В июне 1940 года наша семья, наконец-то в полном составе собралась в домике
рабочего посёлка совхоза. Когда правление выделило нам половину этого небольшого строения, отец съездил к бабушке и привёз нашу малышку.
Разместились мы в большой комнате, разгороженной дощатой перегородкой пополам. В ней была русская печь, плита с лежанкой, два окна и обширные сени с кладовой. За перегородкой – две кровати, родителей и сестрички. Я сразу же заявил, что ещё у бабушки любил спать на полатях, поэтому, лежанка и полати моя.
Вторую половину домика занимала семья конюха Царёва. За домиком находились ветхие сарайчики для скота и птицы. Вдвоём с отцом мы их до снега обновили, а для коровы, которую нам выделил совхоз, сделали добротный, новый.
Посёлок совхозный - небольшой, со старыми деревянными постройками барачного типа. Кирпичными были крахмальный завод, один из домов на пригорке, где жили рабочие этого завода и оранжерея. На западной окраине посёлка находились заброшенные карьеры с развалинами кирпичного завода.
Располагался совхоз на красивом участке в двух километрах от шоссе Бобруйск- Минск. Вокруг него фруктовые сады. Середину территории занимал парк со старыми дубами, липами тополями. В парке в зарослях акации сохранился фундамент от особняка. И старики рассказывали, что здание было очень красивое, белое с колоннами и львами, но оно сгорело ещё в семнадцатом году.
Посёлок разделяла надвое небольшая речка с широким мостом и остатками старой плотины. На месте водосброса остался большой и глубокий плёс. Любимое место купаний всей детворы. Глубина в нём достигала шести метров. И рыба водилась: крупная щука, окунь, плотва.
В северном направлении речка протекала по небольшой низменности и местами была заболочена, сильно заросла мелким кустарником ивняка и ольхи. В отдельных местах имела топи и небольшие плёса, тоже богатые рыбой. А в полутора километрах от посёлка находился ближний лес.
В южном направлении русло речки проходило по низменной луговине и через километра три впадала в приток Березины - Волчанку. В ней тоже водилась рыба и в те времена было много раков.
Небольшие и средние деревни окружали совхоз со всех сторон на удалени от одного да трёх километров. За ближним лесом располагались земли подсобного хозяйства с хуторскими селениями. А дальше шли лесные массивы так называемого 104-го километра.
Подсобное хозяйство и было местом работы моего отца. Там находились поля зерновых и картофеля. Местных рабочих в подсобном было недостаточно и каждое утро обозом на пароконных повозках из посёлка уезжала часть рабочих для помощи.
Часто ездили туда и ребята, мои сверстники. Мы трудились поводырями лошадей при окучивании картофельных полей, а при уборке сена, подвозили копна к стогам. Эта работа нам особенно нравилась.
Особого труда она не требовала. Лошадь с хомутом, за гуж которого привязана длинная верёвка. В руках - вожжи. Подводишь лошадь к копне, заводишь вокруг копны у самого низа верёвку и свободный конец её привязываешь ко второму гужу. Сам устраиваешься за копной, встав ногами на верёвку и прижимая её к земле, погоняешь лошадь. Одним словом, работая, ты весь день катаешься или на копне, или верхом на лошади, если копны вдалеке.
Ребята держались всегда одной сплочённой командой. Это были друзья, как по работе, так и по рыбной ловле: Гена, Жора, Миша, Володя, и я. Часто с Геной и Жорей мы ходили рыбачить на реку Березину. Здесь мы знали хорошие места и на самой реке, и на её притоке Волчанке. Особенно у Чёртова мостика, недалеко которого был хороший плёс, богатый рыбой.
На крутом берегу реки располагалась большая деревня и в ней жили дальние родственники Гены. Мы часто ночевали у них на сеновале, когда задерживались на рыбалке или собирались рыбачить рано утром. А с Жориком мы любили ловить в своей речке топтухой (саком) или бреднем.
В топких местах водились вьюны и небольшие налимы, лини, караси. Мы обшаривали все заводинки и знали, где глубокие топи, а где только вязкие места. На плёсах ловили щук и окуней. Так однажды мы полдня потратили, но не смогли поймать щуку. Она рвала старую сетку бредня и уходила. И была она по нашим представлениям не менее трёх, четырёх килограммов.
Осенью собирали грибы по всем окрестным лесам. А грибные места были почти повсюду. Поля разделялись меж собой канавами с посадками берёз, осин, тополей и сосны. Вдоль этих посадок дружно росли боровики и подосиновики. Лес, местами боровой, сосновый, перемежался лиственными массивами, тоже полными разного гриба. Лето пролетело незаметно.
В шестой класс Будённовской неполной средней школы пришлось ходить за три километра в деревню Дуриничи, т .к. в совхозе была только начальная. К этому времени я уже перезнакомился со всеми ребятами в округе. Здесь оказалось много моих одногодок и ребят годом старше. В шестом классе мы учились вместе с Мишей. Гена и Володя тоже в шестом, но смежном «Б». Жора ходил в пятый. Он годом позже меня пошёл в школу, хотя мы с ним одногодки.
Дорога в школу и обратно не проходила без проказ и розыгрышей. То девчонок напугаем, что утром видели волка возле леса; то устроим такую баталию с прутами-шпагами, а зимой - снежками, что никому не пройти. И все школьники включаются в общую «борьбу», разделившись на две команды.
Учеба шла легко. По воскресеньям все мы были страстными любителями катанья на коньках. Речка наша к ледоставу разливалась по обширным низинам почти до самой Березины. Хоккейные коньки были почти у каждого. Пробежки на два, три километра, да ещё наперегонки, вошли у нас в обычай.
Самыми резвыми, застрельщиками, были мы с Геной. С нами ребята не пытались соревноваться. Так до снегов, пока лёд не засыпало метелями, в школу мы бегали на коньках. Со средины зимы часто заносило дорогу и нам приходилось по колено в снегу добирались к школе и домой, помогая девочкам.
Позже, после школьных соревнований на лыжах, наш физрук оставил школьные лыжи всем желающим, с условием - вернуть их к весне. Так у многих из нас появились лыжи. И я заметил, что некоторые девчонки ходили на них ничуть не хуже ребят.
Особенно мне нравилась сестра Гены, Ира, быстрая и стройная девочка, бойкая на лыжне и на язык. Дружба моя с Геной способствовала частым встречам с ней и как-то незаметно мы, хотя и не очень прочно, сдружились. А она, в свою очередь, подружилась с моей сестричкой Галей.
Иногда во время какой либо игры Ира так входила в азарт, что схватывалась со мной бороться. Чувствовалось, как она вкладывает все свои силёнки, стараясь побороть меня. Я, конечно, не поддавался и это её раззадоривало еще больше. Она надувала свои упрямые губёнки, будто сердилась на меня. И по- детски радовалась, когда я притво рно паддавался и она «побеждала».
Возможно, наша дружба вскоре и переросла бы в иное чувство, но один незначительный случай положил конец нашим с Ирочкой тёплым отношениям. Однажды
вдвоём с подругой, Диной они были у нас. Ира, как всегда, затеяла потасовку. Вдвоём они на полном серьёзе собирались одолеть меня. Но какой мальчишка потерпит такое?
Долго мы возились дома, вспотели, запыхались. И сестрёнка начала протестовать,
что смяли все покрывала на кроватях. Тогда вчетвером отправились в парк. Погуляли немного, но неугомонная Иришка опять завелась. Чтобы не вывозиться в зелени, я не стал особо сопротивляться. Вдвоём они прижали меня к дереву. И тут Дина, выхватив из моего кармана носовой платочек, бросилась бежать.
- Ты чего стоишь? Догони и отними платочек! - закричала Ира. Но я почему-то заупрямился, да и счёл поступок Дины шуткой, мол, подурачится и отдаст. А упрямая девчонка сочла это за оскорбление её чувств. Я и забыл, что платочек этот мы вместе с ней вышивали крестиком в прошлом году.
Обиду она затаила глубоко. Платочек у подруги отняла и тут же у неё на глазах
изорвала его на мелкие кусочки. После этого случая она постоянно избегала встреч со мной. Если же приходил к Генке, она либо пряталась, либо уходила из дому. Так наша дружба, не успев окрепнуть, расстроилась совсем. А осенью я узнал, что она подружила
с парнем старше её на два года. Роман их оказался с последствиями и вынужденным отъездом Иры к тётке в Слуцк. Долго ещё помнил я и жалел хорошую девушку.
Новогодние праздники в совхозе праздновали всем миром. Правление закупило подарки наиболее отличившимся рабочим. В клубе после собрания и вручения подарков был общий, хорошо приготовленный, стол с бражкой и пивом. Нам разрешили немного посидеть отдельно, покушать и с пирогами отправили по домам. Но Володя и Миша прихватили тайком пива и под пироги мы сразу же самостоятельно отметили Новый 1941 год дома у Гены. Это был первый случай, когда я попробовал хмельного.
Весна пришла ранняя и дружная. В мире было неспокойно. По радио мы всё чаще слышали о войне, развязанной фашистами. Мужчины поговаривали по вечерам, что может случиться война и на нашей земле. Ребята, собравшись у кого - либо строили планы, делились своими задумками, мечтами.
Закончились занятия в школе. Я, Гена, Миша и Володя перешли в седьмой класс. Жора - в шестой. Началось жаркое лето. Совхоз готовился к уборке сена. И грянула жестокая, неумолимая война. На второй день ушёл на призывной пункт первый десяток молодых мужчин. Через несколько дней с представителем Бобруйского райвоенкомата ушли ещё двенадцать рабочих. В их числе был и мой отец. Он, 1902 года рождения, подлежал призыву.
Вскоре мы получили от него треугольное письмецо с номером полевой почты. Потом ещё два письма и на этом связь прервалась совсем. А слухи о тяжёлых боях и об отступлении наших были всё тревожнее.
В один из дней июля через территорию совхоза проходила наша конная часть.
Взмыленные лошади, уставшие бойцы получили небольшую передышку и душевный приём всего населения посёлка. Вся совхозная ребятня была тут же. Мы помогали бойцам поить лошадей, приносили из дому всё, что было съестного.
Часа через полтора прозвучал сигнал тревоги. Бойцы вскочили в сёдла. Раздалось несколько пушечных выстрелов, но наша конница уже достигла леса.Как оказалось, в посёлок на приличной скорости ворвался немецкий бронетранспортёр, но был остановлен гранатой дозорных, затаившихся у моста. Не ожидая такой встречи, немцы растерялись. В ответ выстрелили из пущёнки, не прицеливаясь, попали в угол под крышей амбара и. развернувшись, быстро скрылись.
Ночь прошла спокойно. Потом мы обнаружили, что конница эту ночь отдыхала в лесу, приняв все меры для обороны. Вдоль опушки леса остались окопы и пулемётные гнёзда. А у дороги были оставлены две 45 –ти мм пушки без снарядов. К вечеру в посёлок пришли три верховых лошади, каким-то образом отставших или брошенных.
Позднее я работал на одной из них. Это был гнедой меринок, не очень крупный, но резвый. Как выяснилось потом, он отзывался на кличку «Тимоша». Любил бодро шагать под песню, после моего задорного свиста, прижав уши, нёсся во весь опор, обгоняя других лошадей.
Два года с небольшими перерывами проработал я на нём в дни немецкой оккупации. И погиб он, как боец, с немецким обозом, вывозившим сено по льду из-за Березины, попав в партизанскую засаду.
С ним у меня связаны и другие, самые тёплые воспоминания, как о това- рище, с которым довелось делить свое горе, голод и горечь от унижений в то тяжёлое, беспросветное время. Послушный и смекалистый, удивлял он не только меня, но и многих: от конюха до работавшей ребятни.
В лесу я смело мог оставить его, запряжённого в повозку или сани, и он ни разу не застрял, зацепившись за дерево колесом, полозом, когда шёл на мой зов. А этот «фокус» я часто показывал ребятам. Конюх же удивлялся, как он умело открывал завалину у стойла и ночь пользовался сеном из сеновала, если в своих яслях сена ему оказывалось маловато.
Вспоминаю такой случай. Немецкий гарнизон уже размещался в посёлке. Перед самым Новым годом, в декабре 1941-го комендант, полковник Конрад, устроил для своих гостей, офицеров из Бобруйска, охоту с облавой. Собралось человек пятнадцать с ружьями. Целый санный обоз из пароконных и одиночных упряжек по неглубокому снежку направился в сторону ближнего леса.
По ровному и чистому жнивью сами по себе начались гонки. Со мной в санях сидели трое молодых немцев. Зная повадки своего Тимоши, я пронзительно свистнул. И меринок рванул с такой прытью, что один нерасторопный немец, как куль соломы, вывалился из саней. Мы обогнали всех, седоки были довольны и восхищены. Но подбежавший немец, злостно ругаясь, закатил мне оплеуху. Тимоша, словно взбеленился, завизжал, стал лягаться в оглоблях, начал разворачивать сани, косясь на обидчика.
Немцы остолбенели. А обозлённый на меня, стоял с открытым ртом и молча хлопал глазами. Дружный хохот остальных вывел его из оцепенения. Они дружно что -то говорили ему, но немец хмуро сел в сани и велел мне ехать дальше. Наверно, они просили его попробовать ещё раз меня побить, но тот их шутки не понял. А им интересно было посмотреть на реакцию Тимоши.
Охота была удачной. Взяли четыре зайца и две пышных лисицы. А на обратном пути велели мне еще раз засвистеть. И меринок выдал им такую гонку, что они гоготали как пьяные. Потом хлопали Тимошу по крупу, чем-то угощали и говори: «Гут ! Гут ! - Хорош ! Хорош !
Не один раз он и подводил, и выручал меня. Идет уборка брюквы или моркови, за нами следят охранники – соглядатаи. Тимоша рывков вырывает из моих рук вожжи и, быстро опустив голову вниз, вгрызается в большую брюкву. Немец бежит к нам, но часть корнеплода уже съедена. Он ругается, а чаще больно стегает меня кнутом. Тимоша невозмутимо ест брюкву. Немец уходит и я тайком подбираю оставшийся кусок, потому что голоден не меньше своего любимца.
Часто он удивлял меня своей понятливостью, сообразительностью что ли?
-Стой здесь ! Сейчас принесу тебе сена! - говорю ему, как человеку. И что выдумаете? Если кто-то из ребят начнет его понукать, он и с места не сдвинется. А когда он не в упряжке, то постороннему и не подойти. Он тут же прижимает уши и, ощерившись, грозно бьёт копытом в землю.
Пока я не понял его хорошенько, трудно было подобрать ему пару, когда приходилось работать на пароконной повозке или санях. Он не терпел хитрых напарников. А среди лошадей довольно часто встречаются такие. Одна лошадь добросовестно тянет воз, а другая отлынивает, «филонит» - говорят мужики. Мой Тимоша каждый раз хорошенько хватал зубами лодыря за шею, и начиналась драка. Приходилось успокаивать драчунов, кнутом подстёгивая ленивую.
Потом я попросил конюха поставить рядом со стойлом Тимоши молодую норови стую кобылицу Польку. И, как ни странно, они быстро снюхались. После этого уже не было проблем с подбором ему пары. Вместе с Полькой и погиб Тимоша январской зимой 1943 года.
Но впереди ещё были три мучительных подневольных года непосильного труда и голода, издевательств и побоев. Три года ненависти и жажды мщения. Три года неумелых, ребячьих, но опасных вылазок по ночам с целью навредить фашистам. Три года ожиданий и надежд на скорое освобождение из неволи.
Не контролируй нас взрослые, имеющие связи с партизанами, сложили бы мы свои горячие головы, неискушённые в настоящей борьбе с таким лютым врагом, каким был фашизм. А наши глаза и уши нужны были народным борцам, являясь, по сути, их негласной разведкой. И ребята гордились этим, позже узнав, что партизанам известно всё о наших проделках, что любые сведения о немцах им нужны, как воздух.
О полуголодной и полной непосильного труда жизни, о постоянных побоях и унижениях, выпавших на нашу долю; о лютой ненависти нашей к мучителям, толкавшей нас на сопротивление и рискованную борьбу с оккупантами последует повествование в главе «Военное детство».
март 2008 г.