` Прабабушку мою Наталью помню я очень смутно.Откуда-то из глубины детских воспоминаний возникает образ старухи в сером шерстяном платке с кистями, обмотанным вокруг шеи. На фоне темнеющего, осеннего, хмурого неба спускается она к своему дому с небольшого холма, ведя за веревку козу. Муж ее, мой прадед, умер давно, а она жила еще долго, до глубокой старости. Прадед Василий был рябой, горький пьяница и добрейшей души человек. По рассказам мамы, уважал чай, мог выпить его два самовара подряд с горкой блинов. Откусывал маленькими щипчиками от белой сахарной головы крохотные кусочки, смаковал их во рту, прищелкивая языком, и потягивал из блюдца горячий напиток, предварительно выпуская из себя струю воздуха, отчего на крохотном озерце блюдца появлялась рябь.
- Наталья, милка моя, -
лаского называл жену, пропуская стаканчик другой за обедом,
- когда девчонки-то из города приедут? -
Девчонок - внучек своих, любил больше, чем бабка, и они платили ему тем же. Всю войну жили они у стариков в деревне. Прадед был мясником, и это давало возможность, если не есть досыта, то не быть голодными, по крайней мере. По ночам он работал сторожем где-то в колхозе и любил, выпивши, рассказывать одну забавную историю.
На заре его бурной молодости в конце 19-го века, собрался как-то Василий на ярмарку в первопрестольную со своим нехитрым, крестьянским товаром. Спозаранку запряг лошаденку, сел в телегу и попылил по августовской дороге, борясь с назойливыми в это время года мухами и сном. Красивы места владимирские, прячутся низенькие деревеньки меж березовых рощь, сосняка да ельника, туманятся по утрам луга, с аккуратно разбросанными по ним стожками сена, где в траве еще можно сыскать сладчайшую, дикую, луговую клубнику. Можно лечь на дно телеги и глядеть, в ломящее глаза, глубокое небо, где в вышине парит ястреб.
Дорога до Москвы долгая. Встречаются места дикие, дурную славу снискавшие. Разбоями да грабежами особенно славился заброшенный, когда-то мужской монастырь. Не раз лишались там добра, а то и жизни одинокие путники. И по сей день краснеет он полуразрушенными, кирпичными стенами посередь зеленовато-бурой болотной хляби, с растущим на редких кочках мелким кустарником, да дебрями голубики.
Но бог миловал, добрался Василий до белокаменной без приключений.
Описать московскую ярмарку, шумную, пеструю, кишащую многочисленным народом, съехавшимся сюда со всех российских губерней, с рядами всевозможных товаров, начиная с мяса-рыбы до пряничных лотков с бубликами, облитыми бело-розовой глазурью, и различных величин баранками на толстых бечовках, от прилавков с павлово-посадскими да орехово-зуевскими красочными платками до лубка и глиняных свистулек и еще массой всякой всячины, можно расхожей в те времена фразой, "Москва сама переселяется в августе на ярмарку".
Но не буду отвлекаться от темы моего повествования, ибо Василий, благополучно распродав свой товар, пошел по торговым рядам за подарком. Невозможно было вернуться домой к родным с ярмарки пустым. Внимание его привлек малоросс, стоящий за телегой, проехавшей немало верст разбитых, российских дорог, с равномерно разложенными на ней аккурaтными горками диковинно-красных яблок. Решил Василий удивить деревенских родственников, поторговался, купил кулек яблок. Ну после хорошей торговли да удачной покупки самое время в кабак заглянуть. А то как-же, после трудов праведных стаканчик - другой не пропустить. В веселом, шумном кабаке нашел - таки Василий в темном, махрой задымленном углу, место. Половой, юркая меж посетителями с приторно - услужливой, а то и презрительной гримаской, поставил перед ним графинчик с жидкостью, что в народе говорят, после первой не закусывают, поэтому Василий алое - то как кровь на блюдце положил и чуть в сторонку отодвинул, напоследок, и когда последний стопарик опрокинул, да и в мяkоть красную зубами врезался, и ... аж протрезвел. Вместо ожидаемого сладкого вкуса, потекло по губам непонятно что, не сладко, не кисло, гадость какая - то . - Порченные яблоки - подумал Василий, последними словами себя и продавца поминает. С досады вскочил, схватил кулек, выбежал и в обратный путь, а чтоб быстрее от пакостной покупки отделаться, в подворотню московскую заскочил да и выбросил гадость.
Потом узнал прадед, что продукт тот, показавшийся ему безвкусным, назывался помидор, и ел их с удовольствием всю оставшуюся жизнь. И с удовольствием вспоминал историю о том, как купленные яблоки помидорами оказались, и рассказывал ее своим друзьям, детям и внукам, а последние своим, тем, которые все это сейчас читают.