Когда-то давно возле самого Рейна
стояло одно еврейское селенье.
Днём в нём было мирно и пахло достатком,
а после заката всё вдруг застывало
С закатом в домах разгорались скандалы.
Часто в селенье приходили несчастья
и никогда не было там маленьких бед.
Болезнь убивала, калечили вещи,
и если в него забредали чужие,
то грабили, крали и лили кровь.
В селенье жил Довид, сын торговца сукном.
Они вместе с женой жили в доме отца.
Довид чувствовал ярость и страх как никто:
в каждой ссоре он просто не помнил себя,
окунаясь в горячий кровавый туман.
Но увидев шедим* застывал словно труп,
и боялся зверей, их всегда обходил.
Как-то вечером сел он за ужин с семьёй.
За день он так устал, что и есть не хотел.
Огляделся-чуть не подавился куском:
все вокруг сидят будто куклы из тряпок,
рты поджаты и искоса смотрят глаза,
шевелятся будто на руки надеты.
Страх прошил как сосулька, отнялся язык.
Довид взгляд опустил, стало легче дышать.
Тут его жена пробормотала под нос:
-Сколько же можно жрать ? Наготовь тут на всех,
а старуха сидит и ни разу за день...
Тут услышал суконщик и начал орать,
а потом начался ежедневный бедлам,
где и Довид обычно вставлял пару слов.
А сейчас ему так было мерзко в душе,
что и сам не заметил как выскочил вон.
Но легче не стало. Посмотрел он вокруг:
будто нищий в щербатую миску собрал
объедки—вот как он увидел селенье.
И не заметил как подошёл к нему шед.
Подошёл, встал и ждёт как змея в траве.
Довиду вдруг так захотелось умереть,
что даже капли страха в нём не проснулось.
И он молча пошёл прямиком на шеда.
Шед схватил его как ядовитый капкан,
стал пытаться сломать, разодрать на куски,
но вдруг Довид почувствовал—он весь огонь
и сам может сломать, разодрать хоть кого.
Шед отпрянул и скрылся в щели меж домов,
Довид стоял раскачиваясь, чуть живой.
Вдруг он понял, что знает о каждом грехе,
совершённом в округе своим и чужим,
чует кровь, кислый запах обманов и краж,
все измены, предательства, видит убийц.
Но в изломанном теле болел каждый член,
он хотел открыть дверь, но вдруг рухнул мешком.
Довид долго болел, словно муторный сон
прошло десять дней, и тут болезнь вдруг ушла.
Остался только сильный жар во всём теле,
да пёстрые огненные видения,
быстрые как саламандры, стали мелькать
у него перед болящими глазами.
И он всегда помнил узнанные грехи.
Как-то Довид лежал на постели без сна
и понял, что он не может больше терпеть
кипящую в нём весь день чёрную смолу.
И тогда он стал выходить каждую ночь,
начав взимать плату за старые долги.
На губах его жили десятки имён
Отворяющих двери, сжигающих всё,
Убыстряющих бег, вызывающих страх.
Он всё видел в темноте словно лесной зверь,
и запахи ночи чуть пахли палёным.
Крестовый поход лишь царапнул селенье,
подержавшиеся за его рукоять
умерли от руки Довида злой смертью.
Выли от ужаса грабители в лесу,
украденное возвращалось с рассветом,
а воры становились бледны как стены.
Чёрствым хлебом скрипели на красных клыках
пламени окрестные замки и дома.
И не щадил Довид ни своих, ни чужих.
Среди евреев и гоев пошли слухи
об оборотне-саламандре, колдуне,
укравшем огонь из глубин адской бездны.
Его стали искать, сидели в засадах,
но не могли ни понять кто он, ни поймать.
И тогда один из окрестных монахов
решил ловить зло на зло. Взяли из тюрьмы
женщину, приговорённую к костру, и
ночью на перекрёстке дорог сложили
костёр и приготовили всё для казни.
Но та женщина не была ведьмой, донос
на неё был ложным, и Довид почуял,
что готовится жестокое убийство
и ринулся туда, прямиком в ловушку.
Только он появился, монах закричал,
вся толпа у костра развернулась к нему,
налетели дворяне верхом из холмов.
Между ними едва он успел проскочить.
и как зайца погнали его по холмам.
Он петлял там всю ночь, слыша крики и лай.
Лишь под утро ушёл, переждав шум в траве.
И в селенье вернулся уже засветло.
А на следующий день монах со стражей
и толпой крестьян обходил всю округу,
вызнавая, кто возвратился под утро.
Пришли они и в еврейское селенье,
но все те, кто видел Довида, молчали,
не желая выдавать своего гоям.
А когда монах ушёл прочь, наоравшись,
Рабби позвал Довида в дом, поговорить.
-Сын мой,-сказал он,-я знаю, что это ты.
Не знаю, правда, как ты постиг тайное
знание и где, но ты-искра сил Суда,
правящих ночью до самого рассвета.
Знаешь ли, что творя ночью свои суды
ты склоняешь весы, и так не прямые ?
Ночи стали чернее, несчастья больше,
шедим часто стали нападать на людей,
звери заходят в дома на окраинах,
болезни убивают целые семьи.
Я всегда смягчал Суд, мне был дан этот дар
в год, когда крестоносцы убили жену.
Мне приснился отец и меня научил
как молиться ночами, чтоб светом молитв
освещать темноту и смягчать Строгий Суд.
Я слугой силы Милости стал на земле.
Потому-то с тех пор наши дни так светлы,
постоянный достаток в селенье и мир,
хоть, изгнав Суд из дней, я будто оставил
тело без кожи. Уж если пришла беда
у нас от неё нет никакой защиты.
Лучше б и ты молился ночами со мной !
А теперь ты погубишь нас так или так:
Или беды добьют, или этот монах
тебя всё-таки выследит, всем нам тогда
придёт быстрый конец. Если мы для тебя
хоть что-нибудь значим-перейди в белый день !
Смешай воду с огнём и весы уровняй
пусть немного, на день, хоть потом погибнешь !
Это раньше, когда-то, и то-Царь Давид
мог творить днями суд, а ночами-псалмы.
Мы гораздо слабей и сильней стала смерть.
До заката Довида качало между
страхом и злобой, надеждами и тоской.
Нищим среди бедных, мёртвым среди больных
он чувствовал себя, обделённым судьбой,
начиная вдруг ненавидеть и Рабби,
и самого Царя, чьё имя он носил.
Ночью Довид решил, что должен погибнуть.
Но перед смертью захотел хоть кусочек
попробовать от доли других, везучих.
Он пошёл в холмы, взобрался на вершину,
поглядел на спёкшийся в жаре Суда мир
и не ощутил ни жалости, ни тоски.
И тут вдруг понял, что имена Милости
он знает не хуже, чем имена Суда.
Стало ему любопытно, сможет ли он
как другие сплести ожерелья молитв,
захотелось вино запить сладкой водой.
Слово за словом на нитку дыхания
он нанизал, на простую мелодию,
и постепенно воды души потекли
по руслу мелодии, вливаясь в слова.
Но вдруг Довид почувствовал как всё вокруг
заполняется злом, тонкой чёрной травой
стоят толпы шедим, хищной рыбой во тьме
кто-то мечется скаля клыки и визжа.
Вышли силы Суда как на дудку змея,
ждут любую ошибку, чтоб вмиг растерзать.
Понял Довид: не легче другим, чем ему !
Не смея умолкнуть простоял на холме
он до первых лучей и ушёл чуть живой.
Немного отдохнув, обрив все волосы
на голове, одевшись в старое тряпьё,
чтобы не узнали Довида-еврея,
он отправился творить свой последний суд.
Монах всё ходил с толпой по окрестностям,
уже схватили двоих подозрительных
и таскали с собой под молитвы и крик.
В чистом поле между двумя деревнями
Довид встал перед ними и громко сказал:
-Это я-тот, кого вы искали, теперь
ты, монах, мне заплатишь за казнь на костре.
Произнёс он Имя, и на всех напал страх,
Довид вынул нож и зарезал монаха.
Убежать не успел-посыпались камни.
Чуть живого его уж хотели убить,
но решили, что лучше спалить на костре
под молитвы известных монахов, а то
будет призрак его пострашней чем живой.
Разослали людей, всё приготовили,
в поле собралось на казнь много народу.
Приехал сам граф Нейсхейм, владыка тех мест.
Нейсхейм долго шептался с придворным врачом
(говорили, что он-колдун и астролог)
и сказал, что забирает оборотня,
потому как, раз тот смог появиться днём,
то ни огонь, ни молебны не удалят
его душу навечно с этого света.
Граф обещал позаботиться обо всём
и, убив адскую тварь тайным образом,
поведанным его отцу сарацином,
зарыть тело возле могилы святого,
чтоб тот вечно держал сию тварь на цепи.
Толпа зароптала, но никто не посмел
спорить с всесильным владыкой, и к тому же
их всегдашний предводитель, монах, был мёртв.
Шепчущий заклинания врач и слуги
забрали лежащего без чувств Довида,
и больше о нём ничего не известно.
Но говорят, что с тех пор на главной башне
заброшенного замка в дремучем лесу
начал появляться безумный отшельник.
Днём орал различные обвинения,
выкрикивая имена всех жителей
округи, а ночью распевал молитвы.
И пока он был жив не было нечисти,
утихла вражда, даже к местным евреям,
мир и удача сопутствовали людям,
* Шед, мн.ч.-шедим: черти или демоны в еврейском фольклоре и мистике. Не всегда причисляются к силам зла, часто-нейтральные потусторонние существа.