О пустыня, о великое желтое море! Сколько видела ты смертей, сколько костей годами полируют твои песчинки… Но не видела еще пустыня таких похорон.
Прижав тело Дюльмэ к груди, чародей шел, увязая ногами в горячем песке. Аюб неотступно следовал за ним.
Атанар-язим опустился на колени, бережно положил Дюльмэ на песок. Встал. Вскинул руку и крикнул что-то резко и повелительно. Пустыня дрогнула под ногами Аюба, тот упал, попытался встать, снова упал… Сверху с безоблачного, белого от зноя неба пала в бархан яростная молния, вонзилась и ушла в глубь, оставляя за собой широкую расщелину в теле земли. Не успел Аюб опомниться, как чародей уже прыгнул туда, вниз, вслед за молнией. Холодея, Аюб подполз к краю расщелины, глянул…
Господин стоял на дне и разглядывал скол неведомой породы, которую открыла мать-земля. Словно водный поток бежал по стене расщелины, застывший поток, черный и блестящий. Атанар-язим погладил неведомый камень, убрал волосы под головную повязку и приказал:
- Аюб, инструменты!
Слуга спустил в расщелину мешок и стал наблюдать молча. Он не предлагал свою помощь. Каменотес из него был никудышный, да и вообще он чувствовал, что господину лучше не мешать.
Чародей, как одержимый, вгрызался в твердую породу. «Раз-два, пошел! Пошел! Еще! Еще! Никакой магии… Всё руками. Только руками…» Весь покрытый черной сверкающей пылью, он извлек, наконец, из стены прямоугольную плиту. Поставив ее на ребро, обтачивал, заострял углы, полировал до зеркального блеска. И вот плита уже сияла на солнце так, что больно было смотреть на нее. Тяжело дыша, Атанар-язим поднял голову. Лицо его было таким же черным, как у Аюба.
- Веревку давай, - прохрипел чародей.
Он обвязал плиту веревкой, длинный конец бросил вверх, Аюб поймал.
- Держи крепче, я поднимусь.
И уже стоя наверху, чародей сухо бросил:
- Теперь уходи.
- Позволь мне остаться. Я помогу вытащить.
- Нет. Я сам.
И, взявшись за веревку, Атанар-язим с натугой поднял неимоверно тяжелую плиту из расщелины. Как только плита оказалась наверху, края земной раны сошлись, и снова вокруг был только песок и ничего более.
А чародей уже копал. Песок осыпался по краям, но он снова ожесточенно выбрасывал его и уходил все глубже и глубже… Аюб молча сидел рядышком на песке и смотрел на эту яростную работу. Помощи он больше не предлагал.
Атанар-язим подхватил тело Дюльмэ (о Тьма, такое легкое!) и бережно опустил его в песчаную колыбель. Застонав от натуги, приподнял черную плиту и накрыл ею то, что осталось от его счастья. Хрипло дыша, он стоял над плитой – плодом неимоверного труда, еще не остыв, не поняв, что это конец.
А когда понял, ноги отказали.
Аюб с ужасом услышал вопль, полный невыразимой муки и увидел, как чародей рухнул на колени у плиты, обхватив ее руками.
- Господин…
Ни звука в ответ.
- Господин, солнце заходит, скоро ночь. Холодно будет.
Небо быстро темнело. Неподвижная фигура уже почти слилась с черной плитой.
- Господин, вставай.
- Уходи, - донеслось глухо из-под черных с проседью волос.
- Я не уйду без тебя.
- Убирайся, раб! – чародей приподнялся на одной руке.
- Я не раб.
- Уходи.
Аюб подошел ближе, сел на корточки.
- Холодно. Ты заболеешь. Пойдем домой.
Атанар-язим с трудом сел, упираясь ладонями в края плиты. Сгорбился. Длинные спутанные волосы скрыли лицо.
Аюб протянул руку, тихонько погладил господина по плечу.
- Ты могуч. Ты будешь жить долго и сделаешь много великих дел. А когда я состарюсь и умру, ты закроешь мне глаза.
Чародей поднял голову, отвел волосы от лица, глянул в упор…
- Подожди меня. Я сейчас.
Аюб отошел в сторону, но не сводил глаз с черной фигуры. Чародей запрокинул голову, глядя в мерцающий темный океан над пустыней.
- Что осталось? Что мне осталось, ответь?!
Звездная бездна молчала.
Он взялся рукой за горло, судорожно глотнул… Что-то поднималось в нем, жгло изнутри, новое, неведомое…
…В Учителе всё было поэзией: жизнь его, дела, сомнения, муки, борьба, это его вечное самопожирание, раны и битвы… Даже унизительный плен, наручники из треклятого валимарского железа, которые так и не удалось распилить, и самая казнь его, которую он, может быть (может быть! о, Тьма, смилуйся над ним!) уже не терпит за гранью мира – всё стало высокой вдохновенной сагой.
В Ученике не было поэзии ни на ломаный грош. Даже когда мир и сам он были юны, все его мальчишеские восторги ни разу не переплавились ни в одну, самую короткую поэтическую строчку.
А тут…
Он опустился на песок перед плитой. Руки его пылали. Быстро, резкими, четкими движениями чародей принялся что-то чертить на плите указательным пальцем. И Аюб увидел, как темный камень задымился. В воздухе запахло гарью.
Потом они пошли к крепости. Чародея пошатывало, и он не сопротивлялся, когда сильные черные руки поддерживали его.
А плита осталась в пустыне.
…Атанар-язим переступил порог своей комнаты, дверь за ним захлопнулась. Аюб не уходил, стоял у закрытой двери. Он чуял недоброе.
И не напрасно. Минуту спустя, услыхав за дверью шум упавшего тела, он вломился в комнату. Господин лежал на ковре без движения, лицом вниз. Аюб перевернул его на спину. Лицо белее извести, руки холодны… Аюб прижался ухом к груди чародея.
«Тук», - глухо сказало сердце, и замолкло. И потом через пугающе длинную паузу снова, еще глуше: «тук»…О Маарах-тан-Джедал, спаси нас и помилуй!
- Эй! Сюда! – заорал черный великан, выбегая из комнаты. – Наш господин умирает!