Схрон. Воздай мне по делам моим...

               
  Отрывок из повести "Схрон"

          Утюг сидел у самого края обрыва, курил, бездумно и равнодушно глядя в распахнувшуюся перед ним ширь долины. Курил, временами слегка запрокидывая голову и наблюдая за сизоватой струйкой дыма, струящейся в неподвижном хрустале воздуха.  Мысли, чувства – зачем они? – он не привык раздумывать, всегда и все кто-либо решал за него. Редкие, импульсивные его поступки обычно были вызваны чем-то чуждым его ограниченному, деформированному восприятию. Стук молотка едва касался краешков его сознания.  Он знал – Купрум собирает образцы пород, знал, что он никуда не денется, и - этого было достаточно.
          - Это случилось внезапно, совершенно без участия его воли и сознания, вообще без каких-либо потуг с его стороны. Он вдруг, сразу увидел долину. Увидел ее всю, в окружении едва видной отсюда дальней скальной гряды. Темную, почти черную зелень леса, плывущую вдалеке синеватой дымкой, серебристую  чешую речки, изумрудную зелень склонов. Так же, сразу, понял и осознал незыблемую, непоколебимую вечность окружающего мира. Понял – эта долина и лес появились тут задолго до его появления на свет. Они останутся тут и тогда, когда память о нем сотрется в сознании людей, да и сами они уйдут в небытие.
           Череда непонятных, но удивительно осознанных и реальных  образов хлынула на него извне. В бешеном круговороте  мелькали лица убитых им людей, стремительной лавиной неслись на него картины его жизни, рестораны, гулянки, женщины, и – снова лица, лица, лица…  Многих он уже не помнил, не узнавал их. Некоторые запомнились ему – почему? – он и сам не знал этого. Нескончаемый, казалось, поток образов оборвался внезапно, как и начался. Перед ним снова была долина.
            Снова внезапно, он даже не понял, как, в какой момент это произошло, увидел убитого им вчера олененка. Увидел всего,  до самой маленькой шерстинки на его трепещущем в агонии теле. Увидел трепет ресничек, капельки крови, медленно стекающие по судорожно вздымающемуся боку. Копытца, они, как и весь он, слегка дрожали, словно от невыносимой стужи.
             Вместе с видением услышал крик малыша. Жалобный стон его звучал в ушах не прекращаясь, висел одной высокой протяжной нотой, исполненный невыносимой боли и тоски.
             - Он не мог кричать так долго! Не должен был! - Утюг с непонятным отвращением думал
             – Когда же закончится эта бесконечная, пронзающая весь мир, жалоба маленького страдальца?
             - Он не может орать так долго! – не может орать так громко! – Утюг готов был прокричать это во всю силу своих легких, но в этот момент глаза его встретились с глазом олененка. Устремленный в зенит, в пронзительную голубизну безоблачного неба, глаз этот смотрел на него изливаясь невыносимой  болью. Волна была настолько ощутимой, что, казалось, ее можно пощупать руками,  резать на куски ножом - все равно, больнее уже не сделаешь. В широко распахнутом озере глаза боль плескалась волнами, не ослабевая и не нарастая, потому, что ей просто некуда было нарастать, ее не могло стать больше.
              В этом умирающем взгляде маленького олененка увидел Утюг всю боль,  веками копившуюся на Земле.
             Она, эта боль, вонзилась в мозг раскаленным шилом, пронзила все его существо, она была  в каждой клеточке его крепкого, тренированного тела. Каждый миллиметр его нервов вытянулся тонюсенькой струной, поющей в унисон крику малыша, и боль, хлынувшая в него извне, скрутила тело, завладела им безраздельно. Не в силах терпеть эту пытку, вскочил на ноги, сжал, стиснул готовую разорваться голову и вдруг понял:
             - Олененок кричал не от боли, раздирающей его тело. Кричал не от жалости за свою,  еще только что начавшуюся жизнь. Он кричал от боли за него, Утюга. За него, мимолетно, не задумываясь, отнявшем его жизнь. Он жалел его - и эта жалость терзала его невыносимой болью и рвалась к небу нескончаемой жалобой.
             -А-а-а-а-а!!!  Вопль Утюга был ужасен. Он  покатился над долиной, вторя неслышному плачу олененка. Он был протяжен и страшен этот крик – крик человека, принявшего в себя горечь и боль его жертв.
             - Господи-и!!! – Он понимал – не имеет он права просить о милости Божьей, - одна капелька крови на темной шерстке олененка не стоит всей его никчемно прожитой жизни и он не просил о снисхождении.
             - Воздай мне по делам моим, Господи… - эти слова прозвучали тихо, гуляющее по долине эхо его крика почти заглушило их – но он был услышан. Все так же, сжимая руками голову, он сделал шаг вперед, к разверзшейся навстречу ему бездне, успев сказать:
             - Иду на суд твой, Господи…