Недавно получил извещение о неоплаченном тикете на $115 за то, что запарковал машину возле гидранта напротив дома №1974 по 56-й улице в Бруклине. Ну, во-первых никакого тикета не было. Поэтому $10 penalty за несвоевременную оплату ни за что, ни про что. И, во-вторых, зачем бы я парковал машину возле гидранта? Я никогда возле гидранта не паркуюсь! Могу остановиться возле гидранта, чтобы высадить пассажира или в ожидании пассажира, но в таких случаях я не выхожу из машины и даже не глушу мотор... Конечно, я мог бы бросить машину где угодно, если бы мне позвонила любовница и сказала, что она ждет меня, а муж придет только через час. Но у меня, к сожалению, нет любовницы. Кому я, старый хрен, нужен! Решил на всякий случай съездить к этому самому дому, может быть, память меня подводит. Может быть, там и самом деле живет моя любовница!
Увы! На том месте, где должен располагаться дом №1974, т.е. между 19-й и 20-й авеню по 56-й улице, находится Washington Cemetery. И нет там гидрантов, и не ездят там полицейские, и не паркуются там машины – как-то не принято там парковаться. Даже в условиях дефицита мест для парковки в городе.
Это же надо быть таким дебилом, чтобы указать этот адрес!
Можно, конечно, оспорить действия полицейского в суде, но это практически безнадёжное дело. Хотя бывают, бывают исключения.
Несколько лет назад в Манхеттене я пару раз проехал по 34-й улице с Востока на Запад и обратно, пытаясь повернуть на Бродвей, но мне это не удавалось, потому что стрелка упрямо вынуждала меня двигаться прямо. Но я таки повернул на Бродвей и тут же схлопотал тикет.
Я не буду здесь объяснять, почему, зная, что поворачивать нельзя, и видя полицейских, которые за мной наблюдали, я все-таки повернул. Как в той блатной присказке: - И понеслась душа в рай, а ноги в милицию (полицию). Это сложный вопрос, эффект кролика и удава.
Я виновным себя не признал – не потому, что считал себя невиновным, а потому, что, признав, должен был оплатить не только штраф, но и повышенный иншуренс – и был вызван в суд.
Взяв с собой 11-летнего внука Сашку в качестве переводчика и изложив ему свою версию - повернул, чтобы избежать столкновения с другими машинами, которые вот-вот должны были ринуться на перекресток (версия слабая, никудышная, вообще-то говоря), – я поехал в Манхеттен на суд.
Вошла судья. Если до ее появления у меня в душе теплилась надежда, то с ее приходом она исчезла окончательно и бесповоротно. Когда имеешь дело с симпатичной, приятной женщиной, возникает на уровне взглядов, улыбок некое взаимопонимание, независимо от того, на одном или на разных языках идет разговор.
Эта была какая-то пожмаханная, безцветная, прокуренная, непричесанная, плохо и неряшливо одетая.
- Все, - подумал я, - конец котенку, больше мяукать не будет.
Подошла моя очередь. Мы с Сашкой подошли к столу, за которым сидела судья.
Судья спросила, есть ли у меня переводчик. Я показал на Сашку: - He is my interpreter. Есть ли у меня адвокат? – Нe is my lawyer.
Нужно сказать, что Сашка – приятный, симпатичный мальчик с прекрасным английским. Перед нашей поездкой он аккуратно оделся, и, хотя бурчал всю дорогу, что цвет его туфель не соответствует цвету брюк, выглядел он хорошо.
Саша начал переводить вопросы судьи и вдруг произошла чудесная метаморфоза – судья улыбнулась, черты ее лица стали мягче, добрее, она больше не смотрела на меня, она разговаривала с Сашкой, спрашивала когда он приехал, в каком классе учится, нравится ли ему в Америке. Потом спросила у полицейского о том, как произошло нарушение. Полицейский, тоже добродушно улыбаясь, сказал, что не помнит. Судья ласковым, нежным голосом сказала Саше: - Скажи деду, что, если горит стрелка прямо, нужно ехать прямо, если стрелка показывает налево, то нужно ехать налево. Саша добросовестно переводил мне все, что она говорила.
Меня оправдали и мы поехали домой.