Небольшая преамбула
Итак, все это произошло в одной из частных клиник, после добровольного приема пациентом экспериментального препарата. Единственное, на что он мог рассчитывать, это на небольшую сумму денег, которую должен был получить в случае благополучного клинического исхода…
Но подобный мотив развертывания сюжета создается не только вследствие воздействия экспериментального препарата. Такой же «пусковой кнопкой» мог оказаться и, например, наркотик или иное затуманивающее разум средство, что зачастую в реальности и происходит.
***********************
Неожиданно на экране монитора буквально за секунды все изменилось.
- Давление нормализовалось, кривые сердцебиения приобрели четкую повторяемость, дыхательные движения стали самостоятельными, - мысленно отметил «светило науки».
Так между собой за глаза называли все сотрудники невысокого человека с несовременным именем Пантелей Филимонович, которого удалось переманить с профессорской должности крупного медицинского НИИ. Причем называли его так именно за оклад, который по слухам практически равнялся сумме всех прочих окладов этой немногочисленной частной фирмы.
Он задумчиво пожевал губами, состроив при этом почти обезьянью гримасу, потом поднял лохматые брови и уже вслух пробормотал:
- Я бы сказал, что это уже сон, а не кома.
И действительно, на губах пациента, еще минуту назад пребывавшего в состоянии глубокой комы, блуждала улыбка, под веками угадывалось активное движение глаз.
- Фаза сна, причем со сновидениями… Я бы даже сказал, сна с весьма приятными сновидениями, - опять, с явными признаками недоумения, произнес светило.
Он еще раз пристально всмотрелся в монитор и таблицу выводимых столбиком параметров.
- Все в норме, но уж очень как-то энергично, - теперь уже мысленно констатировал он.
Но что-то неясное все еще беспокоило его.
Он поглядывал то на монитор, то на довольное лицо пациента.
Неожиданно дверь приоткрылась и заглянула миловидная женщина в светло-голубой униформе и как-то неуверенно произнесла:
- Пантелей Филимонович, за Вами уже подъехало такси. Вы домой едите?
Он оглянулся и посмотрел буквально сквозь нее.
- Нет, нет, - задумчиво произнес он, и добавил, - Позже… Я Вас позову, если что.
Дверь послушно притворилась.
Пациент пришел в себя от резкого ощущения. Следующий вдох буквально ударил в переносицу.
- Нашатырный спирт, - понял он и замотал головой, пытаясь увернуться от ненавистной ватки с резким запахом.
Когда он приоткрыл глаза, над ним склонилось лицо в медицинской маске и шапочке голубого цвета. Он видел только глаза, причем глаза до боли знакомые.
Глаза явно улыбались.
- Спать. Вам надо еще поспать.
И он почувствовал вдруг неумолимую волну сна, накатывающуюся на него словно цунами. Тем не менее, он еще успел разлепить губы и прошептать что-то похожее на:
– «Что Вы… вечером?».
Когда он снова проснулся, он впервые почувствовал себя отдохнувшим за весь этот беспокойный период неопределенности и беспросветного ожидания неожиданного поворота к чему-то лучшему.
Рядом с ним на стуле сидела все та же медсестра, но уже без маски. Сначала он узнал эти улыбающиеся глаза, а потом вдруг радостно понял: - Это же Светлана!
Его тайная любовь со студенческой скамьи. Сначала он ежедневно мог украдкой видеть ее, когда у них были совместные общеобразовательные лекции. Потом таких лекций не стало, у нее и у него началась специализация.
Теперь он видел ее гораздо реже, но всегда, при этом, старался не попадаться ей на глаза.
Он вспомнил, как тогда мечтал, что вдруг он становится состоятельным и обеспеченным и, подъезжая к ней на роскошной машине, он предложит ей свои руку и сердце.
Но состоятельным стать так и не пришлось, и он потерял ее в тугом клубке жизненных событий, все время заставлявших его совершать какие-то вынужденные шаги, нисколько не влияющие на его обеспеченность.
Он попытался вспомнить ее фамилию, но вспомнил только то, что фамилия эта была очень презентабельная, в свое время он даже комплексовал, захочет ли она сменить эту роскошную фамилию на его простенькую.
- Президентова? – нет, совсем не то.
- Царева? – уже ближе, но тоже как-то не так.
Но теперь она сидела перед ним и улыбалась.
Черты «тоненькой тростиночки», как раньше именовал про себя он ее, теперь чуть-чуть округлились, она стала женственнее и еще более милой.
Все дальнейшие, все более и более приятные события, вдруг начали развиваться так стремительно, словно какая-то туго сжатая внутри него стальная пружина одним броском распрямилась вдруг и заставила эти события также быстро друг за другом следовать.
Сначала были изумительные для них обоих беседы…
Потом нежные встречи и его признание ей в любви…
Затем яркая свадьба и насыщенная семейная жизнь со спокойной взаимной любовью…
И он по вечерам с удовольствием и с интонациями опытного чтеца декламировал ей любимые стихи:
Вот пришел отдачи первый срок.
Жизнь была похожа на цветок,
Лепестков не счесть в его короне.
Щедрый, он нисколько не в уроне,
Отдавая миру лепесток!
И она приятно при этом смеялась, и ее смех был похож на переливы хрустального горного ручейка.
Он буквально не успевал перелистывать эти счастливые страницы, о которых раньше не мог и мечтать.
А они все листались и листались, и каждый следующий фрагмент его жизни был еще более насыщен, чем предыдущий.
Конечно, он понимал, что с каждой такой страницей необратимо перелистываются и прожитые годы, но ему теперь совершенно было не жаль, что их совместный жизненный ресурс расходуется на полноценные жизненные радости.
И так они неумолимо становились все старше и старше, но приближающийся закат их жизни был таким логичным и многократно оплаченным финалом совместно прожитой счастливой жизни, что с каждым новым глотком воздуха у него все более крепло удивление:
- Как же он раньше не понимал, что наивысшее счастье, это именно такое счастье, рецепт которого был прописан во всех сказках: - Прожить счастливую жизнь и умереть в один день.
Понимая, что ей, как очень красивой женщине, особенно не просто видеть признаки увядания, хотя в его глазах она была также красива, как и прежде, он был с ней все более и более нежен.
И он действительно все более и более влюблялся в нее:
Когда мы чувствуем, - Конец!
Догадка не верна.
Ты вновь приказываешь мне,
- Пусть зазвучит струна!
Иная песнь, иной порыв,
Трепещет сердце, вновь ожив…
И она, слушая его, мило улыбалась в ответ.
И они действительно умерли в один день. На лицах обоих старичков царила умиротворенная улыбка.
Но в самый последний момент, когда душа его уже собиралась воспарить ввысь, в затуманенном уже мозгу вдруг всплыла очень далекая мысль, которая чрезвычайно удивила его в былые студенческие годы, когда он жадно впитывал знания.
Эти нетленные строки буквально вспыхнули над ним в ясном небе. Но тут он ощутил, что совсем не может их прочесть, даже по слогам.
Поэтому он только мог припомнить, что же читал он так давно.
И он, невероятно напрягая волю, вспомнил, что всю мудрость мира можно вместить в толстый фолиант. Но весь фолиант можно заменить одной фразой, записанной арабской вязью. Но и эту фразу можно упаковать всего в один арабский символ. А данный символ можно стянуть всего в одну точку.
И здесь он с абсолютной беспомощностью вдруг ощутил себя такой безмерно малой точкой.
Прежнего восхищения почему-то не было, но губы все еще продолжала сковывать уже судорожная улыбка.
- Вся жизнь в одной точке, – совершенно бесстрастно и даже отстраненно заключил он.
И это последнее ощущение и было прервано воспарившей его душой.
Святило науки уже сутки не отходил от пациента. Он предпринял все известные ему способы вывода из неизвестной ему ранее формы комы. Были задействованы все возможности сверхдорогой аппаратуры, находящейся в его распоряжении. Теперь он уже только молча констатировал происходящее. Он понимал, что быстро тающие ресурсы организма пациента уже пересекли черту необратимой фатальности.
Насыщенные и ритмичные параметры становились все слабее и реже.
На кушетке лежал старец. За эти сутки все его волосы стали кипельно белыми, лицо прорезали глубокие морщины.
Но поражала спокойная улыбка эдакой спящей Джоконды в мужском исполнении.
И вот вместо слабых волн на экране появились яркие прямые линии.
Резкий сигнал зуммера распорол тишину помещения.
- Все дороги ведут в Рим, - непонятно кому хрипло сказал светило и выключил сигналящий прибор.
Никаких документов при покойном не обнаружили, и тело его было предано земле в той части кладбища, где муниципалитет хоронил бомжей. Перед бугорком земли был установлен такой же, как у всех крест. Поскольку дата рождения была неизвестна, то ее и не могли написать. Дата смерти была известна, но хозяин клиники решил перестраховаться и не разрешил ее сообщать. На прибитой к кресту табличке в самом центре красовалась только точка, которая и должна была отделить друг от друга две арабские цифры: день рождения и день смерти.
Миловидная медсестричка той самой частной клиники, молча стояла, глядя на солнечный крест из соснового бруса с застывшими каплями – слезками сосновой смолы, просочившейся из глазков срезанных сучьев.
Ее сюда никто не присылал. Просто ее поразил случай, о котором рассказали коллеги, что сравнительно молодой человек вдруг состарился за одну ночь, но умер с улыбкой, так и не приходя в сознание.
Его она видела только мельком, когда заглянула в реаниматорскую.
С тех пор прошло уже много дней, но она только сейчас решилась прийти на кладбище.
Кладбищенский сторож привел ее к этой могилке.
Взгляд ее снова и снова буквально притягивался к нелепой табличке с точкой посередине.
Ни имени, ни фамилии, ничего, кроме этой точки…
Ее охватило непонятное щемящее чувство, что именно ей и адресована эта точка.
И внезапно, холодок в спине рикошетом спровоцировал глухую боль под ложечкой и тянущий спазм внизу живота, от слабости мелко задрожали ноги, и она совершенно по-женски ощутила какую-то жуткую и огромную пустоту, словно вдруг потеряла половину себя.
Да, что-то дорогое навсегда ушло из ее жизни.
У нее не было романов, и единственное, что она сейчас вдруг вспомнила, это одного студента, который привлекал когда-то ее внимание.
Она даже тайно однажды прошла за ним в библиотеку и узнала, какую книгу он тогда взял.
Она попросила точно такую же. Это был томик с переводами стихов. Стихи ей очень понравились. Она буквально зачитала эту книгу, и когда принесла ее сдавать, библиотекарша сердито выговаривала о сроках и очереди читателей.
Больше она ничего вспомнить не могла, но и то, что она вспомнила, заставило слезы навернуться на глаза. Ужасно хотелось зареветь в голос. Плечи судорожно задергались.
Неожиданно ветерок принес волну густого смрадного запаха немытого тела.
Она быстро смахнула слезы и подняла голову. От могилки к могилке методично ходили двое бомжей и что-то собирали в сумки.
Это были мужчина и женщина.
Тогда она вдруг засуетилась, положила на бугорок две живые гвоздики и, неумело перекрестившись на сосновый крест, почти бегом направилась к выходу.
Больше она на кладбище не приходила.
Через несколько лет бугорок превратился в неглубокую яму, почерневший крест наклонился, а табличка потемнела настолько, что на ней уже ничего нельзя было разобрать, да и никто и никогда этого делать не пытался.
И таких очень похожих могилок было множество.
И некому было даже задуматься о том, что абсолютно разные судьбы людей могут приводить к одному и тому же результату.
Заявление автора:
Учитывая, что вышеприведенный текст был написан под впечатлением прочитанного рассказа «Раз, два, три!» (Александр Попель) то все права на дальнейшие перепечатки и публикации вышеприведенной миниатюры «Трепанация счастья» принадлежат, в равной мере, и Александру Попелю.