а просто – редкостное счастье
себя свободным ощутить
на рубеже в черте безвластья…
жить и смотреть
смотреть и жить
Евгений Орлов. «Future perfect»
Тот, кто не участвовал в окружных учениях, еще не знает, как выглядит настоящий бардак. Вопреки бытующим среди гражданского населения представлениям об армии, как о царстве доведенного до абсурда порядка, нормальным состоянием любой достаточно большой военной организации является именно бардак. Пока военная часть живет «мирной» жизнью, её инстинктивное стремление к анархии обуздывается процедурами ежедневной рутины: подъем, зарядка, завтрак, занятия на плацу, на полигоне, в классах, обед, опять занятия, ужин, отбой. Этот повторяемый изо дня в день цикл и создает иллюзию железного, непоколебимого порядка, который поэтому многие даже уважительно называют «армейским».
И вдруг, как снег на голову… Сколь замечательно это выражение передает все нюансы происходящего! Вряд ли авторы фразы питали иллюзии относительно возможности ненаступления зимы в каком-то отдельно взятом году. Несомненно, знали они и о высокой вероятности снегопада в этот сезон. Да что там вероятность, и прогноз погоды на ближайшую неделю ведь оказался точен! И, тем не менее, из года в год, снег на голову падает «вдруг».
Сколько ни предупреждай заранее о приближающихся учениях, к моменту их начала всё рано ни фига не готово. Вот, если бы через недельку… Хотя понятно, что и это бы не помогло – ведь недавно еще всё имелось в наличии, а сегодня у трети личного состава отсутствует самое необходимое…
– Нихуя, воин, не с****или у тебя котелок! – расставляет акценты старослужащий сержант, схватив за грудки солдатика-«душару». – Не у тебя с****или, а ты сам проебал! Даю полчаса на изыскание недостающего имущества! Время пошло!
Где же бедолага «изыщет» злосчастный котелок? Известно где! В вещмешке такого же как он, но еще менее внимательного салабона. Начались учения – не зевай, солдат! Кругом полно охотников восполнить свою экипировку за счет твоей.
В парке разыгрывается драма посерьезнее – у одного из бронетранспортеров разбита еще с прошлого года фара. Это обстоятельство серьезно огорчает командира роты, который, зная, что учения обязательно начнутся с генеральского смотра, предчувствует неприятнейший нагоняй от высокого начальства.
– Что значит, товарищ солдат, «не было на складе»? Да меня ****, что-ли, этот склад?! Ты спроси – меня ебёт?! Ну, спроси!
– Вас ****?
– Что?!! Вы что себе позволяете, товарищ солдат?!
Честно говоря, ротный нервничает совершенно напрасно – независимо от состояния этой конкретной фары, у генералов всегда найдется причина его «вздрючить». Так уж устроены генералы. И ротный, прекрасно об этом зная, находит единственное утешение во «вздрючивании» солдата. Но, увы, нет между ними равенства – солдату-то до дембеля всего полгода осталось, а капитану лет пятнадцать тарабанить. Ему, по меткому армейскому выражению, до дембеля добраться, как до Пекина раком. Это же сколько еще раз выслушает болезный начальственные выволочки!
Но вот в ворота части начинают въезжать автобусы, наполненные резервистами, вновь призванными на военную службу, и тогда остатки рутинного порядка разлетаются вдребезги. Призыв «партизан» – сильнейшее потрясение для военной части. Помещения и плац военного городка внезапно заполняются пузатыми, небритыми, непрерывно матерящимися личностями, одетыми в военную форму, но попирающие своим видом самый образ советского солдата. Как разительно отличались они от того плакатного идеала, соответствовать которому их учили замполиты в течение двух лет срочной службы.
Озлобленность «партизан» вполне объяснима: их вырвали из привычной обстановки, ввергли в хаки и собираются отправить очертя голову бегать по сопкам. И всё это во исполнение некоего «священного долга», который каждый отслуживший срочную гражданин СССР полагал уже полностью и до конца выплаченным. Но и у офицеров части не было никакого выбора – в конце концов, не они же придумали эти учения. У них приказ – принять, одеть, вооружить и повести на воображаемую войну всю эту разношерстную ватагу.
Разумеется, вначале нужно заставить их вспомнить, что значит быть солдатами – задача, требующая немало времени, а главное – нервов. Для ускорения процесса в часть прибывает полковник – комдив.
– Я – командир дивизии! – громоподобно возвещает он, обращаясь к волнующейся толпе цвета хаки и делая вид, что принимает эту бесформенную человеческую массу за солдатский строй.
– Пошел нахуй! – раздается хоровой крик, синхронно вырвавшийся из, как минимум, двух десятков воодушевленных глоток.
Этот ответ печалит полковника. Он надеялся, что его вид и голос приведут «партизан» с состояние благоговейного почтения и готовности подчиняться любым приказам. Увы, действительность оказалась значительно хуже. Пришлось прибегнуть к тактике посулов и угроз, пугать особо упорных штрафами, жалобами в партком и даже намекать на возможность уголовного преследования самых злостных нарушителей дисциплины.
Приведение резервистов к «общему солдатскому знаменателю» занимает не меньше недели. Наконец, полк вместе с другими частями дивизии выступает в поход. Задачу военачальника очень просто определить: требуется всего лишь вовремя привести свои войска адекватно экипированными в нужное место. Если это сделано – победа возможна и даже вероятна. Однако, как заметил в свое время один многоопытный прусский генерал: «на войне все просто, но самое простое в высшей степени трудно».
Чтобы убедиться в истинности последнего утверждения достаточно понаблюдать за усилиями воспитательницы, перед которой стоит задача отвести группу детей на утренник в районный Дом культуры. Сколько раз она остановит, построит и пересчитает своих подопечных! Не отстал ли кто, не упал ли в канализационный люк, не ввязался ли в драку со встречными мальчиками. Семь потов сойдет с несчастной, да и детям нелегко придется. Но насколько же сложнее, в таком случае, должна быть задача перемещения десятков тысяч человек на сотни километров! Проницательный читатель может возразить, что военнослужащие, мол, не дети. Увы, разница не так уж велика – ведь солдаты, подобно подопечным воспитательницы, не знают куда их ведут, да и идти особенно никуда не хотят.
В силу указанных выше причин движение воинских частей происходит при предельном напряжении нервов всех участников. Это состояние порождает мощнейший, ни на минуту не прекращающийся поток матерной ругани. Вначале техника и войска путешествуют эшелонами, затем сгружаются и совершают марш-бросок, длящийся несколько суток.
Такие марши – наиболее тяжелые для меня этапы учений. Я – солдат срочной службы, механик-водитель командно-штабного бронетранспортера. Я везу экипаж радистов – двух «партизан» и срочника. Колонна мчащихся машин поднимает тучи пыли. Пыль летит прямо в люк водителя, запорашивает глаза, ослепляет. Править приходится по указаниям сержанта-резервиста, высунувшегося по пояс из командирского люка.
Наконец, мы прибываем в район дислокации. Звучит приказ «развернуться!». Это значит – мы должны собрать и установить на бронетранспортере огромную антенну, длинную и толстую, как мачтовая сосна. Таким образом машина превращается в мощную радиостанцию, и радисты приступают к боевому дежурству. У меня же нет конкретного задания, поэтому я могу оглядеться и исследовать окрестности.
Мы остановились на поросшей мягкой травой опушке северного редколесья. Со стороны, противоположной лесу, метрах в пятидесяти, протекала речка, каменистое дно которой отчетливо виднелось сквозь совершенно прозрачную воду. Отовсюду доносился рев моторов и раздраженные человеческие крики, но вид вокруг был совершенно пасторальный. Природа нежилась и плескалась в коротком северном лете, пытаясь насладиться каждым моментом тепла и впитать в себя каждый луч солнца.
Увы, меня не радовали целомудренные красоты севера. Было отчего прийти в уныние – метрах в двадцати от моей машины красовалась огромная палатка штаба округа. В глазах рябило от обилия лампасов на галифе и огромных звезд на погонах – кругом просто роились генералы. Я почувствовал себя стрекозой, устроившейся на ночлег напротив осиного гнезда.
К тому времени я уже знал, что ничто так не раздражает офицера, как вид солдата, пребывающего в праздности. Поэтому, дабы не попасть под горячую руку снующих рядом генералов, я должен был немедленно найти способ изобразить кипучую деятельность. Деятельность эта может состоять в чём угодно – можно заняться обслуживанием машины, можно углубить отрытый неподалеку окопчик, можно делать всё, что угодно – лишь бы начальству было понятно, что я занят повышением боевой готовности, и мне не надо устраивать выволочку.
Немного поразмышляв, я решил вскрыть ходовую часть бронетранспортера и заняться обслуживанием двигателя и трансмиссии. В вооруженных силах особенно ценится чистота, и ничто так не радует начальственное сердце, как вид солдата, чистящего, моющего (или, пользуясь ёмким армейским языком, – «пидорасящего») какой-нибудь агрегат. Монотонная работа имеет еще то преимущество, что позволяет предаться мечтам о чём-нибудь приятном, например – о дембеле, ожидающемся через год с небольшим.
– Эй, – раздался рядом знакомый, но непривычно тихий голос.
Я высунулся из ходового отделения и увидел ротного – капитана Петриченко.
– Товарищ капитан!.. – начал было докладывать я, спрыгивая на землю.
– Тише! – зашипел ротный, воровато озираясь. – Что ты орешь на всю округу?! – продолжил он непривычным моему уху шепотом. – Как у вас тут дела?
– Всё нормально, радисты дежурят внутри, а я вот… – при этих словах я махнул рукой в сторону бронетранспортера со вскрытой ходовой частью.
– Хорошо, – не стал слушать меня Петриченко, – продолжайте нести службу. Я буду заглядывать время от времени.
Не дожидаясь моего ответа, ротный развернулся и стал удаляться, стараясь ступать по возможности бесшумно.
– Товарищ капитан! – вдруг раздался леденящий душу глас, и, откуда ни возьмись, материализовался статный седовласый мужчина в погонах генерал-лейтенанта.
При виде столь высокого начальника я покрылся холодным потом и, от греха подальше, юркнул обратно в открытое ходовое отделение.
– А меня это ****, капитан?!! – донесся генеральский голос, в котором звучали стальные нотки праведного гнева. – Вот, ты спроси – меня это ебёт?!!
Начальственный разнос, постигший незадачливого командира нашей роты, поверг меня в состояние величайшего уныния. Шутка ли – если целого капитана гоняют, как последнего салабона, то что может ожидать рядового, на которого «наедет» раздраженный генерал? Меня, пожалуй, и вовсе в порошок сотрут.
Нечего и говорить, что последующие часы я провел в пресквернейшем настроении. Каждый шорох казался мне приближающимися шагами рассерженного генерала. Между тем, наступил вечер – время ужина. Вечер в сезон заполярного лета – понятие условное. Солнце никогда не покидает небосвод и светит днем и ночью. Но время суток определяет род предстоящей деятельности. Утром завтракают, а, затем, приступают к занятиям. Вечером же ужинают, после чего спят. Вообще-то, спать надо было идти в палатку, специально воздвигнутую для экипажей командно-штабных машин, прикомандированных к штабу округа. Однако мысль о душной палатке вызывала у меня тошноту, и я решил устроиться прямо на травке за ближайшим кустом. Там и улегся в обнимку с автоматом – неразлучным спутником воина.
Разбудил меня звук хрустнувшей неподалеку сухой ветки. Повернув голову, я обомлел. К моему кусту, оживленно беседуя и жестикулируя, приближалась парочка генералов – тот самый генерал-лейтенант, распекший днем ротного, и еще один, с погонами генерал-майора. Очевидно, полководцы решили прогуляться по свежему воздуху и в спокойной обстановке обсудить стратегические аспекты текущих учений. Я вжался в землю, стараясь не дышать, но они шли прямо в моем направлении и, рано или поздно, должны были меня обнаружить.
– Осторожно, Витек, солдата не раздави! – раздался голос, принадлежавший, по моему мнению, генерал-майору.
– Где? – откликнулся генерал-лейтенант. – Аааа! – протянул он, увидев меня. – Разлегся же, дурень, на сырой земле! Сынок! Эй, сынок! – позвал он, тихонько трогая меня носком сапога.
Больше притворяться спящим не было никакой возможности. Я вскочил, прижал к груди автомат и, набрав полные легкие воздуха, заорал:
– Товарищ генерал-лейтенант!!! Рядовой…
– Шшшшш… – приложил палец к губам тот, кого звали Витек. – Что ты орешь? Ночь же. Ты на сырой земле не валяйся-то! Север тут, не Кавказ. Земля из тебя всё тепло высосет – потом из госпиталей вылезать не будешь… А то и менингит схлопотать можешь, не ровен час!
– Хоть бы шинель постелил! – включился в разговор генерал-майор.
– Не надо шинель, – возразил Витек. – Марш в палатку или в машину!
Затем, мгновенно потеряв ко мне интерес, они продолжили прогулку и беседу.
– Так что же дальше, Женя? – донесся до меня нетерпеливый голос генерал-лейтенанта.
– Ах, да! Пристраиваюсь я, короче, к ней сзади…
Через несколько секунд генералы скрылись за деревьями, оставив меня осмысливать происшедшее. Было совершенно ясно, что я не являлся существом, по отношению к которому генералы могли испытывать гнев. В их глазах я был чем-то вроде цуцика, на которого никто не сердится, пока он не завертится назойливо под ногами. Наоборот! К цуцику благоволят, о нем заботятся, его ласково треплют по загривку. Генералы ведь – люди, и им не чуждо ничто человеческое, в том числе и душевная теплота. Для того чтобы привлечь генеральское внимание, нужно, как минимум, носить погоны лейтенанта. Но именно поэтому полковые офицеры по доброй воле не будут приближаться к окрестностям штабной палатки, как черти к святой обители, и, следовательно, меня здесь вообще никто не сможет «вздрючить»!
Всё моё существо наполнилось необыкновенной бурлящей радостью. Здесь, на опушке этого леса, на берегу этой реки я был совершенно, безусловно свободен. Грозная аура генеральской палатки укрывала мою свободу от каких бы то ни было посягательств. Я внезапно услышал голоса птиц – и они почудились мне нежнейшей музыкой. Запахи полевых цветов и лесных ягод показались прекраснее всех прочих ароматов, которые я когда-либо ощущал. Еще бы! Ведь это были звуки и запахи царства моей свободы!
Большую часть сознательной жизни я провел в мире, который принято называть «свободным». Но, увы! И там свобода – это еще один вид осознанной необходимости. Каждый волен выбрать себе место жительства, профессию, фирму. Но жить можно только там, где позволяют доходы, а чтобы обеспечить эти доходы надо трудиться с утра до вечера и выполнять распоряжения не всегда симпатичного начальства. А здесь я был свободен, потому что не существовало никаких необходимостей. Я просто жил, слушал птиц, вдыхал ароматы леса, собирал и ел сладкие ягоды, думал и мечтал. И так целых четыре дня – до следующего марш-броска.