Название пришло из фильма "Амели", вы не смотрели? Это такой волшебный французский фильм про девушку, которая без конца мечтает о чуде. Она такая чистая и добрая, она же не видит себя со стороны, но я вам скажу: она сама и есть настоящая фея, чудо. У Амели в комнате смешные говорящие картины, которые комментируют ее прошедший день. У Амели есть папа, который поставил в садике деревянного гнома в крашеных деревянных штанах и кофте. Папа Амели мечтает путешествовать, но уже не может себе этого позволить, и однажды Амели отправила гнома путешествовать, и он присылал папе открытки со всех столиц мира. Амели все время грезит наяву и наперед думает о людях только хорошее.
Еще у Амели был знакомый старик — «стеклянный человек», мсье Дюфель, старик с хрупкими как стекло костями и очень мудрый.
А у меня тоже есть свой «стеклянный человек»…
Моя бывшая соседка Татьяна Петровна с самого начала была не какая-то вам тетка в фартуке, с которой сталкиваешься на лестничной клетке и обмениваешься здрасьте-здрасьте. Татьяна Петровна — или Т.П — стала самой что ни на есть достопримечательностью моей жизни лет двадцать назад, хотя раньше была недосягаема. Ее муж, Юрий Петрович, высокий рыжебородый человек с блестящими залысинами и глазами, как у печального сталкера, казалось, все время пребывает в своей волшебной комнате. Однажды я пошла выбрасывать мусор и увидела, как Юрий Петрович и какой-то лысый мужчина выкатывают из лифта огромный, черный, в серебристых прожилках камень. Захлопнув дверь лифта, Юрий Петрович поздоровался со мной, дал лысому деньги, и тот ушел.
«Таксист», — пояснил Юрий Петрович.
«Красивый камень», сказала я. Юрий Петрович кивнул, устало улыбнулся, расстегнул плащ. На его потном лбу выступили синие жилки. Юрий Петрович перчаткой смахнул с камня капельки дождя, сел на него, вытащил из кармана сигареты. Закурил.
«Да, вот, красивый камень», вторил он. «Отдохну немного, а то жена испугается».
«Что камень принесли?»
«Да нет. Испугается не то, что камень, а то, что принес».
«Понятно», сказала я. Потом, извинившись, отошла выбросить мусор. Вернулась обратно, поставило пустое ведро возле своей двери.
«Да вы присаживайтесь», предложил мне Юрий Петрович. Я робко подошла, тоже присела на камень.
«Здорово», сказала я.
«Да», довольно улыбнулся Юрий Петрович. - «Я собираю камни. Этот - самый большой в моей жизни».
Очень скоро из квартиры выглянула Татьяна Петровна. Увидев камень, она очень рассердилась на мужа и в этот момент вовсе не была похожа на человека, который мог бы стать достопримечательностью хоть чьей-то жизни.
Потом мой муж помог закатить им камень в квартиру, а через пять дней, возвращаясь из магазина, я увидела возле их дверей прислоненную к стене крышку гроба. Рыжебородый человек умер, и я в тот день я была самой несчастной на свете…
Вот такой ценой мы заполучили в друзья Татьяну Петровну…
А потом мы переехали, переехала и Татьяна Петровна, поменяв двухкомнатную квартиру на однокомнатную, умудрившись чудесным образом восстановить в новом доме дух своих предков. Все то же роскошное бюро от ее дедушки, высотой с человеческий рост, с башенками, этажами, нишами, дверцами… На полочках — мраморное пресс-папье, статуэтки, безделушки, свезенные со всего мира. К столешнице просто так не подобраться — потому что она закрыта деревянной шторкой. Чтобы открыть шторку, нужно вставить ключик. Шторка поднимается, играет волшебная музыка... А внутри — снова всякие полочки, ящички, закуточки. Будь я крошечным человечком, то заблудилась бы и канула в этом бюро — и через сто лет, может быть, нашли бы мой крошечный засохший скелетик…
Татьяна Петровна — мой «стеклянный человек». Человек с хрупкими как стекло костями и очень мудрая. Прежде, будучи молодой, Татьяна Петровна ездила с мужем в геологические экспедиции, обколесила весь Союз. И отовсюду они привозили камни. В старинном стеклянном шкафу у Т.П. выложена коллекция камней и ракушек, и между ними — череп. А в коридоре лежит огромный камень, убивший Юрия Петровича — тот самый, который он выкатил из лифта вместе с таксистом много лет назад. Моя дружба с Ю.П. продолжалась всего каких-то пятнадцать минут, он ушел, а камень остался. Почему не наоборот? Татьяне Петровне остался камень, но он ей не нужен, ей нужен муж.
В доме Т.П. — множество старинных вещей — что-то ей досталось от родителей, а что-то, в основном мебель, Юрий Петрович притащил с помоек Старого Арбата и отреставрировал. Дефекты на старых вещах — это как морщины. Взять хотя бы трещину на корпусе старого офицерского компаса или, например, дырку в черепе — сразу видно, что человек прожил бурную жизнь. Или уж, скорее, умер бурной смертью.
«Я знаю, почему вы меня любите», — смеется Татьяна Петровна, — «потому что я - антиквариат».
Иногда, если не забывает, Т.П. поздравляет меня с днем рождения. Дарит старинную открытку, или монету в один франк в виде медальона на кожаном шнурке, крошечный голландский кораблик, и даже треснувшее пресс-папье с бронзовой, инкрустированной янтарем ручкой. Я тоже, если не забуду, поздравляю Т.П. с ее днями рождения, просто покупая подарки в магазине.
Татьяна Петровна - мой стеклянный человек. Ах, если б я была старушкой, то позвала бы ее жить в домике на дереве — как в «Луговой Арфе» Трумэна Капотэ. Но пока я не могу себе этого позволить, потому что еще не поставила детей на ноги. Впрочем, я не спрашивала мнение самой Т.П., насчет того, чтобы поселиться над землей. А как было бы здорово забираться в этот домик на дереве, сидеть и пить чай с круассанами или черными сухариками. (Правда, неизвестно, хватит ли нам денег решить проблему с зубными протезами). И вот, мы будем сидеть в этом домике, по крыше будет стучать дятел — до тех пор, пока не продолбит смотровое окошко, чтобы увидеть и изумиться, как интеллигентно мы проводим время. Внизу открывается изумительный вид на поляну. Возле нашего дерева трава примята — иногда сюда приходят люди с корзинками для пикника: они расстилают тканевые покрывала — в стороне от выступающих из земли корней и все же так, чтобы не оказываться на солнце. Они тихо переговариваются, мужчины и женщины в белых хлопковых одеждах и соломенных шляпах, широких, словно гонги, а у женщин шляпы схвачены под подбородком нежными атласными лентами. И они приспускают плечи своих широких одежд, и тень листвы скользит по их голым рукам, словно ожившие татуировки. Но иногда под деревом отдыхают дикие кабаны, и от них исходит тяжелый, тошнотворный дух. Они роют себе неглубокие ямки и спят на боку, и шкура их подергивается, отпугивая назойливых насекомых… И я тогда вспоминаю что-то тяжелое из своей жизни, но совсем чуть-чуть, смутно — потому что животные спят, они не агрессивны, как и моя старость. И, то ли напуганные моими воспоминаниями, то ли оттого, что трава теперь разворочена, сюда потом долго не приходят люди. И все же: ах, скорее бы стать старушкой, чтобы настало это волшебное время безмятежных разговоров, когда все долги перед людьми уже выполнены, деньги заработаны, итоги подведены.
Но я знаю: к тому времени, когда я стану старушкой, Т.П. уже не будет на этом свете, а найти себе подругу для столь необычного времяпрепровождения почти невозможно. Это чудо, что я вообще встретила в жизни Татьяну Петровну, своего «стеклянного человека».
У Т.П. есть подруга Ася, они дружат с первого класса и сидели за одной партой. Иногда я смотрю на Асю, сощурив глаза, пытаясь убрать морщины на ее лице и представить, какая она была в юности, девочка с косой. Ася говорит бойко и смешливо, иногда делая непроизвольное движение головой, словно забрасывая за спину косу, которой уже давно нет. И только на пороге, уже прощаясь, Ася сникает, потому что было от чего устать: ее сын спился и в тридцать лет умер возле подъезда, ударившись головой о тротуар. Как у такой прекрасной женщины мог спиться сын — мне совершенно непонятно, с этим невозможно жить, ведь мать всегда чувствует себя виноватой. Так и я боюсь за своего сына и уже заранее не хочу, чтобы он жил со мною и чтобы я кормила его лапшей с курицей, когда он будет приходить домой с работы. Уж лучше быть тещей и покупать кружевное постельное белье невестке и вместе с ней перемывать косточки своему сыночку, чем говорить ей слова, какие говорят некоторые тещи своим невесткам: «нет, милая, он тебя так не касается, как меня касался».
Татьяна Петровна понимает всех, народ к ней тянется. В том числе старый переводчик Максим, с которым она вместе работала. Максим широкоплеч, почти «качок», а когда встает из-за стола, оказывается человеком-коротышкой с маленькими как у женщины ножками, которые вполне влезают в розовые гостевые шлепанцы Т.П, ведь Татьяна Петровна — большой эстет даже по части гостевых шлепанец, у нее в коридоре их — полная корзина, и каждый выбирает что хочет.
Еще к Т.П. приходит Эмма.
Эмма интересуется проблемами бессмертия, философией отчаяния и одиночества, знает вдоль и поперек творческий путь Достоевского, Шестова, Киркегарда и Ницше. Короче, "корешится" с умершими и к тому же далеко не веселыми людьми. Делая, впрочем, исключение для Татьяны Петровны и еще нескольких избранных.
Есть у Т.П. и подруга Соня, ее сын Леша — художник, и он нарисовал огромный портрет Т.П. — в кресле на фоне стеклянного шкафа с камнями и черепом. Леша очень смешливый и во время работы любить покушать: может быть, поэтому на портрете Татьяна Петровна немного полнее, чем в жизни. Но даже если бы Леша был смурным, ему не удалось бы, добавив от себя, изобразить на лице Т.П. вселенскую тоску.
Когда от меня ушел муж, Татьяна Петровна — в назидание — подарила мне бусы из венецианского стекла. И поведала о прекрасной магии времени, возымевшей над ней силу, как бы она ни любила своего покойного мужа. Я смотрю на бусы — ни одна бусинка не повторяется, они все разные, и переливаются, словно сквозь них все время просвечивает солнце. Через бусы, как сквозная нить, как кровоток, проходит тоненький красный шнурок...