Следующий!
Самый счастливый день в моей жизни все длился и длился. А я боялась. Если это – самый счастливый, что же будет дальше?
Гости смеются. Брат разливает шампанское по пластиковым стаканчикам. Оно пенится, выливается на блестящую красную плитку у дверей ЗАГСа. Весело! Кричат «горько» - и хоть кто бы знал, как мне горько на самом деле.
Поцелуй – глянцевый, как раз, чтобы заснять и показывать детям. Ваша мама была самой красивой невестой на свете! А ваш папа – самым… самым… серьезным? Самым правильным? Самым благородным? Или самым деловым женихом…
Поцелуй кончается, а мне холодно. Холодно под фальшивым осенним солнцем, холодно под нарисованными улыбками будущего свекра и свекрови. Холодно рядом с любимым – самым красивым и желанным, самым холодным и равнодушным.
Мне холодно подумать о завтра. О кольце на пальце, о быстром утреннем чмоке в щечку: «Мне пора, бурундучок. Работа». Всегда. То работа, то дела, то нужно с шефом на Кипр, то к партнерам в Челябинск. Когда мы последний раз были вдвоем? Месяц, два, три назад? Я не помню уже… лучше бы не были вообще. Никогда. Лучше бы я тихо собрала вещи и ушла, он бы не заметил еще месяц. И не говорила бы ему. Зачем? Что изменится от того, что на пальце кольцо и в паспорте штамп? Я как была одна, так и останусь одна. Мы останемся одни, никому не нужные и нелюбимые…
Я прижала руку к животу – дурацкое движение, знаю! Все эти счастливые курицы в консультации поглаживают и поддерживают животики. А их, куриц, поглаживают и поддерживают счастливые будущие отцы семейств. Одна я – одна! И что мне ответить на снисходительный вопрос лучшей подружки: «Что, твой опять в Караганде?»
Нет! В Австралии! И просидит в своей Австралии еще сто лет! Я буду рожать – а он полетит на Марс! Наша дочка пойдет в школу – и будет хвастаться, что ее папа шпион, поэтому его никто и никогда не видел.
Вот зачем, зачем я с ним связалась? Всю жизнь прождать, пока он будет работать, работать и снова работать, а приходя домой, молча кушать свои ненаглядные пельмени, не в силах сказать ни слова? Зачем ему столько денег, если даже некогда их потратить? Зачем он женится? Чтобы как у всех, была дома куколка-жена и куча детишек, которых он будет видеть только по большим праздникам? Но надо ли это все куколке, и надо ли детям рождаться в такой семье?
Самый счастливый день в моей жизни. Я так ждала его, мечтала, что когда-нибудь он, мой единственный, скажет: «Давай поженимся, любовь моя». И вот – мы стоит у ЗАГСа, на мне чудесное белое платье, предмет завистливых вздохов подружек. Но хоть бы раз он сказал мне – люблю. Хоть раз! Но он не умеет. Или не хочет. Или не умеет и не хочет врать. Самое неромантичное предложение – так только он может.
- Сколько недель? Уже шесть? Так… давай паспорт. Быстрее! Я успею по дороге в Шереметьево. В следующую субботу вернусь, в воскресенье свадьба. Мама все организует. Давай, бурундучок, не скучай.
И на мой вопрос, уверен ли он, что стоит жениться только потому, что у нас будет малыш:
- Не угадала. Бурундучок, я женюсь на тебе, потому что ты готовишь самые вкусные на свете пельмени!
Быстрый поцелуй в щечку, улыбка – дверь за Костей захлопнулась.
И со вчерашнего вечера, как он вернулся из очередной Японии, я ждала. Ждала, что чудо свершится, и он наконец скажет: «люблю!». Всего одно слово…
Но уже не жду.
«Горько!»
Мне горько. Холодно. Ветер пронизывает насквозь, несет запах гари. Осенний смог – вот чем пахнет моя свадьба. Вот чем будет пахнуть наша жизнь.
Так может, лучше не надо? Лучше прекратить все это, пока не поздно?
Рус, как всегда, с камерой. Снимает счастливую невесту.
- Сестричка, давай еще фотку!
А давай. Напоследок!
Я бегу к бордюру – вижу, как приближается автобус. Высокий, белый. Как мое платье… пусть будет интересный кадр. И не думать! Ни о чем больше не думать, и не ждать…
- Рус, сними меня! Последний раз!
Брат наводит объектив, я ловлю удивленный взгляд Кости…
Автобус приближается…
Вот оно, счастье! Словно я лечу – внутри пустота, и тысячи мурашек, и в голове словно часы бьют – и так сладко замерло сердце…
Раскинуть руки и полететь – туда, в неизвестность! Туда, где все сначала – или где нет ничего!
Сейчас!
Голова кружится, перед глазами темнеет…
Я дунул на фиолетовую печать внизу бланка, не глядя протянул листок вперед:
- Дело номер (невразумительно) закрыто!
И дернул за шнурок.
- … не понимаете! Я же… айааааа!!! – фраза оборвалась визгом, когда пол под ее ногами разверзся.
- Следующий!
Дверь отворилась, и в кабинет влетело нечто кисейное, изрядно помятое и некогда белое. Затормозило за полшага до моего стола и вылупило голубые глазки с размазанной тушью.
- Ну?
Нечто молчало и хлопало слипшимися ресницами.
- Ну?! – повторил я, занося перо над пустым бланком. – Рассказывай давай!
Нечто отмерзло, скривилось и собралось пустить слезу.
- Тьфу… - я плюнул и прищелкнул хвостом. На нечто в драных кружевах вылилось ведро нашатыря пополам с валерьянкой.
Глазки вытаращились еще больше, но приобрели осмысленное выражение.
- А… что рассказывать-то?
- Ну тупы-ы-ые… - вздохнув, я отхлебнул томатного сока из стакана инвентарный номер (невразумительно), отмахнулся от паров нашатыря с валерьянкой и приступил к опросу дела номер (невразумительно).
- Имя? Фамилия? Вероисповедание? Родные? Любящие?
Мокрое бывшее белое дрожало, стучало зубами и охватывало себя руками, пытаясь согреться, но отвечало. Запнулось только на пункте «любящие».
- Ну?.. – я грозно нахмурился согласно инструкции.
- Никто меня…
- Ма-алчать! – рявкнул я. – Не сметь врать! Здесь вам не тут!
Оно отскочило на полшага и едва не шлепнулось, запутавшись в облепивших ноги юбках.
- Мама… - прошептало со всхлипом.
- Не слышу! Громче!
Я снова занес перо, поминая матушку жмота-завхоза, закупившего по дешевке тонну перьев вместо нормальных ручек. Ладно бы еще гусиных перьев. Ан нет! Договорился с кумом и осчастливил всю контору ангельскими! Вечными! Вот ведь…
- Мама… - чуть внятнее.
- Так… ну?
- Папа, Руся…
- Что тянем?
- А все… - оно жалобно хлюпнуло носом.
- Что, так и писать? Вины за собой не признает и не раскаивается?
- Нет! – пискнуло. – Но он… Костя меня не…
- Что? – я улыбнулся. Согласно инструкции, во все сто двадцать восемь зубов.
- Лю-у-убит… - из голубеньких глазок потекли слезы.
- Так любит или не любит?
- Не зна-а-а-ю… - шмыгнуло носом и затараторило: - Я его люблю! А он… Он по залету на мне женится! И из-за пельменей! Он сам сказал, если бы не пельмени…
- Гавриил и все его! – стукнул я кулаком по столу. Стакан подпрыгнул. Сок плеснул на некогда белое платье, добавив к бурым пятнам и черным следам шин еще и томатные разводы. – Все! Пишем: божьего дара не ценит, о близких не думает, чего хочет, сама не понимает. Дело закрыто Вниз!
- Не надо! Я больше не… айаааа!..
Бланк с фиолетовой печатью спланировал вслед за шестьдесят третьей на сегодня самоубийцей.
- Следующий!
Дверь снова распахнулась…
Свет ударил по глазам.
Господи… что это было?!
- … пока я свободна! – я с трудом удержала равновесие.
Приближающийся автобус ухмыльнулся во все сто двадцать восемь, рыкнул: «Гавррррриил!» и выпустил облако дыма.
Я вздрогнула, ощутив мерзкий запах нашатыря с валерьянкой, продравший до костей холод и невесомость падения.
- Ленусь, улыбку! – в голосе брата померещились странно чужие нотки.
Глубоко вдохнув свежий весенний смог, я отвернулась от дороги, прижала к груди букет, улыбнулась… за спиной проехал автобус.
Вспышка, еще вспышка – довольный Руся чуть не плясал со своей камерой, распихивая толпу гостей, чтоб не мешали искать интересный ракурс. А Костя стоял у дверей ЗАГСа и смотрел на меня. Как всегда, подтянутый и невозмутимый, с виду почти равнодушный. Только в уголках губ притаилась улыбка – теплая-теплая. И в глазах – нежность. Почему я раньше не замечала?
- Следующие! – послышалось из-за раскрывшейся двери. Пахнуло чем-то знакомым… валерьянкой?
И мы вошли.