Цикл « Записки эмигранта».
Из тетради, найденной на съёмной квартире.
После дождливо-серой Москвы, жаркий Израиль встретил меня липкой духотой финской сауны. Горячий ветер, врывавшийся в окно такси, кидал мне в лицо незнакомые запахи. После дождливой Москвы, цветущие алое и кактусы «Сабры» с оранжевыми плодами, казались нереальными. На съемной квартире в открытые окна по вечерам залетали бабочки, запахи моря и вечного лета.
Получая пособие, я могла позволить себе бездельничать. До занятий на курсах языка был ещё целый месяц. Что ж, буду бродить по городу и ездить на море. Хайфа. Французский Кармель. Такой уютный, с его почти западноевропейской неспешностью. Неизменными пенсионерами с особой надменной светскостью, преданными официантами, которые чеканили перечень блюд как клятву юного пионера. Аккуратно подстриженные кустарники и цветущие деревья. Здесь я с удивлением увидела, что фикус может быть огромным деревом, вспомнив чахлый замученный фикус, который обреченно стоял у нас в углу лаборатории наверно лет десять. Он не рос, не жил, но и не умирал. Поставить его к свету было нельзя – у окон стояли столы, но даже днем горели лампы дневного света. «Ничего, он теневыносливый» - говорили про несчастный фикус. Но он не мог расти под вечным искусственным светом, не мог жить, не мог умереть. Я стирала пыль с его кожистых листьев, констатируя ненужные ассоциации. «Ничего, я теневыносливая» - говорила я ему. Смертельно жалея тот, оставленный в углу фикус, я пошла к морю. Хотелось лежать на песке, приобщиться к чужому, более счастливому детству, и заново прожить чужую юность. И всё, что было грустного в моей жизни, казалось смешным. Доисторические старики и старухи всматривались слезящимися глазами в золотое марево над водой, пытаясь понять, быть может, то, что ещё не успели понять за всю свою жизнь. Рядом резвились и кричали их внуки. Их новая жизнь. Их будущее, четко спланированное как советская пятилетка и такое же бессмысленное. И всё же, было хорошо. Скучно. А, мне все еще хотелось каких-то интересных событий, неожиданных встреч, на давно уплывших от меня белых пароходах. И, в горсти песка в моей руке помещалась вечность. Равнодушная, печальная вечность. И, вдруг, я всерьёз почувствовала себя, принадлежащей к этому обществу. «Ну вот, ты добилась того, о чем мечтала всю зиму». И, всего лишь через месяц, поняла, что эта новая жизнь тебе не нужна, и смертельно надоела.
А потом… Потом была учёба на курсах интеграции, поиски работы. Умудрённые опытом репатрианты, советовали найти «временные подработки», на которых сами работали уже лет по десять. Сменив кучу работ одинаково унылых и однообразных, я всё ещё не оставляла бредовую, нелепую мечту, безумную попытку выскочить из этого круга безденежья и вечной усталости. Научиться делать вид, что тебе и так хорошо, нормально, просто кайф, ходить в плохой одежде, жрать просроченною еду, лишь бы что- то жрать. Улыбаться, когда хозяин вытирает об тебя ноги. И вечный страх, страх потерять эту работу, которую ты ненавидишь, и лишиться возможности покупать дешевенькую одежду и несъедобную еду, которые ты ненавидишь еще больше. Круговорот воды в природе. Всё вранье, вранье! Время не лечит, оно уничтожает молодость, смеясь, отнимает иллюзии, прихлопывает болезнями и равнодушием.
-Во что ты одета, Господи! - вопль новоиспечённой подруги.
-Ты не отличаешь хороших вещей от плохих.
-Нет, не отличаю.
-У тебя нет вкуса!
- Нет, нету.
-На кого ты похожа?- и как вердикт:
-Ты всю жизнь будешь мыть лестницы и прислуживать!
-Я похожа на себя, я всю жизнь буду мыть лестницы и прислуживать.
К сожалению или к счастью демонстрация дорогих шмоток (Ну, посмотри, посмотри же!) оставляет меня равнодушной. Я не отличу маечку за 5 шек. от маечки за 100 шек. Не дано, как отсутствие слуха или голоса. Ах, не дано. Зато отличу искреннюю улыбку от фальшивой. Хорошую картину от плохой. Или дрогнет вдруг сердце от открывшейся панорамы из окна автобуса, или от музыки из-за двери в подъезде, где я мою полы. Жара 40 градусов, и чужая, лающая речь. Столько лет, и никуда от неё не денешься. Столько лет сумасшедшая жара и, до одури, противная чужая речь, к которой нельзя привыкнуть. Как приговор на тюремное заключение. И никуда, никуда от этого не деться? И, вдруг, из-за Двери знакомая музыка. Из той жизни. Свиридов. Зима, тройка, снег. Родная. Свиридов, дорогой, любимый! «Вкусно ли милая, слёзы соленые с кислым кваском пополам?» Некрасов. Родная речь.Четвертый класс. Я терла пол, проклиная приступ неистовой ностальгии в сопровождении фортепьяно, загоняя внутрь горячие слезы. Жизнь – дерьмо, но надо жить, пытаясь обмануть саму себя. За дверью жил русский профессор. Четыре раза в месяц я прихожу в этот подъезд. Вот уже три года. И, особенно тщательно мою пол под этой дверью, даже коврик поднимаю. Музыки больше не было. Может, почудилось? Постучала, поскреблась, попросила попить.
-Адони …(уважительное обращение в Израиле).
Адон старательно делал вид что очень, очень занят. Что-то там с компьютером. Адону было наплевать, что я тоже из России. Адону было глубоко наплевать на всех репатриантов из России, которые ещё не сумели устроиться, и пробиваются мытьём полов. Адон брезгливо и поспешно пресекал все мои попытки хоть немного поговорить по-русски. Примерно так:
-А, вы знаете, я у вас здесь подъезд убираю?
-Нет. (Во, врёт, сто раз меня видел).
-А, помните, у вас музыка была Свиридова?
- Нет.
-А я стихи пишу, хотите, прочитаю?
-Нет.
-А я. А я…
-Вода там, на кухне.
Противная, тёплая вода, и подчёркнуто холодный приём. Лучше бы наоборот. Да, не дождёшься! Пить уже совсем не хотелось. И, вдруг, уже на пороге. После моего невнятного «Спасибо».
-А, впрочем, подожди. (УРА!) Хочешь убирать мою квартиру?- И предложил неприлично низкую оплату.
-Нет!
Очнись, неизлечимая идиотка! Зачем ты потеешь в этой прихожей с теплым стаканом во влажной руке? Музыка Свиридова залетела сюда случайно из интернета, ты зашла сюда из подъезда, где горячий, вязкий воздух можно резать кусками. Зачем? Чтобы подышать, глотнуть свежего воздуха, русского морозца. Так ты уже дышишь. Да? Но разницы никакой! Здесь тоже нет ни капли кислорода. Свиридов скончался, наверно, от жары. Ты заблуждалась, думая, что сменив страну, изменишь свою жизнь. А, если начать жизнь сначала? Да, я бы ее не начинала. Как мало надо времени, чтобы пожалеть, что живешь. Беги. Очнулась на лестничной площадке. Что? А бежать больше некуда, нельзя удрать от себя, и переезды никуда не приводят. Присела рядом, с покинутыми мною шваброй, щёткой и ведром, вернувшись к своим проблемам, забытым ровно на три минуты, проклиная эту чертову музыку, которая так подвела.
Зря, зря я так тщательно тёрла пол под Этой Дверью, даже коврик поднимала. Зря я смотрела на Эту Дверь, как на побег из моего заключения. Ой, да и вспомнить стыдно. Эти магические ритуалы со шваброй и метёлкой перед Этой Дверью. Эти ужимки и прыжки, этот танец с саблями Хачатуряна. «Не хочу, не хочу убирать его квартиру даже за десятикратную плату»- думала я, полоща тряпку в воде с синтетическим ароматом несуществующих фруктов. Хозяин подъезда вечно экономит и покупает самое дешёвое. Гадость.
- Так что же ты хочешь? Чего тебе надобно, Старче?..
- Я хочу тепла, простого человеческого тепла – шептала я, просто плавясь от жары.
- Так тут и так пекло!
- Я хочу тепла, моё сердце остывает.
-Пусть.
-Оно заледенеет и превратится в кусок льда, как у Кая.
-Пусть, будешь, как все.
-Но я не хочу!
- Не думай о ерунде и ритмично води тряпкой. Туда, сюда. Вот, так. Вот, так.
- Поможет?
-А куда ты денешься. Туда, а теперь обратно.
Касания твоей руки так далеки,
Но в памяти моей.
Вот дверь.
Открылась. Пёс к теплу
Прилёг довольный.
А я ладонью по стеклу!
Чтоб стало больно.
И надо новый клянчить день
И чей-то крик,
И запахи с реки.
И незнакомый мне язык –
Всё, что чужой приносит ветер.
В касание твоей руки,
В касание твоей руки,
В касание твоей руки
Не верьте!
Вечером я пойду к морю по пустому пирсу, залитому неоновым светом фонарей, в сотый раз, наблюдая, как ночные мотыльки, чертя смертельные виражи, с завидной безрассудностью будут сжигать свои крылья. Эти мечтатели Икары, маленькие камикадзе, летящие к своему обязательному счастью, навстречу верной гибели, так и не успеют понять, что с ними произошло. Так распадаются наши жизни. Какой смысл? А никакого. Я пойду дальше, куда свет уже не достаёт. И вода будет икриться серебряными бликами. А воздух наполнится таинственными звуками неведомого мира, свободного от какой либо логики и декартовских систем координат, в котором миллионы крошечных созданий, так непохожих друг на друга, живут, любят, страдают, и умирают, завершая этот бесконечный, древний эксперимент под названием «Жизнь».