Однажды в детстве, я где-то прочитал о том, что в старые времена, когда еще не было письменности, в индейских племенах Северной Америки существовал способ запоминания каких либо важных событий в жизни племени. Каждый носил с собой несколько флакончиков с разными, сильно-пахнущими веществами. Когда происходило какое-то событие, владелец доставал один из этих флаконов и нюхал, запоминая запах.
Потом, когда надо было вернуться в памяти к прошлым событиям, на свет божий извлекался соответствующий «стимулятор памяти» и события восстанавливались в первозданном виде в памяти рассказчика.
Не знаю, насколько такой метод стимуляции памяти был эффективным у индейцев, но недавно мне пришлось столкнуться с подобным эффектом лично. По делам работы поехал я на Московский проспект, но свою остановку, задумавшись, проехал, и пришлось возвращаться назад пешком. В той части проспекта я не был уже несколько лет, и с удовлетворением замечал, что там произошли изменения. Больше стало чистоты, сделаны новые пешеходные дорожки, исчезли убогие палатки и ларьки.
С утра воздух был свежий, день ожидал быть ясным и теплым, хотя уже и начался сентябрь. Не хотелось уходить с зеленой аллеи, и я шел не спешным прогулочным шагом. Привычный запах зелени напоминал о себе слабо, от рядом проходящих автомобилей пахло сильнее, но в одном месте все эти запахи перекрыл новый, такой знакомый, но забытый. Терпкий, сильный, он как-то сразу заставил меня забыть обо всем. Я остановился и начал искать источник этого запаха, такого близкого, родного, который сразу перебросил меня в далекое детство, на улицы маленького кубанского городка.
А источник стоял рядом, шевелил мощной короной листвы у меня над головой и, как будто с доброй усмешкой спрашивал: - Ну что, не узнал?
Это был большой тополь, с плотными листьями, белесыми с тыльной стороны и глянцевыми с лицевой. В конце лета запах листьев у деревьев ощущается намного слабее, чем весной, да и возле дороги листва особенно запыленная. Но накануне, вечером или ночью прошел дождь, который хорошо помыл листву и поры листьев утром открылись, источая аромат.
А я стоял, вдыхая этот аромат полной грудью, и не мог насладиться тем чувством, которое охватило меня. И стоял я уже не на Московском проспекте Калининграда, а на улице Кирова, в своем маленьком Белореченске, напротив своего двора, под огромными тополями.
Эти тополя были одними из самых старых деревьев в округе, их я видел самыми первыми со своего двора, когда мне еще запрещалось выходить за ограду. Они стояли в ряд вдоль улицы, как строй солдат, с верхушками в какой-то безумной высоте. Стволы были толстые, корявые у основания, с глубокими трещинами в коре. Даже взрослый человек не мог один обхватить такой ствол. Когда бывал сильный ветер, ветки тополей сильно гнулись под напором ветра и, казалось, вот-вот сломаются. Но ветер ослабевал, ветки выпрямлялись, и дерево гордо показывало свою несокрушимость.
Когда я подрос, было мне лет десять, я, желая посмотреть на окрестности с высоты, ухитрился залезть на одно из этих деревьев, цепляясь за выступы коры. Тяжело было подняться на первые два-три метра, туда, где уже росли тонкие ветки. Дальше стало проще. Ветки росли густо, и я забрался довольно высоко, не мене двух - трех десятков метров от земли. Вниз смотреть было некогда, я остановился, когда взору моему открылась вся панорама городка.
В то время больших деревьев в округе было мало, и весь городок был как на ладони. На юге, вдалеке, был виден склон горы Лысой, под которой протекала река Белая. А на севере, на самом горизонте, просматривалась линия возвышенности, на которой находилась ж.д. станция Гончарка.
На западе, вдалеке, возвышался большой массив таких же тополей. Это был городской парк. А на востоке было видно краешком поле аэродрома за железной дорогой. В те времена высоких домов почти не было, и пространство станицы (а тогда еще была станица, а не город) просматривалось очень далеко.
Вдоволь насладившись картиной окрестностей, я решил спускаться вниз. И вот тут меня подстерегала неожиданность, о которой я и не подозревал. У пирамидального тополя, на который я залез, ветви растут плотно параллельно к основному стволу. И наверху кора у веток не шершавая, как у всех деревьев, а плотная и гладкая. Не имея возможности смотреть вниз, я почти на ощупь, обхватив основной ствол руками, стал спускаться вниз. Рубашонка моя сразу задралась, каждый выступ, каждая почка больно царапали кожу, но это было не самое страшное. Дело шло к вечеру, уже смеркалось, да и поднялся небольшой ветерок. Этот ветер шумел у меня в ушах, ветки скрипели, выскальзывали из-под ног. Но отступать было нельзя и я, оглушенный своим страхом неминуемого падения, шумом ветра, уже не слезал, а сползал по стволу, цепляясь за каждую веточку.
Спустившись, наконец, вниз, я не мог найти в себе силы идти домой, хотя до дома было всего метров сто. Отдышавшись, я побрел домой. Стараясь не показать матери ободранный живот, я смыл с него всю пыль, которую этот тополь собрал со всей дороги.
Кстати, тополь обладает способностью притягивать к себе пыль. И поэтому его в больших количествах высаживали вдоль дорог на Кубани. Да и растет он очень быстро.
Через пару дней мать досмотрелась до моих царапин на животе, но они уже подзажили, и я сослался на наши игры и лазанье по всяким кустам и траве. О своем безрассудном поступке я никому никогда не рассказывал. Но для себя я выводов не сделал, и нечто подобное совершил уже в пионерском лагере на берегу Черного моря. Причем на глазах у самого начальника лагеря. Там моим «сообщником» стал огромный дуб. Так вот тогда я получил по полной программе. Лишь мое чистосердечное раскаяние и обильные слезы смягчили сердце начальника лагеря, и я был прощен.
30.09.09.