Избранник Ада Глава VIII Я служил фюреру

Николай Норд
                ГЛАВА VIII 
                Я СЛУЖИЛ ФЮРЕРУ

Закрывшись в своей комнате после легкого ужина – ведь я уже немного поел у Цымбалюка - я разделся до трусов и начал свой опыт с ясновидением в состоянии саморегуляции. Поначалу все шло точно так же, как и на квартире Александра Петровича. Наконец, я дошел до того момента, когда загнал энергетический шарик под лобную кость. В этот момент моя голова самопроизвольно начала крутиться, но описать словами физические ощущения, возникшие при этом, невозможно, их надо прочувствовать. Я попробую.

В области межбровья у меня возникла тяжесть, не стоящая на месте. Она вращалась неким упругим, теплым шариком в зоне от кончика носа и переносицы - до этого самого межбровья, изредка выходя за близкие им пределы по сторонам. При этом чувствовалась тянущая тяжесть этого шарика, который, как бы, забрался под лобную кость, и теперь его зацепили крючком на невидимой лесе и таскают туда-сюда, а вслед за ним тянулась и моя голова. Ощущение не из приятных, будто из меня высасывали мозги. Через несколько минут мне показалось, что этой леской, наконец, что-то из головы таки выдернули, в области межбровья ощутился хлопок, будто оттуда вылетела пробка от шампанского – мой астрал вышел из тела.

С этого момента начинало происходить, как мне показалось, раздвоение личности. Я увидел самого себя, как бы со стороны, извивающегося в невообразимых конвульсиях, потом направился куда-то вверх и увидел мышь, бегающую по чердаку, над потолком нашей квартиры. Причем, этот дуалистический мир, в который я попал, оставался похожим на наш привычный в пределах лишь двух-трех метров от меня – в библиотеке я уже испытывал аналогичное ощущение, когда на голове у меня была диадема. Потом он стал искажаться, я увидел его таким, который трудно понимаем при нашем привычном способе восприятия. Он превратился в неузнаваемый. Люди здесь были окружены своими мыслеформами и мыслеформами, которые им присылались откуда-либо со стороны. Он был полон элементалов и иных астральных сущностей. Неживое тут представлялось живым, думающим, со своими мыслями и прочим.

Это другие пространства, другое течение времени и другие, непривычные нам образы обычного, которые трудно описать словами. В том мире все мне казалось образным: и дома, и мостовая, и автомобили. Но как перевести и объяснить образ толп народа, собак, птиц, машин за десятилетия прошедших по той же дороге, идущей рядом с моим домом? Она хранила память и мысли миллионов людей, которые когда-то прошли по ней. Они были видны и ощутимы. Она была живой, но жила какой-то иной, непонятной мне жизнью.

Короче, словами все это толком не объяснишь, милый читатель, все это надо просто прочувствовать самому. Если провести образное сравнение, то сравнивать наш мир астральным, это все равно, что сравнивать семя цветка с самим цветком, или рыбью икринку с самой рыбой. Если мы никогда бы не видели сам цветок, мы бы ни за что не разглядели его образ в его семени. В нашем мире мы видим только семя, образ цветка нам недоступен. И все же я постараюсь описать мою командировку в иное измерение понятными всем нам словами.

Вначале сего путешествия, я мысленно испросил, сам не зная кого, дать мне направление по поиску дяди Сережи. Тогда меня стало опускать на землю, и я стал проходить сквозь нее, как сквозь темный туман, пока не оказался у входа в огромные ворота, размерами напоминавшие ворота крупного производственного цеха. Пройдя через них, я оказался в сложной коридорной системе, где четко просматривалось одно главное направление, от которого отходили в стороны коридорчики поменьше, с многочисленными комнатками в них, по типу барачных.

В главные ворота заводились, в сопровождении неких туманно обрисованных сущностей, описать, которые мне сложно, какие-то люди, от грудных младенцев, до глубоких стариков. Они отправлялись прямехонько в первые боковые коридорчики и дальше размещались по этим бесчисленным комнаткам. То, что их несметное число, я не видел напрямую, но я это, неким образом, просто понимал. Я прошел, вернее не прошел, это я говорю так, чтобы было понятно тебе, милый читатель, я переместился немного по основному коридору и завернул в один из боковых. Там я добрался до одной из комнат, войдя в которую, и встретился с дядей Сережей. Он был в галстуке и одет в тот же костюм, в котором был и похоронен. И он был не один, был еще кто-то в зэковской шапочке и робе, мне не запомнившийся, и они играли в лото, как это раньше нередко было в советское время в середине века во дворах.

Дядя поднялся и пошел ко мне навстречу. Объятий, таких, как у нас это принято на земле после долгой разлуки с родным человеком, не  было. Но внутренние ощущения, что мы рады и обнялись, как бы - это было. Причем, в лицо он был, в нашем обычном понятии, мне не узнаваем, там было какое-то собирательное лицо непонятно каких личностей, среди которых иногда проявлялось и дядино. Но то, что это был он, я нисколько не сомневался.

- Вот, молодец, Коля! Как ты сумел прорваться-то сюда? – спросил он, но тут же замахал руками: - Ладно, не рассказывай, я все знаю и знал, что так будет, потому к тебе во сне и пришел - что толку Нюрку-то зря беспокоить, одни только слезы ей были б.

- А это что за место, дядя Сережа?
- Чистилище это, сынок, промежуточное место такое. Сижу вот тут с тех пор, как похоронили еще. Ни в Рай, ни в Ад не берут. И тут все такие, не только я. Вон и Федор, Зек с нашей зоны, где я начальником отдела кадров был - невинно осужденный по доносу. И каждый тут парится по своей какой-то причине. Насчет меня мне тут объяснили, что человек-то я честный, вроде, был, по статусу Рай положен, но мне на памятник могильный звезду замастырили пятиконечную – она-то душу в Рай и не пускает.

- Это почему же? - спросил я, рассматривая скудную обстановку помещения: две шконки, расположенные друг над другом, деревянный стол и табуретки, зачем-то здесь стоящая в углу метла. – Звезда на памятнике, она же не перевернута, как на печати Мендеса.

- Да так-то оно так, только по отношению к покойнику, она находится, как бы, зеркально, вот и выходит эта та самая печать, ети ее! Это для живого человека она правильно стоит, живому-то ничего. В общем, накажи Нюрке, чтобы заменила мне памятник на христианский, с крестом. А ежели ей это накладно будет, то пусть хоть звезду с памятника собьет. Тогда хоть на море позагораю в Раю. А то тут прогулки всего два раза в день, и то – по коридорам гуляем, как тараканы в пенале.

Я пообещал все сделать, как он просил. А надо сказать, в советское время памятники было принято, за небольшим исключением, ставить всем со звездами. Сколько ж тут невинного народа немерянные свои сроки просиживают?

- Слушай, дядь Сереж, а ты тут, часом, будущее и прошлое не знаешь? Ну, что, например, со мной будет? – спросил я отнюдь не из спортивного интереса.

- Вестимо, знаю.

- Да?! – обрадовался я. – У меня тут девушка одна есть, я хочу о нас узнать. Скажешь?

- Нет, Коля, не положено, тебе ж лучше будет. Если я тебе скажу, ты уже никогда отсюда не выйдешь, так и будешь тут вечно по коридорам мыкаться. Тебе это надо?

- Пожалуй, нет. Слушай, а, может, и от соседа передать что на землю надо?

Я посмотрел на мертвого Зэка, вернее на то, кого он сейчас собой представлял. Тот встрепенулся, было, но только грустно покачал головой.

- Нет, Коля, ему ты не поможешь. За него его родня должна хлопотать, такие уж тут порядки. Да ладно, ты иди, а то тебя засосать сюда насовсем может.

Дядька обнял меня и подтолкнул к двери.

- А как мне выйти отсюда?

- Да иди себе и иди. Моя мысль тебя выведет.

У двери я напоследок обернулся. Дядя Сережа грустно смотрел на меня, будто с палубы корабля на берег, где когда-то был счастлив. У меня же расставание не вызывало какого-то чувства вновь долгой разлуки, было такое ощущение, что мы прощаемся до завтра.

Когда я покинул дядьку, то пошел не к воротам, а вглубь основной магистрали. Не скажу, что мне было любопытно, просто пошел себе и пошел. И вот что интересно, я заметил, что чем дальше углубляюсь в главный коридор, тем больше погружаюсь в прошлое, но не свое, а тех, кто здесь находился. Так, например, я заметил, как началась меняться одежда людей, входящих и выходящих из своих комнат и проходящих по боковым коридорам. Можно было легко проследить моду и стиль ушедших времен. Я дошел и до тех мест, где находились павшие бойцы Второй Мировой Войны. Причем не только наши, но и немцы, французы и другие. Все они были в военных мундирах своего времени, в которых пали в бою, или были похоронены. Таким образом, я дошел, полагаю, до Петровских времен и, может быть, пропутешествовал бы и дальше, то тут меня начало выносить сквозь землю наверх.

В какой-то момент, я понял, что нахожусь на поверхности. Были сумерки, передо мной стоял стол с лавками, наподобие тех, на которых в мое время резался весь дворовый люд -  в любимую игру членов Политбюро ЦК КПСС - домино. За столом, друг против друга, сидели двое, один полупрозрачно светлый, другой чернее ночи и тоже, как бы, полупрозрачный. Это трудно описать словами, не чернее черного цвета, а чернее, именно, ночи. Ведь ночь, хоть и черна, но прозрачна. Я внутренне назвал одного из них ангелом, другого чертом. И я понял, непонятным мне самому шестым или девятым ли чувством, кои здесь, в этом мире, были возможны, что это была пограничная зона, стыковочное место близ Чистилища, где встречаются силы Тьмы и Света для решения каких-то своих проблем через своих посланников. То есть, через низших ангелов и наиболее благопристойных демонов, которые бы не нанесли друг другу ущерба при контакте.

Вспомни, милый читатель, как у Булгакова, такие контакты через посредников между Богом и Дьяволом также описываются неспроста, хотя там присутствовал более высокий уровень связи.

На столе стояли граненые стаканы и бутылка водки. И они пили ее, о чем-то оживленно беседуя. И это не показалось мне странным. Странным то, что в питие участвовал Ангел. Черт предложил мне присоединиться к ним и налил мне полстакана водки. При этом и демон, и ангел вполне дружелюбно смотрели на меня, посмеиваясь чему-то своему. Я не отказался и выпил, и это тоже не показалось мне странным.

Но то, что я принял за водку, оказалось такой горючкой, будто в моем желудке взорвали атомную бомбу - меня разнесло на части и понесло в разных направлениях. Причем, каждую часть, хоть и отдельную, я все равно чувствовал, несмотря на огромные расстояния между ними. Потом, в какой-то момент, я воссоединился в одно целое и ощутил себя у себя дома, склонившегося над своим физическим телом. Оно было распростерто на полу, и я спал. Потом я вошел в свое тело и то ли проснулся, то ли очнулся.

После этого я стал подниматься, разминать затекшие члены. Голова слегка кружилась, и я ощущал себя слегка пьяным, будто действительно только что принял полстакана спиртного. Когда я посмотрел на часы, то понял, что прошло около четырех часов времени, с тех пор, как я ввел себя в состояние саморегуляции.

Что ж, все прошло удачно! Успех окрылил меня, и я понял, что у меня есть запасное, помимо диадемы, средство для предстоящего ритуала.

Что касается памятника дяде Сереже, то при первой же встрече с тетушкой, я рассказал о моей загробной встрече с ним, правда, преподнеся все это как сон. На мое удивление, тетя Нюра - коммунист до мозга костей и директор школы - восприняла мой рассказ серьезно и заменила памятник мужу уже через месяц, теперь уже с крестом.

Дядя Сережа мне больше не снился. Но он приснился вскорости тете Нюре, и наказал отдать мне его трофейные золотые часы  «CARTIER RONDE GOLD», на задней крышке которых была гравировка руническим курсивом: «In Herrlicher Kamaradschaft» («В знак сердечной дружбы») и подпись — Г. Гиммлер. Тетка сделала это, хоть и скрепя сердце. Часы эти, являвшиеся семейной реликвией, были ценны не только тем, что они были памятью о дяде Сереже и золотыми, но также, прежде всего, тем, что когда-то их носил сам обергруппенфюрер СС Герман Фогеляйн – любовник Евы Браун и офицер связи между Гиммлером и Гитлером! Впрочем, я узнал их – они вернулись ко мне из прошлой моей жизни, они были моими! Но об этом, милый читатель я расскажу как-нибудь потом…