Жила-была у одной девочки Собака, которая умела петь.
Собака была большая, а девочка хоть и была еще очень была маленькой, но уже умела играть на старом фортепиано "чижика-пыжика", "во поле березка стояла" и, конечно же "собачий вальс". По вечерам девочка взбиралась на высокий табурет, Собака клала лапы на край клавиш, которые умели разговаривать, ну совсем, как девочкин папа - басом, и начинался концерт. Девочка аккуратно нажимала пальчиком на клавиши, мама старательно гремела кастрюлями у себя на кухне только в такт, а папа... папа был ответственен за аплодисменты и за объявление антракта - перерыва на ужин. Собака пела.
Больше всего Собаке нравился не "Собачий вальс", как можно было бы подумать, а "Во поле березка стояла". Собака изо всех сил сострадала неизвестной ей высокой одинокой березке, стоящей в чистом поле, а иногда даже соседи не выдерживали и приходили тоже пострадать вслух, конечно же, за компанию.
Однажды папа пришел с работы раньше обычного.
-Мы уезжаем, - сказал папа,- я иду на повышение.
Мама побежала собирать кастрюли, девочка бросилась к Собаке и повисла у нее на шее, предчувствуя недоброе. Соседи через тонкие стены вздохнули, предвкушая конец страданий. А Собака представила почему-то, как папа идет и идет вверх по полосатому стволу к самой верхушке березы, во поле стоящей, а портфель его цепляется за ветки и бьет его по коленкам.
-Собаку мы не можем взять, - сказал папа, отводя глаза от девочки, вцепившейся в Собачью шерсть, - я уже с дядей Гариком договорился.
Дядя Гарик был милиционером. Они стояли на перроне, и только увидев хвост поезда Симферополь-Москва, Собака поняла - это навсегда.
Быть кинологом - это значит быть влюбленным в собак и в свое дело, а быть собакой кинолога - значит быть вдвойне собакой. Это собачья жизнь и почти человеческая ответственность, не меньше, чем у самого кинолога. И Собака старалась. Все новое занимало слишком много времени, чтобы вспоминать о девочке, да и до песен ли? Служба.
Собака искала. Искала и находила. Дядя Гарик получал премии и звания, а Собака получала новый след. И в этом была жизнь. И она была прекрасна.
Разве что на нечастых прогулках с дядей Гариком приходилось ходить все время в наморднике, а маленькие и не слишком дети боялись подходить к ней близко.
В эти редкие минуты отдыха собака вспоминала что-то смутно, тянулась носом в сторону проходящего ребенка: "Эй, девочка, привет мальчик, давай познакомимся, я умею... искать? ... что-то еще...икать?..спать? ой нет, что-то не то... есть?... опять не то... пить? а! шить! да, нет, причем тут шить...".
Девочки и мальчики бежали уже с ревом к встревоженым мамам, а дядя Гарик извинялся, блистая новыми погонами, и трепал Собаку за загривок и намордник ласково и фамильярно, словно говоря - не бойтесь, она не кусается, меня же не кусает, видите?
Но мамы уже не видели, они уводили поспешно детей к лоткам с мороженым, и страдали увлеченно папам в мобильные телефоны, мол совсем эти совесть потеряли, собак возле детских площадок выгуливать.
"Совесть потеряли? Давай найду!", - смотрела Собака на дядю Гарика, радуясь тому, что "искать" она уж точно помнит и знает как.
-Не надо, - грустно говорил дядя Гарик, так похожий сейчас на во-поле-березку из той, прошлой жизни.
После таких прогулок Собака долго металась по вольеру, потом ставила лапы на вибрирующую басом решетку и выла на луну, сетуя на свою забывчивость снова и снова - ну как? как она могла забыть слово "петь"?
Дядя Гарик ворочался в постели, вспоминал лотки с мороженым и думал привычно, засыпая на полумысли: "Надо жениться".