самой решать, как поступать дальше. И я с головой ушла в работу. Работы было много, а нас было мало: только двое. Я и Алеся. Она не бросила меня и осталась, чтоб разделить на двоих это безумие. Мы подружились. Она и теперь со мной. Спасибо дурацкому телесюжету!
Было и ещё одно. То, о чём надо рассказать подробнее. Наш звукорежиссер Андрей влюбился в меня. Так просто говорить о любви, когда это происходит не с тобой. А это действительно было не со мной. Я не замечала его чувств, занятая Евгением, думала только о нём, только ему разрешала делать мне больно. Другие меня не волновали. Андрей это понимал. Все видели, что я ему нравлюсь. Все, кроме меня. Однажды, когда мы были вдвоём, он сказал ни с того ни с сего:
- Ты чудо... Просто чудо. А он железный истукан.
Я не попыталась возразить. Не потому, что признала за ним правоту. Мне просто было всё равно. Я любила... я люблю железного истукана. Ну и что? Мне и тогда и теперь нет до этого дела. Так что Андрей скоро понял, что ничего не получится. Нет-нет, я не отталкивала его нарочно. Мне даже хотелось бы полюбить его. Но не так, не так, как я любила Евгения. Другой, тихой и нежной любовью, от которой не сходят с ума, не разрываются на части. Любовью, которую можно дарить только человеку, который её стоит, и лишь оценив его по достоинству. Но разве я могла? Разве я смогла бы любить кого-то другого, пусть и иначе... Любовь не делится, она растёт и рвёт сердце на клочки.
Он удивлял меня раз за разом. То грубостью и жестокостью, необъяснимой, ненавистной мне в нём, то каким-то неясным откровением.
Было одно, что отрезало меня от него насовсем.
Было это в начале февраля, которое тогда выдалось необыкновенно сырым и холодным. В один из таких ледяных дней мы почти час снимали на улице, а мне надо было быть только в свитере, без куртки. Я промёрзла до костей и в итоге страшно простыла. Ангина свалила меня в самый неподходящий момент, как раз, когда надо было делать отбор кадров и начинать монтировать, но главное – озвучивать. А голос-то пропал. Пару дней я отлежалась дома под арестом бабушки, но потом всё равно сбежала в школу, помогать Алесе и Андрею. Ирония заключалась в том, что мне удалось прийти только во время занятий. Разумеется, совсем не стоило попадаться на глаза учителям. Я затаилась в лаборантской и тихонько переписывала кадры. Шёл урок математики. Тамара Ивановна делала перекличку и, когда назвала мою фамилию, спросила:
- А где Саша?
Многие в классе знали, что я сижу в лаборантской, лишь за тоненькой-тоненькой перегородкой и не дышу, ожидая, что они скажут: «Дома. Она болеет», но все молчали. Я знала, что Алеся не умеет врать, и со страхом, но, внутренне приготовившись выйти, ждала, что будет. Напряжённую тишину разорвал голос моей подруги:
- Она дома. Болеет.
Да, она врала неумело и неуверенно, но главное теперь было, чтоб хоть кто-то сказал слово. Я неслышно выдохнула. Тишина разрядилась. В потеплевшем воздухе я услышала выразительный смешок Евгения.
Урок закончился, я, выждав несколько минут, вышла из своего убежища. Подошла к Алесе и всё, что хотела, но не могла сказать словами, выразила в благодарном взгляде. Жени в классе не было. Мы вышли в коридор, и пошли в кабинет информатики. Пробегая второй этаж, я увидела, что Тамара Ивановна выходит из учительской. Мы едва не столкнулись. «Повезло», - подумала я и в следующую секунду, обернувшись, нос к носу столкнулась с Евгением. Он пропустил меня и пошёл дальше. Вверх.
Скоро я об этом забыла. Через 5 минут нужно было вернуться, чтоб преподаватели не заметили, и мы уже спешили наверх. И тут случилось непредвиденное: Тамара Ивановна выросла перед нами, словно из-под земли.
- Что же ты, Саша, уроки прогуливаешь? – осведомилась она прохладно и вместе с тем немного саркастически.
- Я только что пришла, - попыталась соврать я, чтоб спасти, хотя бы репутацию подруги.
Тамара Ивановна сделала отстраняющий жест, который сказал не меньше слов.
«Знает! Она всё знает! Но откуда?!»
Не помню, как мы дошли до класса. Подруга села рядом. Меня трясло. Я знала ответ на свой вопрос, но не хотела признать его даже перед самой собой. Да, это он. Евгений сказал всё Тамаре Ивановне. Зачем? И это я тоже знала. Накануне Алеся рассказала его англичанке, когда та спросила, как идут дела, что Женя отказался нам помогать. Та удивилась: оказывается, он ей говорил, что чуть ли не вкалывает за всех, и под этим предлогом не делал домашнее задание. Конечно, англичанка не только удивилась, но и разозлилась не на шутку, сразу побежала жаловаться маме Женьки... Теперь он решил отомстить нам обеим, не понимая, что это была случайность, не пытаясь что-то выяснять, просто сделал гадость. Это было подло и низко. От этой подлости я не могла дышать. Леся держала меня за руки, а я только повторяла:
- Нет... Нет...
Она думала, что я так переживаю из-за математики. Глупенькая... Во мне тогда всё рухнуло.
Был и другой день. Один из тех, когда я, замкнувшись в себе, зализывала короткие, но глубокие раны, что несли мне минуты с ним. Была пятница. Я пришла немного раньше и стояла у окна в едва освещённом коридоре третьего этажа. На промёрзлой насквозь земле было чудно пусто и тихо. Совсем как в тот день, когда я впервые его встретила. Когда впервые взглянула в холодные глаза, не зная, что скоро будет так больно. Я взглянула вверх, на серое, затянутое тучами небо.
«Почему?.. За что?»
Ответа не было, но... я увидела, как на нагую, продуваемую северными ветрами землю с седого неба начал падать лохматыми комьями ваты белый-белый снег. Все знают, что снег холодный и колкий, но в те секунды он показался мне мягким пуховым покрывалом, неслышно кутавшим землю, зашедшуюся от холода и боли. Это было так красиво...
Я не заметила, как он пришёл, не слышала, как остановился за моей спиной, почти в полушаге, и не знаю, сколько мы так простояли. Только в какой-то миг я, вздрогнув, обернулась. Мы поздоровались. Евгений подошёл и сел рядом на подоконник. Он заговорил. Я посмотрела на него: одна половина его лица была освещена серым светом занимавшегося зимнего утра, другая оставалась в темноте. И я тогда впервые осознала, что мне никогда не понять его. И я простила, хотя он не просил прощения. Простила, потому что любила, а ещё потому, что он говорил мне тогда то, что было важно для него. Говорил о том, как жил до переезда в Витебск, какая была его школа, его друзья. И я слушала, не заботясь о том, почему он со мной об этом заговорил. Почему так больно ударил несколько дней назад, почему теперь так внезапно осветил мне жизнь чем-то новым в себе, кроме надменности и пошлости. Тем, чего мне в нём так долго не хватало. Совсем, как вдруг, в самом конце зимы, этот снег. На истерзанную землю. Просто чудо это было.
И вот настал тот день, который я ждала, казалось, вечность. Мы закончили монтаж телесюжета. С Андреем отнесли его на почту. После он несмело спросил, можно ли мне когда-нибудь позвонить. Я кивнула. Он не звонил. И это было хорошо. В каком-то полусне прошли весенние каникулы. Началась четвёртая четверть.
У меня была подруга. Настя. Я ей доверяла. Доверяла больше, чем себе. Я ошиблась. У меня, в её понимании, наверно, нашлось одно только слабое место – любовь к Евгению. Она почему-то решила, что вправе надо мной подшутить. Как-то, ещё на каникулах, мы были все вместе у Алеськи дома. Сидели на диване, говорили о чём-то... Обдумывали, кажется, первоапрельские розыгрыши. Настя вдруг сказала:
- А знаете, как можно разыграть Женьку?
Мы посмотрели на неё. Настя продолжала:
- Помните мою новую мини? Так вот: я пару раз перед ним покручусь, невзначай закину ногу на ногу...
Мне казалось, что это плохая шутка, что я вообще ослышалась.
- Настя... Настя, - я слышала свой голос как будто издали.
Но подруга не услышала меня, она что-то ещё тараторила. Тогда я взглянула на Алесю. Она улыбалась. Тогда мне стало больно. Сначала боль была почти незаметной, а позже стала нестерпимой. Мне казалось, что если я пробуду в комнате еще, хоть одну минуту, моя голова разорвётся на куски.
Я сорвалась с места и вылетела из комнаты, пробормотав на ходу какое-то объяснение. Они хотели удержать меня, я понимала: они, наверно, не нарочно так со мной, но не могла оставаться. Позже, прилетев домой, омертвевшая от боли, я поняла, почему мне было так нестерпимо. Они говорили о Жене правду, то, что я сама отлично знала. Но я знала и другую правду, хотя мне всегда твердили, что правда на земле одна. Нет. У нас ним всегда были две разные правды. У меня с Настей были разные правды, потому она так и поступила, потому я восприняла её поступок как нож в спину. После того вечера у нас с ней не было больше ничего прежнего, хотя она просила прощения, а я её простила. Так же я уже больше никогда не смогла бы доверять Евгению. Я его простила... но с того дня всеми силами старалась уйти от него ещё дальше, чем была. Мне так хотелось отрезать ту часть меня, которая была уже его, мне не казалось препятствием то, что надо резать по живому.
А, теперь, пожалуй, о другой правде. Если вам когда-нибудь покажется, что сбылось нечто невероятное, не отталкивайте свои догадки сразу и безоговорочно: вдруг это правда...
На протяжении всей 4-ой четверти меня периодически посещало ощущение дежавю. Ощущение это проявлялось в том, что мне казалось, будто я не знаю чего-то всем давно известного и совершенно понятного. Мне часто хотелось спросить окружающих людей: «Что происходит? Я что-то пропустила?»
С Настей всё разладилось окончательно и у меня, и у Алеси. Я видела, как тяжело она это переживает, старалась поддержать и успокоить. На это уходило много сил. Так много сил, чтоб она просто улыбнулась... Но это ещё больше сблизило нас. Настя же, кажется, решила, хотя и с опозданием, «разыграть» Женю. К моему немалому удивлению, он абсолютно никак не отреагировал на её сексуальные повороты, томные взгляды и гимнастические вариации с ногами. Мне даже немного стыдно стало: всё-таки не так всё однозначно, как я думала. Невольно вспомнилось его сочинение по русскому «Что для меня красота». Он писал: «Красота – это когда ты любишь, и любят тебя... Любовь тоже красота». Тогда, нечаянно прочитав это, я убедила себя, что Женя скачал сочинение из Интернета. Теперь невольно снова закралась мысль: а что если всё-таки он способен чувствовать. Я прогнала её.
Мы были одиннадцатиклассники. Каждый, кто побывал в этой шкуре, наверняка знает, что больше всего занимает внимание выпускников с апреля по июнь. Выпускной. Мы не стали исключением. Девушки подбирали нарядные платья и милые побрякушки, гонялись за лучшими парикмахерами и маникюрдистрами. Парни и те о чём-то всё время шептались: обсуждали не меньше девчонок костюмы, галстуки, рубашки и какую-то ещё малопонятную чуткому девичьему уху дребедень. Последние школьные месяцы стали большой гонкой. Надо было всё успеть: и к репетиторам, и на занятия, и на тренировку, а по выходным – обязательная пробежка по всем торговым центрам с одной-единственной целью: всё купить, ни о чём не забыть.
Как? Как ты вдруг понимаешь, что тебе нужен кто-то больше жизни? Как вдруг, ни с того ни с сего, уходит от нас всё, что было незыблемым, непоколебимым? Становится далёким, незначительным?
Теперь я говорю обо всём этом спокойно, анализирую природу чувств, исследую... Но тогда... тогда всё было иначе. Совсем по-другому. Мне хотелось больше всего на свете остановить время, длить как можно дольше эту странную историю о холодном красивом пришельце и наивной любящей его больше жизни, странно похожей на меня, девушке. Я поняла, насколько он мне необходим только в конце апреля, когда Женя вдруг среди недели уехал в Москву. Я ждала его возвращения, как будто не дыша, в каком-то анабиозе. А когда он приехал, и жизнь потекла своим чередом, я впервые подумала, а что будет, когда... Я не находила ответа.
Совсем скоро мы начали репетировать Последний звонок. Как я ждала этого, как хотела, чтоб новая суета быстрее захлестнула меня, заставила под влиянием новых впечатлений забыть обо всём. Всё началось в среду. Мы собрались в актовом зале по просьбе Станислава Валерьевича, преподавателя истории, в котором погиб сценарист. Он рассказал нам о своих идеях и предложил начать репетиции с завтрашнего дня. Я сидела слева от сцены и куталась в свитер, скрываясь от холода и мигрени за толстым воротом. На улице лил дождь. Его ледяные стрелы ударяли в окна тысячами маленьких твёрдых кулаков.
И завтра всё та же мерзость. Мигрень. Дождь. Грязь на плохо асфальтированной дороге до школы. Казалось, всё ополчилось против нас. Учителя не хотели отпускать на репетиции. Погода всю неделю была такой же мерзкой, а у Станислава Валерьевича на несколько дней вдруг случился дефицит идей. Я и не предполагала, что подобное с ним бывает.
И всё-таки испытанное лекарство помогло: репетиции захлестнули. Прошла мигрень, дождь больше не наводил тоску, а проблемы оказались преодолимыми. Сколько себя помню, я обожаю сцену. Даже не сами выступления, но репетиции, работу над образом и это особенное ощущение, что захлёстывает в предчувствии замечательной идеи. Дни, когда почти не помнишь себя, поглощён одной лишь сценой, чтоб сделать хорошо. Чтоб сделать лучше всех. Но «лечилась» я, таким образом, не долго. У меня вообще потрясающая способность попадать во всякого рода неприятности.
Юлия Георгиевна со Станиславом Валерьевичем придумали одну классную идею для номера о первых учителях: девушки садятся на колени к парням и, качая головами в такт музыке, поют. Идея была изумительная, но... один вопрос тут же весьма всех заинтересовал: кто у кого будет сидеть на коленях? Сначала расставили парней: к каждой группе из двух парней – по три девушки, которые по очереди – по одной на куплет – сидят на коленях. Стоило ли сомневаться: Евгения разместили в первом ряду, в центре. Я даже не удивилась.
Хотя, надо отметить, в нашем актовом зале не было, наверняка, ни одного человека, который так сильно ненавидел эти репетиции. Он буквально лез на стену от раздражения, скуки, тоски и... ещё чего-то, что я понимала, но не могла выразить словами. А ещё ему было страшно неуютно среди нашей параллели, людей, знающих друг друга без малого 11 лет. Он, наверно, чувствовал себя чужим. Нет, он был чужим. Хотя ничего не изменилось: девчонки всё так же липли к нему, всё с тем же лоском он входил в зал, окидывая всех уверенным, немного пренебрежительным взглядом. Но в этом зале, может быть, было только 2 человека, которые знали, что теперь это фальшь: он и я. Я видела это по его глазам, как только по глазам могла знать всё о нём.
Ведь он же никогда ничего не говорил мне, кроме того утра в школе, когда тёплый снег укрыл землю от боли. Только по глазам я могла знать что-то о нём. Но этого порой так ничтожно мало. Иногда хочется просто знать, что он делает в эту минуту. Так люди становятся ближе, даже разделённые тысячами километров. Нас же разделяли полчаса езды на трамвае. Но не было и никогда, наверно, не будет на всём белом свете человека, который был бы от меня столь далёк, будучи таким близким.
Так вот, случилось то, что должно было. Иначе вряд ли об этом скажешь. Юлия Георгиевна не стала слушать ничьих пожеланий. Она посмотрела на Женю, на меня и молча, указала мне пальцем, куда встать. У меня глаза на лоб полезли.
- Что?! Вы что, шутите?!
Я не могла сдержать себя от неожиданности и... возмущения. Но почему возмущения? Почему мне показалось хамством в высшей степени то, что придумала Юлия Георгиевна?
Всё же мне пришлось повиноваться: я взяла себя в руки и встала на указанное мне место. Я спиной чувствовала, как шептались за мной наши барышни. Мне не надо было ушей, чтоб слышать, что они говорят. И я не хуже знала, что они думают. Меня трясло, и от этого бессильная горячая злоба, бившая во мне ключом, жгла ещё больше. Они говорили, насмехаясь:
- Он не выдержит...
Да, я не спагетти и вешу не 30 килограмм. Ну, и что? Я же не собиралась всем своим весом упасть Женьке на колени. Самое омерзительное, что парни с параллели, с которыми у меня были не лучшие отношения, моментально подхватили эту гадость и повторили её, только громче, так, что все слышали. Уже не помню, кто их осадил. Мне было всё равно.
Что я могла поделать? Я не могла закричать, возразить, отказаться. Но, главное, я не могла владеть собой... И когда я опустилась ему на колено, едва дыша, ничего уже почти не ощущая, вот тогда пала моя последняя надежда, моя твёрдость, гордость, невозмутимость. Всё рухнуло в бездну, как глыбы с утёса, осталась только я. Дрожащая от боли и стыда мелкой неукротимо-гадкой дрожью.
Знаете, что было хуже всего? Я как всегда была одна. Как будто в зале не было ни одного человека, чтоб укрыть меня, защитить. И его не было, как мне тогда казалось. Мне было больно. Нестерпимо. Чтоб успокоиться, я стала считать. Я сосчитала до 43.
У меня было 43 секунды с ним рядом, а я ничего не почувствовала. Ни тепла, ни холода, ни хотя бы того, что я у него на коленях. Меня просто колотило до костей. И в тот момент случилось то, чего я не могла ожидать от Евгения: он наклонился к моему уху и шепнул:
- Саша...
Я посмотрела на него исподлобья, силясь в мгновение спрятать всё, что он, если не был слеп, видел.
- Ещё и петь надо, - сказал он и улыбнулся.
Но больше я не вынесла. Как только мы в первый раз отрепетировали номер, я решила сбежать, во что бы то ни стало. Причина нашлась быстро. Я отпросилась и выбежала на улицу, забыв о пиджаке. Лил дождь. Я, в блузке и без зонта, ёжась под его холодными ударами, добрела до дома. Там было пусто. Я вошла в зал и остановилась на пороге. Даю слово, я не собиралась плакать. Но злоба, бессилие, гнев, боль, душившие меня, вырвались на свободу помимо воли. Я села на ковёр. Слёзы брызнули из глаз. Сначала они были робкими, тихими. Но когда хлынули потоком, я уже не могла остановиться. Я буквально выла, вцепившись ногтями в старый ковёр, кусала губы от боли и возмущения, но не могла остановиться. Я билась, как бьётся могучая свободная рыба, сетями неумелого, неуклюжего рыбака выуженная из своей стихии.
Мне было нестерпимо думать, что он заговорил со мной из жалости. Жалость ведь то же пренебрежение.
- Будь ты неладен, Евгений Соколов!..- твердила я, словно в забытьи.
Я затихла на ковре без сил, когда зазвонил телефон. Это была Алеся. Она сказала, что забрала мой пиджак, и что репетиция через 2 часа.
Но надо было вернуться. Валяясь на полу, я готова была поклясться, что не вернусь. Придумаю любой предлог, заболею, умру, утоплюсь. Только бы не возвращаться и никогда больше не видеть его глаз. Мне казалось, он просто будет смеяться вместе со всеми надо мной. А этого я не переживу.
Я вернулась. Зашла к Алеське, надела пиджак, накрасилась, нацепила улыбку. Когда мы подходили к школе, я увидела Женю. Он вместе с отцом стоял у машины. Я шепнула Алесе:
- Говори мне что-нибудь, умоляю!..
Она что-то говорила, а я автоматически улыбалась и думала:" Уезжай!.. Прошу... Садись в машину и уезжай!.."
Евгений как будто прочитал мои мысли, он развернулся, сказал что-то отцу... и они уехали.
- Спасибо, - подумала я.
Итак, мне надо было защищаться, а я вместо этого едва не возненавидела себя. Завтра, собираясь на репетицию, я не надела даже серёжек. У меня была ужасная паранойя: я взвесила их в руках и подумала: «Тяжёлые...» Меня снова затрясло, но я сумела остановиться.
Он не пришел. Я думала, что буду рада. Но ничего подобного. Мне нужно было знать, что он обо всём этом думает. Пусть лучше смеётся, чем эта неизвестность. Пустота.
Евгений появился во второй половине дня. Смущённый, растерянный, но пришёл. Он пришёл! Я не ела ничего больше суток. Я так никогда в жизни никому не радовалась. В тот день мы номер первым учителям не репетировали. Оставили на десерт.
Смешно сказать, но позже, всего через несколько дней, это стало почти удовольствием. Главное, я чувствовала, что Женька испытывает ко мне совсем не жалость и неприязнь. Это было немного странно, но здорово успокаивало. Всё как-то улеглось. От обидчиков я отбилась едкими замечаниями и... туфлей. У Евгения были большие глаза, но ему явно понравилась моя выходка, скорее всего, тем, что сам он ничего подобного никогда не позволит себе. Но... страсти улеглись, и как только я минимально успокоилась, он стал прогуливать репетиции. Мне не было больно теперь за себя, но за него я переживала.
Что сделать? Как с ним поговорить так, чтоб он выслушал, не отгораживаясь от меня стеной защитного недоверия? Ответ как всегда был на поверхности. Написать! Самое лучшее – написать ему. SMS. Я собралась с мыслями и написала всю правду:
«Женя! Приходи завтра на репетицию. Юлия Георгиевна грозилась выгнать тебя за кулисы. Но разве ты этого хочешь? Я знаю, что нет. Просто приходи. Собираемся завтра в 9».
Отправила и стала ждать. Вообще-то я не очень рассчитывала на какой-либо ответ, но он последовал немедленно:
«Утром я был в Минске, но после обеда не пришёл, потому что не захотел. Но завтра приду обязательно. Спасибо за заботу».
Я чуть не села на пол от удивления. Да он вообще никогда не писал больше 3 слов, и те совершенно не сопровождались знаками препинания! Чудо какое-то...
Завтра вышло забавно: я проспала. Прилетела в школу на 10 минут позже. И, представляете, Женя пришёл ровно к 9! Я вообще не придавала такого значения собственным словам. Но уж тем более не предполагала, что он будет до самого выступления приходить ровно к 9 часам. Алеська посмеивалась, говоря, что я каким-то образом повлияла на него. Я же считала, что просто каждому в определённый момент нужен кто-то, кто подумает о нём. Единственное, что меня беспокоило: окончательно были раскрыты карты. Своим сообщением я как будто сказала:
- Ты мне не безразличен.
А он сделал вид, что не понял. Что ж, услуга за услугу... Перемирие? К счастью, нет. Мы продолжали доставать друг друга, но нам обоим от этого стало только уютнее. Женя смотрел на меня во все глаза и, вероятно, ничего не понимал. Хотя и очень старался.
Ах, финальная песня! Нет ничего похожего на это чувство... И даже не так важно было, что мы ничего не запороли, что всё прошло как по маслу. Это же не просто выступление. Ведь так трудно и вместе с тем легко было выступать перед собственными родителями, перед всеми учителями!
После выступления мы, проводив родителей, отправились, есть торт, который нам по традиции вручил 10-ый класс. Стоит ли говорить, что о салфетках никто не подумал. Мы все были в торте от ушей до пяток. Кстати, я же, совсем забыла: все девчонки нашей параллели в тот день были в школьных платьях! Это было невероятно забавно и очень интересно. Все с бантами, в белоснежных передниках...
Представляя себе этот день, я не могла даже подумать о том, что будет холодно, как осенью, что будет проливной дождь. Но так всё и вышло. Хотя настроения эта маленькая неприятность нам не испортила.
Тот день был необычным. После концерта и торта мы должны были ехать на общий последний звонок в амфитеатр. Единогласно решив не переодеваться, мы всем девичьим скопом завалились в маршрутку, а по дороге весёлым смехом и необычным внешним видом удивляли пассажиров, порядком занимая их внимание. Сами же, нисколько не смущаясь, весело болтали о какой-то чепухе.
Была лихорадка какая-то... когда приехали, оказалось, что рано, наши билеты - у классной, а её ещё не было. Мы, не долго думая, пошли гулять по универмагу. Как пялились на нас! И как это было всё-таки весело!.. Потом пошли к амфитеатру. Там уже собирались все наши и не наши. Мы беспокойно вертели головами в поисках знакомых лиц. Я была уверена, что Евгений это мероприятие благополучно пропустит без малейшего сожаления. Но снова ошиблась! Не впервые за прошедшую неделю.
Он снял свой костюм с наглаженными стрелочками на брюках, надел джинсы, свитер, куртку. Ему-то было тепло, а вот мне... Мои туфли были мокрые насквозь, а старенькая, но горячо любимая курточка, совсем не грела. Но я держалась.
Зачем вообще я взялась описать этот день? Сталось бы с меня просто сказать, что всё было волшебно, замечательно. Но не замечательно всё было. Нет. Милые мои одноклассники, поутру надевшие наглаженные костюмчики, милые одноклассницы в школьных платьицах с иголочки, они, едва дождавшись окончания концерта, пить отправились. Ах, простите покорно! Отмечать окончание школы... под мост на площади Победы. Я ушам своим не поверила, услышав это. Мне хотелось, чтоб это всё было просто глупой шуткой. Мне надо было видеть это своими глазами.
Когда мы приехали с Алесей, мне ещё хотелось верить, что над нами просто подшутили. Мне всё-таки не верилось, что, скажем, Женька, чистоплюй, какого свет не видывал, станет пить и закусывать под мостом. Ну, не может он настолько опуститься... А в это время мы сами спускались по лестнице к реке. От воды тянуло холодом и полноводным течением. Сильным, несмотря на многолетнее обмеление. Гибельным, уносившим иной раз по нескольку жизней отчаянных смельчаков в купальном сезоне. Я поёжилась и, отведя взгляд, взглянула под мост. Нет, это была вовсе не шутка. И он там был. Что я была в гневе и недоумении, сказать будет явно маловато. Мне захотелось треснуть ему, что было сил. Может, тогда дошло бы до него, как это всё ужасно. Омерзительно.
Не знаю почему, но Алеся приняла моё нараставшее раздражение за желание остаться, о чём я и помыслить не захотела бы. Она сказала:
- Ты можешь остаться, если хочешь.
- Что?! Я? Здесь?!
Все обернулись на мой возглас. Но, к немалому удивлению, они не понимали, почему я не хочу остаться. Кто-то стал уговаривать нас. Но я отвечала за нас обеих, что не считаю это возможным. Подруга же подумала, что я ухожу ради неё, и стала шёпотом просить меня поступать так, как я сама хочу. Ведь, надо сказать, что вот так уйти – тоже вызов им всем. Но остаться я просто не могла. Тогда, желая поскорее покончить со всем этим, я залезла на бордюр, и, развернувшись к ним всем, прокричала:
- Я домой хочу! Слышите, домой! Я вымокла до трусов и замёрзла до костей! И я не хочу пить под мостом!
Все так опешили, что удерживать нас уже никто не стал, а я, беспрепятственно, взяв Алесю за руку, ушла, ни разу не обернувшись.
Мы быстро сели в трамвай и поехали домой. Почти всю дорогу, поражённые, молчали. Потом подруга спросила:
- Как ты думаешь, правильно мы поступили?
Я отвечала:
- А разве ты смогла бы иначе?
Разве я сама смогла бы иначе? И какое мне, скажите, дело до того, что там подумает какой-то Евгений? Разве если он назовёт красное белым, я соглашусь? Не помню ни единого раза, чтоб мы сошлись во мнениях.
Придя домой, я с удовольствием зарылась в тёплое одеяло и уснула. А в понедельник начались новые чудеса. Во-первых, погода наладилась. Во-вторых, наши «алкашики» едва разговаривали друг с другом. Настя, например, прятала глаза и неестественно смеялась. А Женька... вообще вёл себя как-то странно. В тот день я принесла Алесе свой выпускной альбом из начальной школы. Он тихонько подкрался к нам, пока мы увлечённо рассматривали мои детские фото, и с удивлением и явным интересом, заглядывая в альбом, что-то промычал. Я вздрогнула от неожиданности и, ойкнув, захлопнула альбом. Он рассмеялся и отошёл. Мы переглянулись.
На следующий день у нас начались экзамены. И снова было что-то странное в его поведении: не было ни обычной надменности, ни насмешек. Я время от времени невольно взглядывала на Женю, по привычке ожидая очередной пакости, едкой шуточки... ну, хоть чего-нибудь. Но ничего подобного не было. Он стал каким-то вдумчивым, грустным. Как это понимать, я совершенно не знала.
Но тогда было не до этого: всё свободное время по-прежнему занимали магазины, ведь я всё ещё металась в поисках заколок и туфель, в будни – репетиторы. Но когда всё-таки выдавалась минутка, я думала о нём, потому что не могла не думать. В том числе и о том, что совсем скоро мы расстанемся. Эта мысль не оставляла меня. Оставалось самое торжественное, самое трогательное: вручение аттестатов и выпускной.
В тот день мы с Алесей должны были ехать к парикмахеру по поводу причёсок. Поэтому мой будильник прозвонил в 8:00. Воздух был уже по-летнему душным, казалось, что каждая травинка в истоме шептала: «Каникулы...» Я быстренько собралась и поспешила на остановку, ведь в тот же день нас ожидало ещё одно важное событие: вручение аттестатов. Вообще, мы все были очень недовольны тем, что аттестаты нам вручали ни как всем нормальным людям, перед выпускным, а в какой-то совершенно произвольный день: 6 июня, за 5 дней до выпускного. Хотя, лично я, в какой-то степени, была даже рада этому. Я неделю не видела Женю и представить, что нужно ждать ещё почти неделю, просто не могла.
Мы довольно быстро съездили и договорились по поводу причёсок. Теперь оставался ещё один важный вопрос: что надеть? Думаю, для каждой девушки этот вопрос имеет немалое значение. Почему же я должна быть исключением? С самого утра я прибывала в раздумьях. Что-то даже выбрала, но за полчаса до выхода из дома я всё поменяла в корне и была этим очень довольна.
Нам надо было прийти немного раньше, чтоб согласовать с организаторами некоторые моменты. А после этого осталась ещё уйма времени. Ожидание тяготило меня. Но вот стали собираться наши одноклассники. Всё больше и больше, казалось, что только его ещё не было. Даже родители Жени уже пришли, а его самого всё не было. Мы стояли у подоконника, подписывали открытку для Тамары Ивановны, я в сотый раз посмотрела на часы, в тысячный раз вздохнула. И вдруг увидела его. Женя поднялся по лестнице на площадку перед актовым залом и посмотрел на меня. Он как будто спросил меня взглядом: «Ждала ли ты меня?..» Я внутренне вздрогнула, но быстро успокоила себя: мне показалось, просто показалось. В зале жарко. Я кивнула с улыбкой, он прошёл мимо.
Скоро всё началось. Я сама лишила себя возможности видеть Евгения, усевшись в первом ряду. Но я чувствовала, как он смотрит на меня. Мне было неловко, я готова была обвинить себя в паранойе: с чего бы ему смотреть на меня? Мне это казалось полнейшей глупостью. На сцену тем временем вышли три девчушки и затянули томными голосками унылую слезливую песенку. Быть может, она стала только слезливей от того, что из троих петь умела лишь одна. Но они, тем не менее, старались. Потом стало ещё забавнее: мы пошли на сцену рассказывать стихи. Стараясь не обращать внимания на реплики из зала, мы оттарабанили со всем профессионализмом свои три строчки и были таковы. Дальше на сцене появился уполномоченный педагог, который вручал нам грамоты и похвальные листы. Тут-то было действительно смешно: многие из моих одноклассников получали награды за конкурсы, в которых не участвовали. К счастью, я этой участи избегла и, забрав грамоту за участие в писательском марафоне, уселась на место. Евгению же напоследок всё-таки сделали стыдно: вручили грамоту как лучшему фотокорреспонденту. О чудо! Ему действительно стало стыдно, а мне – жаль его, как в тот день, когда он на математике брякнул, что радиус равен двум диаметрам. Я тогда краснела за двоих. На этот раз краснел он, а я его жалела. Было бы за что жалеть: он получил то, чего добивался. Но всё-таки: он был, как первоклассник у доски, искал у меня взглядом поддержки. Но не нашёл. Может, впервые. Я вспомнила один из тех дней, когда мы снимали телесюжет.
Алеся проспала и не пришла в школу, но к съемке и она появилась. Мы шли все вместе по дорожке от школы, и тут Кириллу вздумалось пошутить. Он знал, какая она: ранимая, нежная. Но всё равно стал острить:
- Почему ты сегодня не пришла?
Она сказала, что не могла физически. Тогда он спросил:
- А алгебраически?
Она не ответила, но Женька не отставал:
- А геометрически?
Алеся молчала. Зато я не могла больше слушать, но не знала, как это остановить. Тогда я просто крикнула:
- Женя!..
Он посмотрел на меня удивлённо. Он явно не ожидал этого. Да что там он, никто не ожидал, и теперь все, включая Алесю, смотрели на меня.
- Прекрати, - сказала я.
Он замолчал и всю дорогу, наверно, не сказал бы ни слова, если б я сама не завела какой-то разговор.
К чему я теперь вспомнила об этом? Дело в том, что всякий раз, когда Евгений хотел подойти ко мне на шаг ближе, сделать что-то хорошее, я вспоминала, как он не подал руки той девочке зимой, вспоминала Алесю, которая, чуть не плача, не знала, как ответить ему. Я редко вспоминала, что он сделал мне. Но не могла ему доверять. Хотя мне часто так хотелось...
Когда всё закончилось, мы с несколькими одноклассницами решили сходить в пиццерию. Мы уже стояли на крыльце, когда кто-то вышел и сказал, что мы не получили в подарок книги, а за них ещё и расписаться надо. Пришлось вернуться. Когда мы шли назад, встретили Женю. Он не знал, что нас уже предупредили:
- Саша, вы забрали книги?
- Спасибо, мы за ними, - отвечала я.
Он кивнул и прошёл мимо. Тогда я подумала: «Почему он обратился именно ко мне? Можно же было просто ко всем?» Я тут же стала мысленно над собой подтрунивать. Ведь это была просто моя паранойя. И это ничего не означало, кроме того, что я перегрелась. Девчонок между тем посетила "гениальная идея": найти наших парней, тем более что они тоже собирались в город, и пригласить их с нами. Мне лично казалось, что это неправдоподобно, но девчонки думали иначе. Надя позвонила. Как раз в тот момент мы проезжали на маршрутке остановку, я повернула голову и увидела Женю. Надя как раз с ним разговаривала, но он, закрыв трубку ладонью, что-то сказал своему другу, Андрею, они нас тоже заметили. Они не дали определённого ответа на наше предложение. Только сказали: «Возможно». Но это ведь гораздо лучше, чем ничего. Я всё-таки надеялась. Не знаю, что подогревало во мне эту надежду, ведь она была безумной.
Они, конечно, не пришли. Не знаю почему, может, просто по привычке, мне казалось, что именно Женька этого не хотел. Хотя, почему он? Ну, почему он? Там было ещё 3 человека. Это ведь могло быть их желанием. Он не мог, даже если и вправду хотел, прийти один, без них. Но как пережить крушение ещё одной надежды? Она была последней. Меня трясло от негодования. Но я не могла объяснить, почему. Он не любит меня, так на что я злюсь? По пути домой, когда осталась одна, я сняла туфли и шла так всю дорогу. Мне стало легче на время. Но лёжа в постели в тот вечер, я не могла уснуть. Но когда усталость всё-таки сомкнула веки, я увидела сон.
Я бежала вслед за Женей, а он был всё дальше. Но я всё неслась, не думая останавливаться, сквозь пустоту и мрак. Я догнала его, схватила за плечо и развернула к себе. Он был печален. Я хотела сказать что-то, но он, не меняясь в лице, без усилия толкнул меня. Мне показалось, что от боли удара в грудь у меня пресеклось дыхание. А он стоял и смотрел на мою муку. Толкнул так, как будто убил. И не заметил.
Почти не помню, как прожила эти 5 дней. Что-то делала. Куда-то ходила. Что-то учила. А дни утекали.
Узор мороза на окне мерцает в свете настольной лампы. Даже сейчас, вспоминая тот день, день моего выпускного, я не могу равнодушно говорить о нём. Я меняюсь. Ведь я уже изменилась с тех пор. Это стало традицией: начиная с 13-ти лет, я каждые полгода себя не узнаю. Но когда я возвращаюсь в тот день, становлюсь такой, как тогда. Или, наоборот, как будто застываю, кристаллизируюсь. Тогда сижу подолгу без движения и всё думаю. Но о чём? Что в моих глазах, кроме редких скупых слёз? Если б он взглянул в них, то знал бы наверняка, что я его не забыла. Что помню каждую его улыбку. Но только искреннюю. Каждый правдивый взгляд мне в душу. Каждый день с ним рядом. И я благодарю. Благодарю, что он был в моей жизни. Это искренне. Это правда. Лампа освещает мой усталый силуэт. Я в тишине ночи пишу последние страницы нашей повести.
Я не хочу писать обо всём дне. Он был волшебный. Поверьте мне наслово, и этого будет довольно. Помню последний взгляд в зеркало. Не помню, что я тогда о себе подумала. Но это была я. Хотя в тот день все думали иначе. Мои родные отчего-то решили, что я стала взрослая. Это их и огорчало и радовало. А меня только удивляло. Помню отчётливо ещё один взгляд: его отца. Отец Жени смотрел на меня в тот вечер, почти не отрываясь. Он наблюдал? Он хотел что-то понять? Я не знаю ответа. Но когда я вошла в зал, помню, как все посмотрели на меня, как кто-то сказал: «Ах!..» Но я не ощущала неловкости, ведь к тому мигу мне самой стало казаться, что это и вправду не я. Так с чего, стало быть, испытывать неловкость?
Я взглядом искала место, где можно сесть, ведь мы с Алесей немного опоздали. Мне было удивительно, что моё место оказалось напротив Жени. Он в первую очередь стал нахально меня разглядывать. Вот тут-то мне действительно стало неловко. Я делала вид, что не замечаю его взгляда, но сама буквально плавилась под ним. Так было почти весь вечер.
Сначала было скучно, потому, что все говорили речи. Как же мне надоели эти речи! В чём, наверняка, поймёт меня любой выпускник. Сколько же я их наслушалась в своей недолгой ещё жизни. И как мало в них было подлинного чувства... Но потом стало как-то всё равно. Я, правда, так и не ела ничего. Но, выпив несколько глотков вина, почувствовала себя куда лучше. Скоро все пошли на танц-пол. Я тоже танцевала, но исподтишка следила за ним, в то время как постоянно чувствовала на себе другой взгляд, который чего-то ждал от меня и как будто всё спрашивал. И я ждала. Но чего? Сказки? Чуда?
Мне казалось, или вправду было весело. Были смешные конкурсы, тамада. У него такой забавный смех! Даже если шутил несмешно, то все смеялись. И я. Но время шло. На чудо его было уже маловато. Евгений с папой тогда как раз вышли и долго бродили по улице.
Женя весь вечер был, как струна. Он не танцевал, не смеялся, а только смотрел на меня серьёзно. А я ждала чуда. Так вот, они вернулись. Его отец встал у двери. А Женя пошёл в другой конец зала. Я сидела на стульях. И вдруг услышала музыку.
Это была лучшая песня, какую я слышала. И она была наша. Мы знали это оба и, хотя я не смотрела на него, но всё-таки чувствовала, что он чувствует то, что каждой клеточкой чувствую я. И я не видела, но знала, что Женя шёл ко мне, шаг за шагом, делая то, что мне не под силу. На мгновение мне показалось, что в зале нет никого, кроме нас. Я ничего не видела, ничего не слышала, только его шаги. Он шёл ко мне. И мне захотелось подняться ему навстречу, но я сидела, опустив голову, не веря в происходящее. А он шёл ко мне через зал, где для нас играла музыка, где он должен был только меня взять за руку... 1 шаг остался, только 1, и он остановился, как будто встретил невидимую преграду. Я подняла на него глаза. Только за сотую долю мгновения можно увидеть весь мир. И я видела, как в нём решение, принятое нелегко, но оттого ещё более твёрдое, естественное, сменяется смятением, как он внутренне отступает. А потом он действительно быстро развернулся и пошёл прочь. Я сидела, словно громом поражённая...
Здесь я, пожалуй, остановлюсь. Ведь он уходил тогда навсегда. Несколько минут – и его больше нет в моей жизни.
Почему он ушёл? С этим вопросом я открывала и закрывала глаза 2 с лишним месяца. Но всё просто. Это была стена. Он столкнулся с ней. Стена была прочна... Мы строили её с того дня, как узнали друг друга. Это было ошибкой. Через время, приобретя этот опыт нелегко, я говорю:
- Это ошибка.
Да, мы очень разные. Мне не было с ним хорошо ни единого дня. Ни одного дня понимания, согласия. Но есть мгновения, что стоят не дня, но жизни. Они и у нас были. Я их не ценила. Потому, что не знала им цены. Они были редки, но только так я могла смотреть ему в глаза... Наши 5 минут наедине, простого разговора, тот миг, когда я готова была, отбросив всё, поцеловать его, а он...
Что же в этом? Вопрос закономерный. Ничего. Он не поцеловал меня, не обнял, даже не взял за руку. И никогда уже мы не станем друг другу хоть немного ближе.
Но разве это так уж важно? Он десяткам до меня дарил свои дешёвые ласки. Но только мне этого не дал. Потому, что они имели значение. Для нас. Так они стали бесценны. И мы не вернёмся в тот день. Но я буду помнить Евгения всегда, всегда буду хотеть понять, но никогда не пойму. Равно, как он меня.
В каждом из нас бесконечность: в нём, во мне, в том, кто с вами рядом в эту минуту, в вас самих. Как узнаешь её, как поймёшь, глубока ли Вселенная, далёк ли край её, не испытав её, не погрузившись с головой без страха и без оглядки? И всё равно не узнать, что в нас.
Мы бесконечности.