Мальчик слушал мамин голос. Мама пела…
Мальчик вырос. Черные глянцевые волосы затускнели солью седины. Блеск юного южного темперамента мутировал в лучистый свет много знающей и много прощающей мудрости. Ирония и насмешка в этих глазах. И, хотя упругие молодые уши давно стали мягкими, морщинистыми, смешными лопухами, они еще прекрасно слышат.
Слышат мамин голос.
Бывший мальчик занят наукой. Вся лаборатория обожает его. За ум. За доброту. Банально? Ну, так ведь нам всем нужны и ум его, и доброта.
Неспешен и тих. Зыбкая улыбка человека слышащего неслышимое.
Мамин голос.
- Давно живете в Минске?
- С довоенных еще времен. На Немиге был дом с магазином в полуподвале. Медные поручни витрин за версту сверкали. Семья большая. Сестры, тетушки, дед-патриарх. Мама артисткой была. Пела.
В глазах его – отраженный свет лабораторной посуды. Взгляда нет.
Он слушает мамин голос.
Мятые лопухи с торчащими пучками седых волос от нежности делаются еще мягче. Он улыбается? Непонятно. Уголки губ всегда приподняты. Бывший веселый мальчик слушает мамину песню.
- Ах! Как она пела! Вы представить себе не можете.
Такого тембра он больше не слышал и не услышит никогда.
- Как вы стали химиком?
- В школе занимался в химическом кружке. Преподаватель интересно рассказывал. Многое потом в журнале «Химия и жизнь» встретилось.
Склоняется над столом. Седая волна ловит свет уходящего солнца.
Он еще далеко не стар и величественно красив.
- Вы, говорят, воевали. Сколько же вам было лет?
- Четырнадцать. В партизанах был.
- Значит, удалось бежать от немцев.
- Удалось. Мне.
Он твердой рукой отодвигает от края стола чашку Петри.
- Мне удалось.
Пение.
Божественное пение.
Голос неслыханного тембра.
Вопреки всем законам биологии, кажется, что глаза его не видят, а слышат. Божественная мелодия мягко пульсирует в зрачке.
И добрая улыбка. Приподнятые уголки губ.
Взгляд остановился на чашке Петри.
- Вам еще не рассказывал. Вы ведь не так давно у нас, детка.
- Мама ваша была известная артистка?
- Да, нет. Не очень. И не играла уже перед войной. Дети посыпались, как горох, девчонки - одна за другой. Младшая в 41-ом, пятого июня.
- Сразу решили химиком стать?
- Не сразу. Радиоприемник собирал. Родители музыке учили. Семья музыкальная была. Даже новорожденная Сарочка плакала необычно, с какой-то неземной мелодией, будто маленькая флейта ей тихонечко подыгрывала.
Мамин голос. Та самая песня. Колыбельная для Сарочки.
Большое мягкое ухо едва заметно шевелится.
Большие добрые руки переставляют склянки на мраморном столе.
Большой сильный человек сутулится под жестяным вытяжным колпаком.
Далеко мамин голос.
Человек улыбается.
Он - худенький черноволосый мальчик – вприпрыжку бежит по теплой мостовой. Из распахнутого окна – мамин голос. Колыбельная для Сарочки.
- Музыкой много занимался. Утром, пока домашние спали, садился за пианино. Жили все в одной комнате, приходилось играть с модератором. Сбоку рычаг опускаешь, и струны прижимаются. Играешь без звука. Старательный был. Часами играл.
- Вы прекрасно импровизируете. Я слышала. Жаль, что не стали музыкантом. Талант!
- Мне химия жизнь спасла…
Мамин, мамин голос.
Ласковый такой, уговаривающий. И странное сочетание - нежность с иронией, печаль с улыбкой.
Он улыбается.
- Ваша мама классику пела?
- И классику. Но тогда она колыбельную пела. Старую еврейскую колыбельную.
- Тогда… Это когда?
- Когда загнали в душегубку. Я первый вошел, у самой кабины оказался. Автомобиль незнакомый. Интересно.
Мягкое ухо сереет. Седые патлы повисают устало.
- В душегубку?!
- Фургон такой. Грузовик. Выхлопная труба в фургон выходит. Я у самой кабины стоял. За мной какие-то чужие старики набились. Худые. Седые.
- Как же так? Невозможно!
- Своих не видел. Сзади стояли. Только голос мамин слышал. Колыбельную пела для Сарочки. И Сарочкину нежную флейту слышал.
- И как…?
- Как спасся, Вы хотите узнать? Говорю же Вам – химия спасла мне жизнь. Вспомнил, на занятиях кружка учитель рассказывал о свойствах человеческой мочи. Ну, я и помочился на носовой платок, закрыл лицо.
Его рука опять подвинула чашку Петри.
- Так и запомнил: запахи газа и мочи. И мамин голос. И Сарочкина флейточка. Падать было некуда. Тесно. Но я, наверно, упал. Очнулся во рву под утро. Ноги, руки, седые бороды в небо торчат. Маму увидел. Рот открыт. У плеча Сарочка притихла. Слушает…