в которой дядя Петя расстается с родным домом
То ли от непривычки к поездкам, то ли по причине собственной непроходимой мудрости дядя Петя, в отличие от опытных обитателей вагона, ничегошеньки не понял. Он зачем-то возмущенно вскочил и заговорил вполголоса бесконечную прерывистую тираду «Какой-еще-карантин-мы-что-дальше-не-поедем…». Народ стал слоняться по коридору, натыкаясь друг на друга, и вымещать недовольство на ближних своих. Гавкнула собака. Наступила минутная тишина, из которой вынырнуло далекое уханье жандарма.
— Уберите ее, она блохастая! — взвизгнул толстый голос, ему ответил раскатистый вой младенца и бубнящее радио пополам с бабкой.
Началось общение. В одном из купе стали пить водку. Пелагей удрученно смотрел в окно, будто надеясь, что пейзажам это надоест, и они сдвинутся с места. Дядя Петя ослабел и уселся на чей-то ящик.
— Куда карантин, зачем карантин, — вяло повторял он, уставясь в плечо рясы.
Глухо стукнула дверь, и по вагону пронеслись жандармы. Кое-кто задумчиво посмотрел им вслед, а дети прибавили громкости.
— Станция Пеньки, — молвил Пелагей, ковыряя замусоленную раму несвежими ногтями.
Поезд судорожно дернулся и затих. По вагону разнеслось полифоническое «О», а затем осторожное «ну?» В проеме несколько раз мелькал кондуктор, как показалось дяде Пете, даже трезвый и весьма недовольный каким-то обстоятельством. Почти незаметно исчез некий звук из фона, и через минуту это оказалось радио. Донельзя искаженный голос кондуктора что-то произнес таким тоном, будто его душили солдатской портянкой, и поспешил замять сообщение. Народ по одному поднялся выяснять, что же именно он имел в виду.
Дядя Петя решил затесаться в середину жаждущих правды, чтобы, с одной стороны, не успеть что-либо сказать самому, а с другой — узнать как можно больше. На прощание он обернулся на Пелагея. Тот скучал и не подавал признаков беспокойства. «Ему-то что, он же мошенник», — подумал дядя Петя и затоптался на месте, ожидая толпу.
Пропустив пятерых, он слился с общим праведным гневом и стал наблюдать. Первым в покои кондуктора заглянул низенький чиновник в полосатом галстуке через плечо:
— Простите, а когда мы поедем? — Горьковатым голоском осведомился он.
— Вам же все только что сказали, — рявкнула картонная стенка перед носом дяди Пети, и в дверь протиснулся ражий армеец, чьими портянками, по-видимому, душили кондуктора минуту назад.
— Ты че — не понял? Че за бахрома тут происходит? Мне домой надо!
Очевидно, внимание кондуктора привлекла какая-то важная вещь, потому что голос его стал рассеянным и нечетким:
— Пока что полиция ничего решить не может. Указания нет.
— А когда будет? — спросил чистый, несколько неуверенный баритон.
— Часа через три, не меньше, — сквозь вздох ответил кондуктор. — Ничем не могу помочь. Ждите. Пиво по шесть рублей, теплое, туалет пока открыт.
Толпа растерянно повалила обратно, а дядя Петя прижался к окошечку. Ему все-таки захотелось спросить еще кое-что на общей волне.
— А выйти на улицу можно? — произнес он без особой надежды.
— Это не я решаю, спросите у жорика, сейчас он придет.
Дядя Петя отправился ловить жандарма в тамбур. Дверь вниз была открыта, но ступеньки не спущены. Через полсигареты раздались сапоги. Знакомый детина водрузился у закрытой двери.
— Вниз нельзя, там карантин, — предупредил он.
— А что случилось-то? — робко поинтересовался дядя Петя с нарастающей тревогой за родные места. Жандарм проявил редкостное участие:
— Не знаю ниче, нам сказали никого не пускать. Там че-то у них зараза какая-то, мужики бродят в намордниках, нам вон надеть заставили.
Он потянул себя за хобот противомаски.
— Я там живу, я там прописан, — заныл дядя Петя.
Жандарм с оханием оторвался от двери, заслышав магические слова.
— Ща разберемся. Че надо-то? Вещи забрать нельзя.
— Посмотреть просто, — из последних сил выдавил дядя Петя, словно предчувствуя беду.
Жандарм удалился, и в воздухе повисло уныние надвигающихся событий. Из соседнего вагона вывинтился лекарь и еще два жандарма.
— Технику безопасности знаем? Не курить, там, не есть, не пить, маску не снимать, вещи не трогать, дезактивацию пройти…
— Вы мне скажите, что там такое, — умоляюще-невежливо прервал дядя Петя.
— Повальная эпидемия, поселок вымер полностью, симптомы характерны, причины неизвестны, — все так же деловито продолжал лекарь, запихивая дяде Пете в руки противомаску и какой-то необъятный заляпанный журнал, — распишитесь тут.
— Симптомы… — внутри у дяди Пети что-то рухнуло и придавило желудок.
— Прогрессирующей водянки с последующей трансформацией тканей в пенообразную массу щелочного происхождения, сопровождающейся разрушением оной по причине неустойчивости структуры. Черт возьми, ни хрена я в жизни не понимаю…
Дядя Петя оглох еще на середине фразы. Он тупо смотрел в полосатый пропуск, истоптанный печатями, механично кивая головой. Неважно, как и зачем, но его родной город перестал существовать. Петя стал расхлябанно спускаться по развернувшимся ступеням.
— Противомаска, гражданин сударь!
— А? Ага… — он так же механично надел белую конструкцию с нашлепкой на конце шланга и побрел к ставшему нереально длинным мосту. «Мама, мамочка», — стонал он, стараясь не вкладывать никакого смысла в эти слова.
Раздышавшись на однообразной местности, он ускорился настолько, что забыл, что идет пешком, и почти без страха вступил на нежданно широкое полотно моста. Только там осознал, насколько велик и самостоятелен мир, по единому волосу которого он сейчас шел, ускоряя горестный и легкий шаг. Ему даже в мысли не пришло оглянуться.
Он шел, зачем-то про себя считая шаги, каждый раз начиная заново после шестидесяти. Пар в топке закончился, едва он ступил на первую окраинную улицу.
Издали различить среди зелени город было невозможно, и любой путник попадал в него неожиданно, как впросак. На этот раз в легком недоразумении оказался дядя Петя. Персеполис привечал его неожиданной чистотой.
Обочины показались ему странного оттенка, и, присмотревшись, он отметил, что на них нет ни единого окурка, ни малейшего плевка или скомканного билета — лишь пыль да оторванные ветром редкие серо-зеленые листья.
Рельсы увернулись влево и погрузились в камыш. От удивления дядя Петя начал уставать и сбавил шаг. Чего-то явно не хватало, а что-то было лишним.
Люки.
Они были на месте, как и крыша на станции, как и лампочки на фонарных столбах, как качели на площадках, как и замки на воротах посудолитейного завода, как и многое другое, чему было вовсе не место на своем месте.
Асфальт был стар и припорошен песком, но несказанно ровен. Неисписанные дома с неразбитыми окнами веяли жутью, будто внутри притаились роботы с приклеенными улыбками и неотвратимыми характерами.
— Мама, мамочка, — чисто автоматически произнес дядя Петя, додумывая, что же еще сделали с его городом стерильные безротые, безносые лекари. Или все славные дела его жителей лопнули вместе с их авторами?
Дядя Петя заплакал в противомаску.
— Крошшка, я твоя картошка, — вертелось в голове, пока он подходил сквозь усыпанные улитками травы к незнакомому крыльцу родного дома. Нет, здесь-то все хорошо, отметил он с облегчением. Сизая кривая крыша еще хранила следы навоза, оставшегося от очередной войны с соседом (дяде Пете опять стало жутко). Рама на веранде выпала, развалины нужника все так же украшали задний двор.
— Мамочка, — всхлипнул дядя Петя, наконец-то открывая смыслу дорогу в свою речь.
— Что-то случилось? — услышал он в ответ.
Он обернулся.
— Ой, Господи! Так и Кондрашка хватить может! — отпрянула мать, увидав сына с белым хоботом.
— Ты что — живая? — изумился дядя Петя и дернулся вперед.
— С ума сошел? Нет, конечно! Просто мне надо тебе кое-что поручить, раз уж ты пришел. Садись, чего стоишь, — прибавила она обалдевшему Пете.
— Значит так, — продолжила она, — надо тебе со всем этим бардаком разобраться. Как — я не знаю, но вернуть нас надо, хотя б для приличия, а то что соседи скажут. Решай сам, только чтобы это все было не просто ля-ля, как у тебя обычно бывает. Я тебе мешать не буду, а сейчас развернешься и подберешь первое, что тебе попадется на глаза. Оно тебе и поможет. Ну, давай, дите.
Дядя Петя ошалело зажмурился, и мать, естественно, пропала. С мерзким чувством в копчике он развернулся и обнаружил в кучке утрамбованной извести что-то темное. Он нагнулся и подобрал тяжеленную медную блямбу, смутно напоминавшую пуговицу с выбитыми цифрами «1783». «Где-то я уже это видел», — загудело в голове у дяди Пети. В нос ударило воспоминание: острый запах подгоревшего лука и пыхтение прямо над головой. Ну да, баба Васена, это пуговица от ее жилетки. Не раздумывая, чем она сможет помочь в дальнейшем, дядя Петя сунул ее в карман вопреки всем предупреждениям лекаря и решительно промаршировал к калитке. Он даже закрыл ее так, что умудрился не обернуться, но чисто автоматически встал лицом к дому и чуть не начал креститься.
И тут его пробрало жутью в третий раз: нужник пропал. Двор был стерильно чист, крыша чинно сидела на месте, а калитка, которую он только что запирал на ржавый гвоздь, улыбалась новеньким висячим замком.
— А-а-а-а… — Дядя Петя заскрипел и попятился, щипая себя за ягодицу. — Караул, привидения!!!
Его вой гулко раздался на пустой улице. Стало совсем нехорошо. Все еще отступая, он наткнулся пяткой на что-то живое и устойчивое.
— Вяя-а-а-а!!! — заорал он, отпрыгивая в позу пьяного каратиста.
На асфальте стоял Пелагей и потирал коленку:
— Ты чего скачешь? Смотри хоть!
Дядю Петю охватил истерический, дрожащий восторг. Это был живой человек, причем даже знакомый, пускай и не очень добрый.
— Ну и напугал, кошкин хвост! Ты как сюда попал-то? Никого ж не пускают! Я-то прописан, а ты как?
— Ну, — Пелагей самодовольно засмущался, — надо знать способы, вот. К родным ходил?
Дядя Петя поднял бровь и ничего не сказал. «Надеюсь, — подумал он отчего-то, — он не видел пуговицу». Дяде Пете страсть как не хотелось посвящать в свою тайну кого-то еще, не говоря уже об этом неоднозначном типе. Впрочем, одного он не мог не признать: вдвоем было не так страшно возвращаться сквозь кошмарную прелесть мертвого городка.
Обратно путь показался немного длиннее, особенно серенькое шоссе, обнесенное тополями. «Даже пуха нет», — огорчился как-то по-детски дядя Петя, уныло шлепая по обочине.
Вдали показался подгоревший с виду поезд. Вокруг муравьями струились жандармы, зачем-то пиная колеса и поругиваясь. Дядя Петя молча снял противомаску и отдал ее первому попавшему лекарю с писчим пером в зубах.
— Жажпифытефь, — выдал тот и ткнул обгрызенным пером в журнал.
— Скажите, а… — замялся дядя Петя.
— Ну?
— А в домах потом, ну, после дезинфекции, что ли, там жить можно будет?
Ему хотелось натолкнуть лекаря на объяснение увиденному и вернуться к реальности.
— Каких домах? Мил человек, вы что — облучились? Мы ж их еще вчера сожгли из соображений безопасности, тыкскзать. А чего вы ждали? Ущерб вам возместят.
Дядя Петя нашел в себе силы не сказать «Че?!»
Рядом в довершение неизвестности стоял все тот же несчастный Пелагей.