Однажды на очень большой глубине я встретил синюю китиху. Она была прекрасна. Она была неповоротливо изящна. Она покосилась на меня огромным, выпуклым, невероятно чарующим глазом и c тяжеловесной грацией поплыла прочь, вверх, к воздуху, который ей необходим.
Я ничего не сказал ей тогда. Да и что мне было говорить? Ведь я — совершенно заурядная кашалотовидная каракатица. Я мог бы съесть её, но никогда не смог бы ей понравиться.
Помню, что после этой встречи я изловил ошивающегося поблизости гигантского кальмара и распотрошил его, взбаламутив всё вокруг, но облегчения не получил. В тот момент я осознал, что тому, кто родился каракатицей, не суждено что-либо изменить. Он останется каракатицей до конца своей жизни.
Вечером того же дня я, хорошенько набравшись перебродивших водорослей под отличную закуску из тигровой акулы, показывал щупальцами куда-то наверх и говорил дружкам-каракатицам что-то о жизни наверху, жизни лучшей и чистой, а они только смеялись. Помню, была там ещё какая-то Зульхиррен... или Фтахальтерр... в общем, какая-то разбитная особа, податливая и с большим чернильным мешком, а больше мне тогда ничего не было нужно.
Проснувшись, я обнаружил себя в незнакомой скальной расщелине в обнимку со вчерашней знакомой. С отвращением обнаружив, что её чернильный мешок порядком-таки сморщенный и обвисший, а присоски на щупальцах и вовсе коричневые, я рванулся прочь. Поймав холодное течение, я окончательно пришёл в себя и принял решение: наверх. К одуряющей жаре, к удушающему избытку кислорода, к чудовищно низкому давлению. К солнцу.
К китам.