Тропою жизни

                Тропою жизни


                Любо, братцы, любо! Любо,братцы, жить!
                Кабы не атаманы, можно б не тужить!
                (слова Никитина Николая, музыка народная)


Река плавно несет на своей спине две наши резиновые лодки, разворачивая перед нами все новые и новые пейзажи дикого таежного приволья. Правый берег громоздится причудливыми скалами, среди которых жизнь, в виде корявых берез и сосенок, цепляясь за трещины и уступы, упрямо карабкается вверх, к солнцу. Левый берег пологий. Громадные кедры и лиственницы подступают прямо к воде, склоняясь над ее зеркалом, как будто рассматривая в нем себя в тишине утра. Надо полагать, они хотели бы  выглядеть как можно привлекательнее после душной ночи, когда темень и порывистый ветер неосторожно взлохматили им прическу. Утренний туман немного припудрил ее, и теперь она отсвечивает в лучах солнца многочисленными искорками в каплях росы, делая лес нарядно-праздничным. 
Мы, Никитин Николай и я, Абанин Адам, плывем в неизвестность, увлекаемые водой и своим желанием увидеть то, что не каждому позволено. Сегодня тайга отворяет нам невидимые ворота  в синие дали, позволяя одновременно видеть и прошлое, и будущее, дышать первозданной благодатью чистого воздуха, и с каждым вздохом чувствовать прикосновение вечности, тем самым сокращая до мгновения суетливое настоящее. Сегодня мы счастливы. Мы можем быть самими собой. Никто и ничто не довлеет над нами, не погоняет кнутом необходимости. Мы вольные птицы и мы плывем в синеву неба и тайги, в неизвестное будущее, зримо встающее перед нами за каждым поворотом русла таежной реки.
Этот маршрут мы обсуждали больше года, примерялись и так, и этак, чтобы и рыбку съесть, и на попутную машину сесть, в смысле, возвращения обратно. Заплыть в сибирские дебри немудрено, мудрено выбраться оттуда. И вот теперь мы воплощаем в жизнь свой замысел. Хорошо!
Таежная река Кова, по которой мы плывем, небольшая. Свое начало она берет среди сопок юго-восточной части Чунского района Иркутской области. Течет вначале на юго-восток, затем плавной дугой поворачивает на северо-восток, а затем на север. В конечном счете, она впадает в красавицу Ангару несколько выше поселка Кодинский, где и строится на Ангаре, но никак не может построиться, Богучанская ГЭС. Это уже территория  Красноярского края. Лет десять тому назад мне пришлось побывать и в самом Кодинске, и на берегу Ангары, у плотины будущей ГЭС. От вида темной стремнины реки, бешено вырывающейся из пропускных отверстий  плотины,  у меня осталось гнетущее впечатление. Ведь вода уносила в небытие миллионы киловатт возможной электроэнергии. И вряд ли там что–то сильно изменилось за прошедшие годы. Это очень наглядно подтверждает одну простую мысль: сумятица в умах людей равносильна катастрофе.
Но сегодня мы далеки и от экономики с политикой, и вообще от цивилизации. Они остались среди суеты машин и людей, среди зловонных испарений больших городов, среди попранной природы, но куда мы обязательно вернемся. Вот такая противоречивость нашей жизни. Человек бежит от цивилизации, но без общества людей ему трудно, если вообще возможно, оставаться человеком.
Цель нашего путешествия  самая что ни есть прозаичная: дышать, смотреть, жить настоящим, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Вот так. Правда, где-то подспудно, у меня затаилась мыслишка: «Вдруг нам повезет, и мы встретим на своем пути таежного отшельника, о котором я как-то недавно упоминал».  Но об этом я не говорил даже своему спутнику, старому моему товарищу, с которым мы вместе съели уже не один пуд соли. Да и подобная возможность встречи с неизвестным человеком в неизвестном месте была настолько эфемерной, что я вспоминал об этом лишь при виде охотничьих зимовий, что иногда выступали из лесной чащи прямо на берег реки темными торцами бревенчатых стен и еще более темными проемами распахнутых дверей. Многие охотники, заканчивая пушной промысел, оставляют двери своих избушек раскрытыми настежь, предупреждая тем самым появление в помещении затхлости воздуха. Наиболее ценное имущество, наподобие ватных матрасов и закоптелых чайников, они прячут в лабазах, дабы таежный народец, в виде мышей, росомах и прочих животин, не использовали этот скарб по своему усмотрению.
Раньше мне приходилось бывать на берегах этой реки, но все мои маршруты пролегали по таежным тропам. И вообще, опыта сплава по рекам ни у меня, ни у моего товарища практически не было. Но ведь когда-то нужно начинать. Осторожничая, мы выбрали на первый случай Кову, речку не сказать что большую, шириной в начале нашего маршрута от поселка Ковинский, не более двадцати метров. Если смотреть по карте, то впереди нас ожидало довольно много порогов, на одном из которых, Дешембинском, мне когда-то пришлось побывать. Но повторюсь еще раз, был я тогда в пешем маршруте и оценить трудности прохождения через порог на лодках, естественно не мог. И вот теперь нам предстояло восполнить данное упущение, преодолеть только шесть порогов, обозначенных на карте. А сколько их там имеется на самом деле, нам еще предстояло выяснить.
В одиннадцать часов с минутами, мы попрощались с водителем КАМаза, который доставил нас к мосту через Кову, и принялись готовить свое снаряжение к многодневному путешествию. Насколько нам было известно, впереди до самой Ангары не было ни одного населенного пункта. Если быть точным, то деревни в низовьях Ковы были, только вот населения в них давно уже не было. Кто сегодня захочет жить в глухой таежной деревушке на полном самообеспечении, да к тому же в изоляции от внешнего мира? Дорог, кроме лесовозных зимников, в этих местах никто никогда не строил. По нашему разумению, лишь река да таежные тропы связывали этот заброшенный людьми уголок с «большой» землей. А если учесть, что вся долина Ковы попадает в зону затопления Богучанской ГЭС, то понятно, что кроме лохматых и пернатых таежных жителей впереди нас никто не ожидал. Да и они, не думаю, что знали о нашем существовании.
Как бы там ни было, в двенадцать часов мы отчалили от левого берега Ковы, предварительно наполнив по две пластиковые бутылки вкуснейшей ключевой водой, источник которой на левом берегу реки чуть повыше моста нам указал водитель КАМаза. Вода в самой Кове имела довольно неприятный, темно-буроватый вид. Лето 2009 года в этих местах было исключительно дождливым. Небесная влага, соприкоснувшись с освоенной человеком тайгой, заполучила подобную, я бы сказал, цивилизованную окраску. Мы не без основания надеялись, что в дальнейшем речная вода приобретет нормальный цвет и вкус. Как никак, а впереди ей придется преодолеть множество растительных фильтров. Да и вода таежных притоков Ковы должна быть относительно чистой.
За первые полдня мы проплыли, наверно, километров 10 – 15. Уточнить пройденное расстояние по карте было практически невозможно, поскольку река вертела своим руслом то влево, то вправо, а иногда и в обратную сторону. Берега были низкими, вода под нами темной и по этой причине казалось, что глубина там неимоверная. Тайга по обоим берегам ничего интересного собой не представляла: осинники, березняки подступали почти вплотную к воде, оставляя вдоль русла лишь узкие полоски старого ельника и пихтача. Местами упавшие деревья перегораживали русло, образуя многоярусные завалы, сквозь которые кем-то были уже пропилены проходы для плавсредств.
Мы плыли, вольготно развалившись на надувных подушках, лишь изредка отгребая веслом, чтобы не наткнуться на препятствие в виде топляка или выглядывающей из-под воды коряги. Гнус на воде донимал нас не слишком. Мы это оценили, когда пристали к берегу для обеда. В целом, никаких особых эмоций этот первый день нашего путешествия не вызвал. Возможно, потому, что мы все еще находились под впечатлением приключений, доставшихся нам во время  наземной части нашего пути от аэропорта города Братска до поселка Ковинский. А возможно, по причине некоторой эмоциональной усталости. Так случается, когда долго к чему-то готовишься, а затем раз! и все остается позади.
Солнце еще было достаточно высоко, когда берега реки стали приподниматься. Русло сделалось более целеустремленным, а скорость течения явно увеличилась. И если до сих пор берега проплывали мимо нас в темпе медленного вальса, то теперь в этом танце появилось нечто латиноамериканское. Следовало держать ухо остро. Если судить по карте, то в том месте, где слева к реке подступал хребет, через километр – второй должен появиться первый из двух порогов, обойденных вниманием картографов, и не имеющих по этой причине названия.
Чтобы не рисковать и, на ночь глядя, не втюриться в сумерках в слив порога, мы решили заночевать на правом берегу реки, поскольку обнаружили там нечто похожее на старое зимовье. Вытащив лодки на берег, Николай пошел к зимовью, а я остался на берегу, подбирая место, где бы нам лучше разместить свои пожитки. Когда с устройством на отдых все было завершено, мы еще долго сидели у костра, проникаясь тишиной вечера, еле слышным журчанием реки, голосами птиц и потрескиванием горящих поленьев. Нам хотелось как можно быстрее стать одними из участников этого первобытного таинства природы, в котором человеку отведена далеко не первая и не самая значимая роль. Кстати, наши опасения, что у порога мы можем оказаться совсем неожиданно, были напрасными. Каждый из них, даже самый незначительный, заранее предупреждает о собственном существовании шумом бурлящей воды, который можно услышать на довольно большом расстоянии.
Среди ночи я проснулся от шума ветра, а если точнее, не ветра, а деревьев. Погода при путешествии по таежным просторам определяет практически все, и по этой причине, всунув ноги в обрезанные резиновые сапоги, обнаруженные под лежанками в зимовье, я выглянул наружу.
По небу довольно быстро, закрывая редкие звезды, ползли темные лохмотья. Луны видно не было: то ли зашла, то ли еще не всходила совсем, но восточная сторона небосвода слегка светилась белесым, можно сказать, молочным светом. На этом фоне черные силуэты деревьев казались толпой мрачных великанов, оживленно что-то обсуждающих и по этой причине отчаянно жестикулирующих  руками-ветвями. Их шумное собрание и разбудило меня в этот ранний час. «Хоть бы дождя не было, – подумал я, вглядываясь в редкие, то и дело, ныряющие во тьму звезды. – Под дождем да по воде – это уже чересчур».
Остаток ночи я практически не спал, ворочаясь на жесткой лежанке, вслушиваясь в угольную темноту зимовья – не застучат ли по крыше капли дождя. Николай похрапывал в своем углу, нисколько не беспокоясь состоянием дел в небесной канцелярии, чему я мог только  позавидовать. Лишь под утро я, как мне показалось, на мгновение уснул и проснулся от скрипа двери: вместе с ветром в зимовье вошел мой товарищ. Заметив, что я смотрю на него, он весело возвестил:
– Ну, ты и горазд дрыхнуть. Скоро восемь часов, сэр. Вставай, завтрак на столе.
– А дождь? – поинтересовался я, поворачивая голову в сторону маленького оконца с мутно-грязным стеклом.
– Пока не предвидится, хотя не исключено, – сформулировал метеопрогноз Николай.
Через час с небольшим наши лодки покинули гостеприимный берег, чтобы устремиться в неизвестность будущего в виде первого на нашем пути ковинского порога.
У меня нет абсолютно никакого желания описывать прохождение нами первых двух порогов на нашем пути. Они были совсем простые, но мы были очень осторожными, и долго примерялись и так и этак, как бы нам уцелеть среди быстрой воды и скрывающихся в ней каменных препятствий. В конечном счете, все обошлось. Мы довольно быстро пронеслись по беспорядочным волнам первого порога, поспешно отгребая в сторону от белеющей пеной водной толчеи, среди которой время от времени выглядывали темные, зализанных округлости камней. После второго порога мы окончательно простились со всеми признаками цивилизации в виде высоковольтной линии электропередачи, пересекшей реку с юго-востока на северо-запад, хотя не исключено, что ее направление может быть и обратным.
Уже во время форсирования второго порога с затянутого серым покрывалом неба изредка стали срываться капли дождя. Но от интенсивных действий он пока что воздерживался.  И мы с отчаянием, то и дело поглядывая вверх, поплыли дальше, надеясь, как и в прошлый раз обнаружить на берегу спасительное зимовье. Но его все не было и не было, и дождю, наверно, надоело ждать, и он махнул на нас крупнокалиберным ливнем с небольшой белесой тучки, что повисла среди темно-серой пелены облаков прямо над нами. И это было лишь началом. Дождь, мелкий и колючий, зарядил на остаток дня и почти на всю ночь. Укрываясь от него накидками, мы плыли еще не мене часа, надеясь на везенье. Но оно в этот раз оказалось не с нами, и мы, мокрые и не сказать, что бы счастливые, пристали к берегу на первом же сосновом мысу, надеясь, по крайней мере, что с дровами для костра, несмотря на сырость, у нас проблем не будет.
Кто ставил палатку под дождем, подстилая под нее мокрые пихтовые ветви, кто разводил костер под шорох падающих сверху капель, тот поймет состояние блаженства, охватившее нас, когда все эти мокрые хлопоты оказались позади. Устроив из тонкого брезента некое подобие наклонной крыши, мы, наконец, смогли почувствовать себя достаточно комфортно. Можно было начинать процесс сушки одежды, чем мы тут же и занялись, проявляя при этом великое старание и находчивость. Мелкие вибрации тела в виде озноба тому способствовали всемерно.
На удивление, очередная ночь нам показалась намного короче, чем предыдущая на лежанках зимовья. Наверно, шорох дождя несет в себе нечто гипнотическое, по крайней мере, для меня. Только, казалось, прилег, а открыл глаза – уже утро. Первая мысль, что пришла в голову – как там дождь? А вокруг ватная тишина. Нет дождя, не стучит по нашей импровизированной крыше. Как хорошо. Много ли человеку нужно? Нет дождя и уже счастье. Но для испытания подобного чувства по такому малозначительному поводу, нужно было вначале целый день помокнуть. Ведь верно говорят, если нет плохого, то не будет и хорошего. Сравнивать-то не с чем. 
Очередной день нашего путешествия начался с неприятных неожиданностей: река, бежавшая до сих пор пускай и путано, но на север-восток, повернула в обратную сторону. Мы плыли почти полчаса, надеясь, что вот-вот она повернет туда, куда ей и положено течь. И когда это, наконец, произошло, на душе у меня появились первые сомнения: ту ли реку мы выбрали с товарищем для сплава? Я знаком с многими небольшими сибирскими  речками, которые вертят руслом по пологой долине туда-сюда так, что за день пути можно продвинуться в намеченном направлении всего лишь на пять-шесть километров. Не допустил ли я здесь промашку, остановив свой выбор на Кове? Но с другой стороны, на ней только официально зарегистрировано шесть порогов. А пороги предполагают достаточно быстрое и прямолинейное течение. Одним словом, дальше я  плыл уже с меньшим энтузиазмом. Даже появилась мысль вернуться обратно, пока не заплыли далеко от Богучанской трассы. Но пока что подобные метания мысли я оставлял при себе, не желая расстраивать товарища. В конце концов, мы всегда сможем вернуться обратно после Туракинского порога, где когда-то мне также пришлось побывать. Несколько ниже его по течению через реку перекинут железобетонный мост, по которому в недалеком прошлом  лесовозная дорога змеей впивалась в тело лесных массивов левобережья Ковы. В случае необходимости, по ней всегда можно выбраться на Усть-Илимскую трассу немного восточнее поселка Седаново. А имущество потом  как-нибудь вывезем – свет не без добрых людей. А пока что вперед и пусть будет то, что будет.
Следующих два дня прошли без особых приключений, если не считать некоторых волнений, когда уже в конце длиннющего Туракинского порога лодка Николая почти приклеилась к боку большущего камня. При этом она угрожающе накренилась, как бы собираясь вытряхнуть свое содержимое вместе с человеком в реку, но затем передумала, и крутанулась вниз по течению, изрядно приняв внутрь пенной воды. Пришлось досрочно делать привал, вытряхивать воду вместе с имуществом из лодки, проверять резиновые мешки на предмет их влагонепроницаемости. Одним словом, отделались мы легким испугом, поскольку трудно сказать, вернула ли бы нам река наше имущество, если бы оно пустилось в самостоятельное плаванье. Мы поплыли дальше, решив, что плывущий впереди ни в коем случае не должен расслабляться даже на тихой воде, не говоря уже о порогах.
В конце третьего дня пути мы увидели, что навстречу нам медленно приближается красноватая металлическая ферма моста, с поручнями поверху и легковой машиной, стоящей  при въезде на мост. Ширина реки в том месте метров пятьдесят,  может немного больше, и вид этого сооружения вызвал у нас даже легкое замешательство, настолько внушительным оно казалось среди таежной дикости.
Пока мы причаливали к правому берегу чуть ниже моста, машина, что стояла наверху, неожиданно развернулась и уехала в юго-западном направлении. Привязав лодки к кустам ивняка, мы выбрались по глинистому и достаточно крутому берегу наверх – машины к тому времени и след простыл.
– Вот чудило, – недоуменно проворчал Николай, глядя в сторону ушедшей  легковушки. – Мог бы  и подождать, поговорили бы.
– А может быть, ему совсем не нужны были лишние свидетели, – предположил я. – Может, это браконьеры были.
– Ладно, шут с ними, – подытожил товарищ. – Одно понятно, что дорога отсюда до трассы нормальная, коль даже легковые машины бегают. В случае чего, выберемся.
Осмотрев мост и уходящую через него на северо-запад дорогу, мы продолжили наше путешествие, присматриваясь к проплывающим мимо нас берегам, в поисках пригодного для ночлега места. Трехдневный опыт показал, что места,  удобные для разбивки временного лагеря, здесь встречаются не так уж и часто. Берега реки в основном или низкие и сырые, или крутые. Песчаные косы появляются довольно редко. По этой причине мы заранее стали подбирать место очередной ночевки, хотя солнце еще довольно высоко стояло над лесом. Первая же галечная коса показалась нам достаточно удобной для устройства лагеря и мы, не сговариваясь, повернули лодки в ее сторону.
Ночь была звездной и довольно прохладной. Но зато мы были почти избавлены от внимания гнуса, что позволило нам выспаться всласть. Очередной день начался с большого костра и круто заваренного чая. Одно дело радоваться жизни в уютном спальнике и совсем другое на берегу реки, вблизи воды, по которой, извиваясь, ползут жгуты тумана.
– Ну, и холодрыга, – заметил Николай, устраиваясь на корточках в опасной близости от огня.
– Смотри, прическу испортишь, – предостерег его я и, как оказалось, вовремя. Пламя костра, по-видимому, получив из его оранжевых глубин добавочную пищу, вспыхнуло сильнее и, качнувшись от еле заметного вздоха ветерка, почти лизнуло лицо товарища.
– Вот, дьявол, – охнул он, откачнувшись назад и теряя равновесие.
– С удачным приземлением, – оценил его кульбит я, протягивая  ему кружку с чаем.
– Хорошо хоть что не вводу сковырнулся, – проворчал он, потирая спину.
В восемь часов мы отчалили от гостеприимной косы и поплыли дальше. День был хороший, солнечный и настроение у нас было соответствующим. Правда, берега реки были однообразными и не сказать чтобы веселыми: приболоченные ельники и пихтачи сменялись березняками или осинниками. И когда случалось видеть медноствольные сосны, подступающие к самому берегу, они смотрелись украшением этого достаточно унылого пейзажа. На этот раз плыли мы достаточно долго, в надеже повстречать если и не зимовье, то хотя бы сухое и удобное место для очередной ночевки. Но в этот раз удача отвернулась от нас. Очередную ночь мы провели на левом берегу Ковы, низком и не сказать чтобы сухом. Выгрузились мы на него уже почти в темноте. Разбив лагерь на небольшом бугорке среди старого березняка, мы весь вечер наслаждались пением комаров и мошки, целой толпой пожаловавших к нам в гости на неожиданный пир. Никакие кремы и мази не приносили избавления от их докучливого внимания. Лишь дым костра и полная самоизоляция от внешнего мира, путем натягивания на головы противомоскитных сеток, позволяли нам чувствовать себя в некоторой  безопасности. Даже чай пришлось пить  изрядно сдобренным этими кровососущими тварями. Спать мы улеглись, прикрыв головы поверх спальников куртками. Ночью, ближе к утру, стало немного легче – холод, близкий к заморозку, поубавил пыл гнуса, и мы проспали почти до семи часов утра. Позавтракав на скорую руку, покинули этот веселый, но не совсем гостеприимный берег. Через час с небольшим, среди соснового редколесья правого берега реки, мы заметили голубой дымок, вьющийся над крышей большого зимовья.
– Вот тебе, дедушка и Юрьев день, а мы думали, что его отменили, – весело возвестил Николай, направляя свою лодку к берегу.
– А дедушка тебя все равно не слышит, – вполголоса произнес я, увидев рядом с зимовьем фигуру человека, смотрящего в нашу сторону. – Может быть это тот старовер, которого я искал в прошлый раз? – промелькнула в голове мысль, пока я в свою очередь вытаскивал лодку на песчаную отмель, плавно переходящую в возвышенность берега. Это было бы слишком здорово, чтобы оказаться правдой. И я пошел вслед за Николаем к зимовью, готовясь расспросить аборигена о возможных превратностях нашего дальнейшего пути к Ангаре.
– Здравствуйте, – поприветствовали мы хозяина зимовья, останавливаясь в двух шагах от него. О том, что не нужно спешить с рукопожатием в таежной глубинке с незнакомым человеком, я предупредил Николая еще заранее. Кто ее знает? как отнесется незнакомый человек к столь фамильярному обращению со стороны незваных гостей. Если это старовер, то вряд ли он горит желанием столь тесного общения с жителями греховного мира. Ну а если обыкновенный таежный бродяга, то наладить более тесный контакт можно и позже, таежным этикетом то не запрещается.
– Здравствуйте, мужики! – ответствовал хозяин зимовья, протягивая нам по очереди руку. – Куда это вы по реке наладились? Как вижу, не рыбаки ведь.
– Точно, не рыбаки, – согласно кивнул головой Николай, – нечто наподобие туристов мы.
– Туристы? – удивился старик. – Ну, проходите к дому, будете гостями. Ночевали, поди, совсем рядом?
– А вы откуда знаете? – удивился я.
– Так запахом дыма оттуда тянуло, –  дед указал рукой вверх по течению реки. – У меня здесь близко соседей нет, так думаю это вы, на ночь глядя, в березняке кострили.
– Точно, мы, – подтвердил мой товарищ. – Давайте будем знакомиться, продолжил он. – Меня зовут Николай, а вот его, – и он указал рукой на меня, – Адам.
– Адам? – повторил дед, как бы выражая тем самым удивление, – редкое сегодня имя. А меня кличут Ильей Фомичем, – продолжил он, одновременно делая приглашающий жест в сторону своего жилища.
Так нежданно-негаданно мы познакомились с таежным отшельником, на поиски которого когда-то я затратил достаточно много времени, но так его и не нашел. А вот теперь судьба сама свела нас, и мне только оставалось воспользоваться таким подарком.
Но чтобы читатель этих строк мог понять подоплеку моего желания отыскать таежного аборигена, я немного расскажу о предыстории этих поисков. Связаны они с событием 1908 года, когда ни меня, ни моего товарища еще не было на белом свете. Но начну по порядку.
 
                *  *  *

 
Когда-то, еще в студенческие годы, читая об экспедициях Леонида Алексеевича Кулика, я повстречал в какой-то книжке упоминание о том, что загадочный Тунгусский метеорит не целиком упал в районе реки Подкаменная Тунгуска. Когда он пролетал над нынешней Иркутской областью с юга в северном направлении, от него отделилась малая частица и упала где-то в районе бассейна таежной реки Кова. Эта река, как я уже ранее упоминал, является левым притоком широко известной сибирской реки Ангары.
По словам местных охотников на месте падения обломка (?) метеорита, среди таежных зарослей образовалась большая поляна, на которой помимо редкой травы с тех давних пор ничего не растет. Да и трава на ней как будто обожженная невидимым жаром, исходящим изнутри земли. Дикие звери, забредая на ту поляну, вскоре погибали. Та же участь постигала и птиц, осмелившихся опуститься на нее.  Охотники, которые в начале прошлого века промышляли в том районе, побывавшие на той поляне, так же недолго жили. Всех их скосила неведомая болезнь. Из-за этого и распространилась о том таежном уголке  среди жителей близлежащих деревень дурная слава, как о месте гиблом, куда заходить лишний раз не стоит. Но со временем все забывается и теперь среди ковинских аборигенов, которых осталось в тех краях совсем немного,  уже мало кто помнит причину такой нелюбви стариков к одному из урочищ в районе Ковы. История, как видите, довольно загадочная, хотя непонятно, насколько все это соответствует действительности.
В восьмидесятые годы прошлого века, оказавшись по воле судьбы вблизи тех мест,  я не без умысла заводил разговоры на эту тему с местными старожилами, надеясь заполучить хоть какие-то сведения о месте падения выше упомянутого осколка Тунгусского метеорита. А что он действительно там упал, я почему-то абсолютно убежден. Более того, считаю, что тогда, в 1908 году, впереди самого метеорита летели громадные обломки кометы, состоящие из замерзших газов. Именно их полет и падения в разных местах принималось свидетелями тех событий вначале за стук пулемета и ружейные выстрелы, а затем за взрывы, предшествующие основному взрыву Тунгусского метеорита.
То, что эти обломки никто не видел, неудивительно. Ведь на фоне утреннего солнца они были малозаметными. А если учесть, что все внимание очевидцев приковывалось к огненному змию, летящему на небольшом расстоянии вслед за ними, то моя версия имеет право на жизнь, несмотря на то, что никто из опрошенных людей этих обломков так и не заметил. Она, то есть эта версия, хорошо объясняет тот факт, что вначале свидетели происшествия слышали как бы канонаду, и только затем, подняв глаза кверху, замечали «огненную метлу», которая вначале была правее солнца, а затем оказалась левее его. Как известно, дело было в конце июня месяца и солнце в тех местах в 7-8 часов утра успевало подняться достаточно высоко над горизонтом. Следовательно, звук от движения основного тела метеорита просто не успевал бы долететь до того места, где находились очевидцы, прежде чем сам метеорит не поравнялся бы с ним на небосводе. Ведь не мог же он по такой пологой траектории лететь с дозвуковой скоростью. Кроме того, сам факт взрыва основного тела метеорита на высоте 8 – 10 километров, с рассеиванием его вещества в атмосфере, можно объяснить предварительными взрывами двух, летевших впереди него глыб льда. Взрывная волна от падения лидеров встретила основное тело метеорита, и получилось то, что получилось – высотный взрыв. К тому же в этом случае не слишком сложно объяснить изменение основного направления воздействия взрывной волны на лесные массивы с южного на восточное. Так что, написав эти строки, я тем самым высказал свою претензию на 41-ую версию событий в тунгусской тайге, разыгравшееся в июне 1908 года. Но вернусь к сибирской речке Кова.
  Много пришлось мне услышать рассказов о необычных, и даже гиблых таежных местах. Естественно, что проверить всю подобную информацию не представлялось возможным или из-за ее явного несоответствия месту предполагаемого падения осколка метеорита, или по причине расхождения описываемых рассказчиками особенностей очередного гиблого места с тем, что я прочел о нем в книге. Но в любом случае, я не забывал этих повествований и при возможности старался посетить очередной «странный» таежный уголок, который в большинстве случаев оказывался таковым лишь по воле рассказчика. А если учесть, что у нас принято вести разговоры о том, как лешие и прочая нечистая сила проявляют свой норов, лишь после достаточно обильного возлияния, то несложно догадаться, сколь много всяческих россказней, изрядно сдобренных  фантазиями местных жюльвернов мне пришлось выслушать.
Но как бы там ни было, когда более двадцати лет тому назад мне случилось оказаться в районе нижнего течения Ковы, я тут же вспомнил, что эти места наиболее соответствуют району предполагаемого падения осколка метеорита. Из разговора с одним из местных охотников, я узнал, что где-то в полутора днях хода по тропе вдоль реки от того места где мы находились, уже сто лет охотится какой-то дед. Вот он-то, наверно, обо всем, что еще было в прошлом веке, знает доподлинно. Товарищ охотника, длинноволосый и весь черный от многодневной щетины, услышав наш разговор, громко засмеялся:
– Бросьте, мужики, нашли о ком разговоры разговаривать. Во-первых, тот старовер не старше меня – лет сорок пять или пятьдесят ему, а во-вторых, он с посторонними особо не калякает – брезгует. К тому же, насколько я знаю, он не местный, а откуда-то из-под Иркутска.
Это замечание несколько смутило меня – уж больно значительной была разница в определении возраста человека, о котором шла речь.
– Так все же, сколько ему лет по правде? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Вообще-то хрен его знает, – почесал затылок охотник. – У него бородища на всю рожу и голова седая, так что на все сто и выглядит. А на самом деле – не скажу. Я, паря, с ним всего раз-то и разговаривал. Он и вправду гостям не шибко-то рад.
– Во-во, – поддержал его товарищ. – Я когда к нему года два или три назад заходил, так прихватил с собой пузырь – думал, выпьем для знакомства. Так верите? – он не стал!
– Что не стал? – не понял я.
– Пить не стал! Представляешь? Во, козел!
На лице моего собеседника, наверно, уже в который раз за эти годы, отразилось неподдельное удивление, смешанное с возмущением. Несмотря на прошедшее время, он так и не смог понять человека, отказавшегося выпить на холяву, тем более, что холява сама пожаловала к нему в дом.
Почерпнув из разговора с мужиками такую информацию, я  решился сходить в зимовье к староверу, и попытаться поговорить с ним. Ведь чем черт не шутит, а вдруг тот таежный бирюк что-то знает. Тем более, что уже в те времена старые деревни по Кове опустели, и расспрашивать о событиях более чем полувековой давности практически было некого.
Разузнав у своих собеседников – как мне отыскать таежное жилище старовера, я пошел хорошо натоптанной тропой вниз по реке. Где-то там, на половине дневного пути должен находиться Дешембинский порог, мимо которого пройти невозможно. За ним следовало свернуть на другую тропу, уходящую в верховья первого от порога притока Ковы. Тропа, немного покрутив по пойме речушки, выведет затем через хребтинку на верховое болото, а потом и на ключ, берущий начало с отрогов небольшой скальной гряды, возвышающейся рядом среди густого пихтарника. На том ключе и должно находиться  жилье того необычного человека.
Все оказалось именно так, как обрисовали мои попутчики, за одним малым исключением: зимовье было почти развалено упавшей на него лесиной, и по внешнему виду явно не походило на жилое. Замшелые остатки дранья крыши валялись возле почернелых стен, а потолок по центру провалился до самого пола, образовав своеобразную воронку, через которую  внутрь сруба собирались осадки всех времен года. Стоявшая в углу железная печка была практически сгнившей: на ее боках и возле остатков трубы чернели неровными, изъязвленными краями большущие дыры. Картина была удручающей. Если учесть, что старовер, по рассказам, жил в тайге почти безвылазно, внешний вид его жилища свидетельствовал о том, что хозяин явно сменил свой адрес. Где его теперь искать мне было непонятно.
Потратив остатки дневного времени на поиски свежих следов пребывания в тех местах человека, но так и не обнаружив ничего стоящего внимания, я вынужден был заночевать прямо на высоком берегу ключа, вблизи развалин зимовья. Спал я как и всегда на новом месте вполглаза, и встал вместе с первыми птичьими голосами. Понимая, что отыскать в незнакомых мне местах человека, если он действительно здесь находится, довольно сложно, я решил возвратиться обратно, как говорится несолоно хлебавши. Позавтракав, из чистого любопытства я решил более внимательно ознакомиться с бытом человека, по неизвестной причине отказавшегося от общества людей. Остатки утвари и личных вещей, если они имеются, могут многое рассказать о своем хозяине, в чем я уже неоднократно убеждался.
Но в развалинах избушки кроме полугнилого хлама практически ничего не было, исходя из чего я сделал вывод, что хозяин жилища переселился куда-то по своей воле, забрав с собой все, что могло использоваться в таежном быту. Уже собираясь выбраться из сруба, пока на голову не обрушились остатки потолка, я неожиданно заметил в одном из углов этого догнивающего сооружения подоткнутую поверх потолочной балки серую обложку какой-то книжицы. Пробравшись туда, я аккуратно вытащил неожиданную находку, которая оказалась школьной тетрадью. Она была разукрашена  прилипшим мусором и грязными разводами попавшей на нее влаги. С трудом отклеив отсыревшую и немного заплесневевшую обложку, я обнаружил, что первый пожелтелый  лист тетради исписан карандашом крупным и твердым почерком. Благодаря тому, что карандаш был простым, а не химическим, текст хорошо сохранился, и прочесть его не представляло трудностей. Понимая, что эта тетрадь по какой-то причине уже не нужна хозяину, я прихватил ее с собой, рассчитывая позже ознакомиться с ее содержанием и таким образом узнать хоть что-нибудь о личности автора таежных записок.
По завершении дел, забросивших меня в те края, я возвратился домой и при первой же возможности внимательно изучил записки старовера. Они носили характер каких-то религиозных сентенций, и поскольку в то время я не очень-то интересовался этим вопросом в силу своей молодости, которая меньше всего способна задумываться о вечном, я отложил эту тетрадь, как говорится, в долгий ящик. Тот факт, что я не проявил к ней особого интереса и в последующие годы, наверно, объясняется абсолютным отсутствием в ней какого-либо упоминания о падении в тех краях «небесного камня» или чего-нибудь связанного с этим явлением. О содержимом же той тетради я расскажу несколько позже, когда мы ближе познакомимся с автором тех записок.

                *  *  *

Теперь, надеюсь, читателю понятен мой интерес к персоне старовера, тем более, что за прошедшее время этот интерес даже возрос. Помимо возможной информации о небесном камне, мне было весьма любопытно поговорить с человеком, который в наше время встал на путь отшельничества, в силу неизвестных нам обстоятельств.
Чтобы убедиться, что Илья Фомич именно тот старовер, которого я когда-то пытался разыскать, не мудрствуя лукаво, я тут же спросил:
– Как давно, Илья Фомич, вы здесь обосновались?
– Да давненько уже, – коротко ответствовал он, не развивая темы.
– А в районе Дешембинского порога вы никогда не жили?
– Довелось, – удивленно глянул на меня старик, – в молодости, когда с землей возиться еще сил доставало, проживали мы с Чернышом сначала вблизи Костино, это так заброшенная деревня называлась, а затем перебрались повыше, к Дешембе.
– А Черныш – это собака? – поинтересовался Николай.
– Да нет. Это мой старый товарищ, глухарь так прозывался.
– Глухарь? – не сдержал удивления я.
– Он самый. Подобрал я как-то с разоренного глухариного гнезда уцелевшее яйцо. Капылуха, так у нас прозывают глухарку, видно, погибла. Прямо возле гнезда перьев много валялось. А яйцо одно, вишь, уцелело. Может, и я любителя таежных деликатесов спугнул, кто его знает. Во всяком случае, когда домой его принес, с яйца взял да и вылупился птенец. Интересно мне стало: выживет или не выживет птица. Так вот и обзавелся товарищем.
 Но пора познакомиться с этим удивительным человеком поближе. Называть Илью Фомича стариком, у меня как-то не поворачивается язык, несмотря на то, что к времени нашего знакомства ему уже перевалило за семьдесят. Выглядел он далеко не по-стариковски, хотя голова и борода были совершенно седыми. Крепкий пожилой мужик, слегка пригнутый годами к земле, но с живыми, можно сказать, задорными искорками в серых глазах, прячущихся под густыми с проседью бровями. Роста он имел не менее чем метр девяносто. Широкоплечий. Лицо, по крайней мере, та часть, которая не прикрывалась широкой бородой, было изборождено глубокими морщинами, наверно, единственным свидетельством его почтенного возраста. Сочетание этих двух противоположностей – солидного возраста за плечами и молодого задора во взгляде, располагали к таежному отшельнику, несмотря на его  отчужденность от людей «мирских». Одежда на нем была лесная, обычная для жителей таежных поселков: затертый, когда-то зеленого цвета, хэбэшный костюм и серая бесформенная кепка с покоробленным матерчатым козырьком. Вот разве что ичиги на ногах смотрелись несколько необычно. Сегодня вы вряд ли встретите в этой древней обуви даже бывалого охотника-промысловика. Хотя лет двадцать тому назад следы от самодельных мягких сапог на заснеженных тропах были явлением вполне обычным.
Как бы там ни было, несмотря на недвусмысленную славу таежного бирюка, внешность деда не таила в себе ничего такого, что настораживало бы при первом с ним знакомстве. Наоборот, он располагал к себе какой-то уверенной или, точнее, крепкой устроенностью в таежный быт, где человеку, слабому духом, не выжить. Вместе с тем высокий с полосками поперечных морщин лоб свидетельствовал о незаурядных возможностях по части интеллекта этого необычного человека. По слухам, которые распространялись не только среди жителей близлежащих (мягко сказано) поселков, Илья Фомич когда-то жил в Иркутске и был там далеко не последним человеком. Что заставило его удалиться в таежную пустынь, никто не знал. Но в лесной глухомани он прижился не сразу. Вначале, говорят, довольно часто выбирался в старые деревни, что располагались в нижнем течении Ковы. Но потом, когда деревни опустели, на некоторое время о таежном затворнике не было ни слуху, ни духу. Говорили даже, что он преставился: то ли его заломал медведь, то ли сгинул в половодье на реке.
Но как оказалось, все это было людскими домыслами. Илья Фомич здравствовал и, не покладая рук, обустраивался в тайге надолго. А руки, надо признать, у него были умелые. В одиночку он сработал себе избу из довольно толстых бревен, затаскивая их на сруб при помощи двух веревок. Сколько таких таежных жилищ он построил за свою жизнь, мы не расспрашивали. Но последний дом, в котором он принимал нас, совсем не походил на обычные зимовья. Это был именно дом, пусть и небольшой, но добротный и довольно уютный. Покрыл он свое жилище драньем. Приволок откуда-то целых два окна со стеклами, соорудил в доме печь-каменку с обогревателем и железной трубой-дымоходом. Одним словом, мужиком он оказался хозяйственным.
Лично мне такие предприимчивые люди импонировали всегда. Они не ноют, не жалуются во все инстанции, что у них прохудилась и протекает крыша, а лезут на эту крышу и делают воде укорот. Я и сам такой, по крайней мере, думаю, что такой. Как выяснилось скоро, сближало нас с Ильей Фомичом и еще одно обстоятельство: он не употребляли отравы наших дней – табака. Лично я даже в многолюдности города всегда выбираю наветренную сторону улицы, чтобы выхлопы машин и волны сигаретного дыма не накрывали меня. А уж идти вслед за курящим человеком, когда обстоятельства к тому вынуждают,  для меня всегда являлось сущим наказанием. Своего спутника, Николая, я приучил отходить от меня на безопасное расстояние, когда ему хотелось подымить какой-нибудь «Мальборо» или иной дрянью. Илья Фомич заметил это в первый же часы нашего знакомства, и, как мне показалось, одобрительно хмыкнул, когда я жестом руки погнал прочь от себя Николая с его сигаретой.
Между прочим, продолжая разговор на тему курения, хотелось бы отметить одну скверную привычку у людей курящих. Они всегда становятся по отношению к прочим людям с наветренной стороны, будь это автобусная остановка или какое-нибудь иное собрание людей на открытом воздухе. Поступают они подобным образом явно в силу недостатка воспитания, просто не замечают неудобства, которое причиняют окружающим.
Как только выяснилось, что Илья Фомич именно тот самый старовер, которого когда-то я разыскивал, о дальнейшем нашем сплаве по реке на ближайшие день-два не могло быть и речи, о чем я тут же шепнул Николаю. Тот неопределенно пожал плечами, то ли соглашаясь, то ли не желая пока что обсуждать эту тему при посторонних. Но как бы там ни было, мы с разрешения деда перетаскали свои вещи поближе к дому, а лодки оттащили подальше от воды, на всякий случай. Этим самым мы как бы сделали заявку хозяину на предоставление нам крова, но не пищи, понимая, что последним, мы должно быть, богаче таежного Робинзона.
Вначале по внешнему виду Ильи Фомича было невозможно определить его отношение к незваным гостям, то есть к нам. Во всяком случае, он показался нам достаточно гостеприимным, чтобы, вооружившись некоторой долей наглости, мы вторглись в его жилище. В дальнейшем наши опасения развеялись. Старик явно был рад гостям, хотя и не показывал вида. И поскольку мы выполняли устав его таежного монастыря – ни водки, ни табака в дом не вносили, то вскоре наше общение приняло если не доверительный, то  вполне дружеский характер.
День прошел за малозначительными разговорами и житейскими хлопотами. Ближе к вечеру Николай, закинув за плечо свою двустволку, прихваченную нами на всякий пожарный случай, пошел по тропе вниз, знакомиться с окружающей местностью. Мы с Ильей Фомичем расположились возле дымящего костра, хотя здесь, в сосновой борине, летающих кровососов было несравненно меньше, чем прошлой ночью.
 Первое, что сделал я, когда почувствовал, что разговор со стариком принял почти доверительный характер, задал вопрос, который вертелся у меня на языке уже более двадцати лет:
– Илья Фомич, вы что-нибудь слышали о Тунгусском метеорите?
– О тунгусском? – переспросил старик. – Как же, как же. Почитай с самим Куликом беседовал.
– Да ну! – не сдержался я.
– Была тут у меня одна книжица про него, так я ее много раз перечитывал и как будто разговаривал с ним.
– А-а, – разочаровано вздохнул я.
– Ты, наверно, хочешь узнать подробности о падении метеорита? – улыбнулся Илья Фомич, – Так вот сразу хочу тебя разочаровать – я не такой старый, что бы помнить о событиях начала прошлого века.
– Да нет, Илья Фомич, я так не думал, – смутился я. – Просто имеется информация, что от метеорита отделилась какая-то его часть и упала где-то здесь, в бассейне Ковы. Мол, там образовалась мертвая поляна. Вы ничего такого не слышали?
– Почему не слышал? Слышал и не один раз.
– Что? может, и на ней были? – выпалил я, чувствуя, как горячая волна удачи  подкатывает к сердцу
– Было дело, – кивнул головой старик, – лет тридцать тому назад, а может и побольше.
– Ну и… – продолжил наседать с расспросами я, – где это место? И кто вам сказал, что там именно метеорит упал?
– Эко, ты загорелся, – улыбнулся дед. – То место в верховьях речки Чикилея, что впадает в Кову напротив деревни Прокопьево. Но идти туда проще с деревни Костино: и тропа была хорошая, и ближе.
– Вы потом мне схему нарисуете?
– Отчего ж не нарисовать. Хотя за давностью, могу немного и ошибиться. Одно хорошо помню: если идти с верховьев вниз по левому берегу, там перед той поляной ручей в Чикилею впадает, шустрый такой ручей. А вот вода в нем хоть холодная и чистая, но какая-то неприятная. Ее охотники никогда не пили и мне не советовали, а я тебе, если в то место попадешь.
– Ну, а что там на поляне? Правда, что там кости погибших животных валяются?
– Костей там я не видел, но место действительно какое-то мертвое. Сама поляна по форме немного на яйцо похожа. По длине метров около сотни, может немного поменьше. Место ровное, немного наклонное к ключу. А вот лес, листвяги и осины возле нее какие-то корявые, низкие. А чуть подальше – лес как лес, ничего особенного.
– А кто вам сказал, что там метеорит упал? Там воронка или что-нибудь похожее есть?
– Да нет, никакой воронки я там не видел, – пожал плечами Илья Фомич, – хотя вся поляна смотрится как будто немного ниже остальной местности. А так ничего особого. Да если она там и была, так ее давно заровняло. Сколько лет прошло с тех пор, а место там  не сказать, чтобы топкое, но довольно влажное. А вот пакость там какая-то явно имеется, точно тебе говорю. Одним словом, неуютно там. Да и собаки, а с нами тогда были две лайки ильюхинские, ни одна на поляну не зашла. Так, вокруг да около побегали и обратно на тропу вернулись. Чувствовалось, что им то место тоже не по норову. А что там метеорит упал, так это Ильи Костина то ли дед, то ли прадед рассказывал. Он  в тот день возвращался с дальнего зимовья и видел, как огонь на землю пал где-то в верховьях Чикилея. У него тогда еще чуть лошадь не пропала: от испуга с тропы шарахнулась, ногу повредила.
– И что, он сразу пошел искать место падения метеорита? – усомнился я.
– А кто их знает, как оно тогда было. Может, и сразу подались. Русского человека любопытство вон в какие сибирские дебри завело. А может, и погодя, случайно наткнулись. Как теперь узнаешь? Да и ни к чему все это.
 Некоторое время мы сидели молча, каждый занятый своими думами. Я не знаю, о чем думал Илья Фомич, но я мысленно уже был там, на Чикилее, у той поляны, которую искал столько лет. «Нужно срочно проверить все, о чем поведал старик. Только следует основательно подготовиться, и к тому же побыстрее. Ведь вполне может статься, что окончание строительства Богучанской ГЭС намечено уже на ближайшее время, и долина Ковы со всеми ее притоками надолго скроется под водой. Хорошо бы заглянуть туда прямо теперь, но что мы там увидим, если у нас даже лопаты нет? Надо подумать».
Закрывая тему метеорита, но желая продолжить разговор с таежным отшельником, я спросил:
– Илья Фомич, вам не тоскливо жить одному в такой глуши?
– Знаешь, паря, – немного как бы недоумевая, пожал плечами старик, – человек в одиночестве не бывает никогда,  если только у него вместо головы не пустой горшок.
– Как это? – не понял я.
Илья Фомич кольнул меня веселыми искорками серых глаз, и лукавая улыбка скользнула с его губ в путаницу седой бороды.
– С каждым человеком его прошлое. А в нем, в том прошлом, уйма народу, начиная от родственников и кончая случайными по жизни попутчиками. Разговор с ними может длиться бесконечно. Какое же тут одиночество?
– Ну, это, конечно, так, – согласился я, – но все же воспоминания живого общения не заменяют.
– А кто тебе сказал, что я ни с кем не общаюсь? – снова улыбнулся в бороду Фомич. – Смотри сколько у меня пернатых и мохнатых соседей, – и он широко повел рукой вокруг себя. – Если с каждым разговаривать, так ни на что другое и времени не останется.
– Да я ведь не о том, – обескураженный улыбкой собеседника невольно смутился я, чувствуя, что старик подобным разговором, просвечивает меня словно рентгеном.
– Знаю, паря, что не о том. Но поверишь? я столько за свою жизнь наговорился  там, – и он кивнул головой в сторону реки, которая, наверно, олицетворяла для него связь с большой землей, – что и помолчать теперь не вредно. А потом, вот видишь, сижу у огонька, разговариваю с тобой. В прошлом году сюда один бедолага приковылял, заблудился в тайге. Совсем уже помирать собрался. Так я с ним целую неделю разговоры разговаривал, пока он не оклемался. Даже язык устал.
– И где тот бедолага? – поинтересовался я.
– Проводил его по тропе к людям. Так он уж так благодарил меня. Обещал вскорости проведать. Но, слава Богу, должно быть запамятовал.
– А почему «слава Богу»?
– Пустой человечишка оказался. Кроме водки и женщин у него ничего иного на уме-то и не было. От таких вокруг только одна суета.
Некоторое время мы сидели молча, что у костра является делом обычным. Метущееся пламя немного как бы завораживает человека, настраивает его на размышления о вечном. А в тех лабиринтах мы бываем всегда лишь сами с собой, и разговор с другими людьми требует возвращения в настоящее. Где-то, совсем рядом, захлопала крыльями птица, слетая с дерева в расплывчатую серость сумерек.
– Чего это ей не сидится? – невольно спросил я.
– Знать кто-то потревожил, – задумчиво промолвил Фомич, поворачивая голову в ту сторону. – Кто спит, а кто и поесть ищет. Такая она жизнь.
– Это верно, – согласился я. – Как говорила моя теща, а была она женщиной умной и наблюдательной, так на свете половина людей плачет, а половина скачет, в смысле танцует, веселится.
– Верное обобщение, – кивнул головой Фомич. – Женщины в этом плане вообще народ более наблюдательный, чем мужики. Житейское они подмечают куда лучше нас, потому что видят не только глазами, но и сердцем.
Снова в нашем разговоре наступила пауза. Где-то хрустнула ветка, и в полумраке деревьев на тропе появился Николай, потирая на ходу руки.
– Сова чуть заикой не сделала, – весело признался он. – Как захлопает крыльями над головой,  я аж с тропы шарахнулся.
– То не сова, – поправил моего товарища Фомич. – Совы летают тихо. Это, скорее всего, мой знакомый глухаришка устроился на ночевку рядом. Иной раз прилетает на огонек.
– Дед, ты скажи ему, что так со мной поступать нельзя. У меня ведь и ружье имеется, могу с испуга и пальнуть – пошутил Николай.
– Хорошо, – на полном серьезе согласился Фомич, – завтра передам.
Николай с вопросительной улыбкой глянул на меня, хотел что-то сказать, но затем махнул рукой и пошел к двери избы.
– Я на боковую, – донеслось оттуда.
– А мы еще маленько посидим, – заявил я. – Правда, Фомич?
– Чего же не посидеть, – согласно кивнул головой тот.
Снова мы сидели и молча следили за языками пламени. Мне хотелось как-то завести разговор с этим человеком на интересующую меня тему, но я не знал, как к нему подступиться. Ведь не спросишь человека в лоб, мол, чего ты, дед, торчишь здесь в лесу в одиночестве, да еще и носишь прозвище Старовер. Хотя с другой стороны, он может и не знать про свое прозвище. Шут его знает. Одним словом, ляпнешь чего-нибудь не впопад, а он, по слухам, мужик крутой, способен выставить вон за дверь, несмотря, что ночь на дворе. К моей радости Илья Фомич начал разговор сам:
– Так вы куда, мужики, на самом деле, плывете? Чего ищите?
– Знаешь, Фомич, плывем мы в поисках счастья, чтобы хоть на пару недель избавиться от городской суеты, – радостно подхватил я. – До того уже осточертела эта толкотня повсюду, что хочется просто плыть хоть куда, лишь бы рядом в затылок никто не сопел.
Вон оно что, – понимающе вздохнул старик и с какой-то жалостью посмотрел на меня. – Не там ищешь счастье, молодой человек, – продолжил он после непродолжительного молчания. – Твое все в тебе.
– Не понял? – я изобразил на лице недоумение, чувствуя, что разговор поворачивает в нужную сторону.
– А что здесь непонятного? – удивился Фомич, – счастье и несчастье человека заключено в нем самом.
– Как это во мне самом, если, допустим, я хочу иметь «Феррари», чтобы прокатить на нем свою любимую женщину? А у меня этого «Феррари» нет и не предвидеться. Какое же тут в самом?
– Все беды человека от ложного, – задумчиво произнес дед.– Вот сейчас ты пользуешься ложным, считая, что ты умнее или хитрее меня. Я ведь наверняка знаю, что ты хочешь узнать обо мне как можно больше, и выведать все как бы невзначай, исподволь. Это и есть ложь внутри тебя. Истина в том, что тебе абсолютно не нужно хитрить. Спрашивай, я не от кого не таюсь и по разумению своему отвечу на все твои вопросы.
Получив подобную отповедь, я несколько смутился. Но, бросив искоса взгляд на  старика, понял, что он на меня совсем не в обиде. Было похоже, что его отношение ко мне немного схоже с отношением взрослого человека к малолетке. Разве может он, старик, обижаться на неразумное дитя? Хотя  это несколько и обижало меня, тем не менее, я осторожно принялся расспрашивать деда о его прошлой и настоящей жизни, о причинах, побудивших его уединиться в глухой тайге. Я надеялся, и как оказалось совсем не напрасно, услышать от него много интересного. Ведь его первое замечание о пустом человеке, которому он недавно помог выбраться из тайги к людям, давали мне на то основание.
– Ну, хорошо, отец, ты прав, – покаялся я, предваряя этими словами начало своего экскурса в человеческую сущность отшельника двадцать первого века. – Ведь сам понимаешь, что встретить сегодня человека, добровольно отказавшегося от благ цивилизации, дело необычное.
– Не столько от благ цивилизации, сколько от ее пороков, – поправил меня Фомич.
– Пусть будет так, – с готовностью согласился я, – от пороков. Но ведь добро и зло – эта палка о двух концах. Без первого не бывает и второго. Человечество в пагоне за благом, заполучило и известную толику зла. Так что теперь, чтобы отмести от себя зло, нам нужно отказаться и от благ цивилизации? – Тут я совсем уже собрался процитировать слова известного французского гуманиста-просветителя о марш-броске на четвереньках в лес, но вовремя спохватился. Ведь дед мог принять эти слова в буквальном смысле на свой счет, и тогда о дальнейшем разговоре не могло быть и речи.
– Не о том говоришь, парень, – спокойно отреагировал на мой монолог Фомич. – Добро и зло вторично. Первично истинное и ложное. Истина есть добро. Зло происходит от ложного понимания. Это только в голове у человека несведущего зло и добро всегда вместе. От нашего несовершенства все. Кто познал в себе ложь, тому не так и трудно отделить зерна от плевел.   
Эти слова отшельника стали началом нашего долгого разговора о самом главном, что имеется у человека, о жизни. Мы просидели далеко за полночь. Не единожды взбадривали костер, подбрасывая в его розовое чрево тяжелые лиственничные плахи, до дна опорожнили трехлитровый, черный от копоти чайник, несколько раз совсем было собирались уйти в избу на отдых, но что-то вновь удерживало нас на месте. И мы снова и снова цепляли слова на нить разговора, вращавшегося вокруг самой жизни, жизни не столько этого странного человека, сколько жизни вообще.
Мы задержались с Николаем еще на двое суток у гостеприимного таежного отшельника. Угощали его деликатесами из наших припасов, которые являлись таковыми лишь для старика. Для нас это была обычная консервированная еда и сухари. Он же в ответ угощал нас маринованными с черемшой грибами, копченым налимом и даже прошлогодней сушеной черникой. К выложенным нами на стол ржаным сухарям Фомич отнесся вполне спокойно, из чего несложно было понять, что с хлебом он не бедствовал. Во всяком случае, на лабазе, в обитом жестью ящике, немного муки у него мы видели. Каким образом она у него появилась? То ли попала к нему из Седаново или  Ковинского, то ли он наготовил ее сам из выращенной ржи? Фомич распространяться на эту тему не счел нужным. А мы с Николаем спросить его об этом как-то подзабыли. Вполне может быть, что где-то в районе ближайшей заброшенной деревни у деда имелся кусочек возделанной пашни, благодаря которой он обеспечивал себя хлебом. Хотя вряд ли. Понятие «ближайшая» в условиях таежного бездорожья весьма и весьма растяжимое.
Эти два дня по моей инициативе мы объявили для себя днями выходными. Нельзя же сразу галопом пускаться в таежную глухомань. Можно и надорваться. Как никак, а городская жизнь требует от человека совершенно иных усилий, чем водно-таежная. Во всякое дело нужно втягиваться постепенно. И потом, нам хотелось узнать от нашего хозяина как можно больше о дальнейшем маршруте, что могло оказаться определяющим для успеха задуманного мероприятия. Итог разговора с Ильей Фомичем оказался для нас вполне благоприятным, хотя в целом, Кова не та река, по которой можно сплавляться с ветерком, особенно между Ковинском и устьем реки Камкамбора. Сплошные петли русла, изредка прерываемые стремнинами порогов, способны задержать в пути надолго. Но ниже Камкамборского порога, самого опасного при сплаве по Кове, ситуация меняется в лучшую сторону. Река, принимая в себя многочисленные притоки, становится все шире, а ее русло более целеустремленным. Закончить сплав можно на Ангаре, у поселков Проспихино или Батурино, но можно и у невзрачного моста в нижнем течении Ковы, откуда, если повезет, легко выбраться на Богучанскую трассу. Правда, сегодня у того моста разместились расконвоированные обитатели «домов отдыха» российской пенитенциарной системы, которые чистят ложе будущего водохранилища Богучанской ГЭС.
Нам с Николаем повезло, и через девять дней мы вполне благополучно добрались до этого моста, угадав как раз ко времени отправления оттуда в обратный путь какого-то сурового лагерного капитана, лицом красного, можно сказать, морковного цвета и с довольно солидным рюкзаком впереди. Смерив нас критическим взглядом, он милостиво кивнул головой, разрешая забраться вместе с  вещами в кузов бортового «Уазика», отчего моментально преобразился для нас в  милейшего человека.
В целом наше путешествие прошло без особых приключений, если не считать прохождение Камкабрского порога. Лично у меня он положительных эмоций не вызвал, а скорее наоборот. Уж больно длинным и бурным он оказался. Но самым, пожалуй, запоминающимся для нас моментом была … неожиданная встреча с цивилизацией в таежной глуши. Когда мы обнаружили, что с берега реки прямо на нас уставилась тарелка спутниковой антенны, мы на некоторое время даже лишились дара речи. Это было потрясающе. Среди елей и сосен, скрытых до колена густым молодняком, в абсолютно безлюдном месте, мы обнаружили, можно сказать, марсианскую тарелку. Да, это было нечто. С реки-то не видно, что немного подальше от берега   имеется зимовье, о добротности которого говорить не приходится.
Ниже Чембенского порога река приобретает  вполне цивилизованный вид: редкие моторные лодки и даже резиновые катамараны туристов из Красноярска изгоняют из воображения остатки романтики первопроходцев. А пестрые палатки геологов в районе старой деревни Уяр, окончательно возвратили нашу робинзонаду к цивилизации.
Три вечера допоздна сидели у костра мы с Ильей Фомичом, но так и не завершили наш, наверно, бесконечный разговор. И когда через двое суток утром, поблагодарив хозяина за гостеприимство, мы с Николаем совсем уже собрались отчалить от берега, Илья Фомич нерешительным движением извлек из кармана куртки небольшую, довольно потрепанную записную книжку и протянул ее мне:
– Возьми, Адам. Прочтешь на досуге. Много о чем мы с тобой говорили, пусть это будет в дополнение, – сказав так, Илья Фомич передал книжицу мне и сделал шаг назад, как бы окончательно подводя черту в нашей затянувшейся беседе.
Поблагодарив старика за гостеприимство, мы благополучно отчалили от берега, а он, проводив нас, еще долго стоял на берегу, пока изгиб русла реки не скрыл его из вида. И вода снова понесла нас в синие дали, раскрывая перед нами все новые и новые картины таежного приволья. Больше мы с таежным отшельником, наверно, никогда не встретимся. Но разговор наш продолжается до сих пор, настолько запали мне в душу его слова, его мысли, с которыми можно соглашаться или не соглашаться, но отмахнуться от которых невозможно. Ниже я попытаюсь изложить суть жизненной позиции этого необыкновенного человека, почерпнутые мной из разговоров с ним, из его записной книжки и той давней тетради, что пылилась в моем шкафу многие годы.


                Что наша жизнь?

                О религии

– Илья Фомич, в округе все говорят, что вы старовер. Что? вы действительно последователь протопопа Аввакума? – таков был мой первый вопрос нашей многочасовой беседы, скорее похожей на интервью, хотя к журналистам я сам себя никаким боком не отношу.
– Слышал я, слышал, что многие так думают, – качнул головой старик. – Пусть их. Ведь человек не может что-то не знать. Всегда стремится в силу своего разумения объяснить себе, что вокруг него происходит. Вот и объяснили.
– А вообще-то, Фомич, какое у вас отношение к религии?
– Хорошее, – улыбнулся в бороду Илья Фомич.
– А если точнее? Вы в Бога веруете?
– Смотря что ты понимаешь под этим словом. Ведь сколько людей, столько и Богов, – спокойно ответил Илья Фомич и с нескрываемым интересом посмотрел на меня. Мол, как ты переваришь эту мысль?
Мысль действительно была глубокой и многообещающей. Если ее развивать, то разговор может углубиться в такие дебри человеческого сознания, человеческой истории, что выбраться оттуда будет  достаточно сложно.
– Ну, допустим, в Христа и Иегову? – попытался конкретизировать свой вопрос я.
Старик задумался, словно четки, перебирая пальцами веточку голубичника. Через некоторое время, по-видимому, что-то решив для себя, заговорил:
– Понимаешь, Адам, мир наш – мир штампов. Нет в нем ни одного слова, которое кто-то когда-то не произнес бы. Нет в нем ни одной житейской истины, которую бы когда-то кто-то не озвучил. И эти штампы вдалбливаются в наше сознание с самого рождения. Вот и поясняем мы этой жвачкой, кем-то уже пережеванной, все вокруг происходящее. Совсем мало людей, которые осмысливают самостоятельно явления этого мира, привнося в его понимание нечто новое. Вот так и понятие Бога в сознании людей всегда связывается с Ведами, Кораном или Библией. Отсюда и твой вопрос, – и старик строго посмотрел мне в глаза. – Ты хотел бы услышать верую ли я в Иегову или Аллаха. Но я на твой вопрос не скажу тебе ни да, ни нет. После чего ты обязательно спросишь: «Почему?».
– Верно, – поспешил подтвердить догадку старика я.
– Дело в том, молодой человек, что сегодня в понимании Бога накопилось слишком много от людей прошедших эпох. Самым наглядным подтверждением тому может служить Коран. Считается, что эта священная книга мусульман была продиктована Мухаммеду Богом. Но ведь это не совсем так. Она составлялась по воспоминаниям изречений пророка окружающими его людьми.
– Между прочим, Илья Фомич, мусульмане утверждают, что подлинник «Корана» находится у престола Аллаха.
– Согласен. Но ведь известно и другое: Мухаммед никаких книг не писал. Он лишь озвучивал истины, ниспосланные ему свыше. Но пророка слушали обыкновенные люди и, естественно, что не все его откровения откладывались в их памяти слово в слово. Некоторые современники пророка еще при его жизни стали записывать услышанное. Поскольку в те времена бумаги у арабов еще не было, то для подобных целей использовались дощечки, кости и прочие подручные средства. 
– Вот такого я не слышал, вернее, не читал, – удивился я.
– Тем не менее, было именно так. Отсюда не так уж сложно сделать вывод, что их записи были не совсем стенографией. Память же человеческая далека от совершенства, и нет никакой гарантии в том, что все изречения пророка были записаны правильно. Да и писцов таких было не один, и не два, а довольно много. Спрашивается, можно ли отличить в таких записках истинное от ложного? – задав этот чисто риторический вопрос, Фомич тут же продолжил: – Думаю, что нельзя, тем более, известно, что некоторые писания противоречили друг другу. Надо полагать, подобным вопросам задавались и наследники власти Мухаммеда, халифы. Им требовался цемент, чтобы скрепить племена кочевников в народ, образовать государство. В прежние времена в качестве подобного цемента могла служить только религия. И чтобы в головах подданных не возникла сумятица, которая всегда являлась самой большой угрозой для власти, очередной правитель халифата, это уже по истечении, приблизительно, двенадцати лет после смерти Мухаммеда, велел собрать к себе во дворец все доступные списки его изречений и скомпоновать из них один, официальный, устранив при этом противоречия. Остальные же списки велел уничтожить. И вот этот официальный список, отредактированный человеком, бывшим личным писцом покойного пророка, и был назначен священной книгой, Кораном. Сколько в нем от Бога, а сколько от молодого человека того времени по имени Зейд ибн Сабит? Кто знает?
– Да, интересная вещь получается, если все было именно так, – согласился я.
– Было именно так, – сказал, как отрезал Илья Фомич. – Это подтверждается историческими документами, которые дошли до нашего времени. Между прочим, арабы, на мой взгляд, в историографии были преемниками древних греков. Но если все вышесказанное тебя не убедило, то аналогичное можно обнаружить и в христианстве. Наличие апокрифических текстов наглядное тому подтверждение. Разве можно утверждать, что Бог вдохновлял двести пятьдесят церковных иерархов христианства в 325 году на вселенском соборе в городе Никее? А на других соборах, когда в жарких спорах утверждались христианские догматы, а священные книги делились на священные и апокрифические? Все решали  люди! А это значит, что за истинное понимание того или иного постулата христианства принималось мнение конкретной группы людей, с  их личными предубеждениями и пристрастиями. Вот здесь и прячутся корни, питающие ереси, сектантство, разделяющие изначально единые религии на многие. К тому же и созыв самих соборов был вызван той же причиной – отсутствием единого понимания библейских текстов.
И вообще, основой всех религий мира служат устные предания, довольно путанные и противоречивые. Но это отнюдь не свидетельствует против Бога как такового. Это говорит лишь о несовершенстве человека, его памяти, его желания объяснить непонятное вещами повседневными, доступными пониманию кочевников или землепашцев тех времен. Так можем ли сегодня мы, люди двадцать первого века, наше понимание Бога основывать на осознании его людьми, жившими две тысячи лет тому назад? – произнося последние слова, Илья Фомич бережно расправил порядком измятую веточку голубичника и отложил ее в сторону. – Для меня ответ очевиден – нет, – заключил он, одновременно нагибаясь и  подталкивая рукой в костер обугленные остатки полена.
– Как я понимаю, в Бога вы веруете, но не совсем в того, какому молятся прочие люди.
– Бог един для всех и молитв он не требует. Он требует поступков, – сказал, как отрезал старик, голосом непреклонным и даже жестким.
«Вот оно, бирюковское проступает», – опасливо подумал я, в свою очередь наклоняясь к костру, подправляя поленья.
– Бог – это творящее начало мироздания, – совершенно неожиданно для меня снова  заговорил Илья Фомич, – без него не было бы ни нас, ни земли. Не было бы вообще ничего.
– Ну да, – не удержался от ерничанья я, – ведь он и сотворил этот мир.
– Вот именно, – зыркнул на меня Илья Фомич, и в его взгляде сквозило нечто похожее на презрение, отчего я невольно смутился. – Жизнь является порождением разумного начала мира, – продолжил Илья Фомич с такой непоколебимой уверенностью, что мне не оставалось ничего иного, как только слушать и пытаться запомнить все, что он говорил. – Вот ты, Адам, насколько я понял, человек достаточно начитанный, и, наверно, кое-что еще помнишь со школьного курса физики об энтропии?
– Вы имеете в виду рассеивание энергии в мировом пространстве, предопределяющий неизбежность тепловой смерти вселенной? – блеснул своими познаниями фундаментальных законов физики я.
– Вот именно, – согласно кивнул головой Илья Фомич и продолжил: – единственное, что противостоит этой неизбежности, есть жизнь. Ведь смотри что получается. Растения консервируют солнечную энергию, которую мы сегодня используем в виде дров, торфа, угля и, вероятно, нефти. Только благодаря этим запасам сегодня возможно существование человека на земле. Это маленький, но наглядный пример, как жизнь противостоит энтропии в масштабах планеты. Бог есть сама жизнь, ее разумное, организующее начало. В масштабах вселенной, именно он противостоит энтропии. В этом смысле Бог творит мир и мы, снова-таки в этом смысле, суть его дети. Вероятно, мы и созданы для того, чтобы быть инструментом в руках Господа, инструментом, помогающим ему в его противостоянии с дьяволом энтропии. Но для того чтобы мы, в силу несовершенства нашего материального тела, не сбились с предначертанного пути, он, установив для всего живого законы развития жизни, для человека создал дополнительно законы совести, ограничивающие нас изнутри и одновременно отделяющие человека непреодолимой пропастью от прочих живых тварей. Законы эти неумолимы и никто из тех, кто их нарушил, не избежит наказания, никто и никогда. Становиться на колени и вымаливать прощение – занятие бессмысленное. Только делом можно что-то исправить, как говорят судьи, смягчить свой приговор. Делом! Понимаешь?
– Но тогда получается, что все храмы, в смысле церкви, синагоги и мечети – вещи бесполезные, коль молить о прощении или помощи не имеет смысла? – с некоторой иронией спросил я.
– Вот этого я не говорил, – спокойно отреагировал на мои слова Фомич. – Все эти сооружения нужны, я бы даже сказал, жизненно необходимы. Их предназначение, как это, наверно, было изначально и задумано, – напоминать людям о Боге, о совести, укреплять слабых духом в вере в божественное начало мира, растолковывать ее суть несведущим, служить своеобразным маяком на пути к истине. А то, что храмы сегодня превратились в нечто совсем иное, это не от Бога, а от людей, суетливых и заблудших.
– Хорошо, Илья Фомич, ваша позиция в отношении Бога мне понятна. А как вы относитесь к священным писаниям, таким как Библия?
– Очень хорошо отношусь.
– Считаете, что она Боговдохновенная?
– Можно считать и так, но не в словах, а в мыслях, заложенных в ней. Иначе, можно сказать, что в ней изложен жизненный опыт многих поколений еврейского народа и не только его. Ведь древние евреи не с неба упали. Они жили в районе, где появились первые цивилизации. Там, надо полагать, впервые пробудилась в человеке совесть. Пробудилась и стала направлять людей по пути истинно человеческому, побеждая, пусть и не сразу, в нем животное, жестокое и кровожадное. Но снова-таки, Библия настолько замусорена людскими страстями и домыслами, что разглядеть в ее текстах зерно истины не так-то и просто.
– Надо полагать, – съехидничал я, – что вы смогли отделить в ней зерна от плевел?
– Думаю, что да.
– Получается, что в вас от старовера ничего нет, – несколько разочарованно констатировал я, тем самым как бы подытоживая разговор.
– Почему же нет? – усмехнулся Илья Фомич. – Я, как и они, на понюх не переношу табака и вина, блуда и лжи. А креститься двумя или тремя пальцами – это кому как нравится. И еще я скажу – староверы еще в давние времена душой почуяли, как в религию, а значит и в душу человеческую, прямо вламывается ложь, вызванная политической необходимостью, жадностью и гордыней правителей как светских, так и церковных. Вот они, кто как мог, отгородились от этой лжи, а вместе с тем и от  светской жизни. Некоторые бежали в леса. Так что я в этом смысле их последователь.
– Ну, хорошо. С этим, в смысле с религией, вроде бы все более или менее понятно. А вот о человеке, о его душе мы с вами не обмолвились ни словом. Как вы считаете, душа есть или это просто досужие домыслы людей, не желающих примириться с неизбежным, со смертью?
Илья Фомич, как бы не слыша моего вопроса, принялся палкой подправлять костер, сгребая к центру обгорелые куски поленьев. Огонь, придавленный их почернелыми останками, вначале сник, выбрасывая кверху волны голубого дыма, а затем вспыхнул вновь, освещая все вокруг красным, волнующимся светом. Его блики заиграли на лице Фомича, на его одежде, отчего, казалось, вся фигура деда приобрела какой-то неземной, фантастический вид. «Сейчас что-то произойдет, невольно подумал я. – Или дед умчится в космос, или сверху прямо к нам спустится какая-нибудь летающая тарелка». Но пока что ничего такого не происходило. Старик не только оставался на месте, но, снова кольнув меня ироничным взглядом,  заговорил:
– Вопрос души человеческой – это и есть основа основ любой религии. Пусть даже открыто об этом никто и не говорит. Кто мы? Зачем мы? И куда мы уходим после смерти? Попробуй отыскать на земле хоть одного взрослого человека, который бы хоть раз в жизни не задумался над этим вопросом. На мой взгляд, таковых не сыщется. Я в этом плане не исключение, как и ты, коль задал такой вопрос.
– Конечно, – кивнул головой я, соглашаясь с подобным утверждением Фомича.
– Вот видишь, – одобрил мое признание собеседник. – Что душа как таковая существует, для меня это бесспорная истина. Но ведь человек всегда стремится к более полному, не противоречивому знанию. Поэтому, ответ, что душа существует, порождает новый вопрос: «А что она собой представляет»? А здесь, сколько людей, столько и ответов. Мой ответ таков: душа человека есть локальный участок информационного поля мироздания. Если провести аналогию с компьютером, то душа – это система, записанная на диск. Если диск лежит в укромном месте, компьютер без системы просто набор железных и прочих вещей. Он мертв. Но вот ты вставляешь загрузочный диск в это железо, и оно оживает. Человек по отношению к компьютеру является как бы Богом. Вот и наша душа, информация о конкретном человеке, покоится в информационном блоке мироздания. Когда наступит время, о котором нам ничего не известно,  душа проникнет в новорожденное дитя, и человечек обретает самосознание. Он готов уже превратиться в настоящего человека, познавая окружающий мир. Вся предыдущая информация, которая была накоплена этой душой прежде, в предыдущие воплощения, и вошла в состав общего информационного поля мироздания, при новом воплощении  недоступна к использованию. Она просто заблокирована, дабы побуждать носителя к действию, к познанию и самосовершенствованию. Отсюда гениальная догадка немецкого философа Фихте – человек рожден для действования. Когда, в результате настойчивых попыток конкретного человека познать какую-то истину, происходит прорыв сквозь систему блокировки в определенный участок хранящейся информации, у человека наступает озарение. Ну, а еще в подобных случаях говорят об интуитивном знании и о вещих снах.
Изложив такое, по существу материалистическое, объяснение души, Илья Фомич умолк, наверно, в ожидании моей реакции на свои слова. Но осмыслить все сразу я просто не мог, как и не мог прервать разговор на достаточно продолжительный период. По этой причине, не мудрствуя лукаво, я тут же, как говорится влет, задал очередной вопрос:
– Допустим, Илья Фомич, я с вами целиком и полностью согласен. Но как тогда быть с адом или раем? Какое наказание ожидает души грешников, если они преступили закон в своей земной жизни? И вообще, какое может быть наказание для информационного поля или блока, как вам угодно?
– Если бы я мог это знать …– немного помедлив, с нескрываемой грустью промолвил старик и тут же, как бы встрепенувшись, оставив неуверенность где-то в глубинах своего сознания, продолжил:  – Да, если бы мне открылось это неведомое, тогда бы я вышел к людям и стал учить их до конца дней своих. А сегодня я, думаю, что это должно выглядеть, приблизительно, следующим образом:  информация о жизни каждого человека после его смерти попадает в некое поле, в котором анализируется на предмет ее соответствия определенной матрице. Матрица же представляет собой нечто наподобие ДНК, в которой зафиксированы установления Творящего начала для всего живого, в том числе и для нас, людей. При выявлении нарушений человеком в его земной жизни божественных законов, душа грешника будет наказана, а точнее, направлена на перевоспитание в очередной цикл рождения-смерти. Кто был гордецом, тот будет унижен. Кто был тираном, тот станет гонимым. Кто неправедно нажил богатство, тому будет определена нищенская сума. Ну, а души людей безгрешных попадут в рай, то есть они будут исключены из цикла земных перевоплощений и станут помощниками Творца в его борьбе с мировым злом, с энтропией. Нечто схожее предугадали мудрецы древней Индии, исповедующие буддизм. А суть предупреждения Господа о нарушении человеком его заповедей заключается в том, что у человека здорового и благополучного, иногда болит душа, и  он испытывает муки совести, которые иной раз бывают ужаснее физических мучений тела. Совесть – это и есть тот пограничный знак божественного установления, который преступать запрещено. Преступил – неминуемо будешь наказан.

               

                Жизнь и смерть

– Илья Фомич, как мне показалось, вы считаете, что смерть – это наказание нам за грехи наши. Но существует мнение, что она является как бы своеобразным избавлением от земных страданий? – таким вопросом начал я наш очередной разговор с таежным отшельником.
– Если рассматривать этот вопрос с глобальных позиций мироздания, то ни то и ни другое, – живо отозвался Илья Фомич на мое предложение поговорить на самую животрепещущую тему для каждого думающего человека. – Смерть является, на мой взгляд, нормальным процессом на пути совершенствования живого. Жизнь, по-видимому, развивается от простого к сложному, от одноклеточных организмов к организмам сложным, способным более успешно адаптироваться к изменениям окружающей среды.
– То есть, вы хотите сказать, что она инструмент совершенствования всего живого, в том числе и человека?
– Пожалуй, что да.
– Но ведь Господь мог бы сразу создать совершенного человека. Зачем ему понадобилось выращивать его из одноклеточных до современного состояния?
– А разве нечто подобное я говорил? – удивился Илья Фомич. – Бог создал человека таким, каким он есть и сегодня. Но он заложил в нем возможность самосовершенствования. Ему, по-видимому, нужны не роботы, запрограммированные на все случаи жизни, а сущности творческие, способные к адекватному реагированию на изменения в окружающем их мире, но вместе с тем, нацеленные на выполнение возложенной на них миссии.
– И как вы предполагаете: в чем же заключается сущность этой миссии, возложенной Господом на человека? – с плохо скрываемым скепсисом спросил я.
 – По-видимому, ты запамятовал, молодой человек. Я уже говорил, что во вселенной действуют два начала: разумное – созидающее и хаотическое – разрушающее. Иначе можно сказать, что постоянно идет борьба между усложнением структур и распадом сложного на составные элементы.
– Энтропия?
– Вот именно. Применительно к живому смерть и есть заключительная фаза этого самого распада.
– А если ученые отыщут эликсир бессмертия? В этом отношении они в последнее время здорово продвинулись. Вроде бы, даже обнаружили механизм старения на генном уровни.
– Ну, и пусть их, – безразлично пожал плечами старик. – Ученые много чего  напридумывали. Но все ли их открытия пошли на пользу человеку? Так и здесь: ищут чуть ли не вечную жизнь, а получат гибель.
– Не понял, – удивился столь странному заявлению старика я.
– Вот и они не понимают, куда лезут. На первый взгляд можно подумать, что победив смерть, человек прорвется в невиданные высоты совершенства. Но это всего лишь заблуждение. Без смерти не будет и рождения, без отмирания старого неоткуда будет взяться и новому. Смерти бояться глупо, как и желать ее для себя. Отбросив эмоции, человек должен осознать, что его эго вечно, но не вечен носитель этого эго. Каждый из нас небезгрешен, и рано или поздно, сменит свое тело на другое.
– Это как меняют изношенное платье?
– Хотя бы и так.  Согласись, что заношенный, прохудившийся костюм проще выбросить и приобрести новый, чем бесконечно ремонтировать старье. Тем более что ремонт никогда не сделает его более удобным и элегантным. Отсюда весь этот бред, все эти надежды на стволовые клетки, способные продлить жизнь человеку до бесконечности, не более чем фантазии близорукости. Если в этом направлении что-то и получится, то появится дополнительная искусственная преграда на пути человека к совершенству.
– Даже так, не более и не менее?
– Вот именно так, – решительно подтвердил Илья Фомич свою ретроградскую позицию по такому актуальному для всех пожилых людей вопросу. Некоторое время он молчал, потирая рукою лоб, как бы собираясь с мыслями, а затем продолжил: – Ты, должно быть, знаешь, что с возрастом человек теряет интерес к неведомому, замыкается на повседневном, а это чревато застоем, следовательно, и смертью не только отдельного взятого человека, но всей нашей цивилизации. На мой взгляд, главным в человеке является любопытство, интерес к окружающему миру. Они способствуют вырабатыванию в человеческом организме некоего гормона молодости, препятствующего старению. Молодость же сильна тем, что отсутствие опыта с одной стороны и любопытство с другой, заставляют ее совершать глупости и подвиги одновременно. И это прекрасно, поскольку зачастую вчерашняя глупость, завтра может оказаться гениальным открытием.
– Так что же, по-вашему, медицина, излечивающая людей от болезни и смерти вредна, поскольку становиться преградой для появления нового? – задал я провокационный вопрос.
– Да, молодой человек, подобного вывода я от тебя не ожидал, – нахмурился Илья Фомич. – Коль медицина как таковая появилась, значит на то воля Господня. Каждый из нас обладает свободной волей, то есть выбором своего пути по жизни. Без этого, ни о каком совершенствовании человека не может быть и речи. Поезд, поставленный на рельсы, прибудет только туда, куда эти рельсы проложены. Иного ему не дано. У человека же много путей-дорог и от его личного выбора зависит, на какую станцию он прибудет. Это и есть возможность совершенствования. Но для того, чтобы каждый из нас смог добраться хотя бы до промежуточной станции, нужен своевременный ремонт, чтобы от мелких неисправностей, не сойти с дистанции раньше времени.
– Ну, хорошо, а как вы относитесь к утверждению Вернадского, что живое может произойти только от живого, что, вроде бы,  исключает возможность самопроизвольного зарождения жизни во вселенной?
– Считаю, что подобное утверждение абсолютно верным, если сделать небольшое добавление - и при помощи живого.
– И что это добавление значит? – не понял я.
– Очень многое, – задумчиво проговорил Илья Фомич, отклоняясь немного в сторону от света костра и всматриваясь мимо него куда-то мне за спину.
– Что там? – поинтересовался я, непроизвольно оглядываясь.
– Да так, ничего особенного. Наверно показалось мне.
– Что?
– Да как будто что-то крупное прошло рядом.
– Медведь? – всполошился я, привставая со своего места и готовясь то ли дать отпор возможной опасности, то ли, от греха подальше, поспешить в дом.
– Да нет никого, успокойся, – улыбнулся Илья Фомич, заметив мое нервное состояние. – У меня здесь конфликтов с местным населением не бывает. Так вот в отношении добавления. Думаю, что разумное начало способно создать живое из неживого субстрата. Человек, наверно, не сегодня, так завтра, сможет сконструировать живую клетку из первоэлементов, что станет наглядным подтверждением творящей способности разумного начала. Задача сложная, но вполне разрешимая. Ну, а вообще-то, жизнь как таковая является одним из фундаментальных качеств вселенной, таких как, допустим, гравитация или электромагнитное излучение. И вообще, молодой человек, мы пытаемся сегодня разрешить очень сложный вопрос на базе знаний дня сегодняшнего, как будто эти знания являются самой истиной в последней инстанции. Но ведь это далеко не так. Бесконечность вселенной предполагает и бесконечность процесса познания. Где-то там, далеко за границами круга, освещенного прожектором наших познаний, скрывается еще много удивительного, в том числе и тайна жизни, или, как говорил Вернадский, биосферы.
– Он еще говорил, что вселенная – это хаос, где изредка встречается порядок, который определяется Мировым Разумом, – блеснул своей эрудицией я. – Отсюда получается, что не Мировой Разум создал вселенную, коль в ней преобладает хаос. Так кто же ее тогда создал?
– Первоначальный взрыв, – рассмеялся Илья Фомич. – Ну, а если серьезно, то на твой вопрос я уже давно ответил: невозможно даже в бинокль с самой высокой колокольни увидеть конец своего пути, если он отстоит от места твоего пребывания на достаточно большом расстоянии. Округлость земли не позволит. Так и с вопросом происхождения вселенной. Слишком скудны еще наши знания об окружающем нас мире. Именно по этой причине истину можно увидеть не глазами нашего разума, а глазами сердца, приняв в нем Бога. Вера спасает человека, поднимает его из животного мира, мира крови и грязи, в мир созидания и совершенства.
– Совершенства, – повторил я. – А знаете, Илья Фомич, что совершенство и сложность, можно сказать, близнецы-братья. А за сложность предопределена страшная расплата – быстрая смерть. Сами посмотрите, чем проще организм, тем дольше он живет. Те же инфузории-туфельки, знай себе, делятся и делятся, порождая двойников. Живут, можно сказать вечно. А сложный организм породил семена новой жизни и того, помер. Как-то неладно здесь получается.
– Почему же неладно? – удивился старик. – В отношении сложности ты прав. Даже в технике оно точно так же. Чем сложнее техника, тем быстрее она устаревает. А почему? – А потому, что у сложного много путей совершенствования, и это объясняет ускорение темпов технического прогресса. Аналогично должно быть и в живом организме, но только с маленьким «но». Для всего живого совершенствование его определяется, а точнее, испытывается окружающей средой. Сдал экзамен – будешь жить и размножаться. Нет – значит нет. В технике вместо природы подобным испытателем является сам человек, его потребности. В отношении же самого человека подобный механизм отбора не работает. Спросишь – почему? Отвечаю: потому что человеку предопределено свыше совершенствовать разум, а не тело. Совершенство человека идет не по пути наиболее успешного приспособления к жизни в определенных условиях, а по пути постижения всего мироздания,  по пути осмысления божественного промысла. Смерти для человека не существует, что понял еще в свое время Эпикур, который, если мне не изменяет память, утверждал, что смерть не прерывает жизнь человека, а переводит ее в вечность. Вечность человеческого эго предопределена замыслом Творца, и к этому невозможно ничего добавить или отнять. Аналогичным, можно сказать, образом рассматривали место человека в этом мире и древние индусы. У них личная душа каждого, называемая Атманом, являлась одновременно и Брахманом, мировой душой. В итоге получалось, что Атман равен Брахману. Коль вселенная бессмертна, значит, бессмертен и Брахман, следовательно, и душа каждого человека также бессмертна.
– Хорошо. Тогда почему же, Илья Фомич, человечество так долго не может постичь эту истину и успокоиться? Все чего-то ищет, отвергает, богохульствует?
– Поиск новых путей-дорог в неведомое всегда предполагает уход от штампов. Иначе невозможно постичь нечто новое. Мятежность духа человеческого предопределена именно этой направленностью человека на поиск, постижение нового. Отсюда и издержки: отрицание Бога или наделение его человеческими качествами, такими как мстительность, жестокость или любовь к славословию. Но заметь, молодой человек, что с возрастом у подавляющего числа людей все это проходит, и мятежность уступает место умиротворенности. Человек осознает, что Бог в его сердце был всегда, только он до поры до времени того не понимал.

                Мораль

– Илья Фомич, как вы считаете? – обратился я к своему собеседнику с очередным вопросом, – хорошее и плохое – это от Бога или от человека?
– Эко тебя куда занесло, – удивился Илья Фомич. – А я-то грешным делом думал, что ты кое-чего из моих речей уразумел. Оказывается, ошибался я.
– Почему ошибались? – удивился я, чувствуя себя немного уязвленным.
– А потому, что ты до сих пор блудишь, человеческое пытаешься приписать Богу, словно древние евреи или арамейцы. У Бога быть не может ни хорошего, ни плохого. Только истинное или ложное.
– Ну, какая разница:  ложное или плохое? – пожал плечами я.
– Разница в том, молодой человек, что ложное первоначально может быть для человека очень привлекательным, то есть хорошим. Но в конечном итоге, оно принесет ему зло, то есть превратится в плохое. Разницу чувствуешь?
– Ну, допустим.
– А здесь и допускать нечего. Хорошо и плохо это всего лишь оценка событий в окружающим нас мире с позиций настоящего момента, с позиций господствующей среди людей морали. Разные времена – разные люди. И мораль у них была разная. Помнишь? – око за око, кровь за кровь, и что там еще? – зуб за зуб? Но было и всепрощение,  не противление злу насилием. Всякое было и всякое еще будет. Вообще мораль – это не просто попытка человека приспособиться к выживанию среди себе подобных, а определенный свыше закон, существующий внутри нас, закон социума. А понятия «хорошо» и «плохо» – производные от этого закона применительно к конкретному времени. Они столпы всякой морали, существующей на данный момент в обществе, и сопутствуют человеку с момента  его рождения и до самой кончины.  Они, словно невидимый соглядатай, караулят каждый шаг человека. Дома – семья, на улице – каждый встречный прохожий, на работе – коллеги. Каждый человек находится под постоянным контролем со стороны сотоварищей по общежитию, пусть оно называется коммунальной квартирой или городом, или чем угодно. И если кому-то не хочется подчиняться требованиям морали сообщества, то последует: извольте выйти вон или за решетку. Как видишь, выбор не так уж и велик. И притом, заметь, приговор выносит не Бог, а твой сосед по общежитию. Вот так мудро действует моральный закон внутри нас.
– Вполне доходчиво разъяснили, – поежился я под вопросительно-пронизывающим взглядом отшельника. – Интересно бы взглянуть на сборище человеков, где никакого консенсуса по вопросам морали не существовало бы, где каждый поступал бы по своему усмотрению.
– Думаю, что ничего интересного ты бы не увидел. Во-первых, подобный, с позволения сказать, коллектив можно было бы увидеть лишь в прочной клетке, в которой каждый из ее обитателей содержался бы прикованным к стенкам вне зоны досягаемости других узников. А во-вторых, в подобном эксперименте нет никакой нужды. Вспомни, что говорили древние: «Познай самого себя». Загляни в глубины своего «я», и ты обнаружишь там постоянную борьбу между животной сущностью и духовным, божественным началом. Борьба идет за право быть человеком или двуногим скотом.
– Так что же получается? Животная сущность человека – это нечто низкое, которое постоянно вредит божественному, духовному? А значит она не от Бога? Не мог же Совершенный Разум создать нечто противоречащее своему замыслу?
– Разумеется, не мог. Материальное тело дано человеку в качестве совершенного инструмента. Вспомни, что я тебе говорил несколько раньше – для действования создан человек. Так вот тело человека, это его инструмент действования. Но инструмент не простой, а живой, требующий к себе бережного отношения. Это молоток или топор, если сломается, можно взять другой. А с телом такой номер пока что не проходит. Так вот, если человек становиться рабом своего тела, он превращается в животное, бесполезное или частично полезное для предназначенного. Но и если человек не будет беречь свой инструмент, то и в этом случае он не выполнит того же предназначенного. Отсюда понятно, что нужно беречь свое тело, заботится о нем, но не идти у него на поводу в ущерб духовному развитию.
– Понятно, – вздохнул я, невольно вспоминая отдельные моменты своей жизни, наполненные чревоугодием. – А как в этом контексте видится вам любовь человека к человеку? Это от животного желания продлить свой род или нечто иное?
– О любви какого рода ты спрашиваешь? – улыбнулся одними глазами Илья Фомич. – Ведь, на сколько мне известно, имеется любовь, которой человек обязан своему существованию как представитель вида homo sapiens, и иная любовь, та, которую проповедовал Христос. Первая любовь направлена на совершенствование человека вне зависимости от него самого. И хотя обе они от Бога, но по сути своей совершенно разные. Правильнее бы обозначить каждую из них отдельным именем, но так уж сложилось, пока что ничего не поделаешь. Если говорить о любви к представителю другого пола, то на уровне бессознательного каждого человека заложено нечто такое, что заставляет людей искать свою вторую половинку, влюбляясь именно в нее, а не в первую попавшуюся женщину или мужчину. Только при наличии настоящей любви между мужчиной и женщиной, и при том взаимной любви, у них рождается наиболее совершенное потомство. Совершенное не столько физически, сколько своими возможностями стать человеком. При отсутствии взаимной любви в потомстве такой пары всегда животное будет преобладать над человеческим. Отсюда не сложно сделать вывод, что беспорядочный секс, который сегодня заменил истинную любовь, порождает неполноценное потомство. Его неполноценность заключается не в том, что у рождаемых детишек недостает каких-то  органов или умственных способностей, хотя и это имеет место. Дело в ином. Новорожденные от подобной, с позволения сказать, любви человеки не способны реализовать все те возможности, которые заложены в каждом из нас. Им всегда в жизни будет чего-то недоставать, будь-то сила воли или целеустремленность, способность сосредоточиться на высоком или попытаться заглянуть за горизонт. Иначе можно сказать, что у них всегда будет тот или иной недокомплект генов, что в итоге не позволит им стать человеком совершенным.
– Ну, а второго рода любовь что собой представляет? – поторопился спросить я, увидев, что Илья Фомич, посмотрел на лунные часы. Бледно-желтый с небольшой щербинкой диск луны висел над заречной тайгой, заливая ее, притихшую в ночи, неживым светом. Этот свет почти растворялся в черноте пихтачей и ельников, как только на луну наползало очередное облако. И, кажется, тайга начинала недовольно пошумливать, протестуя, что ее лишают даже такой малости света.
– Христос проповедовал совсем иную любовь, – задумчиво проговорил Илья Фомич. – Ведь он хотел, чтобы каждый человек видел  бы в каждом встречном своего брата или сестру, в каждом старшем по возрасту человеке – своих родителей, и все они любили Бога превыше самих себя. Любовь к Богу должна была по его замыслу, так мне кажется, сделать людей равными. Иначе такую любовь вполне можно назвать всеобщим равенством, о котором можно говорить лишь как о недостижимой цели, но не более того. Вся последующая практика христианства, начиная с периода становления церкви как  организации, тому наглядное свидетельство. Даже иерархическое структурирование церкви само по себе зримое свидетельство извращения основ христианства.
– Тут я с вами полностью согласен, – поспешил заполнить образовавшуюся в разговоре паузу я. – Учение Христа с успехом использовалось многими для приобретения скорее благ земных, чем небесных.
– Вот именно. Сама жизнь подтверждает, что смирение и равенство всех перед Богом, вещь в принципе недостижимая. А практика, как известно, является критерием истинности любой теории, думаю, в том числе и религиозной. Более того, что было актуально во времена жизни Христа, когда население земли исчислялось в лучшем случае десятками миллионов, то стало опасным для дня сегодняшнего, когда перенаселенность планеты может завершить историю человечества всемирной катастрофой.
В целом же проповедование всеобщего равенства среди людей является не только делом безнадежным, но и вредным. Среди одноклеточных всегда имелось равенство, но они так и остаются до сих пор одноклеточными. Люди не могут и не должны уподобляться им, если они хотят исполнить высокую миссию, свое предназначение,  возложенное на них высшим разумом.
– Так получается, что призыв «возлюби ближнего, как самого себя» вещь неприемлемая? – искренне удивился я.
– Разве я такое сказал? – в свою очередь удивился Илья Фомич. – Я просто утверждаю, что этот, так сказать, лозунг христианства, во-первых, никогда не достижим, а во-вторых,  он является всего лишь оружием ближнего действия. Оно актуально, и то не всегда, для семьи, для малого сообщества людей, в конце концов, для малочисленной нации. И вообще, равенство лично у меня ассоциируется с застоем.
– Почему это? – недоумевая, спросил я.
– А ты посмотри на малые непроточные водоемы. Там ветру разгуляться негде, и потому на воде всегда стоит тишь да гладь. В результате образуется болото. Гниль. Жизнь не терпит равенства. Потому-то среди всякого живого, в том числе и среди людей, действует один закон: побеждает сильнейший. Так оно было раньше и будет впредь, пока люди не определят для себя всеобъемлющую цель собственного существования. В настоящее же время сообщество людей в своем поведении ничем не отличается от сообщества любых земных тварей, поскольку борьба за выживание отдельной особи стоит во главе угла его развития. И чихать хотел сильный, а сегодня это значит богатый, на разглагольствования правозащитников о всеобщем равенстве и всяких там декларациях прав человека. Право сильного будет всегда превыше этих благих пожеланий.
– Насколько мне известно, декларация прав человека провозглашает лишь равенство возможностей и равенство людей перед законами. О всеобщем равенстве там нет ни слова.
– Пусть будет так, – согласно мотнул головой старик. – Но где ты видел равенство возможностей? Вот элементарный пример: кто-то физически очень сильный, способен приволочь в свое жилище целого лося, другой же способен притащить только лопатку от лося. Какое же здесь равенство возможностей? Одни люди, сильные хитростью и беспринципностью, добираются до власти и начинают пользоваться ею в своих узкоэгоистических целях, маскируя все громкой компанией о всеобщем благе. Вероятно, они делают много полезного и для общества, пока их интересы с интересами общества не расходятся. Но в любом случае личный интерес, интерес семьи, превалирует над всем остальным. Посмотрите семью любого высокопоставленного деятеля государства. Разве их  жены и дети трудятся у станков или на сельскохозяйственных нивах? Конечно, нет. Теплые места им обеспечили мужья и отцы. Собственным умом и трудолюбием подобного положения им бы, в большинстве случаев, никогда не достичь. И это наблюдение справедливо везде и всегда, на всех уровнях общества. О каком равенстве прав и стартовых возможностей в таком случае можно говорить?
Поскольку вопрос был явно риторическим, я слушал молча, ожидая, что продолжение последует. Об этом свидетельствовало и лицо старика: блестящие, прямо сверкающие глаза, и раскрасневшееся то ли от нервного напряжения, то ли от отблесков костра, лицо. Между тем, Илья Фомич продолжал:
– Все законы человеческие, провозглашающие равенство прав каждого, всего лишь дымовая завеса, за которой прячется хищный оскал индивидуумов, способных перегрызть глотку друг другу за право первенствовать. Двуличность царит в любом обществе вне зависимости от господствующей там религии или атеизма. Разве не христианские государства узаконили войны, убийства других людей, приняв различные конвенции о правилах ведения войн и правах военнопленных? И после этого с амвонов храмов этих же государств разглагольствуют о Христе, о всеобщей любви и тому подобном. Лицемерием пропитана вся история человечества. Сильный и лживый всегда, в том числе и сегодня,  навязывает свои условия слабому под видом законов и прочих различных ухищрений, тем самым привнося в мораль общества соответствующие изменения. Все это вполне может закончится всемирной катастрофой и библейским апокалипсисом. 
– Но, я думаю, что человек ведь не зря обладает разумом, и такого финала он не допустит, – возразил я
Если человек разумный считает себя разумным и является таковым на самом деле, то он должен определить для себя, как вида, цель развития, и ограничить рост численности в масштабах планеты. Пример Китая весьма и весьма нагляден, но, к сожалению, ничему землян так и не научил. Сокращение прироста населения в отдельных развитых странах определяется не заботой о будущем человечества как вида, а все тем же эгоизмом отдельной личности, жизненное кредо которой сформулировал в свое время небезызвестный французский король. Этот же принцип руководит всем живым на земле, в его эгоистической борьбе каждого против каждого. Так какая же разница между современным человеком и животным?
– Я думаю, что все же разница есть и существенная, – снова возразил я. – Если рассматривать жизнь каждого отдельного человека, то она, действительно, не столь заметна. Но если рассматривать вопрос в перспективе жизни многих поколений, то человечество избирает путь своего дальнейшего развития, руководствуясь разумом, а не только инстинктом, как животные.
– Возможно. Но человек станет действительно человеком разумным, когда он поймет и начнет использовать свой разум в масштабах жизни даже одного поколения, регулируя свою численность и свои потребности, подчиняя их одной цели, единственно достойной человека разумного, – подняться духом и разумом до уровня Бога, почитая его за единственно достойный пример для подражания. Безжалостная ампутация всего лишнего, бездуховного. Самоограничение и нравственно-законодательное ограничение низкого, животного в обществе, – это единственный путь в будущее, единственная возможность избежать апокалипсиса.
– Коль требуется законодательное ограничение чего-то, то значит должны определиться и критерии этих ограничений. И кто же станет этаким цензором? – задал коварный вопрос я.
Но Илья Фомич как будто меня не услышал и продолжал:
– Пока что вся история человечества говорит о неизбежности самоуничтожения человека как вида. Эгоизм тела сильнее нашего разума. Попытки отдельных аскетов противостоять этому эгоизму животной части человеческого существа вызывают лишь смех или удивление. Разумеется, всем нам нужен не аскетизм, а всего лишь разумное самоограничение наших потребностей, что понимает большинство нормальных людей, но, как это не удивительно, благодаря телевиденью и, в меньшей степени,  книгопечатанью тон в обществе сегодня задают тунеядцы и скоморохи, люди с развращенной душой.
– И кто же напишет нам сценарий правильного развития человечества? – снова, уже с некоторой иронией, поинтересовался я, когда отшельник умолк, потупив взгляд в костер. – Высший разум или какой-то, постигший истину, человек?
– Если бы я знал, – устало качнул головой старик, - если бы я знал, – повторил он и снова умолк.
– Возможно, мы движемся по пути познания высшей истины, приближаемся к ней, утыкаясь, словно слепые котята, в бесчисленные препятствия, – высказал предположение я.
– Вряд ли, – не согласился старик. – На мой взгляд, человечество стоит на ложном пути и само, без постороннего воздействия, вряд ли с него свернет на путь истины, как ты выразился. Сегодня еще в большей степени чем  прежде, любое общество, любой социум пропитаны ложью, словно белый мох на болоте влагой. Взаимоотношения людей, где бы то ни было, никогда не бывают свободными от этой напасти. Ведь люди всегда стараются казаться, а не быть самими собою. Лишь при общении с природой, в одиночестве человек позволяет себе быть таким, каким он есть на самом деле. И происходит это только потому, что природу невозможно обмануть, в то время как человек человека обманывает постоянно. Преуспевает в обществе тот, кто ловко маскируется под кого угодно, скрывая свою сущность, и одновременно хорошо видит подобные ухищрения других людей. Ложь – это своеобразная смазка общества, позволяющая уменьшить трения между индивидуумами и даже между отдельными составляющими общества слоями или иначе – классами. Ложь – это то, что позволяет одному человеку жить за счет труда другого, когда невозможно применить грубую силу принуждения.
– Между прочим, никогда на эту тему не задумывался, – удивленно заметил я. – Надо будет присмотреться.
– Присмотрись, присмотрись, – снисходительно одобрил мои намерения Илья Фомич, – и ты увидишь, что почти каждый человек водит за нос не только своих собратьев по общежитию, но и постоянно обманывает сам себя, заполняя свою жизнь ложными целями, придавая подобным образом своему существованию хоть какой-то смысл. Без лжи, наверно, человек не смог бы выжить среди себе подобных. Но, в конечном счете, последствия пребывания человека в путах самообмана печальны. Разочарование,  тоска по неизвестному, оставшемуся где-то за горизонтом жизни, – вот его удел.
 Старик умолк, поникнув плечами. Наверно, он потратил много душевных сил на эту беседу со мною. По его лицу несложно было заметить, что он не настроен на продолжение разговора. Да и я изрядно устал. Хотелось просто молча посидеть возле костра, слушая его потрескивания и шелест языков пламени, пытающихся умчаться в бездонную черноту неба, наполненную искрами живого огня.

                Культура

– Илья Фомич, вы за тем, что происходит в мире, следите хотя бы по радиоприемнику? – поинтересовался я как-то у таежного отшельника.
– Да не сказать чтобы очень, – безразлично пожал плечами старик, – так, изредка включаю, слушаю.
– Ну, а о телевидении  в вашем случае и говорить не приходится, – констатировал я.
– Само собой, – кивнул головой он. – Да я, собственно говоря, этим не сильно огорчен. Когда в город или поселок раза два в год выбираюсь, то посмотрю телевизор, и плюнуть на экран хочется. Уж такую чушь показывают, что глаза мои бы не смотрели. Одним словом: ложь, пошлость и мерзость – вот что такое сегодня телевиденье.
– Круто вы его, Илья Фомич.
– Ничего не круто. Разве можно назвать то, что сегодня показывают на телеэкранах,  искусством, когда для поддержки безголосого, сфабрикованного певца на эстраду выходит десяток полуобнаженных девиц и начинают демонстрировать свои прелести. Смотрят-то на них, а его пение – так, гарнир. А кинофильмы вообще рассчитаны на полных идиотов: трах - бах, кровь и жалкие потуги на дедуктивный метод Шерлока Холмса. Все. Не лучше и в литературе.
– А вы что и за литературой следите? – удивился я.
– Слежу не слежу, а кое-что доходит и до меня. С литературой, правда, дела обстоят несколько лучше: хочешь – бери, хочешь – проходи мимо. Никто не навязывает. Не то, что в телевиденье.
– Да, с культурой у нас сегодня напряженка, – с потугами на философское обобщение согласился я.
– О культуре вообще, я бы так не сказал, – улыбнулся моему заявлению Илья Фомич. – Культура – это понятие настолько сложное, что расставлять здесь оценки – дело рискованное. Запросто можно и в лужу сесть. Ведь культура это, по сути дела, своеобразная среда обитания человека им же и созданная. Так сказать, концентрат из итогов деятельности человечества за все время его существования. Здесь все человеческое и животное социумов в одном флаконе. Хотя пропорции этой смеси у разных поколений и даже разных социальных срезов одного и того же общества различаются и зачастую, довольно сильно, как, допустим, сегодня у нас, в России. Правда, такие социумы всегда неустойчивы, и, как правило, беременны или революциями, или войнами.
– Социумы, срезы – это как-то по казенному. А попроще можно? – не выдержал я, в очередной раз убеждаясь, что в прошлой жизни Илья Фомич был явно не простым работягой.
– Попроще? – пожал плечами мой собеседник, и легкая улыбка скользнула по его лицу. – Попроще будет так:  чего в человеке преобладает, одеколона или сивухи, такова вокруг него и амбра. И зависит это, между прочим, в первую очередь от ответа человека на главный вопрос бытия или наоборот, отсутствия такового. Всяк, задумывающейся о смысле собственного существования, рано или поздно приходит к Богу. Некоторые же поступают проще – создают для себя ложных богов, иначе – идолов. Кто во что горазд. От стяжательства, накопления богатства, до беспробудного пьянства, от преуспевания в борьбе с себе подобными, до разврата и прочего непотребства. Можно, правда, и марки или спичечные этикетки собирать. Но в любом случае подобным образом мятущаяся душа человека пытается уйти от самого себя или придать хоть какое-то подобие смысла своему фактически пустопорожнему существованию.
– Вообще-то, в таком глобальном смысле культуру я затрагивать не думал, – попытался извернуться я, поняв, что попал впросак. – Я про эстраду нашу, про телевиденье.
– Ну, с этим дела обстоят хуже некуда. Кстати, деятели искусства как бы поработили слово культура. Присвоили его себе, не имея на то ни малейшего права. Как будто театр или эстрада являют собой все богатство человеческой культуры. А это всего лишь одна из ее граней и к тому же не самая значимая.
– Зато самая рекламируемая.
– Само собой, – согласился с моей репликой Илья Фомич. – По этой-то причине именно они, бомонд шоу-бизнеса, состоящий в большинстве своем из людей, мягко говоря, не совсем уравновешенных, заполонили собой экраны телевизоров, используя для саморекламы это гениальнейшее изобретение человеческого разума. Они-то и являются сегодня в России  как бы визитной карточкой пошлости, наглости и бездарности и чванства. А в целом, в отношении человеческих качеств многих «звезданутых» от попсы можно сказать, что они, по большому счету, достойны воспитательной колонии строгого режима.
– Так-то оно так, но, к сожалению, именно им сегодня подражает молодняк, – уныло заметил я.
– Да, это верно, – кивнул головой старик. – Уж так сложилось, что как раз они-то сегодня подвизаются в роли своеобразных воспитателей нашего общества. Это рано или поздно закончится катастрофой. Нравственной катастрофой, деградацией человека. Высокое и нравственное благодаря им сегодня становится смешным.
– Да что там говорить о высоком, – не выдержал я, – когда работа, обыкновенная работа, если она не связана с финансами или торговлей, – считается признаком какой-то неполноценности.
– К сожалению, Адам, ты прав на все сто процентов. Труд сегодня в общественном сознании многих, особенно молодежи,  становиться уделом людей как бы недоразвитых. И роль средств массовой информации в этом переоценить трудно. Легкие деньги, красивая жизнь – вот идеал, который манит людей. А вся мерзость, сопутствующая этому, остается как бы за кадром. Ведь даже звезданутые, и, пожалуй, в первую очередь они,  прокладывая себе дорогу к успеху грудью и не только ей, окунаются в эту гадость с головой. Психика не каждого их них способна выдержать такое. Отсюда пьянство, наркотики и неожиданный, вроде бы, ничем не мотивированный суицид. Ведь не зря на Руси в прежние времена скоморохов считали людьми ущербными, можно сказать неполноценными. А современная эстрада, я имею в виду попсу,  как раз и является прямой наследницей прежних скоморохов.
– Я вот иной раз думаю, что у нас в России людей специально оболванивают при помощи телевидения. Отучают думать, чтобы нами легче манипулировать, – вырвалось у меня давно наболевшее.
– Пожалуй, оно так. И знаешь,  происходит это по одной простой причине – русские люди, наверно, потеряли самоидентичность. У нас исчез инстинкт самосохранения как нации. Нас размыли, растворили в столетнем словоблудии, отторгли от Бога. А теперь пытаются заполнить вакуум в выхолощенных душах всякой дрянью, сдобренной свободой потребительства. Не обошло это поветрие и современную церковь. По-видимому, кое-кто считает, что, поставив крест перед въездом в город или село, тем самым можно приобщить его население к Богу. Вместо просветительской кропотливой работы, где личный благой пример является основой, фундаментом успеха, пошли наиболее легким, я бы сказал, рекламным путем. Да что там говорить, – и старик каким-то горестным, безнадежным жестом руки, как бы отвергая и словоблудие, и рекламу, и весь наш суетный, греховный мир, оборвал разговор. 
И тут же, как бы в поддержку своего товарища по таежному общежитию, раздался довольно неприятный голос филина. Незамеченный нами, он оказался на старой, суховершинной лиственнице, слегка склонившейся над рекой почти у самого причала наших лодок. По-видимому, внимательно выслушав нас, он, наконец, решил изложить и свое мнение по поводу современной эстрады, а может и культуры в целом. Вердикт его был, на мой взгляд, не совсем одобрительным, поскольку издевательский смех положительных эмоций не предполагает.
Прокручивая тот разговор в голове уже в обстановке шумного города, я пришел еще к одному пессимистическому заключению в отношении современного искусства, а точнее, в отношении громыхающей на улицах наших городов музыки. Мне кажется, что нас кто-то невидимый и ужасный, зомбирует этими громоподобными ритмами, лишая человека возможности думать и смотреть, смотреть и думать. Ведь ритмы подчиняют себе волю человека, программируют его: «Делай как я». И если вспомнить, что громыхающие барабаны прокрались к нам из первобытных племен Африки, то отсюда несложно сделать вывод, куда эти ритмы, в конечном счете, нас приведут. Низкое, соответствующее древним пластам нашей психики, легко усваивается, поскольку для подобного действа человеком быть и не обязательно. Нравственно высокое и интеллектуальное усваивается трудно. А потому слабые духом люди, готовые подобно обезьянам довольствоваться лишь плодами деревьев, поступают по-обезьяньи, копируют легкое и шарахаются в сторону от трудного, но человеческого. Иногда мне кажется, когда мимо проезжает крутая иномарка, из которой гремит нечто, лишь отдаленно напоминающее музыку, что за рулем современной машины оказался дикарь из каменного века. Невольно ищешь глазами продетый сквозь его губу зуб какого-нибудь хищника, а в волосах перья попугаев или, на худой конец, обыкновенной  курицы.

                Свобода

– Илья Фомич, как вы относитесь к  божественному предопределению и свободе выбора человеком своего будущего, – таким вопросом начал я очередные наши посиделки у костра.
– Сложный вопрос, – качнул головой старик. – На него пытались ответить тысячи философов, но так и не смогли придти к однозначному ответу.
– Но вы-то его для себя разрешили? – настырничал я.
– Для себя – да! А вот насколько он соответствует божественному промыслу, этого я знать не могу.
– И все же.
– Ну, коль тебе так хочется услышать, слушай, – старик слегка качнулся на своем таежном табурете, придавая ему большую устойчивость, глянул в сторону пылающего заката и, как бы получив оттуда «добро», заговорил:
– О божественном предопределении я уже говорил тебе раньше. Это противостояние разумного начала мироздания энтропии вселенной. Насколько человек станет по-настоящему разумным, насколько познает свет истины, настолько он и выполнит предназначенное. Свобода же выбора каждым человеком путей познания истины и есть величайшее благо, дарованное человеку Господом. Все остальные блага его земного существования есть ничто в сравнении с этим величайшим даром Высшего Разума. Сегодня во всем мире свободу личности человека считают самой высокой ценностью. За нее отдельные горячие головы готовы не пожалеть и жизни. В их представлении все, что ограничивает свободу личности, признается чуть ли не абсолютным злом. Но ведь не сложно убедиться, что человеческая свобода является понятием весьма и весьма относительным. Никто ведь не оспаривает, что свобода одного человека ограничивается такой же свободой других людей. Более того, свобода большинства нормальных людей ограничивается с рождением у них детей. Обязанность – это уже несвобода. И если все, что ограничивает нашу свободу, есть зло, то таковым являются и наши дети. Абсурд. И к такому абсурдному утверждению мы приходим только потому, что сегодня у очень многих людей неправильно выстроена иерархия ценностей. Не свобода личности должна стоять на первом месте, а свобода выбора в пределах предназначенного.
– Но свобода личности обуславливает и свободу выбора, так я думаю, – вставил свои три гроша в разговор и я.
– Так да не так. Свобода личности ценность далеко не абсолютная, а вот о свободе выбора такого не скажешь. Ведь даже заключенный в лагере имеет возможность выбора, как ему жить дальше. И если человек личность, то силой мысли он всегда преодолеет внешние обстоятельства.
– Мудрено это все как-то, – почесал затылок я. – Кстати, к слову о личности,  не так давно я попытался прочесть одну небольшую статейку в Интернете. Написал ее, скорее всего, желторотый птенец от философии, возомнивший себя чуть ли не орлом. В ней автор раз десять повторил слово быдло, подразумевая под ним простой люд, который о философии имеет весьма смутное представление. Меня это настолько покоробило, что я даже не смог дочитать тот опус до конца. А как вы относитесь к разделению людей на аристократов духа, то есть личности, и на быдло?
Некоторое время Илья Фомич молча смотрел на пламя костра, как бы осмысливая суть моего вопроса, а затем заговорил:
– Отношусь я к этому довольно спокойно. Неравенство людей было всегда, останется оно и впредь. Тот, по-видимому, действительно молодой человек с откровенностью, присущей молодости, зафиксировал суть такого неравенства словом быдло и, надо полагать, не быдло. Слово емкое и достаточно точно характеризующее жизненную позицию множества индивидуумов. При этом, отметь для себя, я говорю не о людях того или иного социального среза общества, а только о жизненной позиции каждого отдельного человека. В этом суть различия моего понимания быдла, с пониманием этого же термина современными аристократами, как ты выразился, духа. А жизненная позиция субъекта как лакмусовой бумажкой  проявляется его отношением к свободному времени, если таковое у человека имеется.
– Причем здесь время? – удивился неожиданному повороту разговора я.
– Для меня, Адам, любое бессмысленное времяпровождение, является зримым проявлением быдлости: будь то пьянство или казиномания, сексуальные утехи на стороне или рабство у телеящиков. Люди, которые в силу различных причин не имеют свободного времени, а это в основном работяги, это не быдло, как считают некоторые там, наверху, а кормильцы человечества. Без философского заумствования общество определенное время может и обойтись, а вот без хлебушка, без пищи протянет ноги моментально. И получается, что некоторые людишки уподобляются собаке, кусающей руку его кормящую. Это не от большого ума. Жизнь затягивает, и, скорее всего, большинство работяг так и останутся далекими от философии. Но ведь любой из них, окажись он первоначально в условиях достаточно образованной и обеспеченной семьи, проживающей не на хуторе близ деревни Заречье,  а в нормальном городе, мог бы стать философом или технарем с большой буквы. Бытие определяет сознание, и тут ничего не поделаешь. Особенно это действенно в молодом возрасте, возрасте поиска своего жизненного пути. Так что, как кому повезет и плюс еще наследственность. Трудно ждать от родителей-алкашей здорового, умственно полноценного потомства.
– Так вы что, также подразделяете людей на быдло и аристократов? – изумился я.
– Не совсем так, – покачал головой старик. – Я подразделяю людей на состоявшихся и не состоявшихся. Для меня состоявшейся человек – это тот, кто задумывается не только о хлебе насущном и получении всяческих удовольствий от жизни, но поднимается мыслью и к вечному.
– К Богу? – поспешил уточнить я.
– И к Богу в том числе. Только вера должна быть не слепой, порождающей фанатиков, а итогом полета мысли в поисках своего предназначения, своего места во вселенной.И потом, ты знаешь, ведь люди, собственно говоря, всегда делились на состоявшихся и несостоявшихся. Вспомни историю древней Греции. Там жители полиса подразделялись на демос, то есть народ и охлос – толпу. Так вот охлос и представлял собой несостоявшихся по той или иной причине людей, и от управления делами полиса они были устранены, путем лишения  их права голоса на форумах.
— Все это так, – согласился я, – но ведь, в конечном счете, и от демоса там мало что зависело. На форумах тон задавали люди известные, богатые, аристократы, так сказать.
— Согласен, – качнул головой Илья Фомич, – но в те времена жителей в греческих городах было совсем не много, и каждый знал о каждом все. Там грязное белье спрятать было практически невозможно, и как бы не старался какой-нибудь Папандопулос запудрить людям мозги, предстать перед ними беленьким и пушистым, из этого у него по определению ничего бы не получилось. Это нынче, когда жители даже одного подъезда городской многоэтажки не знают друг друга, проплаченные газетенки способны превратить закоренелого ворюгу, казнокрада, в человека кристальной честности. Ведь, думаю, ты не веришь в свободу прессы?
— Еще бы, – хмыкнул я, – кто платит деньги, тот  заказывает и мелодию в свой адрес.
 — Вот именно. Но есть маленькое но, – и в глазах Ильи Фомича блеснули торжествующие искорки. – Как помнится, я тебе уже говорил, что история повторяется только на более высоком витке развития.
— Было дело, – подтвердил я.
— Так вот в связи с повсеместным распространением  интернета, не сегодня так завтра, но всеобщая информированность каждого о каждом обязательно возвратится.
— Вы думаете? – проявил скепсис я.
— Обязательно. Умные люди не любят, когда их держат в качестве марионеток. А что умных людей вне властных структур много, это понятно. Так вот, думаю, что не сегодня, так завтра, появятся во всемирной паутине информация обо всем, что делается на земле, и даже более того, что делает и о чем думает каждый человек. Каждый о каждом, при желании, будет знать все. И выдавать себя за ангела, если ты нечисть, никак не получится.
— Ну уж, Илья Фомич, вы тут лишка хватанули, – не согласился я. – Поступки, конечно, не скроешь. А вот мысли наши пока еще остаются при нас, их то читать никто еще не научился.
— Не обольщайся, молодой человек, – с некоторым сожалением возразил отшельник. – Что твои мысли никто прочесть не способен – это всего лишь твоя иллюзия. Твои мысли преобразуются в твои намерения, а намерения отражаются в поступках, пусть даже последние внешне как будто ничем с ними и не связаны. Ведь ты же не будешь отрицать, что по одежке можно многое сказать о характере человека?
— Пожалуй, да.
— Точно так же и с некоторыми твоими действиями. Допустим, приобрел ты в магазине диск с какой-то группой «На-на», и становиться уже многое понятно в твоем характере, в твоих убеждениях, можно сказать, в твоей жизненной философии. А сегодня уже в крупных городах чуть ли не все покупки производятся с использованием если и не Интернета, то торговых автоматов или пусть только платежных карт. Отслеживать все твои действия уже технически не составляет особых трудностей. А дальше будет больше, о чем мы с тобой уже говорили.
На некоторое время в нашем разговоре вновь возникла пауза. Сложно было смириться с мыслью, что в скором времени ты окажешься в роли и участника, и зрителя всепланетарного проекта «Дом-2». На душе стало как-то зябко, и стыласть ночи была в данном случае совершенно ни при чем. Жить под увеличительным стеклом интернета мне явно не хотелось. Хотя вряд ли это совершиться при моей жизни. Вот такая она противоречивая надежда.

 
               
                О познании

– Илья Фомич, как вы считаете – человек способен познать вселенную, если она бесконечна? – спросил я старика, заметив падающую звезду, прочертившую ярко-белый след среди мерцающих звезд.
– Конечно, способен, – не замедлил с ответом отшельник, поднимая голову и окидывая взглядом звездный ковер над головой. – Весь вопрос только в достоверности наших знаний.
– Не понял? – удивился я. – Если знания недостоверны, значит они уже не знания, а нечто другое. Или я не прав?
– Ты слышал что-нибудь о «вещи в себе»? – вместо ответа в свою очередь задал вопрос старик.
– Слышал. Это кто-то из немецких философов придумал такой термин.
– Дело в том, что этот, как ты говоришь, термин как нельзя лучше отражает уровень наших знаний вообще. Мы одновременно многое знаем и не знаем об окружающем нас мире, о явлениях, происходящих в нем. Вот допустим, на тебе сапоги и ты знаешь о них многое, и, вероятно, больше чем знаю о них я, хотя и я их вижу неплохо и даже знаю, как их изготавливают. Но дело в том, что ты свои сапоги дополнительно знаешь еще изнутри: удобны они или так себе, прохудились они или находятся в отличном состоянии. Получается, что оба мы с тобою знаем об этих сапогах многое, но уровень наших знаний различен. Следовательно, познаваемость любого предмета зависит не только от самого предмета, но и от познающего субъекта, то есть человека. Так что можно говорить не об абсолютном знании чего-то, а лишь о представлении о нем каждого из нас. Как видишь, человеческие знания о любом предмете весьма и весьма относительны, а потому ни одна вещь, если вдаваться вглубь  процесса познания, человеком до конца непознаваема. По этой причине философами и введено такое понятие, как «вещь в себе».
– Так что же получается, что мир непознаваем? – искренне удивился я.
– Я бы сказал несколько по-иному: окружающий нас мир познаваем, но процесс познания его бесконечен.
– Что в лоб, что по лбу, – рассмеялся я. – Иногда вот думаю, сколько ученые напридумывали всякой всячины, что просто ужас. Как они сами в этих дебрях не заблудятся? Какие-то квадратуры круга, точки сингулярности, кванты, всякие кварки-шмарки, и черт знает что еще. Неужели наш мир так сложно устроен, что для его познания требуются такие заумные вещи?
– Думаю, что мир устроен просто и красиво, а вот чтобы познать его человеку, привыкшему жить в мире прямолинейном, где причина и следствие видны, можно сказать, невооруженном глазом, не так-то просто. Нужно совсем иное зрение. Вот ты упомянул квадратуру круга и, должно быть, знаешь, что над этой проблемой люди мучаются уже более сотни лет. А почему?
– Действительно, почему невозможно построить квадрат с площадью равной площади круга?
– Думаю по одной простой причине: этим самым мы как бы хотим привести к общему знаменателю прямолинейное движение, то есть движение по вектору, и волновое движение, прообразом которого, по сути дела, является движение круговое. Отсюда появление числа пи, которое суть ничто иное, как коэффициент пропорциональности между этими двумя видами движений. Невозможно средствами измерений прямолинейного движения, провести замеры в области волновых движений. И это правило распространяется на все виды движения, которых довольно много. Отсюда и необходимость в появлении подобных коэффициентов пропорциональности, которыми по сути дела являются все физические постоянные современной науки.
– Не, Илья Фомич, вы меня в эти дебри не завлекайте, – поднял кверху руки я. – Не силен в физике и прочих точных науках. Что когда-то в школе зубрил, давно из головы вылетело. Так что увольте.
– Между прочим, молодой человек, из нашей головы ничто и никуда не улетает, – с  улыбкой заметил отшельник. – Что в нее попало, там оно на всю нашу жизнь и сохраняется.
– Ну да,  чего же тогда я ничего не помню из косинусов-тангенсов? А ведь когда-то учил.
– Понимаешь, Адам, голова наша – это целый космос. Там есть все, что мы когда-то в жизни испытали. И даже больше того, там есть еще нечто такое, благодаря чему мы вообще живем. Ты же не задумываешься, как тебе дышать или как поступить, когда хватанул в руки горячую головню?
– Ну, это ясно. Срабатывают инстинкты.
– Правильно. Так вот в нашей голове, хотя и не только в ней, заложено столько всякого добра, что в сравнении с ним, все, что мы приобретаем в течение сознательной жизни, похоже на небольшой холмик в сравнении с Эверестом. Вот только это добро не всегда доступно нашему сознанию, находится, так сказать, под замком и надежной охраной. Сделано это природой преднамеренно, и немного похоже на то, как взрослый человек прячет спички от ребенка, чтобы он по своему недомыслию не устроил пожар, не поджег свой дом и не погиб сам.
– Это значит, что то добро контролируется подсознанием? – проявил в очередной раз догадливость я.
– Вот именно. Подсознание или бессознательное по Фрейду, он еще называл его ОНО, контролирует нас от опрометчивых действий, способных нанести вред организму. Это его основное предназначение. Но это ОНО, является большим перестраховщиком, и по своему усмотрению иногда начинает частично контролировать и зону приобретаемых нами знаний, отбраковывая некоторые из них, безвозвратно пряча в свои кладовые. Более того, иной раз ОНО подсовывает нашему сознанию какой-нибудь заменитель, и тогда можно говорить уже о психическом расстройстве человека. Но я не об этом. Просто хочу сказать, что уже говорил раньше: в голове психически здорового человека хранятся все, ранее им приобретенные знания. Только вот путь в это хранилище по какой-то причине не всегда доступен нашему сознанию. Ведь бывает же такое, что знаешь о чем-то, но никак не можешь вспомнить это нечто. А потом смотришь – оно само по себе раз и вынырнет откуда-то.  Ведь случается так?
– Конечно, и даже часто, – согласился я. – Но все-таки, как-то сложно все в этом мире устроено, а вы говорите, что просто и красиво. Вот я читал где-то, что если бы масса какой-то элементарной частицы, протона, что ли? была чуть иной, так вообще бы никакой жизни во вселенной просто и быть не могло. Какая же здесь простота?
– Это правильно. Но ведь жизнь существует. Тому наглядный пример мы с тобой и вот все это, – старик повел рукой вокруг себя. – Отсюда следует что?
– Ясно что, – засмеялся я, – существование организующей первопричины, космического разума.
– Вот именно, – Илья Фомич подтвердил мои слова энергичным жестом. – В современной науке довольно давно уже обсуждается солидными учеными антропный принцип развития вселенной. И появление его вызвано как раз видимой целесообразностью многих фундаментальных законов природы. Будь они чуть-чуть иными, и органической жизни, как я сказал уже ранее, просто не существовало бы. Можно, конечно, говорить о случайности, тем более в связи с существующими сегодня теориями зарождения миров из вакуума в результате образования бесчисленного множества флуктуаций.
– Стоп, Илья Фомич, – остановил я старика. – Насколько мне известно, ученые толкуют, что мир образовался в результате грандиозного взрыва неизвестно чего. О каких флуктуациях вы говорите?
– Ну, есть такой термин в науке. Вот когда ты кипятишь чай, то определяешь – закипел он или нет по чем?
– Так ясно же по чем – вода ключом начинает бить.
– А до того? Когда готова вот-вот закипеть?
– Ну, пузырьки появляются.
– Вот эти пузырьки и есть своеобразные флуктуации в водной среде. Ведь пузырек это уже не вода, а пар. Была вода и вдруг раз, и появился пар. Вот тебе и маленький «большой взрыв», переводящий среду из одного состояния в другое.
– Так что, и космос так же кипит?
– Вакуум кипит, так сказать. Образуется бесчисленное множество пузырьков-вселенных. Одним из таких пузырьков является и наша. Появление жизни в ней уже заранее предопределено получившимися в результате «взрыва» фундаментальными, то есть основополагающими законами нашей вселенной. Заметь – нашей вселенной, а не вселенной вообще.
– Ну, хорошо. Пусть будет так. Но причем же в таком случае Бог? – задал я очередной и, как мне казалось, сногсшибательный для старика вопрос.
– А при том, молодой человек, что флуктуации в любой среде могут образовываться только по двум причинам; или из-за внешнего воздействия, или в результате внутреннего саморазвития.
– Так вы хотите сказать, что Господь Бог подбрасывал дровишки в костер, на котором находился вселенский чайник с вакуумом? – с нескрываемым сарказмом спросил я.
– Нет, дорогой мой оппонент, я хочу сказать, что внутренняя самоорганизация нашей флуктуации произошла в результате деятельности разумного Начала Вселенной. Именно этим объясняется такое оптимальное совпадение всех законов природы, дающее возможность развития жизни на Земле и, возможно, на бесчисленном множестве других планет.
– Как бы это все узнать взаправду? – почесал затылок я. – Если с чайником вопрос проверить проще простого, то вот с вселенной такой номер не пройдет, ее на костерке не вскипятишь.
– Это уж точно, – улыбнулся Илья Фомич. – Но, думаю, рано или поздно, но человек дойдет умом до самой сущности, и тогда все только руками разведут, что не могли такую элементарную по своей сути вещь, понять раньше. Вот тогда красота мироздания и откроется перед людьми во всей своей простой грандиозности.



                Хлеб, деньги и ложь

– Илья Фомич, вы про современный кризис что-нибудь слышали? Или для вас в тайге никакого кризиса нет и быть не может по определению?
– Ну, как не слышал? Слышал и даже ожидал, что не сегодня, так завтра взорвется эта дурь человеческая.
– Какая дурь? – не понял я.
– Элементарная, – снисходительно улыбнулся старик. – Ложь, как бы ее не прятали, рано или поздно наружу вырвется. И чем дольше ее скрывают, тем с большим ущербом для людей она заявит о себе. Вот и заявила.
– Причем здесь ложь и кризис? – пожал плечами я. – Это равносильно, что в огороде бузина, а в Киеве дядька.
– Не скажи, молодой человек. Если зреть в корень, то связь наипрямейшая.
– Ну, и какая же? – автоматически задал я очередной вопрос, ожидая услышать от таежного Робинзона нечто любопытное на более чем актуальную сегодня тему.
– Все дело в том, что сегодня в мире истинное оказалось на задворках жизни, а ложное заполонило собой вся и все. Истинное – это человеческий труд, направленный на удовлетворение именно истинных человеческих потребностей, таких как пища, одежда, свобода. Сегодня человек труда оказался на задворках жизни, в забвении. Его труд, как ты уже сам говорил, больше не считается престижным, хотя все люди на земле, без каких либо исключений, пользуются результатами именно его труда. Вся беда в том, что между человеком труда и потребителем произведенного им продукта сегодня воздвигнута многоступенчатая баррикада из денег и людей, манипулирующих этими деньгами. Работяги сегодня не видно из-за мельтешащих впереди его перекупщиков, банкиров, разного ворья и прочей шушеры, извлекающей для себя доход на пути движения продукта к потребителю.
– По-моему, так  было всегда, даже во времена древнего Рима.
– Так, да не так, – довольно резко отреагировал на мое замечание Илья Фомич. – В древние времена шел прямой грабеж работника. Результаты его труда напрямую присваивался рабовладельцем или феодалом на основании существовавшего на то время права. Сегодня мы кичимся правовым государством, равенством всех перед законом, но на практике такого равенства нет и в помине. Так вот, законы, какие уж они ни есть, тем не менее,  грабеж и воровство вроде бы не приветствует. Отсюда у современных любителей поживиться плодами чужого труда возникла необходимость придать процессу присвоения не ими произведенного продукта цивилизованный вид. И такую возможность им предоставляют деньги.
– Деньги?
– Именно они. Ведь современные деньги  имеют чисто условную ценность. Это золото и серебро в старые времена невозможно было подделать. Да и то находились умельцы, которые золотые монетки в своих кошельках умножали, уменьшая их вес против установленного или подмешивая в золотой расплав медь. Но дело это было достаточно хлопотное. Сегодня же подобная задача неимоверно упростилась. Деньги, ведь по сути дела – обыкновенная, пусть и высококачественная бумага. А бумаги вокруг нас несметное количество.
– Ну да, – согласился я, – бумаги-то много, но ведь подделать современные деньги и не попасть за решетку куда как сложнее, чем добавить в расплав медь.
– Абсолютно верно – подделывать деньги достаточно сложно и опасно. Могут и за шиворот взять. Поэтому-то ловкие люди имеют дело не с деньгами, а с различными ценными бумагами, заменителями денег, так сказать. В большинстве случаев их и подделывать нет нужды. Просто изыскивают способ выпустить какие-нибудь акции или облигации по номиналу вполне обоснованному с точки зрения прокуроров, а затем надуть их ценность различными махинациями, и продать эти бумаги как нечто стоящее. Для подобных целей имеется вполне законные в современном мире  учреждения, так называемые фондовые биржи.  Вот там-то и кучкуются все любители халявы.
– Надуть, как вы говорите, цену таким бумагам дело, наверно, достаточно непростое, – неуверенно заметил я.
– Да не сказать, что уж больно сложное. Вот тебе один простенький пример. За счет элементарного искажения отчетности, вполне  можно показать в организованном подобным аферистом предприятии высокую инвестиционную составляющую, одновременно скрывая убытки за счет кредитов или каким-нибудь другим способом. Все. На вид предприятие вполне благополучное, развивающееся. Рейтинг вверх, а вслед за ним и цена акций. Остается только вовремя продать свои дутые акции и можно класть барыши в карман. Нет нужды заниматься  организацией производства, сбытом продукции и тому подобной текучкой.
– Ну, ладно, афера есть афера, – согласился я. – Но каким боком это задевает работяг? Это же халявщики друг друга дурят. Ну и пусть.
– Если бы. Они ведь свои деривативы выпекают, базируясь на реальной стоимости  определенного продукта. При этом путем различных махинаций надувают эту стоимость до неимоверных размеров, как это случилось с нефтью. Потом бабах! – ценовой пузырь лопнул, а главные виновники уже наблюдают за всем происходящим со стороны. Они-то свое черное дело сделали, руки нагрели и посмеиваются над остальной биржевой публикой. И как это не прискорбно, больнее всего кризисы бьют именно по людям, менее всего виноватым в их возникновении. Допустим, фермер, с учетом потребностей рынка, засеял тысячу гектаров сахарной свеклой. А тут кризис. Покупательский спрос упал. Сахарные заводы останавливаются, чтобы не работать на склад и себе в убыток. Что делать фермеру? Остается идти по миру. Кредиты, взятые под будущий урожай, отдавать нечем. Вот и приехал, как говорится.
– Да, вполне доходчиво вы изложили, – почесал затылок я. – Как я понимаю, во всех бедах человечества виноваты банкиры, спекулянты и современные эрзац-деньги?
– Можно сказать и так.
– Получается, что это зло – мировые кризисы, неистребимо. Ведь без денег, как я понимаю, в сегодняшнем мире не обойтись. Не гонять же снова отары овец, чтобы обменять их на иномарку или на право послушать концерт какой-нибудь поп-звезды.
– Само собой. Деньги пока что упразднить невозможно, а значит возле них всегда будут находиться люди-махинаторы, готовые при малейшей возможности пробраться в земной рай на чужом горбу. А возможностей у них – вагон и маленькая тележка. Ведь как зарождалось банковское дело. Предтечей банкиров были обыкновенные ростовщики, а биржевых спекулянтов – менялы.
– Какие такие менялы? – удивился я.
– Это пошло еще с древнейших времен. Но историческую известность получило благодаря Иисусу Христу. Слышал, поди, как он гонял менял в храме?
– Вроде бы, – неуверенно подтвердил я.
– Ну, коль вроде бы, стоит, наверно, слегка освежить память. Значит,  дело было следующим образом. В те далекие времена все правоверные евреи обязаны были платить храмовый сбор деньгами. Но тогда миром правил Рим, следовательно, и оборот денег контролировал он. Повелители мира, римские императоры, велели изображать на монетах свои портреты, нынче сказали бы, что пиарились подобным образом. Так вот в Иерусалимском храме из религиозных соображений в счет храмового сбора принимались только деньги, на которых не имелось отчеканенного портрета поработителя евреев, римского императора. Единственной такой монетой была полшекеля, изготовленная из серебра. Зная подобный порядок, менялы, засевшие в храме, вздули цену на эту монету до неимоверных размеров. Людям-то деваться было некуда. Платить надо, а такие монеты только у менял. Вот и брали по цене, не имеющей ничего общего с ценой серебра в той монете. Цена ее была дутая, ложная. Христос и разобрался с теми менялами, как нынче кризис с олигархами, погнал их взашей из храма. Вот такие были дела.
– Жаль, что он сегодня не хочет навести порядок на земле, – вздохнул я.
Илья Фомич на последние мои слова только качнул головой, но промолчал. Некоторое время тишину ночного леса нарушали только потрескивания поленьев в костре, да редкие голоса птиц. Мысленно я представлял, как рослый, жилистый мужчина в красном или даже багряном плаще пинками выставляет из храма колченогих и толстопузых менял, и я даже заулыбался, настолько понравилась мне эта картина. «Молодец был этот Христос, – подумал я, – правильно он их турнул. Да и заповеди его правильные. Жаль только, что мало кто им следует. Интересно, какую из его заповедей люди нарушают чаще всего?», и, не откладывая дела в долгий ящик, я тут же спросил: 
– Илья Фомич, а какую библейскую заповедь, на ваш взгляд, современный человек нарушает чаще всего?
– Пожалуй, что «не укради», – немного подумав, ответствовал старик. – Думаю, что в далекой древности, когда люди жили еще в первобытном коммунизме, какой-то человек заявил в отношении чего-то, мол, это мое. Его более слабый собрат по пещерному общежитию, не осмеливаясь открыто возразить более сильному, через какое-то время с целью восстановления первобытной справедливости, умыкнул ту вещь в пользу коллектива. Но потом, наверно, почесал затылок – сильный ведь узнает, может и пришибить, и он решил украденное утаить и оставить для личного пользования.
– Вы как будто в той пещере присутствовали, – засмеялся я.
– Кто ее знает, может, и присутствовал, – улыбнулся дед.
– Одним словом, вы считаете, что как только появилась частная собственность, так тут же началось и воровство?
– Безусловно. И чем дальше, тем оно становилось изощреннее. Раньше просто воровали, грабили. Люди сильные присваивали имущество слабых под прикрытием обычаев или ими же придуманных законов. Теперь делают все то же самое, но только обставляют процесс умыкания чужого имущества намного хитрее. И верх совершенства в воровском деле, когда человек сам отдает вору свои деньги, надеясь при этом что-то заполучить взамен.
– Гаданье цыганок?
– Да ну, это мелочь. Цыганам с их природной сметкой – объегоривать растяп, куда как далеко до цивилизованных грабителей. Те умыкают целые состояния и при том остаются в общественном мнении добропорядочными гражданами. С ними здороваются и даже снимают перед ними шляпы. Вот так-то.
– Вы имеете в виду финансовых спекулянтов? – проявил догадливость я.
– Вот именно. Спекулянтов, банкиров, строителей финансовых пирамид, которые сами ничего не производя, живут припеваючи. Это и есть воровство в чистом, цивилизованном, так сказать, виде. А основа основ этого прибыльного для кого-то дела – деньги и все что связано с их оборотом. Не существовало бы бумажных, ничем не обеспеченных денег, и тем более, виртуальных денег, воровать было бы намного труднее.
– Наверно, вы правы, – согласился я. – Но как без денег жить? Без них сегодня невозможно построить даже халупу, не говоря уже о приличном жилище.
– Верно. Я ведь не говорю, что деньги как таковые не нужны. Они нужны, но люди, которые стали возле денежного мешка, пользуются своим положением и присваивают ими не заработанное. Ты знаешь, за счет чего так хорошо живут банкиры?
– Ну, наверно, за счет прибыли банков, – неуверенно пожал плечами я.
– Вот именно, прибыли. А она откуда берется? – глянул в мою сторону Илья Фомич и, не дожидаясь ответа, тут же продолжил: – За счет выдаваемых кредитов. Чем больше выдал банк кредитов, и чем выше процент за выданный кредит, тем толще кусок масла на хлебушек банкиров. И главное, никто тебе кредит не навязывает. Берешь добровольно, и значит, вполне добровольно отдаешь банкиру часть своих денег.
– Но они же рискуют своими деньгами, если кто-то возвратить кредит не сможет.
– Рискуют, конечно, но заемщик рискует куда больше. Ведь посмотри, какая штука получается: если ты им не возвратил кредит с процентами, они тебя через суд или исполнительных приставов обдерут как липку, поскольку на их стороне закон. А вот если тебе, как вкладчику банка, эти пауки не смогут в силу неведомых тебе причин возвратить твои кровные, никакой суд тебе не поможет. При банкротстве любого банка появляется масса иных лиц, которые имеют первоочередное право на удовлетворение их финансовых требований к банкроту. А ты, рядовой вкладчик, можешь ждать возврата своих рубликов в порядке очереди хоть до второго пришествия. И потом имей в виду еще такую вещь, что банкир далеко не лох, и, предвидя неминуемость банкротства, он припрячет свои денежки по всяким там оффшорам и прочим щелям, что их никто и никогда найти не сможет. Так что риск банкира – потерять свой капитал, практически сводится к нулю. Пропадают, как правило, заемные средства банков, то есть средства вкладчиков.
– Действительно, как-то несправедливо получается, – поморщился я.
– Где, молодой человек, деньги, там справедливость и близко не ночевала. Деньги всегда тянуться к деньгам, на соблюдении этого принципа работают все банки. И чем больше в распоряжении банкира денег, как правила чужих, чем больший их оборот, тем весомее прибыль. Вот они и надувают в погоне за прибылью всякими способами пузыри своих активов. Ну, а всякий пузырь, как ты знаешь, рано или поздно лопается.
– Банки, наверно, тоже на биржах подвизаются?
– А как же. Разве могут они пройти мимо таких деньжищ, что там вертятся. Тем более, что на биржах торгуют не только каким-то товаром, но и обязательствами, и намерениями, и даже самими деньгами. Одним словом, продают даже будущий чих.
– Как можно торговать деньгами? Вот этого я никак не могу понять.
– Но ты же знаешь, что курсы валют почти ежедневно меняются.
– Знать-то я знаю, но вот понять, отчего это происходит, в толк не возьму, – сознался в своей финансовой некомпетентности я.
– Механизм здесь сложный, основанный на всем понемногу: немного на статистике, немного на ожиданиях и слухах, но больше всего на провокациях.
– Как на провокациях? – удивился я.
– Элементарно. Вот, например, создай на базаре панику, ори – пожар, а для острастки сообщник пусть зажжет мусорный контейнер. Все. Люди в панике бросятся к выходу. Давка. И в возникшей толчее многие растеряют и сумки, и кошельки. Подбирай, и ты уже богач.
– Ну, это же обыкновенное мародерство или воровство.
– Все правильно, – рассмеялся Илья Фомич, – но на биржах это называется предприимчивостью. Подобные аферы является излюбленным оружием спекулянтов всех мастей.  Создать на бирже панику любым способом, и затем под этот шумок провернуть свои махинации. И поскольку сегодня деньги сами стали таким же товаром, как, допустим, машина или буханка хлеба, значит с ними, и я бы сказал, в первую очередь с ними проделываются различные манипуляции, поднимая цену одних валют и обрушивая другие. Деньги, по сути дела, сегодня уже не являются мерой стоимости товара. Эту функцию выполняет теперь биржа, на которой правят бал спекулянты всех мастей. Если раньше так называемый капитализм  основывался на простом принципе: деньги – товар – деньги, и это было его правой рукой, то теперь все изменилось. В современном мире действует совсем иной подход к извлечению сверхприбыли. Его можно описать такой формулой: деньги – финансовые спекуляции или аферы, - деньги. Именно этот вид деятельности стал теперь определять лицо капитализма, оттеснив на вторые позиции прежний принцип. Деньги оторвались от производства и стали самодовлеющей силой. Но они, ведь, ни что иное, как условная ценность. Ими сыт не будешь, нужен хлебушек и прочий товар. А с ним возникает проблема, потому что с регулятором производства не все в порядке. И товара стало или слишком мало, или слишком много. И то и другое для общества одинаково плохо. Должно быть в самый аккурат, чтобы производителю было выгодно производить, а потребитель имел финансовые возможности приобретать.   
– Так что? может, бумажные деньги скоро отменят вообще и снова вернуться к золоту? – вырвалось у меня.
– Вряд ли получится. Такой лакомый кус – возможность грабить других людей, сохраняя при том внешнюю добропорядочность, паразиты всех мастей из своих рук не упустят. И потом, не нужно забывать, что подлый человек есть скользкий человек. Он без мыла проползет  в любую щель, если там будет запах наживы. А уж вырвать из его клешней добычу можно только  кровью. Так что реформирование  мировой финансовой системы, о которой нынче так много говорят, вряд ли что-то изменит.
– Потому, наверно,  деньги и стали синонимом зла, что помимо своей основной функции – регулирования производства, они превратились и в средство грабежа одних людей другими, – подвел черту под денежным разговором я.
– Бороться с этим злом можно, но только одним способом, – после непродолжительной паузы заметил Илья Фомич.
– И что это за способ? Мировая социалистическая революция? – пошутил я.
– Нет, молодой человек. Можно воспользоваться и более гуманным способом – умерить свои запросы до разумных. Создать в обществе атмосферу, когда любая роскошь, не удовлетворяющая действительно жизненные потребности человека, станет визитной карточкой вора, бандита и спекулянта, одним словом – паспортом негодяя. Только тогда может что-то измениться в экономических отношениях людей. Но это из области фантастики. Человек есть человек. В каждом, будь он русский, еврей или англичанин, борются два начала: истина и ложь, а значит, добро и зло, благородное и подлое. Весь вопрос в том – в ком чего больше, какое начало сильнее. Сегодняшний  экономический кризис свидетельствует о том, что подлое среди людей пока что уверенно берет верх.
– Получается, что человечество спасет лишь простота быта, вот как у вас, – резюмировал я, на что Илья Фомич никак не отреагировал.
Уже лежа на полатях в избе, я долго еще размышлял на эту тему, пытаясь отыскать путь, на котором можно было бы обуздать человеческую жадность. Но ничего путного на ум не приходило. Как не крути, а простым людям, нужно договариваться, чтобы противостоять ростовщикам и ворюгам. Значит снова к общественному договору, к государству, которое бы защищало простых людей от грабителей, в какие бы одежды они не рядились. Но ведь нечто подобное уже было во времена Советского Союза, который рухнул под напором алчности его верхушки. Да, правильно говорит Илья Фомич, что подлый человек – скользкий человек. Даже если трудяги для себя правильное государство создадут, эти упыри своего не упустят. Без мыла проползут в руководящие структуры и все, кранты. Вот такое мочало – начинай сказку сначала.


                О революциях

– Кстати, Илья Фомич, а как вы относитесь к революциям? – поинтересовался я, когда вопросы экономического состояния наших дней в общих чертах мы обсудили.
– Плохо отношусь, – улыбнулся моему вопросу старик.
– А почему? Разве обновление общественного устройства это плохо?
– Обновление не плохо, а вот все, что с ним связано, очень плохо. Ведь всякая революция проливает потоки крови, опуская одних людей вниз и поднимая других к вершинам власти. И главное, что все это происходит под лозунгом – все для народа! и все во имя народа! А на самом деле… – собеседник покачал головой и умолк.
– А что на самом деле? – проявил наивность я, стремясь не дать угаснуть многообещающему разговору.
– На самом деле все революционеры или преследуют свои узкоэгоистические цели, или пытаются внедрить в жизнь плод социальных фантазий, своих или чужих – без разницы. И главное, что через все эти фантазии красной нитью проходит одна и та же мысль или идея, как тебе угодно, – в новом прекрасном будущем должны жить совсем другие, прекрасные люди. А из этого следует, что людей настоящих необходимо переделать по определенному образцу. Ну, а кто не захочет изменяться, того в ГУЛАГ или еще лучше к стенке. Вот такие они, революции. А того не понимают эти благодетели рода человеческого, чтобы переделать человека нужно время, сопоставимое по длительности со временем существования человека на земле. Да и то, вряд ли, получится.
– Пожалуй, здесь вы правы – семьдесят лет советской власти людей так и не переделали, как было – своя рубашка ближе к телу, так оно и осталось, – после некоторых размышлений согласился я. – А в отношении жестокости, так что французская революция, что наша октябрьская, крови человеческой пролили немало.
– А Кампучию вспомни. На мой взгляд, именно там все было наиболее наглядно доведено до логического завершения всех социальных революций – не хочешь перевоспитываться, так получай по голове лопатой или мотыгой, в назидание прочим.
– Страшное дело, но ведь не думаю, что Маркс или другой теоретик революционного переустройства жизни общества, думал, что получится такое.
– Согласен, – кивнул головой Илья Фомич. – Но ведь ты посмотри, какая петрушка получается. Если река течет по определенному руслу, имея достаточно чистую воду, то это не значит, что на самом дне, тем более возле берегов нет какой-нибудь нечисти. И если в силу каких-то обстоятельств течение реки хоть немного меняет свое направление, то вся эта муть сразу же всплывает, и вода на определенное время становиться грязной, непригодной к употреблению. Так и в обществе. Всякая революция является для него потрясением, и вся человеческая муть всплывает кверху. А у людей социального дна пороговый уровень крови очень низок. Ведь они по жизни неудачники и жизнь свою, понимая это, не ставят ни в грош.  Так будут ли они ценить жизнь других людей? Ответ более чем очевиден. Так что лопатой размахивают не какие-то полпоты,  а именно люди маргинальные, которым во время революции представилась возможность проявить себя на этом кровавом поприще, не забивая голову классовыми или иными теориями. Идейные революционеры, как правило, пытаясь сохранить свои руки чистыми, поручают грязную работу или подонкам, или психически ущербным сподвижникам, фанатикам, так сказать, революций. Так оно было: что на Западе, что у нас. Думаю, что так оно будет и впредь, если кому-то захочется новых социальных экспериментов.
– Что же теперь делать, если… –  я  не стал продолжать, поскольку думать о будущем своей семьи, своих друзей, как мне представляется, далеко не радужном, тем более озвучивать по этому вопросу какие-то мысли, в условиях таежной благодати что-то совсем не хотелось.

               
                Русские

– Илья Фомич, как вы считаете, почему русский человек очень часто соотносится с Иваном не помнящим родства? Есть ли в этом какая-то предопределенность или это просто злопыхательство недругов? – как-то спросил я у старика, когда уже о многом было говорено-переговорено.
– Мне кажется, что ослабление родственных чувств у людей связано в первую очередь с условиями места жительства, – задумчиво проговорил Илья Фомич, как бы погружаясь мыслями в свое прошлое. – Ведь нетрудно заметить, что чем больше один человек контактирует с другим, тем лучше они оба узнают друг друга, и тем чаще это взаимопроникновение превращается или в дружбу, или во вражду. Мне кажется, что между родственниками все происходит точно так же, с поправкой на мораль тесных сообществ, где родственная кровь обладает приоритетом над всем остальным. Чем теснее местожительство и труднее условия существования, тем чаще каждый член клана вынужден обращаться за помощью к другим родственникам, тем крепче становятся родственные связи. Понимая, что в одиночку среди суровой природы не выжить, индивидуум даже и не мыслит свое существование вне большой семьи. Все, кто вне семьи, как правило, проживают в соседнем ущелье или за непроходимыми пустынями, и  контакты с ними ограничены самой природой. Помимо того, все иные являются возможными конкурентами в использовании скудных ресурсов, а значит, врагами. С ними требуется держать ухо востро. Чем меньше человека знаешь, тем больше его опасаешься. Отсюда – нанеси удар первым. Но трусость для настоящего мужчины хуже смерти. И как ее антипод появляется знаменитое гостеприимство горских народов, когда радушно принимают в своем доме человека совсем неизвестного, возможно, даже врага. Проявить неуважение гостью из-за опасения, что он нехороший человек, является делом в высшей степени позорным.
– Наверно, это все так, – согласился я, – но к русским каким боком это относится?
– Сложно сказать, но, думаю, что наши предки жили среди обширных, пространств, достаточно благоприятных для выживания даже малыми группами. Отсюда роль кровных родственников была несколько иной, чем, допустим в горах Кавказа. И потом, у предков славян, на мой взгляд, всегда имелась возможность маневра, чтобы уклониться от врага более сильного. У горцев же требовалась сплоченность, чтобы противостоять ему, поскольку сама природа не позволяла уклониться от нежелательных контактов. И есть, на мой взгляд, еще один момент – любознательность. Славян всегда манило за горизонт. А там они оказывались в окружении неизвестного и, как правило, сулящего опасность. Приходилось приспосабливаться жить рядом со всякими соседями, не обостряя отношений, а значит, уважая чужую культуру, даже если она и была более примитивной, чем культура славян того времени. Все это и наложило отпечаток на характер русских людей: ослабило значение кровного родства и выработало толерантность по отношению к другим народам, признавая их право жить так, как они считают нужным.
– Может, оно и так, – согласился я.


                Будущее

– Илья Фомич, какое, по-вашему, будущее нас ожидает? – как-то спросил я отшельника, когда мы в очередной раз отставили почернелые от круто заваренного чая кружки в сторону.
– Надеюсь, не утоните и благополучно вернетесь домой, – с улыбкой глянул на меня дед.
– Да я не о том, я о будущем нашей страны, всего человечества. Уж больно как-то нескладно все вокруг идет. То терроризм, то глобализм, то еще какая-нибудь хренотень на нашу голову валиться. Как вы думаете?
– Я же не Глоба и не Нострадамус, чтобы тебе пророчествовать о будущем, – попытался уклониться от ответа Илья Фомич.
– Нет, серьезно. Вы же, наверно, не один раз на эту тему задумывались? Тем более, что обстановка располагает.
– Думать-то думал, но ничего путного, по твоим меркам, что-то в голову не приходит.
– Что? слишком много вариантов возможного будущего?
– Да нет, – пожал плечами старик, – на мой взгляд, как раз вариантов всего лишь три, если не вмешается провидение. 
– И что это за варианты?
– Ну, настырный же ты, Адам, – покачал головой старик. – Но коль уж так настаиваешь, то слушай. В отношении России, думаю, все обойдется, лет через десять-двадцать встанет на ноги. Уж, в каких только передрягах она не бывала, а, вишь, до сих пор существует, не пропадет и дальше.  А вот в отношении человечества вопрос сложнее. Во-первых, если все будет продолжаться как теперь, то безудержное потребительство, при полном отсутствии царя в голове, сожрет землю, как муравьи-древоточцы дерево. После гибели оного муравьи-то имеют возможность приняться за соседнее. У нас же такой возможности нет, и в ближайшей перспективе не предвидится, несмотря на штучные полеты к луне или даже к Марсу. Следовательно, в перспективе гибель или в лучшем случае вырождение после гибели наносферы. Вариант второй. Человек образумится, и, приняв в свою голову и сердце Господа, пойдет по пути самосовершенствования, руководствуясь заповедями, ниспосланными нам из далекого прошлого, но приспособленными к настоящему и будущему. И главнейшая из них нечто наподобие поста, то есть самоограничение потребления, открывающее дорогу в будущее. Тогда исчезнет и имущественное неравенство, и зависть со злостью, и войны из-за богатств и жажды первенствовать во владении этими богатствами. По-другому, это можно назвать торжеством разума, разума человеческого и разума высшего. В результате – экологически безопасное обустройство земли и человечества на ней будет не как разрушающая природу сила, а как созидающая, сила совершенствующая. Возможен, и наиболее вероятен, на мой взгляд, третий вариант. Он, собственно говоря, в развитие первого. Не все люди осознают надвигающуюся опасность, а только часть из них. Памятуя безуспешность проповедования всеобщей любви среди людей, что пытался совершить Христос, волей или неволей, но значительная часть людей разумных и сильных пойдут по пути, указанному Фридрихом Ницше. В конечном счете, это приведет к невиданному кровопролитию, к гибели, возможно, всего живого. Если кто-то и выживет, то земля станет адом, и деградация остатков человечества неизбежна. Как видишь, число вариантов действительно ограниченное. Можно, конечно, прибавить к ним еще целую кучу, но это будут лишь незначительные вариации перечисленных.
– Да, мрачноватая перспектива.
– Почему мрачноватая? – удивился старик. – Ведь второй вариант распахивает перед нами горизонт в бесконечность. Разве это мрачновато?
– Сколько уже было проповедников на земле, – пожал плечами я. – А царство божье, как и царства разума все нет и нет, и, на мой взгляд, никогда и не будет.
– А ты стань первым в будущем царстве. Смотришь, за тобой потянуться и другие.
– Нет уж, спасибо. Юродивых на Руси и до меня было множество. Не хочу копировать кого-то из них.
– Вот-вот. Не хотим мы принять Бога в сердце и голову свою. Хотим сами, как у Ницше, стать богами. Отсюда и мрак впереди. Света больше среди деревьев и зверей лесных. А ты меня все спрашиваешь, мол, отчего себя заточил в глуши. А того не понимаешь, что сегодня миром правит сатана, имя которому деньги. А жрецы его, банкиры и финансовые спекулянты, гонят человечество поганой метлой из долларов в бездну. Кричишь – остановитесь! Не слышат. Указываешь на пропасть – не видят. Так стоит ли впустую надрывать голос? Тем более, что сегодня голос человека, не усиленный телевиденьем «тоньше комариного писка». Разумом понимаешь, что без больших денег ничего нельзя поделать – не то время, а сердце жжет и жжет. Вот такой у меня вариант жизни.
Произнеся эти слова, старик грустно улыбнулся. Мне даже показалось, что на его глазах блеснули слезы. Наверно показалось, потому что подобная слабость никак не вязалась с этим кряжистым, не согнутым самой тайгой и одиночеством дедом, способным, наверно, безбоязненно вступить в схватку даже с самим медведем. Некоторое время мы сидели молча.
– А как вы считаете, золотой миллиард – это что, тоже один из вариантов будущего? – снова первым прервал паузу я.
– Золотой миллиард или сверхчеловеки Ницше – это, собственно говоря, по своей сущности одно и тоже. Та же самая гражданская война в масштабах всей земли, кровь и гибель. Иной раз мне кажется, что человечество развивается по некой спирали, о которой говорили основоположники научного коммунизма. Главные узловые моменты этой спирали – борьба в человеке индивидуального и коллективного начал. Все наше прошлое тому свидетельство. На первом витке истории человечества главенствовал семейный коллективизм, можно даже сказать коммунизм, при котором каждый знал всю подноготную каждого, и попытки прокатиться на чужом горбу в рай заведомо были обречены на неудачу. Затем, по мере укрупнения семей, их слиянии в племена, во главе этих объединений встали вожди, люди сильные и умные, способные принуждать других к послушанию и словом, и действием, заставлять всех трудиться на общее, а значит и личное благо. Но постепенно вокруг вождей сгруппировались прихлебаи, из числа людей не столько сильных, сколько хитрых и лживых. В конечном счете, используя авторитет вождя, его мелкие слабости, уже они стали диктовать правила жизни для всех. Наступило время индивидуализма. Поскольку  в крупном объединении людей далеко не каждый знал всю подноготную своих вожаков, появилось пространство для манипулирования общественным мнением, и по этой причине контроль первобытного коллектива, если так можно выразиться, за правящей верхушкой терялся. В тот момент первобытное общество и совершило в своем развитии виток и оказалось как раз над тем местом спирали, когда дикость, животная сущность индивида правила бал: выживал сильнейший. Думаю, что это закономерный результат появления того самого пространства для манипуляций соплеменниками, их обмана.  А возможность обмануть соседа и есть та первичная ступенька, с которой при желании не так уж и сложно забраться на чужую спину. И чем дальше, тем больше возможностей открывалось в этом плане для людей хитрых и беспринципных. В конечном счете, обман стал нормой жизни, таковым он является и во времена нынешние.
– В этом, Илья Фомич, что-то есть, – согласился я со стариком, когда в его монологе возникла пауза. – Меня самого часто беспокоит мысль: «Отчего люди деревенские, особенно молодежь, попадая в город на постоянное местожительство, иногда распоясываются так, что мало не покажется?». Мне кажется, что дело здесь в утрате ими не столько самоконтроля, сколько ощущения контроля со стороны жителей деревни. Ведь в городе их никто не знает, значит можно не скрывать свои подспудные желания. Индивидуализм, так сказать, поднимает голову.
– Частично ты прав,  но только частично. Стиль деревенской жизни совсем иной, чем в крупном городе. Там локтями люди друг друга не толкают. Там на каждого человека слишком много природного ресурса, чтобы задумываться о многих вещах. Подумаешь, бросил пустую пачку из-под сигарет на улице. Ну и что? Она одна мусоринка на всей улице лежит и никому не мешает. Иной разговор в городе. Если там каждый бросит на тротуар такую пачку, то к вечеру по этому месту невозможно будет пробраться.  По-видимому, именно по этой причине, что у нас всего слишком много, мы в России так и не научились бережно относиться ни к природе, ни к людям.
– Вероятно, так оно и есть, – согласился я. – Но продолжайте о витке, насколько я понимаю, вы еще не закончили.
– Ну, да, – кивнул головой старик. – Суть дела в том, что индивидуализм поднимет голову, когда для того появляются условия. А суть этих условий – отсутствие контроля со стороны общества за каждым шагом индивидуума. Если за спиной пусто, то можно и обмануть кого-то, и хвост веером распустить, придав себе блеск и важность, и так далее. Так вот, человечество подходит к такому моменту в своем развитии, когда через непродолжительный промежуток времени этот контроль вновь станет полнейшим.
– Новейшие технологии? – проявил догадливость я.
– Вот именно. Но только с одной небольшой поправочкой – контролировать будет некий безликий Большой Брат. И при том контролировать не только поступки индивидуума, но и его намерения, его мысли.
– Да! Если так оно будет, то как хорошо, что в те времена прекрасные жить не придется ни вам и ни мне.
– Вот это и будет очередной виток истории человечества, после которого индивидуализм станет искать возможности снова заявить о себе.
– Вообще-то интересно получается, а как будут чувствовать себя те, кто станет получателем информации обо всем?
– Думаю, что и они будут бояться за свои потаенные мысли, – усмехнулся Илья Фомич. – Это только на первый взгляд привлекательно – заполучить для себя такие возможности всезнайки. Но ведь на примере ядерного оружия история учит, что если техническая новинка появилась в одной стране, рано или поздно она появиться и у других стран, а значит и у отдельных людей. Так что те, кто готовят это большое ухо и всевидящий глаз, должны знать, что и они попадут под пристальное внимание всезнающего Брата. В результате может получиться из человечества нечто наподобие громадного всеземного муравейника, где каждый будет иметь свой маневр, диктуемый не этикой, а элементарным инстинктом самосохранения, пока какой-нибудь медведь не запустит в него лапу.
– Слушайте, Илья Фомич, а знаете, что мне сейчас пришло в голову? – несколько неожиданно даже для самого себя воскликнул я.
– Ну, если расскажешь, так буду знать, – улыбнулся моему заявлению старик.
– Я в отношении ожидаемого контроля  со стороны Большого брата за мыслями каждого отдельного человека.
– Ну-ну.
– Понимаете, какая штуковина получается. Не сегодня, так завтра, оружие массового поражения, ну, в смысле ядерное, генетическое или какое-то другое оружие, способно оказаться в руках фанатиков-одиночек. В таком случае единственным спасением для человечества становится именно контроль над мыслями людей. Понимаете? Контроль не только за поступками, но и за мыслями.
– Чего же тут непонятного, – улыбнулся моей горячности Илья Фомич. – Но оттого, что подобный контроль будет осуществляться в благих целях, суть будущего человеческого муравейника не изменится. Человек станет не творческой личностью, а элементарной букашкой, ползающей в пределах ограниченного от и до. Всякий выход за эти границы даже в мыслях будет оцениваться кем-то и в случае необходимости пресекаться. О каком творчестве в таком случае может идти речь?  Ведь любая цензура является злейшим врагом творчества. Результат подобных ограничений давно уже известен: застой и загнивание.
– Ладно, это я так, в порядке дискуссии, – несколько разочарованный позицией собеседника по отношению к моему несостоявшемуся открытию, – сказал я. – А как тогда в отношении следующего витка истории?
– Вырождение и деградация, – коротко бросил Илья Фомич.
– Да, перспектива. Куда не кинь, всюду клин.
– Почему же всюду? – не согласился Илья Фомич. – Вместе с Богом в сердце все эти технические новинки способны будут сплотить все человечество в единое целое, чтобы порвать земные путы и исполнить свое предназначение.
– Все это, конечно, хорошо. В едином порыве нам и новую звезду зажечь, наверно, будет по плечу. Но так хочется быть самим собой, индивидуальностью, так сказать – не согласился я.
На мои слова Илья Фомич лишь покачал головой, но ничего так и не сказал. По-видимому, и он не прочь был оставаться самим собой, а не безликим борцом с мировой энтропией.


                Предостережение отшельника.

Тебе повезло, человек! Ты появился в этом мире, а могло статься так, что тебя  никогда бы здесь и не было. Но вот ты, маленький и крикливый, вошел во временный твой дом, равный и неравный прочим людям. Все твои возможности заложены в тебе при твоем рождении. Где и кем ты появился, зависело от внешних по отношению к тебе обстоятельств. А вот где и кем тебе стать в этом мире в немалой степени зависит уже от тебя самого. Более того, можно сказать, что ты можешь все! Можешь превратиться в благодетеля рода человеческого или его злого гения. Ты можешь стать Великим или превратить свое я в полное ничтожество. Ты всемогущ по отношению к самому себе. И чем раньше ты это поймешь, тем больший успех ожидает тебя впереди.
Люди неравны от рождения и это находится в прямой зависимости от их родителей и их социального положения в обществе. Наследственность, как генетически обусловленная, так и социальная – это своеобразная матрица, которая  накладывается на всю нашу жизнь. Это сама судьба в материальном виде. В начале жизни она с фатальной необходимостью предопределяет наши поступки, оставляя для нас лишь окно свободы выбора своего будущего. Но окно это затеряно среди бесчисленного множества других окон, заполненных соблазнами ложного, леностью мысли и тела. И от того, в каком возрасте мы осознаем, что окно «свободы»  существует, разглядим его, мы получим конечный результат своей жизни. Но большинство из нас осознают все это слишком поздно. А многие до последнего дня своего вообще не замечают его существование. Они безвольно сплавляются по течению времени подобно бревнам по реке, следуя всем изгибам подводного русла, застревая на мелях неудач, истлевая на дне затонов и стариц праздного времяпровождения. Жизнь без мысли – жизнь бессмысленная, животная. Сама же мысль расправляет крылья лишь тогда, когда ты, ее потенциальный носитель, захочешь и сможешь повелевать своим чревом, своей гордыней, своими инстинктами.
Если ты смог это сделать в юности, горизонт для тебя распахнется в бесконечность, открывая множество дорог к счастью. Если ты смог постичь это лишь в зрелом возрасте, тебе придется нести на себе до конца дней своих  всю тяжесть и горечь сожаления о безвозвратно упущенных возможностях.
И еще запомни, человек, вступающий на путь жизни. То, что передали тебе родители, это лишь своеобразная форма, обладающая большими или меньшими возможностями в сравнении с людьми другими. Именно в эту форму помещается твое «я», по отношению к которому весь остальной мир становится внешним. Форма может получиться совершенной и не очень, обладать какими-то  отклонениями от нормы, которые могут оказаться для твоего «я» или гибельными, или представляющие ему дополнительные возможности. Но в каком месте этой формы сосредоточено твое «я» никому, в том числе и тебе, неведомо. Ведь все, о чем ты говоришь «мое», лишь принадлежит тебе: мое сердце, мои глаза, мой дом, мои чувства. Но где же ты сам?
Влезть в человеческое «я»  пока еще никому не под силу. И слава Богу, что это так. Когда сущность нашего «я»» будет раскрыта, оно исчезнет как таковое, превратиться в обыкновенный биохимический или иной природный процесс, которым вполне можно будет управлять извне. Это станет концом эпохи Человека, как индивидуума, и одновременно началом нового, ведущего в неизвестность. Человек получит возможности Бога, оставаясь при этом всего лишь человеком, со всеми его животными инстинктами, жаждой первенствовать и пороками, присущими homo sapiens.
Чем все это обернется для человечества? Не произойдет ли новое разделение людей на небожителей и недочеловеков? Ответ даст только время. Но точка невозврата будет пройдена, и человечества никогда уже не сможет вернуться к современному состоянию, о котором, вполне возможно, станут говорить, как сегодня говорят о благословенных временах до библейского грехопадения.
Спеши жить, Человек! Ты можешь все, лишь время тебе не подвластно. Ищи и тебе будет дано. Но оставь Богу то, что принадлежит только ему! Не прикасайся к запретному яблоку познания человеческого «я», если не хочешь быть ввергнутым во мрак бедствий, сравнимых лишь с апокалипсисом.

               
                Заметки на полях

Богатство еще никому не приносило счастье. Наоборот – хлопоты и постоянное беспокойство за него.

Богатые бездельники, пустоцветы рода человеческого,  во все времена порождали ложные, противоестественные ценности.

Две пустоты взаимно притягиваются и ведут к вырождению.

Ложные ценности – искусственные ценности, то есть не имеющие в практике жизни абсолютно никакой цены.

Бездарь в искусстве, стремящаяся попасть в круг «избранных», пытается компенсировать недостаток таланта самовыражением, иным виденьем окружающего мира. Обладая определенной долей наглости и удачи, оказываясь в нужное время в нужном месте среди родственных душ, этот тип людей иногда получает известность. Такова природа гениальности Пикассо и некоторых других художников. Не будь журналистской истерии вокруг картин подобных «гениев», посетители картинных галерей проходили бы мимо них с недоумением. Но они же с восхищением надолго оставались бы у картин Рафаэля и иных великих художников даже при полном безмолвии прессы в  адрес последних. 

Молодость экстремистки настроена всегда. Упрощенное понимание взаимосвязей в окружающем мире, приводит к кажущейся простоте достижения цели и порождает нетерпение: желаем все сразу и немедленно. Лишь с годами, когда кладовая знаний наполниться жизненным опытом, экстремизм нетерпения уступает место спокойной мудрости бытия, правда, не у всех.

Целеустремленность не есть достаточный признак мудрости. Маньяк так же бывает весьма целеустремленным и изобретательным, но никто же не назовет его мудрым.

Любовь есть возможная гармония, когда две половинки образуют единое совершенное. Но возможное не есть обязательное. Не всегда человек, в силу своего несовершенства, способен отличить истинное от ложного.

Совесть – граница, за которую не должно проникать животная сущность в человеке без  ущерба для личности.

Суетливость человеческая есть зримое отражение несовершенного, мятущегося разума.

Твердость характера помогает человеку достичь поставленной цели, но одновременно не позволяет ему признать ошибочность ее выбора.

Математика есть мать всех наук, инструмент, при помощи которого наш разум отделяет ложное от истинного.

Ложное: мы говорим культура и подразумеваем под этим словом творения искусства, где главным действующим лицом почти всегда является любовь; мы говорим любовь и почти всегда ассоциируем с этим словом секс; мы говорим секс и стыдливо морщимся, вспоминая при этом спаривающихся собак. Со всей этой цепочки не так уж и сложно сделать вывод, что бытующее сегодня среди основной массы людей понимание слова «культура» связано с нашей животностью и духовному, божественному здесь практически нет места.

В былые времена сплетники распространяли информацию из-за любви к искусству. Нынче журналисты делают то же самое, но за деньги.

Русский человек слишком ценит свою свободу, чтобы связывать себя точностью во времени.

Для людей, не способных постичь истину, смерть – это затяжной прыжок в яму.

Жизнь коротка, чтобы можно было безнаказанно транжирить время.

Все люди рождаются, ползают на четвереньках сопливыми, нацепляют галстук значимости, сгибаются под тяжестью прожитых лет и умирают. Не следует ни перед кем ни робеть, ни заноситься.

Не следует думать, что робость можно скрыть под напускной развязностью, грубостью или цинизмом. Нужно чувствовать себя равным всем окружающим. Равным, но может быть, обладающим чуть меньшим или чуть большим жизненным опытом. А опыт, как известно, дело наживное.

Одиночество – это наказание. Дозированное одиночество может быть наказанием и лекарством. Лекарство прописывают больным.

Зависть – величайшее из зол для человека. Она опустошает душу и заставляет иных всю жизнь насиловать себя и заниматься не своим делом.

Не следует стремиться  быть как все любой ценой, поскольку такой ценой может оказаться утрата личности.

Не стоит выпячивать себя по любому поводу – люди этого не любят. Но не следует и прятаться постоянно в тень – люди тебя не заметят и могут затоптать.

Между «я знаю, что это так» и «на мой взгляд, это так» дистанция, измеряемая десятилетиями жизни.

Принципиальность в значимых вопросах необходима. Но принципиальность в мелочах превращается в занудливость.

Жестокость вызывает трепет только в великих делах. Жестокость в мелочах вызывает презрение и ненависть.

Не следует спешить в порядке бравады говорить о себе плохо – люди и сами скажут это, когда найдется подходящий случай.

В жизни постоянно происходит эволюция ценностей. В каждом возрасте на первый план выдвигаются новые, вытесняя с этих позиций прежние.

Пьянство и наркомания является предательством, в первую очередь, самого себя.

Престижные одежда и машина никогда не заменят престижной головы.

Следует беречь свое здоровье. Не следует плыть в этом вопросе по течению. Назад  можно и не выгрести.

«Патриотизм является последним прибежищем негодяев» – слова ущербного человека, обделенного в детстве любовью родителей. Корни патриотизма в любви к родителям, к отчему дому, к своему городу или селу, к своей стране, а в итоге и к Земле в целом.

Мода – искусство выпендрежа.

В любой деревне на каждой из улиц всегда найдется свой дурак. Сколько же их в городе?!