И увидел Господь, что велико
развращение человеков на земле...
И раскаялся Господь, что создал
человека.
Бытие 6:5-6.
"Батюшка Пётр Второй, отрёкся от веры, с твёрдым намерением переехать к брату, вступить в ряды Коммунистической Партии, с её помощью разворошить осиное гнездо верующих безбожников. С этими мыслями он отправился в Москву.
Коммунизм - вот Бог, которому он посвятит последние годы жизни. Партия - вот вера, которую он будет отныне исповедовать!
Чаша терпения Петра Первого переполнилась. «Сам», как они между собой называли Генсека, уже никем и ничем не управлял. За его спиной плелись всевозможные интриги. То тут, то там возникали громкие дела, которые едва успевали гасить многочисленные работники руководимого им отдела ЦК. Из отдалённых республик они докатились до столицы. Сын того... Дочь другого... Жена третьего... Секретари райкомов, горкомов и даже республик, как будто договорились между собой. Отдел стал похож на партизанский штаб, который окружают махновцы, петлюровцы, деникинцы, большевики и меньшевики вместе взятые. Только всё это, вместе взятое, за толстыми серыми стенами здания на Старой Площади называлось величественным словом: Партия! Ум, честь и совесть нашей эпохи!
Пётр Первый не мог дальше терпеть. Уж лучше он поедет в Тенёв, будет подвизаться служкой в самом захудалом храме, чем служить этим оголтелым, дегенерирующим маразматикам. По крайней мере, остатки жизни проживёт с матерью и братом, замаливая грехи, которые успел совершить, пытаясь осуществить несбыточную мечту человечества: построить коммунизм!
Звонок в дверь прервал его мысли.
На пороге стоял Пётр Второй..."
Это только в кинофильмах, да романах, близнецы похожи друг на друга, как две капли воды. Чтобы родители их путали, жёны не узнавали, потому что так нужно по сценарию. В жизни бывает иначе. Почему так происходит - никому не известно, но иногда близнецов действительно не отличить друг от друга, иногда они вообще не похожи один на другого, но бывают и такие случаи, когда при абсолютном внешнем сходстве, их внутренний мир не имеет между собой ничего общего.
Когда мать носила наших героев в чреве, отец дал будущему сыну имя - Пётр, в честь любимого деда. Узнав, что родилась двойня, на радостях не стал нарушать данную деду клятву и, назвав первого сына Петром, второго, появившегося на свет спустя десять минут, окрестил Петром Вторым.
До семи лет между близнецами не существовало никакой разницы. Она стала заметна, когда мальчики пошли в школу. При полном внешнем сходстве, способности резко разнились, это в первую очередь, сказывалось на успеваемости. Пётр Первый был шустрый, непоседливый, всё схватывал на лету, слушал вполуха, домашних заданий никогда не выполнял, но учился на отлично. Пётр Второй был туповатым, но послушным, усидчивым, настойчивым, терпеливым, и лишь благодаря этим качествам ему с трудом удавалось учиться на тройки.
С возрастом разница в характерах стала проявляться ярче. Пётр Первый являлся душой класса, любимцем учителей, активным участником всех мероприятий. Пётр Второй всё время отдавал учёбе, больше ни на что времени не оставалось, в классе он был незаметен. Учителя махнули на него рукой, а ученики откровенно смеялись над ним, и если брата называли просто Петром, то его непременно величали Петром Вторым, явно намекая на то, что на Петра Первого он не тянет.
Родители быстро поделили их между собой. Естественно, отцу, удалому, задиристому шофёру-дальнобойщику, достался Пётр Первый, а матери, тихой, скромной уборщице детского сада - Пётр Второй, и когда муж стал называть своего сына Петром, а её - Петей, вкладывая в это слово иронический смысл, она безропотно приняла его условия, так как привыкла без возражений исполнять волю мужа.
С тех пор, когда он, привзя в столицу из захолустного подмосковного городка тихую, послушную длинноволосую девушку, сделал её своей женой, она ни разу не посмела ни в чём ему перечить. Во-первых, у мужа был крутой шофёрский характер, во-вторых, и это - главное, она родилась и выросла в старинном роду священнослужителей, была воспитана в послушании, и даже имя соответствовало её характеру: Смирна.
Дети, подрастая, отдалялись друг от друга. Отец любил «своего» Петра, баловал, гордился. Пётр делал всё, чтобы его не подвести. Мать любила сынов одинаково, но отцовский любимец рос дерзким, часто с ней спорил, отец поощрял его действия и Пётр медленно, но уверенно отдалялся от матери. Он и к брату относился пренебрежительно, а после того, как мать окрестила Петю в церкви, стал относиться к нему с явным презрением, глумился над ним, обращался «Ваше преосвященство Пётр Второй», причём не только дома, но и в школе.
Замкнутая до этого, мать глубже ушла в себя, больше времени проводила с Петей, одаривая материнской любовью и лаской. А отец одаривал Петра чешскими ботинками, болгарским костюмами, японскими магнитофонами, не говоря уже о колбасе, сыре, шоколаде... Пётр принимал это как должное, с Петей не делился, поэтому тот рос слабеньким, болезненным, с возрастом разница в развитии братьев ощущалась всё сильнее и сильнее.
Петя учился плохо, в его дневнике появились двойки, вслед за ними просьбы прийти отцу в школу. Отец в школу не ходил, его забота о воспитании нелюбимого сына ограничивалась хорошим подзатыльником.
Со временем, неприязнь к сыну перекинулась на жену, он откровенно стал над ней издеваться, сначала делал едкие замечания, награждал оскорбительными кличками, потом дело начало доходить до рукоприкладства.
Смирна покорно сносила издевательства, но когда он начал избивать маленького Петю, у неё зародилась мысль об уходе от этого деспота. Как-то братья поспорили из-за какой-то безделушки, отец, не разбираясь, однозначно решил спор в пользу Петра Первого, но Петя был не согласен с его решением. Отец посоветовал сыну проучить непослушного братца. Пётр, при молчаливом созерцании отца, избил Петю Когда мать заступилась, то и ей крепко досталось от мужа. Смирна поступила в соответствии со своим характером: выпросила у Бога прощение, тихо собрала вещи и, взяв с собой десятилетнего Петю, уехала на свою родину.
Город Тенёв, куда Смирна привезла Петю, был на пятьсот лет старше Москвы. Когда Москва только начинала застраиваться, в Тенёве уже было развито коневодство, строительство, сельское хозяйство, рыболовство. Именно из Тенёва, тянулись в Москву вереницы повозок с лесом, рыбой, мясом, дичью, пушниной, именно белый камень тенёвских карьеров был причиной того, что Москву стали называть Белокаменной, и именно на строительстве Москвы Тенёв развился до большого города, в котором одних церквей было больше двух десятков!
За годы социалистического строительства большинство церквей снесли, каждый новый руководитель города считал своей обязанностью разрушить что-нибудь из прошлого. Кто чувствовал в себе силу и способности открыто выступить на борьбу с религией - в закрытых храмах устраивал библиотеки, ленинские комнаты, избы-читальни, рабоче-крестьянские клубы. Кто был не в силах бороться с религией, в храмах устраивал общежития, склады, а то и конюшни. Ну а те, кто религии боялся больше чёрта, просто сравнивал храм с землёй и на его месте разбивал сад или сквер.
Новых домов никто не строил, в результате чего, численность населения города уменьшилась в несколько раз. Белый камень вывезли в Москву давным-давно повозками, и когда в России начали прокладывать железные дороги, то основные магистрали прошли на юг через Белёв и Венёв. Тенёв, некогда крупный купеческий город, остался в стороне и постепенно захирел. Запасы белого камня исчерпались, леса вырубили, дичь ушла, реки высохли, рыба перевелась. Торговать стало нечем, оставшееся население городка едва обслуживало само себя. Молодёжь уезжала в район или область, старики жили, кто как мог. Одни получали пенсию, другим помогали дети, некоторые продавали в райцентре плоды своего труда: овощи, ягоды, а то и разные поделки - кожаные ремни, корзины для грибов, белокаменные сувенирные вазы и пепельницы, пытаясь доказать недоверчивым покупателям, что из такого камня построена Москва.
Война не докатилась до Тенёва, не прошла по его улицам, ничего не разрушила, но зато здесь ничего после войны и не построили, так что в городе, который был старше Москвы на пол тысячелетия, была одна школа-семилетка, одна больница, одна библиотека и одно двухэтажное здание, в котором размещались горсовет, горисполком, горком партии, милиция и паспортный стол в одной комнате с ЖЭК. Зато церквей было столько, что если бы вам вздумалось каждый день посещать разные храмы, то в первый вы вернулись бы больше чем через две недели. Вот в какой город в середине пятидесятых годов приехала Смирна с десятилетним Петей...
Отец её, настоятель церкви святого Пафнутия, давно умер. Мать, хотя уже была в летах, чтобы как-то прокормиться, пела на клиросе храма. Она не без осуждения впустила в дом дочь и внука: уйти от мужа считается большим грехом, но всё же, устроила Смирну послушницей в свой, как она его называла, храм. Ну а Пете нашлось место в пятом классе семилетней тенёвской школы.
Страна восстанавливала разрушенное войной хозяйство, никому не было дела до маленького городка с тысяча трехсотлетней историей. Бедно в то время жили все, но Смирна с Петей жила беднее всех. Пелагия, мать Смирны, была бойкая, разбитная женщина, не в пример покойному мужу, тихому, спокойному, скромному священнику, любимцу прихожан церкви святого Пафнутия.
Его единственная дочь пошла в отца, имя он ей дал Смирна, будто уже тогда, при рождении, знал, что она будет такая недотёпа. При живом муже Пелагия не работала ни одного дня, и хотя не любила, когда её называли попадьёй, церковь святого Пафнутия считала своей вотчиной.
Когда муж отошёл в мир иной, добилась того, что новый настоятель выхлопотал ей пенсию, и взял певчей в церковный хор. Псалмы и молитвы знала от мужа, голосом Бог не обделил. Но неприязнь к дочери сохранилась с тех пор, когда та уехала из дому с заезжим шофёром. Если в отдалении эта неприязнь проявлялась слабо, то совместная жизнь с дочерью была в тягость, она это не скрывала. Петя всё понимал, чем злобнее становилась бабушка Пелагия, тем сильнее её ненавидел, и тем больше любил мать, всячески старался ей помогать, и делом, и словом, и тёплым отношением.
Смирна была лучшей послушницей в храме, исполняла любую грязную работу. Отец Фрол её уважал. Когда ему пришлось выгнать проворовавшегося дьяка, доверил ей собирать пожертвования и вести церковную кассу. Несмотря на нищенское существование, Смирна ни разу не вошла в грех, не присвоила ни одной копейки приходских денег.
Захолустный город - не столица. Здесь Петя учился хорошо, в классе его уважали и ученики, и учителя. По субботам и воскресеньям всей школой ходили молиться в храм Божий. А Петя бывал там ежедневно. Помогал матери мыть полы, снимать пыль, натирать золото, чистить до блеска подсвечники, даже, считать деньги. Он так же, как и мать, не посмел взять ни одной копейки, искренне возмущался, что нашёлся священнослужитель, способный присвоить чужое.
Отец Фрол заметил честного, добросовестного, трудолюбивого прихожанина. Когда Петя закончил седьмой класс, взял его в храм на услужение, даже положил какое-то жалованье. А когда умерла бабушка Пелагия, Святой Отец, уже не боясь конфликта с её стороны, ввёл Петю в церковный хор, и он украсил его звучание сочным животрепещущим альтом.
Как это ни покажется странным, но после смерти бабушки Пелагии жизнь Смирны и Пети улучшилась, не столько материальная, сколько духовная. Освободившись от её деспотизма, Смирна ожила, расцвела, помолодела, стала энергичной, весёлой. Её жизнерадостное настроение перекинулось на сына.
Петя начал меняться на глазах. Ещё учась в тенёвской школе, освободившись от лицемерной опеки брата, он ощутил душевную свободу, а теперь, когда полностью перешёл на службу в храм, свобода обрела для него новый смысл. Она стала для него свободой от нищеты, унижений бабки, издевательств отца и брата, от третирования воинствующих атеистов, свободой от ранее посещавших его греховных мыслей: есть ли Бог? Каждый раз, вступая в торжественную тишину храма, трижды осеняя себя крестом, он испытывал благоговейный трепет перед величием Господа, и давал клятву посвятить всего себя служению Ему. Неверие навсегда покинуло его, он с утроенной энергией взялся за изучение религиозной литературы.
Отец Фрол давал читать Библию, Евангелие, псалтырь, катехизис... Мать, в свою очередь, приобрела книги по школьной программе. Для Пети началась новая жизнь, трудная, но радостная и одухотворённая. Так, стараниями матери и отца Фрола, Петя к своему совершеннолетию проштудировал программу десятилетки, прочитал все имеющиеся в храме церковные книги, ознакомился с религиозными основными догматами. Отец Фрол по достоинству оценив старания отрока, дал рекомендации в духовную семинарию Троицко-Сергиевой лавры Московской епархии.
Между тем, отец Пети заключил удачный брак, взяв в жёны перезревшую дочь высокопоставленного партийного чиновника, и вместе с Петром Первым поселился в их роскошных апартаментах, в доме на Софийской набережной. Тесть устроил его водителем в гараж ЦК, что у Китайской стены на Старой площади, где нашлось место и для подаренной на свадьбу «Победы». Отныне Пётр Первый продолжил образование в закрытой школе для особо одарённых родителей, где получал знания по программе, далёкой от обычной школы, с тремя репетиторами, которые усиленно готовили его для поступления в МГУ. Не удивительно, что после выпускных экзаменов его безоговорочно приняли на факультет журналистики, и не в новое, ещё пахнущее краской здание на Ленинских горах, а в добротное старое, с вековыми традициями, на проспекте Маркса.
За шесть лет жизни в Тенёве Петя отвык от отца и брата. Руководствуясь религиозными постулатами, простил им их издевательства, но забыть не мог. Поэтому, уезжая в Москву, нехотя согласился взять у матери раздобытый через знакомых новый адрес отца. Мать провожала сына спокойно, без слёз и истерики. Она отдавала его служению Богу. Только сжимающая сердце боль за второго сына, желание хотя бы что-нибудь узнать о нём, побудили её разыскать адрес бывшего мужа. Она не уговаривала Петю, не приказывала ему, просто сказала: «Несмотря ни на что, он твой брат». Петя дал матери слово навестить отца, но всё-таки, какая-то сила долго удерживала его от этого поступка.
Москва ему не понравилась. Шум, гам, суета, все куда-то бегут, толкаются, в метро сущий Дантов ад! В Тенёве все друг друга приветствуют, уступают дорогу, а здесь каждый стремится оттолкнуть тебя плечом и проскочить вперёд.
В епархии Петю приняли хорошо, определили на жительство и учёбу. Он полностью отдался изучению богословских наук.
Мать во всём доверяла Пете, не волновалась за него. Её беспокоило лишь то, что от сына, который ежемесячно писал, пришло уже десять писем, но ни в одном из них нет упоминания об отце и брате, и она настоятельно попросила сообщить ей хотя бы какие-нибудь сведения о Петре. Пете не хотелось огорчать мать. Он, крепя сердце, решил, наконец, навестить родителя. Целую вечность шёл вокруг знаменитого круглого дома, отыскивая четырнадцатый подъезд... Связался по внутреннему телефону с дежурным. Тот переключил его на квартиру. Его впустили в святая святых элитарного быта.
Пётр встретил брата в чёрном бостоновом костюме, белоснежной рубашке с галстуком. Как не похож был его наряд на серое полотняное одеяние семинариста! Отец с трудом узнал в нём своего сына.
У Пети не было намерения говорить о своём призвании. Он знал, что кроме насмешек, ничего от отца и брата не услышит. Но и лгать не мог, и после трёх-четырёх вопросов, всё выложил начистоту. Думая, что им безразлична его судьба, не ожидал такой бурной реакции. Оба, отец и брат, вскочили, как ужаленные, разразились такой бранью, что Петя сжался в комок, душа ушла в пятки.
Собрав волю, стойко выдержал натиск, это дало ему возможность понять, что так встревожило его брата: оказывается, Партия борется за чистоту своих рядов, если ТАМ узнают, что Петя учится на священнослужителя, карьере брата конец!
Они в два голоса принялись уговаривать Петю бросить свою затею, возвратиться в Тенёв, объясняя это тем, что в Москве им не удастся сохранить этот факт втайне. Петя, спокойным голосом, пытался им толковать что-то о бессмертии души, о религии, о героическом поступке Бога, принесшего сына своего, Иисуса Христа, в жертву людям, во искупление их грехов, но все старания были тщетны, они дуэтом твердили, что Петя - главная помеха на пути Петра к славе. Он дал им обещание покинуть столицу.
В Московской Епархии Русской Православной церкви просьбу об отчислении выслушали, но решать предложили самому:
- Поступайте, как велит Бог.
- Я хочу посвятить себя служению Богу. Но брату дал слово уехать из Москвы, не могу его нарушить.
- Вы дали слово уехать из Москвы... А уйти из семинарии вы ему не обещали... Мы переведём вас в Ленинград... Скажу откровенно, нам не хочется вас терять.
Что-то не понравилось Пете в предложении архиепископа. Где-то в глубине души, на мгновение мелькнул протест, но тут же исчез. Петя согласился. Он не думал, как его брат, о карьере. Слишком велико было желание посвятить себя служению Богу.
Очередное письмо, с новостями об отце и брате, Петя отправил в Тенёв из Ленинграда, ни словом не упомянув о подробностях беседы с ними. Свой отъезд из Москвы он объяснил необходимостью продолжения учёбы в Александро-Невской духовной семинарии. Мать была рада за сына, не усмотрев в письме ничего подозрительного. Зато Петя, написав о выдуманной им причине перевода в Ленинград, вновь испытал смутное чувство протеста.
Учёба его захватила, жёсткий порядок не оставлял времени для размышлений, и вскоре мысль эта выветрилась из головы. Матери он по-прежнему писал каждый месяц, занимался усердно. В положенный срок закончил учёбу.
Несмотря на настойчивые просьбы остаться в Ленинграде, вернулся в Москву, где испросил назначение в Тенёв. Его оставляли в Москве, но он, помня наказ брата держаться от него подальше, уехал служить в любимый им храм святого Пафнутия, уехал с гаденьким осадком на душе, ибо, хотя ехал в Тенёв с удовольствием, храм святого Пафнутия действительно был ему дорог, но истинную причину отъезда из Москвы, всё-таки скрыл.
Пётр Первый, к тому времени, закончил факультет журналистики МГУ. Дед по мачехе, пристроил его корреспондентом газеты «Правда». Сразу после отъезда Пети отцов тесть дал, кому надо, соответствующую команду, была проведена конфиденциальная проверка, и Петру вручили документ, свидетельствующий о том, что его брат из семинарии отчислен и Москву покинул. Проверка осуществлялась неофициально, на бумаге печатей не было, но тем людям привыкли верить на слово, и Пётр успокоился, тем более что дальнейшая судьба брата его не интересовала.
Петя знал, что если он, будучи в Москве, не навестит брата, мать будет огорчена, и вновь пошёл в дом на Набережной, на этот раз с твёрдым решением не открывать брату свою тайну. Успокоенные, то ли той справкой, то ли вполне презентабельным видом Пети, отец и брат приняли его в этот раз спокойно. Если отец ещё пытался как-то по мелочам мстить ему за неудачницу-мать, то повзрослевший, возмужавший, вышколенный преподавателями главного университета страны Пётр, вёл себя вполне корректно. Он даже обнял и трижды, по-брежневски, расцеловал брата.
Завязалась дружеская беседа, вполне устраивающая гостя, ибо Пётр Первый без устали говорил о себе. Ему было что рассказать. Один университет чего стоит! А работа в первой газете страны! Разумеется, задерживаться там надолго не собирается, год, максимум два - и на Старую Площадь. Он готовит себя к высокой партийной работе. Пойдёт по стопам деда. А журналистика - это так, трамплин для прыжка. Ему уже готовят место в одном из многочисленных отделов ЦК.
- Так что, все ваши церквушки мы развалим, или пустим под конюшни, - с пафосом закончил он.
- Почему же - под конюшни?- впервые заговорил Петя.
- С развитием социализма идеологическая борьба возрастает, мы должны беспощадно бороться...
- Уж если борьба идеологическая, - перебил его Петя, - то не лучше ли открыть в храмах библиотеки? А конюшни - это не идеология, это варварство! Даже татаро-монголы до такого не додумались, в православных храмах устраивали мечети, молились вместе с нашими послушниками, только в разное время.
- Да ты, небось, всё ещё веришь в своего Бога?
- Я хотел бы, чтобы он был мой... Но Бог вездесущ... Иными словами, он - всех! И твой тоже.
Пётр чуть было, не привстал, чтобы возразить брату, но воспитание и положение в обществе не позволяли так опрометчиво рваться в бой. Да и Петя остановил его властным, ранее не присущим ему взглядом:
- Нравится тебе это, или нет! - закончил он.
- Да, расплодили мы говорунов-бездельников, слабо ещё применяем социалистический принцип: кто не работает, тот не ест.
- Вы зря приписываете пальму первенства этого лозунга коммунистам. Ещё во втором послании Фестимилянам написано: если кто не хочет трудиться, то и не ешь.
- Ты чем занимаешься? - впервые поинтересовался судьбой брата Пётр. - Работаешь где?
Петя оценил ум и стратегию брата: боясь проиграть спор, он ловко сменил тему разговора.
- Пока нигде не работаю. Закончил духовную семинарию и направлен служить Господу нашему, Иисусу Христу, в храм святого Пафнутия в Тенёве.
- Значит, меня обманули? Выдали липовую справку, что ты уехал из Москвы...
- Законы Божии я постигал в Свято-Троицкой Александро-Невской лавре.
- Ну, и что наобещал тебе твой Бог? Он тебя накормит? Напоит? Оденет-обует? Да все попы - воры! Нам про это читали. И ты, если не будешь воровать, подохнешь с голоду...
- Не вспоминай имя Господа всуе! - перебил его Петя. - Я искренне сожалею, что на тебя не снизошла Божия благодать, буду денно и нощно молиться, чтобы взор твой обратился к Богу.
- Дед наш всю жизнь служил Богу, а умер нищим. И ты будешь нищим. А если проворуешься - выгонят, ещё и от церкви отлучат... Но ты не беспокойся! Придёшь ко мне, я тебя накормлю. Ты парень неглупый, вот только попы в твою голову мусора насыпали.
- Дед наш не был нищим. Он был богат духом святым. Жаль, что мне не пришлось с ним пообщаться.
Весь день проспорили братья, склоняя друг друга на свою сторону. Образование принесло свои плоды. Прежней вражды между ними не было. Они терпеливо выслушивали друг друга, также терпеливо доказывали свою правоту. Расстались хотя и по братски, но каждый остался при своём мнении. Обе идеологии были слишком сильны, слишком глубоко засели в их умы, чтобы братья легко могли отказаться от своих взглядов.
По дороге в Тенёв Петя смотрел из окна автобуса на пробегавшие деревеньки и размышлял о судьбе русского народа. Да, пятьдесят лет Советской власти даром не прошли. Сколько храмов разрушено, сколько святынь разграблено, сколько священнослужителей уничтожено, сколько людей отлучено от церкви! Вот и отец, и брат. Затуманили им головы коммунистической идеологией, убедили, что все попы казнокрады... Будто среди коммунистов нет воров...
Семидесятилетний отец Фрол обрадовался возвращению Пети. Он заметно постарел, но что ещё хуже, потерял свой, некогда зычный, голос, и сразу взвалил на Петю все заботы о храме. Теоретически оставался настоятелем, а практически погрузился в изучение архивов и составление на их основе летописи храма. Петя предложил матери уйти на отдых, но она была ещё молода, пожелала остаться, как она говорила, при сыне и при Боге. Пять лет она просила Господа примирить сынов, он внял её молитвам, наконец, она была счастлива и благодарила за это Бога.
А Петя будто был создан для служения Богу. Прихожане не чаяли в нём души. Послушать проповеди Отца Петра приходили из соседних приходов, из близлежащих деревень, даже приезжали из других городов. По словам старожилов, он превзошёл своего деда. Все прочили его на должность настоятеля, только одно препятствие стояло на этом пути: Пётр был не женат. Соседская кареглазая озорница Анна, которая ему нравилась, была не против замужества, но сватов отослала: ни за что не соглашалась быть попадьёй.
Умирал Отец Фрол. Петру надо было срочно жениться, он лично отправился сватать Анну. Ответ её был прежним: если не можешь ради меня уйти из церкви, значит, не любишь.
- Я тебя люблю, - спокойно ответил Пётр, - но Бога люблю больше. Не знаю, какие радости ждут меня в совместной жизни, будут ли они вообще, но от общения с Богом я уже сейчас испытываю блаженство и не в моих силах от этого отказаться.
- А ты не отказывайся, - просто сказала Анна, - я же тебя не заставляю от Бога отрекаться. Да и сама я крещёная. Я только против того, чтобы ты был попом. Ты верь в своего Бога где-нибудь в уголке, а из церкви уйди! Я в горкоме комсомола на хорошем счету, скоро в Партию вступлю, а муж у меня будет поп?
- Это вас в горкоме учат жить двойной моралью?
- Никто никого не учит. Все так живут.
Пётр ушёл ни с чем, а через месяц отец Фрол обвенчал его с внучкой, двадцатилетней Боголюбивой Марьей, и на следующий день отдал Богу душу.
Петю вызвали в Московскую епархию. Там его знали, успели и положительных отзывов о нём наслышаться, да и отец Фрол рекомендовал его на своё место. Петра назначили настоятелем Храма святого Пафнутия.
Теперь он шёл в дом на Набережной без особого трепета. Пётр встретил его, как и подобает встречать родного брата. Он уже успел поработать в газете, окончить Высшую Партийную школу при ЦК КПСС на Миусской площади, после чего, дед устроил его инструктором Ленинского райкома Партии. К играм брата в Бога он теперь относился спокойно. После снятия Хрущёва, положение деда укрепилось настолько, что он уже не боялся никаких органов. Партия всеми руководила и всех направляла. Да и общественный статус не позволял Петру заниматься мелочами. Он готовил себя к высокой партийной карьере. А это, не в последнюю очередь, предполагает умение вести беседу с любым оппонентом, независимо от его взглядов, убеждений и мировоззрения.
Партийная школа - не университет! Там собрана вся партийная элита. Он слушал лекции профессоров, академиков, секретарей ЦК и членов Политбюро. Целых два года советские мудрецы, денно и нощно, втолковывали ему доказательства того, что социализм - самая лучшая организация общества на земле, а советские руководители - самые честные руководители в мире. И всё это потому, что они - коммунисты, а Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи! Она твёрдо стоит на ногах, руководит не только самой мощной страной, но и всем международным коммунистическим и рабочим движением. Её прочность не поколеблет никто, тем более какой-то попик из захолустного Тенёва...
Примерно, в таком духе, Пётр Первый, в течение нескольких часов, демонстрировал брату отточенное в Партшколе красноречие:
- Коммунизм - светлое будущее всего человечества. Только он способен сделать всех людей счастливыми. А построить коммунизм можем только мы, коммунисты! - с пафосом закончил он.
- Чего не знаю, о том спорить не смею, - поднял от пола глаза отец Пётр, - не в моём характере критиковать учение, о котором не ведаю. Но скажи мне, брат, коль вы, коммунисты, так сильны, никого не боитесь, верите в непогрешимость своих идей и в победу, почему боитесь Бога? Что вы имеете против него? Чем он вам помешал?
- Бог нам не помешал и не может помешать, потому что его нет!
- Как же не помешал, если вы разрушили храмы, разграбили святыни, превратили их в конюшни, уничтожили тысячи священнослужителей? Видимо, помешал, и очень сильно!
- Скажи, ты, лично ты - веришь в Бога?
- Вопрос твой кощунствен, я не буду на него отвечать. Ты о другом подумай. Социализму пятьдесят лет, только Христианству - две тысячи, а до него тоже вера была, это тебе ни о чём не говорит? Не слишком ли долго люди заблуждаются относительно Бога?
- Ладно, есть Бог, нет Бога - на эту тему я с тобой дискутировать не буду. Мы против него, в самом деле, ничего не имеем. Не Бог нам страшен. Страшна вера в него! Нам надо, чтобы народ верил не в Бога, а в коммунизм, ибо без этой веры мы ничего не построим. А вера в Бога отвлекает людей от строительства коммунизма. Потому мы и не запрещаем Бога. Молитесь на здоровье, если вам хочется. Но нам не мешайте, - и Пётр Первый прочёл брату почти всю лекцию из программы Партшколы о вере в Бога и в коммунизм.
«Рассуждает точно, как Анна. А ведь она, поди, уже тоже в Партию вступила. Что ж это за двойная философия такая?» - подумал Отец Пётр, но спорить с братом не стал. Во всём с ним молчаливо соглашался, но своего мнения не менял. Так они и расстались - хорошими друзьями, ибо родственных чувств друг к другу не испытывали, их между ними не было с самого детства.
Пётр Первый был от природы не глуп, а, получив высшее партийное образование и поддержку деда, почувствовал, что способен на великие дела. Ему стало тесно в кабинете инструктора райкома партии, он прямо сказал об этом тестю отца. Тот, неправильно его поняв, надолго задумался:
- Видишь ли, в данный момент я не могу снять ни одного секретаря райкома. Только что прошла чистка. Так быстро, вновь снимать нельзя, меня неправильно поймут. Скажут, только сам назначал, и уже выгоняешь... И в горком тебя переводить рано, чтобы анкета была идеальна, ты должен постоять на каждой ступеньке партийной лестницы. Позже это зачтётся, можешь мне поверить.
- Да не прошусь я в первые, пока можно поработать и вторым...
На этом и порешили. Петра назначили вторым секретарём Сокольнического райкома партии, и за отсутствием свободного места первого, дед принялся его усиленно готовить. Для этого пришлось отрезать по кусочку от Ленинградского, Тимирязевского, Советского и Черёмушкинского районов, создать два новых: Севастопольский и Железнодорожный, секретарём которого стал Пётр. Ну, а Севастопольский район, служивший прикрытием, достался сыну начальника деда. Районы, конечно, периферийные, да ведь и засиживаться на окраинах Москвы никто не собирался.
Хотя Пётр удачно вписывался в партийную систему, разумом принимал её безоговорочно, но в душе иногда возникали сомнения: а всё ли так хорошо, всё ли правильно? В партийной школе их часто провоцировали на диспуты, чтобы потом разбить в пух и прах их несостоятельные доводы. Как-то спорили о коммунизме. Академик приводил убедительные доводы в пользу «разновеликой», как он выразился, потребности. Если рабочий сейчас выписывает три газеты и один журнал, значит у него такая потребность. Я же, говорил он, за свои кровные выписываю 12 газет и 10 журналов не потому, что у меня лишние деньги, а потому, что у меня такая потребность. Так что, вы хотите, чтобы при коммунизме простой рабочий так же, как и я, брал себе бесплатно 12 газет и 10 журналов? Или - квартира. У него жена, один ребёнок, да иногда слесарь в гости заходит. А ко мне делегации из-за границы приезжают. И что, я должен, как и он, жить в двухкомнатной квартире? А потом, опять же, заслуги перед Отечеством разные. Он ручки на лопаты делает, а я государством управляю! Он ошибся - на копейку дерева испортил. А моя ошибка стоит миллионы рублей, а иногда, и жизней… И это всё прикажете одинаково ценить? Нет уж! Если давать каждому по потребности, то мы должны так воспитать людей, чтобы потребности у них были по совести...
Аргументы Академика были убедительны, но что-то в них Петру не нравилось. Хотелось, чтобы, всё-таки, по потребности... Он ринулся в бой, принялся доказывать, что по потребности это не по совести, а именно по потребности, и сколько взял я, столько же должен взять и каждый, независимо от положения на иерархической лестнице. Академик охладил его пыл примитивным примером:
- Я вчера уплатил полторы тысячи за рояль. Между прочим, два года недоедал, деньги копил. (Пётр отметил для себя, что по лицу академика не заметно, что он два года недоедал.) Потому что внучка конкурс выиграла, Международный! И теперь она не может бренчать на старом, расстроенном фортепиано. Так что, опять же, и ему рояль? Да, может, у него и внучки нет. А если и есть, то играть не умеет.
Пётр сдался. Против этого возразить было нечего. Но академик тут же и разрушил им же утверждённое мировоззрение Петра:
- Молодой человек! Вы так спорите, будто по окончании Высшей Партийной школы собираетесь пойти на завод слесарем!
Пётр растерялся, не нашёл, что возразить. Но этот противоречивый тезис академика и смех всей аудитории долго не давали ему покоя. Со временем этот эпизод забылся, Пётр успокоился, и вот - опять. Специально для него дед сотворил целый район! Да этично ли это?
- Я не для тебя сотворил. Я для своего шефа это сделал.
- Да хотя бы и для шефа. Это же... У меня слов нет, как это назвать...
Дед был не только умён, но и мудр, мудр какой-то высшей, недоступной Петру, мудростью. Он сделался вдруг серьёзным, строго посмотрел на Петра:
- Вот это мне нравится. Я рад, что не ошибся в тебе. Мы не должны принимать в свои ряды карьеристов. Честность - вот главный критерий, по которому мы отбираем соратников. И честность не только перед народом, а в первую очередь - перед собой, перед своей совестью! - Он ударил ладонью по столу, затем встал, взял из шкафа карту Москвы, расстелил на столе. - Смотри. Столица наша застраивается. Требуется равномерно распределить промышленные и коммунальные предприятия между регионами. Для улучшения управления ими мы разукрупняем районы. И секретарями посылаем туда не худших коммунистов! Вот ты пытаешься оправдаться перед своей совестью, хочешь даже отказаться, а в это время десятки других, менее достойных, готовы глотки друг другу перегрызть за это кресло. Вот и выходит, что я не ошибся, рекомендовав секретарём тебя.
Пётр не думал отказываться, но если всезнающий дед усмотрел в его словах такую попытку, значит она была, а это говорит о том, что он честный, добросовестный, настоящий коммунист.
Жизнь Отца Петра складывалась хорошо. Службу свою знал, любил и исполнял вдохновенно. Храм всегда был полон народу. Он проводил Богослужения на всякое прощение, читал святые молитвы на исцеление, совершал службы в честь Креста Господня, прославлял Божью Матерь, праотцев, пророков, мучеников, преподобных, праведных и всех святых, достигших успокоения в Господе. В своих молитвах поминал усопших в истиной вере и надежде на воскресение и жизнь вечную. Совершал молебны, покаянные акафисты, панихиды, читал тропари, проводил Божественные литургии, утренние, вечерние и поминальные службы. Он успевал ещё отправлять всевозможные церковные обряды, читать душеспасительные книги и даже писать церковные молитвы и песнопения. Каждый год, кроме того, служил службу в честь святого Пафнутия, чьим именем была названа церковь. Но у него была ещё одна, завещанная Отцом Фролом обязанность, в суете забытая им, и, вспомнив о которой, он принялся за разбор архива и составление летописи храма.
Храм святого Пафнутия резко отличался от всех остальных в городе. Это было величественное белокаменное здание. Грандиозный кубообразный храм венчался пятью золочёными главами, карниз заканчивался мощным аттиком, создающим ступенчатый переход к пирамиде куполов, окружённых колоннадами, подпирающими две колокольни с множеством колоколов. Храм этот, построенный лет двести назад, красотой своей и величием едва ли уступал Московскому Патриаршему собору. Отец Пётр поставил своей целью дознаться, кто и когда его построил.
Каждую ночь, уединившись в секретной келье, открывал огромный кованный медью сундук, хранящий тайны храма, всё дальше и дальше углублялся в его недра. Но чем глубже он вникал в эти тайны, тем большее беспокойство его охватывало. Наряду с обычными записями о перемещениях, назначениях, доходах и расходах, ему всё чаще попадались записи о грехопадении священнослужителей: прелюбодеяниях, кражах, пьянках, драках, нарушениях тайны исповеди и даже... убийстве!
Нет, что-то тут не так, думал Пётр. Куда смотрит Бог, если даже его наместники на земле совершают такие грехи. Что же тогда остаётся делать простым смертным? Стараясь жить в ладах с Богом, Отец Пётр всегда испытывал неловкость при отпущении грехов: раз такой институт введен в практику церковных служб, значит, заведомо предполагалось, что верующие, верующие в Бога люди, будут грешить. Но ведь Бог изначально создал людей по своему образу и подобию. Каков же он, всемогущий Бог? Неужели такой, как населяющие землю люди? Или у него произошла ошибка? А может, созданные им люди населяют другую планету? Где искать ответы на эти вопросы? Не потому ли расплодилось так много религий, что ни одна из них не может отмести сомнения человеков? Если по велению Господа, то почему он допускает, что они воюют между собой за сферы влияния? Неужели это угодно Богу?
Отец Пётр отправился на Чистый переулок, 5, подал прошение, и его принял Патриарх Русской Православной Церкви. Беседа длилась четыре часа, но Отец Пётр на свои вопросы ответы не получил.
- Да, к сожалению, бывает такое... Священнослужители тоже люди... Ничто человеческое им не чуждо... Да, был такой случай, когда патриарший наместник, управляющий богочиниями и храмами Московской епархии, брал поборы, так мы его наказали...
- Его надо было отлучить от церкви! - возмутился Отец Пётр.
- От святой церкви отлучают за неверие. А верующего человека грех лишать Божией благодати... Что до религий... Да, религий много, а Бог - один! Ты в Бога верь, а не в религию.
Отец Пётр уехал из Москвы расстроенный. В его голове не складывались воедино религиозные догматы и действия проповедников. Эталоном для него являлся Сын Божий, Иисус Христос, так ведь мало кто из знаемых Отцом Петром священнослужителей похож на него... А тут ещё, некстати, митрополит прислал гонца с просьбой увеличить пожертвование на создававшийся для кого-то приют. Просьба казалась подозрительной, отец Пётр деньги дал, но в книгу расходов записал. Гонец посоветовал этого не делать, но неучтённых денег у него не было... Настроение окончательно испортилось. Мысли путались. Чтобы отвлечься, зашёл в келью, открыл кованый сундук.
В самом низу, на дне его, под кипами пожелтевших от времени бумаг, лежал небольшой ларец. Отец Пётр, долгое время откладывающий его осмотр на потом, решил, наконец, открыть. Ларец был кован из меди и запаян. Медь от долгого хранения покрылась зеленью. Отец Пётр крутил ларец в руках: так просто не открыть! Какие тайны он хранит? Может, ему не следует их знать? Знания не добавляют радости! Чем умнее человек, чем глубже он познал себя, тем он несчастнее. Мудрость мира сего есть безумие перед Богом, сказано в послании к Коринфянам. Что ждёт меня впереди? Что принесёт мне знание чужой тайны? Я знаю, что меня ждёт! Царь Соломон ответил на этот вопрос: «Печаль ждёт тебя впереди, потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь...»
Смирение покинуло Отца Петра. Он, с ожесточением, разбил ларец. Находка превзошла ожидания...
«Лета, 1732 от рождества Христова, на месте молельного дома, воздвигнут сей храм на средства отца Пафнутия, в миру - Тенёва Прокофия, во искупление грехов перед Господом нашим, Иисусом Христом».
Как явствовало из бумаг, отец Пафнутий, в пьяном угаре, изнасиловал малолетнюю дочку градоначальника. Поскольку Тенёвы, испокон веку, владели всем городом, который заложил их пра-пра-прадед, а дочка градоначальника осталась жива и здорова, градоначальник этот факт скрыл. Себе, в качестве откупного, взял одно из лучших поместий Тенёвых, а отцу Пафнутию повелел построить храм, который «красотою и величием своим должен превзойти все московские».
В 1918 году, после революции, при вступлении в должность, Патриарх Московский и всея Руси лично посетил Тенёв, и восхищённый красотой и величием храма, освятил его и нарек сие строение храмом Святого Пафнутия...
Отец Пётр покрылся холодным потом. Его бил озноб. Вот кому он служит верой и правдой! Его честность, справедливость, порядочность - всё коту под хвост! Выходит, это никому не нужно? Пьяницу, вора и насильника, церковь возводит в ранг святого. Грош цена такой религии!
Религии... Патриарх сказал, что мы служим не религии, а Богу... Может, не знает о злодеяниях отца Пафнутия? Но как он может не знать такого? А как может знать? Откуда? Он сказал, служители тоже люди и могут заблуждаться... Допустим, могут. Но зачем заблудших возводить в сан святых? А его никто и не возводил... Это, всего-навсего, храм назвали его именем... Но люди-то думают иначе!
Всё перепуталось в голове моей... Господи, утоли болезни души и тела моего, утеши бурю злых нападений вражеских, огради меня от соблазнов, сними бремя грехов моих и не оставь меня до конца погибнуть, и печально сокрушённое сердце моё утешь, да славлю тебя до последнего дыхания моего...
Недолго Петру довелось руководить Железнодорожным райкомом Партии. Район оказался не престижным, кадры слабые, руководители предприятий воры, то один попался, то другой. Вместо серьёзной партийной и организаторской работы, приходилось заниматься персональными делами, которые заканчивались, как правило, ничем, так как никого серьезно нельзя было наказать. Чуть, что - звонок «оттуда»... Он пожаловался деду, тот забрал его на Старую площадь.
Пару лет Пётр покрутился инструктором ЦК, затем, пару лет, в аппарате Генсека, потом ему доверили святая святых Партии - Орготдел. И начались для него те же серые будни, что и в райкоме, только на более высоком уровне. Теперь он разбирал персональные дела не каких-то там директоров и начальников. Ему приносили на утверждение дела партийных руководителей высочайшего ранга! У Петра волосы поднимались дыбом, и по спине струился холодный пот, когда вдруг узнавал, чем занимается тот или иной представитель партийной элиты. Но самое страшное было то, что в обязанности его многочисленного аппарата входило не разбираться с преступлениями, не утверждать бездумно наказания, не оргвыводы делать, а используя всевозможные методы диалектического материализма и научного коммунизма, отбеливать провинившихся партработников, так перефразировать факты, чтобы, ни один негатив не стал достоянием широкой общественности.
В его задачу входило укреплять то, что шаталось, на глазах разваливалось, и укрепляться не хотело... Он узнал все сплетни о своём руководстве, включая деда, о своих коллега, воочию убедился, что это не сплетни, а суровая социалистическая действительность. И дед теперь уже не играл с ним в прятки, а открытым текстом давал команды: кого снять, кого повысить, кого наградить, кого растоптать. Причём, на деловые качества специалиста никто не смотрел, моральные качества человека никого не интересовали. Верность и преданность - вот что являлось главным критерием в оценке человека. Когда ему пришлось, по команде деда, убрать из аппарата честного, добросовестного работника только за то, что он усомнился в достоинствах Первого, Пётр вспомнил, почему-то, слова брата о чести, о благородстве, о вере, о Боге...
Отец Пётр, измученный бессонными ночами, проводимыми в молитвах у проклятого кованого сундука, полный решимости восстановить справедливость и навести порядок в епархии, вновь отправился в Москву. Патриарх встретил, как давнего знакомого, выслушал предложения, во всём согласился. Это успокоило Отца Петра. Он уже не горячился, вёл себя чинно, говорил размеренно, чувствовалось, что дело своё знает.
Патриарх не перебивал, в заключение сделал неожиданное предложение. Коль скоро, Отец Пётр желает помочь ему навести порядок, пусть начнёт с Епархии Московской области.
Его назначили Патриаршим Наместником, с титулом Митрополита Крутицкого и Коломенского с подчинением ему всех храмов Москвы и области.
Полный радужных надежд, вступил Пётр в должность Митрополита. В его подчинение попадали более двухсот православных церквей, мужской монастырь, Троицко-Сергиева лавра, Московская Духовная Академия и Московская Духовная Семинария. И сразу из всех этих Богоугодных заведений посыпались на него... нет, не жалобы, не просьбы, а... деньги! Памятуя, что патриарх поставил его для наведения порядка, всех гонцов Пётр отсылал назад. Тогда приближённые патриарха взялись его образовывать. Да, подношения не предусмотрены, но и никем не запрещены... Деньги не крадены, прихожане добровольно их жертвуют храму. А нам жить хочется... Патриарху, между прочим, тоже. Это в монастыре достаточно одной кельи с соломенной подстилкой и трёх сухарей с кружкой воды в день. А здесь, только за тобой закреплено три машины. Ты что, хочешь ездить по области в рясе, автобусами, без свиты? И живёшь ты, дай Бог каждому! Не равняться же тебе со своей паствой...
Пётр вспомнил слова брата. Как он был прав! Изнанка религии оказалась совершенно иной, нежели её лицо. И служение не религии, а Богу - это тезис, служащий прикрытием для наивных простаков. Д, ведь, они никому не служат, ни религии, ни Богу. Они служат себе, своему карману... Он перебрал в памяти известных ему священнослужителей, и получалось так, что ни один из них не служил Богу. Как их образумить? Как остановить? Как удержать от грехопадения? Кому под силу такая задача, если сам Иисус Христос не справился? Вспомнил слова брата. Партия! Вот кто может навести порядок в Москве, в стране, в мире. Ум честь и совесть нашей эпохи! А ещё спорил с ним, пытался привлечь его к вере в Бога, которая на деле оказалась всего лишь верой в собственные блага...
На следующий день Митрополита Петра пригласили на вечер памяти убиенной девы Анастасии, наследницы престола. Каково же было возмущение, когда среди собравшихся священнослужителей он увидел дюжину полуодетых девиц, среди них свою возлюбленную Анну, на которой когда-то хотел жениться. Анна соскользнула с чьих-то колен, подбежала к нему, на правах давней знакомой повисла на шее. Митрополит Пётр был человеком сильного характера. Сняв с плеч руки Анны, покинул диавольское сборище священнослужителей. Жаловаться было некому: в той компании находились чины старше него.
Отец Пётр отрёкся от веры с твёрдым намерением вступить в ряды Коммунистической Партии, с её помощью разворошить осиное гнездо верующих безбожников. С такими мыслями отправился к брату. Коммунизм - вот Бог, которому он посвятит последние годы жизни. Партия - вот вера, которую он будет отныне исповедовать!
Чаша терпения Петра Первого была переполнена. «Сам», как они между собой называли Генсека, уже никем и ничем не управлял. За его спиной плелись всевозможные интриги. То тут, то там возникали громкие дела, которые едва успевали гасить многочисленные работники руководимого им отдела. Из отдалённых республик они докатились до столицы. Сын того... Дочь другого... Жена третьего... Секретари райкомов, горкомов и даже республик, как будто договорились между собой. Отдел стал похож на партизанский штаб, который окружают махновцы, петлюровцы, деникинцы, большевики и меньшевики, вместе взятые. Только всё это, вместе взятое, за толстыми серыми стенами здания на Старой Площади называлось величественным словом: Партия! Ум, честь и совесть нашей эпохи!
Пётр не мог дальше такое терпеть. Уж лучше он поедет в Тенёв, будет подвизаться служкой в самом захудалом храме, чем служить этим оголтелым, дегенерирующим маразматикам. По крайней мере, остатки жизни проживёт с матерью и братом, замаливая грехи, которые успел совершить, пытаясь осуществить несбыточную мечту человечества: построить коммунизм!
Звонок в дверь прервал его мысли.
На пороге стоял Пётр Второй...