Утро писателя.
У каждого свой путь и своя дорога: свой путь от рождения до смерти и своя дорога к сумасшедшему дому.
Точка. День начался. День начался с утра, утро – с привычных звуков за тонкими створками век: вот хлебный фургон проехал, а это – машина с молоком, лифт лязгнул челюстями, лёгкий шелест откинутого одеяла, аромат пробуждения, чуть скрипнула пружина матраца, и острый локоть нарушил горизонталь кровати. Та-Которая-Иногда-Остаётся-Ночевать шарит пятками по ковру – где тапки? – а вот уже шлёпает босыми ногами по линолеуму – не нашла. Кран в ванной недовольно заурчал, потом сменил гнев на милость – нежным шёпотом тёплых струй вдоль розового тела.
А вот зажужжала кофемолка, и суетливый тостер выбросил первую порцию хлебцов. Хлопнула дверца холодильника, по стуку ножа трудно определить, что она режет на завтрак – сыр? ветчину? - зато хруст яблока не спутаешь ни с чем. Подошвы отрываются от пола с лёгким чмоканьем - всё ещё босая? – скрип двери, лёгкий звон колокольчика, подвешенного к фрамуге – когда она только выходит на привычный маршрут: комната- ванна – кухня, то наклоняет голову, а возвращается с шумом, всё равно я уже проснулся.
В комнату вплывает аромат кофе – завтрак прибыл, и нужно открыть глаза, и встретить новый день: «Доброе утро, дорогая!» Не открывать? Но кофе хочется, и я открываю. К звукам и запахам добавляются свет, цвет и линии, и тени. Сначала – мягкие овалы её лица с чуть загнутой вверх улыбкой, тень ресниц на щеке, плавная линия волос, потом – белый прямоугольник окна, равномерно заполненный серым небом, и чёткие, но спутанные штрихи – деревья, что растут у подъезда. В детстве я рисовал их чёрным карандашом, сейчас я не рисую - смотрю, пристально и нежно. А её лицо расплывается, уплывает вслед за запахом кофе, но звуки остаются: шелковый халат в кресло – перелёт бабочки с цветка на цветок – и волна тёплого воздуха – ш-ш-ш… колготки ласкающим движением от пятки вверх, сведённые лопатки сближают застёжки бюстгальтера, гамма на пуговицах блузки, мягкий шелест волн о песок – ныряет-выныривает из юбки.
И снова линии: её плечи в проёме окна смягчают угловатость рамы. Работа художника – все эти кисточки, красочки – она делает лицо, я – улыбку и прощальный взмах руки. Совсем чуть-чуть осталось – молнии на сапогах, застёжка пальто, и – входная дверь щёлкает, каблучки по лестнице – никогда не ждёт лифта!
Я жду её ухода как звонка с надоевшего урока.
- Дети, запишите домашнее задание. Вы свободны
Полежу еще немного, послушаю, как стихает стук ее каблучков, и откину одеяло. Миг беззащитности – голый человек на развороченной кровати.
День начался. С душа, с кофе, запаха губной помады у щеки. С белого снега за окном: безвременью поздней осени пришел конец. Зима спешит навести порядок, потом она устанет – и черным налетом этой усталости покроются и снег, и небо – и будет покорно, а может – с нетерпением, ждать весны, а может – взбрыкнет – не уйду! а может – заботливая мать – насыплет на уже оттаявшую землю влажного рыхлого снега – когда еще эта молодая дождь сообразит! – все это будет потом, а сегодня – снег за окном открывает новый день, легкий и пушистый, как мои слова в сторону Той-Что-Иногда-Остается-Ночевать.
Слова. Попробуйте их на вкус. Проверните во рту, пропитывая слюной, прижмите к нёбу, исследуйте языком. Сможете проглотить? Например, ложь, склизко-зеленая, стоящая комом у входа в горло, как сопли, тайком вытягиваемые из носа в рот в отсутствие носового платка. Нахмуренные брови и плотно прижатый к шее подбородок – подавить рвоту. Гадость!
А приготовить ложь легко: садитесь в кресло или за стол, примите удобную позу, возьмите в левую руку ложку – не спорьте, возьмите в левую - а в правую – маленькие маникюрные ножницы с остро заточенными концами - и аккуратно отрежьте последний слог, отбросьте его в сторону - легкое покашливание на весеннем ветру перед тем, как застегнуть плащ – внимательно посмотрите на то, что осталось: Л…- кончик языка отрывается от верхнего нёба в том месте, где зубы плотно вцепились корнями в мякоть десен – Л…О…- муха, мирно продремавшая жаркую летнюю ночь, срывается с белого потолка и черным снарядом летит сквозь комнату, ударяясь о стекло рядом с открытой форточкой – Ж – и еще, и еще раз – ж-ж-ж, вкус ношеной шерсти смягчается слюной мягкого знака – жь-жь-жь, и на смену жирному жужжанию одинокой мухи приходит согласная песня полудюжины комаров, предусмотрительно затаившихся по углам комнаты до наступления темноты, если Вы не успели беспробудно уснуть, то можете либо плотнее закутаться в одеяло, едва дыша сквозь узенькую щель, либо встать и начать битву: хлопок – звук песни повысился на тон, и так до самой высокой ноты, за которой – тишина. Повторим? Л – отрывается – О – летит – Ж – бьется – ЖЬ – прячемся под одеяло или сражаемся. Ложь – та, без которой не можем обойтись или та, которую можем себе позволить.
Например: "Люблю, спасибо, дорогая, позвоню вечером, не волнуйся – с глупостями покончено". Дорогая верит, ждет и молчит, услышав запах алкоголя, наливает чай, мажет маслом булочку – варенья? Мужчина пьет чай, оставляет булочку засыхать на столе, говорит о любви и просится в постель. Просыпается рано из-за нестерпимого желания выпить: "Налей немного, дорогая". Она вздрагивает, сжимается, короткое дыхание и втянутые внутрь губы – не разрыдаться – приносит бутылку вина, штопор: "Открывай, пей и убирайся". Он не хочет убираться – она голая и теплая под халатом – и сдается: "Накапай корвалола, капель пятьдесят". Она идет на кухню и капает тридцать. Но ему все хуже. И она ложится рядом – два голых тела под одним одеялом – обнимает его, гладит по голове, целует в глаза, прижимается сильнее и сильнее, впитывая его дрожь и пот. Он постепенно приходит в себя, глаза глядят трезво, хоть белки еще желтые, кожа розовеет: "Побегу, дорогая, спасибо тебе, не волнуйся – с глупостями покончено", - выскакивает из квартиры, переводит дух у подъезда, опасливо глядя на ее окна, на всякий случай машет рукой и останавливается только через два квартала. Стучит пальцем по стеклу продовольственного ларька: "Откройте, пожалуйста". Сонный продавец равнодушно щелкает открывалкой, и пиво льется аккуратными глотками, как молитва: "Это последняя, честное слово, надо же до дома дойти, с сердцем шутки плохи, приду, лягу, и больше ни-ни…".
Он спивается тихо, интеллигентно. Во время запоев мать не выпускает его из дома, прячет брюки, мечтает его вылечить, закодировать и женить на подходящей женщине. Та, от которой он ушел, – не подходящая – идет на кухню, варит кофе, еще любит, может быть. Но уже не верит. Она, ведь слышит, как он по несколько раз в день слово в слово повторяет старые шутки, но снег падает беззвучно и беспечно, надежно укрывая осенний беспорядок. И как ни глянешь в окно – одна картина: белый снег, серое небо, темные силуэты домов и деревьев – до весны? Не знаю. Смотрю на женщину, что отхлебывает кофе, стоя зимним утром у кухонного окна. Я могу забыть о ней, заняться другими людьми, делами или книгами, а она все так же покорно будет подносить к губам уже пустую чашку, безропотно ожидая нового поворота своей судьбы. Но я не спешу. Наслаждаюсь властью. И… боюсь… вот допьет она кофе, поставит чашку на стол, а потом?
И оттого, что я не могу придумать этого "потом", а она терпеливо ждет, я начинаю злиться и тихо ее ненавидеть, особенно этот застиранный розовый цвет утреннего халата, цвет тетрадной обложки, в которой музейной пылью покрывается ее без конечная история.
А женщина чувствует мое раздражение, первый признак надвигающегося одиночества, и грустно вздыхает:
- Хоть бы весна поскорей наступила!
Вслушайтесь в эти слова. Чтобы понять их смысл, нужно посмотреть в окно, а после – на коричневый кружок, оставленный чашкой на пластике кухонного стола, и сравнить.
Зима! Синее небо, украшенное звездами – искры высыпали из-под полозьев саней, в которых Снежная Королева отправляется в долгое путешествие на юг. Маленькие вертлявые гномики деловито расхаживают между сугробами, перемигиваясь фонариками – вы же видите, как блестит снег мириадами отраженных огней! А гирлянды флажков, развешанные по стенам! А серебряный звук королевских труб – приглашение на бал, где черно-белое домино сверкнет таинственным взглядом в прорезь бархатной полумаски, а хрустальная туфелька загрустит голубой сосулькой на ступенях парадной лестницы. Притихший лес, распластавший по земле вороные крылья, дрожание еловой ветки, внезапно потерявшей свой призрачный нелепый наряд. Горящие желтым огнем окна дома, мерный скрип снега под подошвами сапог, запах хвои в неразрывной связи с запахом мандариновых корок. Возьмите все это – огромное, сверкающее, манящее, - возьмите и положите рядом с крошками вчерашнего батона, разбухающими в коричневой лужице, с желтым налетом на эмали чайника, со спутанными прядями каштановых волос, внутри которых серебряные нити давно ткут новый узор, впишите в проем кухонного окна фигуру сорокалетней женщины, еще стройной в одежде, но безнадежно оплывающей без нее, не забудьте постельное белье, отдающее вчерашним потом и свежий прыщик на плече, и вы услышите интонацию, с которой оставленная неподходящим мужчиной неподходящая женщина произносит:
- Хоть бы весна поскорей наступила!
Взрыв отчаяния в однокомнатной малогабаритной квартире, внутренности по стенам… брр… Но пока что взорваться грозит лишь мой мочевой пузырь. И я, наконец-то, откидываю одеяло, начиная новый день. Ищу тапки, давлю пасту на щетку – скорее убрать налет во рту, кофе выпит поверх нечищеных зубов – зажигаю сигарету… первая, выкуренная у кухонного окна – горько-сладкий вкус прирученной тоски.
Тупик. Выглядит довольно уютно: девять квадратных метров бежевого линолеума, большой запас пищи, неиссякаемый источник питьевой воды. И два запасных выхода, кроме основного, разумеется.
Наличие выходов делает пребывание в тупике особенно неприятным. Зачем ты здесь сидишь, если можешь уйти в любую минуту? Что значит - не знаешь куда? Вот дверь и коридор, и новая дверь, и колокольчик дзинь-дзинь-дзинь, и белый лист – стена. Главный тупик – пятьсот листов чистой белой бумаги. И шорох переворачиваемых страниц. Тишина. Какая чушь! Разве у тебя нет ручки, или ты разучился писать? Господи, как хочется ударение перенести на первый слог! В моем распоряжении десятки тысяч слов – дверок, способных вывести из любого тупика, открывай любую: день-долг-печаль-снег-смерть-бессмертие-тяжесть затылка на ладони под ворохом волос – любимая! – я отдала тебе лучшие годы жизни! – и холод оконного стекла на лбу – еще один выход. Повернуть две ручки с усилием – вниз, и чуть разбухшую раму – на себя. Снег падает уже несколько часов – толстый слой снега на подоконнике. Вот и повод открыть окно. Он очищал подоконник от снега и упал. Несчастный случай. Отмазка для священника. Чтобы, значит, всё по-человечески: обмыли, отпели, и душа по накатанной дорожке, а куда ей деваться? Толпа заботливых родственников провожает до самой переправы.
Я стою, прижавшись теплым лбом к оконному стеклу. Пустой прямоугольник двора – позднее будничное утро, только черный пес лижет снег у мусорного бачка, позавтракал чужими объедками. Тишину нарушает урчание холодильника. Выход номер три! Дверца холодильника, а на ней – бутылка! – заезженная до дыр мелодия.. И хотя исполнение побочной партии Той-Что-Иногда-Остается-Ночевать предполагает вариации, финал одинаков для всех.
Весеннее утро, снег и лужи, острый локоть Той-Что-Иногда-Остается-Ночевать упирается в мой левый бок: "Да, погоди, не тащи!" Молодой дворник скребет метлой асфальт у подъезда – вот взгляд противный, раздражает: смесь жалости и протухшего восхищения, так раздражает, что я даже трезвею на минуту и бью свободной правой по его наглой лживой физиономии. И разбиваю бутылку, спрятанную под курткой, а в ней еще оставалось. Та-Что-Иногда-Остается-Ночевать плачет и выпускает мою руку. Не плачь, не надо, я больше не буду, до чего же стоптаны у нее каблуки, и ноготь сломан на среднем пальце, а этот стоит с метлой в дурацкой шапочке, похожей на черный презерватив, и хлопает широко раскрытыми глазами, привидение увидел? Да не цепляйся ты за меня, надоела! Бутылку жалко! Небо сегодня серое, удивительно – весна, а небо серое, и в луже лежать очень удобно, а эти двое зачем-то суетятся и тянут меня за руки, вот смешные… что-то колет слева, вспомнил, заначка разбилась, больно. Куда этот идиот побежал? Ноги закидывает. Лучше вытащить осколки из груди. Сил нет. Да выньте же бутылку из сердца! Не могу…
Неплохо, совсем неплохо, надо будет с парнем побеседовать. Подражание, конечно, мысли героя разрывают повествовательное предложение – это мой прием. Но сравнение инфаркта с разбившейся в сердце бутылкой – очень неплохо.
И сквозь зависть и досаду учителя, обставленного нахальным учеником, любопытствующий задор Мастера: "А не слабо ли тебе будет справиться с тем листом, что несколько дней белеет у меня на столе? Какую дверь ты откроешь, чтобы выйти из этого тупика?"
И удивляясь себе, и посмеиваясь над собой, с жадным нетерпением я прохожу сквозь дверь и коридор, и новую дверь – колокольчик дзинь-дзинь-дзинь – к письменному столу. Два синих следа по краешку белого поля:
У каждого свой Путь и своя дорога. Свой Путь от рождения до смерти и своя дорога к сумасшедшему дому.