*
Он купил избушку под Кировом. Я спрашиваю:
-- Нахера? Где Киров и где мы.
-- Хочется.
Это его с автозавода уволили. Расчет получил под сто тысяч.
-- Я – говорит – не последний человек там был. Не простой рабочий.
-- А чего уволили?
-- Кризис.
Мы курим мои сигареты и беседуем. Он нерусский, в той степени, в которой можно быть не русским, родившись в России и живя здесь. У него в лице виден Чингисхан. Я вспоминаю про паек Чингиза – килограмм мяса и восемьсот граммов хлеба в день на каждого воина. Вова маленький и кривоногий, стереотип степного солдата. Кудлатая бородка, разрез глаз, дикий патриотизм. Он говорит:
-- Мы несчастны.
-- Ты охуел, Вова?
-- Точно тебе говорю.
Он собран, мало знает про трамваи, но целеустремлен. Если ему объяснить, он сделает.
И он дембель.
Сегодня последняя смена и все, отправляется в Киров, в избушку, говорит:
-- Семья, как говориться, есть.
Я поднимаюсь в вагон, сажусь на кондукторское место, закидываю ноги на соседнее кресло и закуриваю. Слушаю Вову. Он открыл панель и ковыряется в электрокишках, ищет неисправность.
-- Сухари-то я поменял.
-- И?
-- Заднего хода нет.
-- Это электроника, Вован, подожди Санька, придет сделает.
-- А мы?
-- Бля.
Он уволился считай, последняя смена отработки двухнедельной.
На нем рваные камуфлированные штаны, лаковые полуботинки и грязный тельник под телогрейкой. Усики и бородка.
-- Чего делать будешь?
-- Не пропаду.
-- Нашел что-нибудь?
-- Нет, так ухожу. Я в детстве на конюшне работал, там хомуты кожаные. Я их распарывал и обувь шил. Кроссовки «Адидас» знаешь? Вот по ним и шил.
-- Опять собираешься?
-- Дед умел, а отец уже не умел.
Он закрывает панель:
-- Заднего хода нет.
-- Саня придет сделает.
Мы уходим в теплушку.
*
Лакированные полуботинки, это у них признак касты. Иди на рынок, они все в полуботинках. Национальность без разницы. Маленькие солдаты Чингиза, кожаные туфли вместо мягких сапог. А зимой дубленка, осенью пальто, весной куртка, но зимой - дубленка.
Кожа и мех.
Он мне жалуется:
-- Жалко, что я валенки не научился катать.
-- Валять?
-- Бить.
Включает фм-станцию на своем мобильнике:
-- Я Розембаума уважаю.
-- В школе слушали.
-- Сухари же я поменял. Заднего хода нет.
-- Поставь чайник.
Я иду в раздевалку, где у меня помимо шкафа с одеждой есть еще посуденный и еще один с запасной одеждой. Достаю упаковку чая, банку с сахарным песком, ложку. Возвращаюсь в теплушку. Мы пьем чай. Вова деликатно насыпает в кружку песок.
-- Я бы не увольнялся.
-- ?
-- Дом в Кирове. Далековато.
Я беру с полки замызганный насмерть детектив в мягкой обложке. Вова говорит:
-- Это я принес.
-- Где взял?
-- В будке на ТО-2. Кто там?
-- Полякова.
-- Не читал.
В теплушку заходит мастер, Артур-армянин, рассказывает:
-- Меня вчера из автобуса высадили.
Я уточняю:
-- У тебя, что удостоверения с собой не было?
-- Было.
-- Какого ***?
-- Говорят, не повезем. Я деньги предлагал, не взяли, кондуктор закричала, водитель остановил и я вышел. Посередине дороги.
Вова улыбается:
-- И меня.
Я говорю:
-- Вы че, бля? На *** не могли послать?
Они смотрят на мою голову. Я вчера ее в очередной раз побрил. Хожу в старой кожаной куртке.
-- Тебя когда-нибудь высаживали?
-- У меня, бывает, вообще билет не спрашивают.
Они смотрят. Я говорю:
-- Я могу извиниться перед вами за Россию.
Мы смеемся.
Мастер:
-- Мне неудобно было, весь автобус против меня.
*
-- Что, задний ход сделали? – мастер наливает чай.
-- Ну его в ****у, Санек придет сделает.
-- Там электроника?
-- Она.
-- Оставим.
На обложке детектива написано, что Полякова закончила филфак Ивановского университета, я учился по соседству. У ее романа, панибратски-интеллигентская интонация дамочки знающей себе цену. Я пролистываю десяток страниц. Приятно. Абсолютно никчемно. Четко понимаешь, что время чтения – вычеркнутое из жизни.
Бросаю на полку.
Мастер говорит:
-- С каждым днем все хуже.
Вова:
-- Где?
-- Здесь. Да, Олег?
-- Да.
Мы выходим из теплушки, вдоль первой канавы идет, подпрыгивая, сегодняшний ответственный за выпуск товарищ Костромин В.Г.
-- Как выпуск – товарищ Костромин потирает от возбуждения красные руки – сделали?
Меня это «сделали» заебало до всех оттенков синюшного. Я говорю:
-- А как же.
Мастер:
-- Да, все готово.
Вова:
-- Заднего хода нет.
Товарищ Костромин заинтересованно прислушивается:
-- У кого?
Я:
-- Вова, иди покури.
Мастер:
-- Действительно.
Вова:
-- Сухари-то я поменял.
Товарищ Костромин светлеет лицом:
-- И как?
Вова:
-- А заднего хода нет.
Товарищ Костромин:
-- Так это, как же его?
Мастер:
-- Все готово.
Товарищ Костромин смотрит на меня.
Я добавляю в голос небрежной доверительности:
-- Григорич, ты же меня знаешь.
-- Я?
Вова открывает рот. Мастер берет товарища Костромина под руку:
-- Пойдем, дорогой.
*
Вечером мы умываемся в душевой и переодеваемся в соседних рядах металлических шкафов.
Мастер моет руки, трет их одну о другую.
Вова моет руки, уши и шею пластмассовой мочалкой.
Я иду в душ, где закуриваю и стою под лейкой, стараясь не замочить сигарету. Капли отлетающие от стен кабинки, все одно попадают. Бросаю сигарету, намыливаю голову, делаю воду еще горячее. Никак не могу согреться.
На контрасте температур потекли сопли, внутри не тает ледяной поход, в том месте, где традиционно находится душа. Это совпадение, никакого пафоса. Канава бетонная, за двенадцать часов намерзнешься в ней, потом пару дней дрожишь.
Выйдя из душевой, застаю раздевалку пустой, ребята уже ушли.
Дембель Вова и мастер.
Собираюсь и иду.
Около первой канавы мастер меня ждет, чтобы попрощаться со мной до следующей смены, пожать мне руку:
-- До четверга.
-- Будь здоров.
-- Спасибо.
-- А-а-а.
Меньше пафоса.