Вот и наступил опять февраль. Нечастые солнечные дни, больше хмарь над головой, мелкая крупа из снега и воды. Не поймешь, чего больше. Близится праздник. Наш, мужской, законно заслуженный и незаслуженно униженный, как и все много другое, что было сделано народом и извращено правителями и их угодниками. Правда, теперь, после стольких лет, его стали праздновать все и в нерабочий день. Дождались.
В феврале праздник наступал всегда немного раньше, десятого числа, потому что это был день рождения брата Славы. В те далекие детские годы не бывало большого торжества за столом, но атмосфера праздника витала в воздухе, когда мама пекла пирог с яблоками, круглый с витыми украшениями по кругу и по центру.
Приходили друзья брата, Курсаков Жора, Ислам-Оглы Гарик, Одоевский Сергей, по прозвищу Быча. Прозвали его так за то, что он был немного полноват, с короткой шеей, крепкими руками, неспешной походкой и всем своим видом смахивал на бычка. Он на это прозвище не обижался.
Друзья располагались за столом, быстро уплетали пироги и затем отправлялись просто погулять, и я, конечно, тоже увязывался за ними. Славка сердился, жаловался матери, не хотел меня брать, но в итоге, я все равно оставался с ним. Главным развлечением было кино, да еще, если оставались деньги, заходили в тир и по очереди стреляли мелкими пульками из пневматического ружья по жестяным зайцам, белкам и сорокам, в изобилии заселявшим мишенное поле тира.
Из всех подарков, которые дарили брату, самым ценным, сохранившимся до наших дней, стал фотоаппарат «Смена-2». Его подарили брату одноклассники, когда он учился уже в десятом классе. После этого события в доме постоянно по углам стояли бутылки с химикатами, кюветы и прочие принадлежности. Вот только главного предмета не было – фотоувеличителя. Его Слава брал у знакомых, когда бывала готова очередная отснятая пленка. И тогда начиналось священнодействие, к которому меня брат допускал только в качестве зрителя. Мы закрывались в маленькой кладовой, завешивали оконце плотным одеялом, включали красный фонарь, и начинался удивительный процесс, когда на белом листе бумаги начинали появляться изображения людей, домов, животных.
Потом, по окончанию школы, в октябре 61-го, брат уехал в училище и увез аппарат с собой. А через год он купил себе ФЭД -2, а «Смену» отдал мне. Моему восторгу не было предела. К тому же, в тот же год, мы купили свой фотоувеличитель «Ленинград», и с тех пор наш дом стал интенсивно пополняться пачками фотографий. К моему окончанию школы ящик письменного стола, за которым мы всегда готовили уроки, был забит фотографиями и отснятыми пленками.
Слава закончил учебу в училище, уехал служить в Улан-Удэ, но и оттуда регулярно присылал и привозил снимки о своей службе и жизни. К сожалению, тогда мы уже не могли часто встречаться, так как я так же, следуя его совету, поступил в военное училище. Встречались редко, раз в четыре-пять лет. Разговоры наши были уже взрослые, больше о службе, о семейных делах, о доме. Как я жалею, что тогда мы больше уделяли внимания нашим семьям, а для общения оставалось так мало времени! Мы спешили жить, и тогда не думали о том, что каждому и всему в жизни отведено свое время, и то, что упущено, уже не вернуть.
Со временем я понял это, когда брат перебрался в 1980 году поближе в Воронеж и ушел на пенсию. Он приезжал ко мне в гости с моей племянницей Олей, мы большинство времени проводили вместе, стараясь наверстать упущенное. Мы стали очень похожи внешне, мои и его знакомые довольно часто путали нас. Какое это было время!
Слава с большим интересом изучал Калининград, пешком исходил полгорода. А потом приходил и рассказывал, что он видел, а я по его рассказам представлял, куда он попал в очередную свою прогулку. Тогда и карты города не было, все фиксировалось зрительно – мостики, ручьи, здания. А потом садились за стол, и начинался наш бесконечный разговор. Говорили на равных, а не так, как раньше, когда он больше говорил, а я больше слушал. Он что-нибудь рассказывал из своей жизни, а я смотрел на него и замечал, что у него уже в висках седина, и залысины на лбу точно такие же, как у нашего отца, и жесты и интонации голоса. И тогда пришло ко мне понимание того, что мы уже сами стареем, становимся похожими на своих родителей и внутренне и внешне.
А потом был девяносто пятый год, когда ушел из жизни наш отец, основа нашего дома. Я прилетел на похороны отца в Краснодар, а оттуда домой ехал автобусом. Было начало апреля, раннее утро, а ночью был сильный заморозок с небольшим снегом. За окном автобуса тянулись заснеженные поля, но на вербах уже распустились почки, небо было чистое, солнце резво поднималось над горизонтом и земля начинала «парить».
Дома меня первым встретил Слава, он приехал раньше меня на своей машине вместе с зятем Борисом. Но Борис к тому моменту уже уехал поездом обратно в Воронеж, ему надо было успеть на работу. С первой минуты нашей встречи я заметил, как сильно сдал брат. Он как-то сразу стал ниже, осунулся на лицо, взгляд стал потухший, и у меня защемило сердце от жалости к нему. Наверное, и я был не лучше, как же мы быстро постарели с ним в эти дни. Уже мы были старшим поколением!
Вечером следующего дня, когда все горестные процедуры были уже позади, мы сидели вместе, курили одну за другой сигареты и молчали. Тот день отобрал у нас половину нашей жизни.
Подождав несколько дней, я собрался улетать назад в Калининград. Но Слава сказал, что я должен обязательно побывать у него в Воронеже, тем более что ему одному проехать на машине путь длиной в тысячу километров будет очень тяжело. Я согласился. Выехали мы через два дня рано утром, с горечью утраты, оставив одну наедине со своим горем нашу маму.
Я впервые ехал в такой дальний путь автомобилем, и для меня эта поездка превратилась сразу в путешествие, в котором Слава был экскурсоводом. Он сам ездил по этому маршруту неоднократно, дорогу знал хорошо и с удовольствием рассказывал мне о достопримечательностях. Да и мне было интересно посмотреть на земли Краснодарского края, Ростовской и Воронежской областей. Приехали мы в Воронеж поздно вечером и после ужина улеглись отдыхать. На следующий день он возил меня по всему городу, а также на дачный участок в Новой Усманке. Какие там красивые места! Дорога петляла между холмов, покрытых смешанным лесом, ельник сменяли березовые рощи, сбегавшие по склону к маленьким речушкам. А потом меня везли в аэропорт за город. Какая это была красивая дорога! С обеих сторон дороги стоял сплошной лес с голубой землей. Это сплошным голубым покровом цвели пролески. Я нигде больше не видел такого количества лесных цветов, покрывающих землю на протяжении нескольких километров.
С тех пор мы с братом стали встречаться регулярно, каждый год. В том девяносто пятом мы еще раз съехались домой к маме, чтобы помочь ей убраться по хозяйству в зиму. Собирали виноград… и прощались с домом. Было ясно, что мать не сможет долго одна содержать дом, сад и огород. Обсуждали варианты, как лучше решить эту проблему, кому забирать мать к себе. Но она проявила упрямство и заявила, что пока она сама ходит, никуда из дома не уедет. Пришлось с этим согласиться.
На следующий год мы опять в октябре были вместе. Я приехал в Воронеж поездом, погостил у Славы. На этот раз у нас было больше времени осмотреть город, он показывал мне свой гараж, дачу, завод, на котором он закончил свою службу. Тогда же я заметил, что у него стало сдавать сердечко. Мы шли с ним от гаражей домой, путь по времени занимал минут пятнадцать, я размашистым шагом рвался вперед и тогда в первый раз я услышал: - «сбавь темп, дай передохну». Потом он рассказал мне, что уже перенес один инфаркт, не очень сильный, и об этом дома не говорил, чтобы не расстраивать отца с матерью.
Потом мы с ним поехали на Кубань на его машине, в этот раз я взял с собой свои водительские права и мы по очереди вели машину. Теперь ехать было интересней, я с удовольствием вспоминал, что должно быть впереди, а он удивлялся моей крепкой зрительной памяти. И опять мы дома резали виноград, но дом уже готовили к продаже, приводили в порядок двор. Двор не отпускал нас, каждый раз мы находили в нем что-нибудь, что вызывало воспоминания детства. Или вспоминали, где хранились у отца запасы стройматериалов и с удовольствием находили их, радуясь своей памяти. Это было время, когда мы были вместе, думали и делали все вместе. Все было как когда-то раньше, только без отца. Сколько тогда было всего сказано, сейчас и не упомнить. Но об одном мы загадывали, и хотелось этого, и мы надеялись на то, что наши родители и все родственники были долгожителями, и что нам бог отмеряет не меньше в этой жизни.
Но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. Пришел девяносто восьмой год и все наши планы в одночасье рухнули. В июне у мамы случился инсульт, брат примчался к ней и за два месяца поднял маму из постели. К тому времени, как я в начале августа приехал к ним, мама уже неплохо себя чувствовала. Тогда уже вопрос выбора места, куда ее забирать, не обсуждался. Врачи однозначно сказали, что жаркий климат и солнце ей теперь противопоказаны, и оставался один вариант – ехать ко мне в Калининград. И начались сборы. Мне и сейчас, через семь лет, тяжело вспоминать, в какой атмосфере происходили эти сборы. Все в доме было раскрыто, распахнуто, по углам стояли упакованные мешки, на всех стульях лежали груды вещей. Это было подобно бегству во время войны. Да, по сути, так оно и было.
Времени оставалось мало. Приближалось время отъезда, и мы спешили управиться. Каждый день проходил в суете и только вечером, когда уже стемнеет. Наступало время отдыха. Мы ставили на плиту ведро воды, согревали ее и потом по очереди, под прикрытием кустов орешника и сирени, раздевались до плавок и отмывали пыль и пот, собранные за день. Потом просто сидели, говорили, курили и разглядывали небо с яркими звездами. В то лето ночное небо было очень чистое, уже часто начинали падать метеориты. В один из таких вечеров мы насчитали также в небе двадцать два спутника. Эти вечера мне запомнились навсегда. Потом ужинали за бутылочкой водочки. Водка снимала напряжение, бросала в глубокий сон. Иначе тоскливые мысли лезли в голову, и невозможно было уснуть. Правда, уже тогда я старался удержать Славу от чрезмерного увлечения, но он говорил, что врачи не против небольшого употребления спиртного. Но в то время нас и хмель никакой не брал, так как были мы в постоянном психическом напряжении.
Дом надо было продавать, а покупателей не находилось. В то время по городу много было выставлено частных домов на продажу. Наш дом среди них был не самым новым. В результате мы были вынуждены согласиться на продажу дома нашей соседке, которая жила напротив. Но и здесь нас ждали большие разочарования. Она предложила за наш дом 60 тыс. рублей, что в пересчете на доллары составило бы порядка 12 тыс., но перед самым нашим отъездом, когда мы получили четверть суммы в задаток, случился тот самый «августовский обвал рубля». Несмотря ни на что, Надежда (соседка) не изменила цены на дом, да еще и тянула с окончательным расчетом более полугода. Но тогда у меня не было возможности что-либо сделать. Билеты были в кармане и на следующий день мы с мамой уехали в Калининград.
Слава провожал нас до самого отхода поезда, обнадеживал, что все будет хорошо. Я успокаивал его, вдвоем успокаивали мать, а у самих у всех на душе скребли кошки такими когтями, что шрамы от тех когтей не зарастут до конца моей жизни.
Поезд пошел, Слава махал нам рукой, а в глазах его стояли слезы. Кто мог тогда предполагать, что мы видим все друг друга в последний раз! Я ехал с тяжелейшим чувством утраты всего, что было раньше основой моей жизни. Но все это рухнуло раз и навсегда. Дома не стало, на его остатках доживал последние дни единственный брат.
Слава прожил в доме еще месяц, доделывая последние необходимые дела – сделал оградку на могилу отца, привел в порядок двор и дом, хотя в этом не было никакого смысла. Надежде не нужен был наш дом, ее в первую очередь интересовал земельный участок, который находился на выгодном бойком месте, рядом с главными улицами города. Расчета за дом Слава сразу так и не получил и в октябре вернулся к себе в Воронеж. Я за него в то время очень сильно переживал. Если при мне он еще как-то сдерживался, то, оставшись потом один на один со своими горькими мыслями в пустом разоренном доме, он мог переступить границу дозволенного. Так оно, наверное, и случилось.
До марта следующего года Надежда тянула волокиту с окончательным расчетом за дом, и лишь после того, как я ей в прямом телефонном разговоре заявил, что мы будем расторгать сделку по причине ее несвоевременной оплаты, она вызвала Славу и продажа дома была оформлена до конца в середине марта девяносто девятого года. Слава действовал по доверенности от матери, как хозяйки дома.
Все эти полгода мы с ним общались по телефону часто, еженедельно. Я не могу себе простить, что однажды я даже накричал на него за то, что он мало проявляет активности в деле продажи дома. Позже его жена Зина рассказала мне, что после того разговора со мной он лег и целый вечер пролежал лицом к стене, не желая ни с кем разговаривать. Тогда он очень на меня обиделся. Сейчас уже ничего не вернуть, поздно. Но я все равно хочу сказать – прости меня, брат. Прости за то, что я заставил тебя переживать, за то, что я незаслуженно обидел тебя.
И вот тогда, когда, казалось бы, все проблемы были решены, все определилось, горе посетило нашу семью еще раз. Ничто вроде не предвещало беды, но в ночь с 17-го на 18 апреля мне позвонила Зина и, сдерживая рыдания, сообщила, что Слава умер. Для меня это был сильнейший удар. Утрата близкого человека всегда тяжела, но когда этого не ждешь, все воспринимается многократно тяжелее. А для меня тем более все было сложнее. Я не знал, как об этом горе сказать маме, а она еще не поправилась полностью после инсульта. Пришлось сказать, что меня посылают на несколько дней в командировку.
Самолетом и поездом я добрался до Воронежа. Встречал меня Борис на своем автомобиле. Первый мой вопрос был – когда похороны? Ответ для меня был также неожиданный – Славу похоронили накануне, не дождавшись меня. В тот год апрель был очень жаркий, и тело нельзя было долго держать открыто. Уже в его доме я дал волю слезам и, облегчив душу, стал расспрашивать подробности. Произошло то, чего мы и опасались. Сердце не выдержало. Все, что накапливалось постепенно – смерть и похороны отца, болезнь матери, проблемы с домом - все это подорвало сердце Славы.
Потом мы поехали на свежую могилку, И я взял оттуда горсть земли, которая хранится у меня до сих пор. Для того, чтобы положить на могилу отца.
Я не видел брата мертвым в гробу и до сих пор я не могу представить его неживым.
Для меня он навсегда остался живым. Вот и сейчас он идет мне навстречу такой знакомой походкой, отбрасывая рукой назад волосы, и улыбается широкой улыбкой. Таким он выглядит на последней нашей общей фотографии осенью девяносто восьмого года. Для меня он как в далекой командировке и, кажется, что придет время, и мы встретимся, и я скажу ему – здравствуй, брат, я так давно тебя не видел…
27.02 2006 г.